Текст книги "Жена Гоголя и другие истории"
Автор книги: Томмазо Ландольфи
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 47 страниц)
Ушла к другим бессонница-сиделка.
Ахматова
Весна отцвела в одну короткую ночь. Наступило лето – пора сильных желаний в сопровождении бессонницы-сиделки. В описанную ночь Капитан тоже не сомкнул глаз: невнятное беспокойство угнетало его, тело ныло, словно от сильного ожога. Если бы полусон вылился в какую-то определенную мысль или образ, то он, несомненно, увидел бы свою воспитанницу Розальбу, которая, выйдя из светозарного лилового тумана, будто обнаженная купальщица из глубины морской пучины, заискрилась бы радугой в дремотных ресницах. Взмах руки – и морское дно сначала медленно, затем все скорей уплывает из-под ноги. Вот на поверхности показалась купальщица, устремляясь в наши объятия. Капитан вздрогнул. Он уже бодрствовал.
Он не сомневался, что губы, увиденные им в зыбком лунном свете, губы юноши и девушки, готовые соприкоснуться, повинуясь чудодейственной силе, рано или поздно сольются в поцелуе, упоительном, как райская песнь, пьянящем, как земная жизнь. Однако ему было невдомек, что майор-гренадер уже тронул, правда, безответным влажным поцелуем девственные губы племянницы. Он не догадывался, как эта влага взыграет и вспенится на губах девочки. Ему еще не приходило в голову, что в один прекрасный день Розальба откажется от утренней ванны в его присутствии. А если и не откажется, то станет заливаться краской и сгорать от стыда. Быть может, ей придется уступить его приказу, но тогда не останется и следа от той легкой непринужденной игры, к которой он ее приохотил, и он будет вынужден повести себя гораздо решительней. Разумеется, он не раз задумывался над этим, но до сих пор ему удавалось, ссылаясь на неопределенность будущего, избавляться от подобных пугающих мыслей. Теперь же решительная минута – неизвестно отчего представлялось ему – странным образом наступила, и он хотел встретить ее во всеоружии.
Тяжесть, ожог... Наконец он отчетливо понял, чего хочет. Пить. Капитан встал с постели с огромными предосторожностями: в соседней комнате спал его малолетний сын, нервный и хрупкий мальчик. Разбудить его в эту минуту было бы непростительной оплошностью. Не ведая как, он очутился перед зеркалом и привычно высунул язык, обложенный белым налетом. Краем глаза увидел раскрытые ножницы, торчащие лезвием вверх из глиняной вазочки. Раскрытые ножницы напоминали лапы огромного паука, мертвой хваткой вцепившегося в жертву остальными четырьмя лапами. Капитан уже привык, что многие предметы напоминают своими очертаниями пауков, и не вздрогнул от отвращения. В вороте шелковой пижамы серебрились волосы. Густые вьющиеся волосы на груди и на висках уже поседели. Тени избороздили лоб – морщины. Сетка морщин в уголках глаз – «гусиные лапки», говорят женщины.
– Еще немного – и стукнет шесть десятков, старина!
И неожиданно естественно, как в юности (он и не подозревал, что придется когда-нибудь встать перед зеркалом нагишом), начал раздеваться. По груди вьется серебряная волна волос, соски, отягощенные жирком, игривая парикмахерская дорожка сбегает во впадину пупка. Он стянул брюки; дорожка продолжала спуск вниз к лобку, пересекая, как ни в чем не бывало, резкий подъем и спуск живота. Трасса для скалолаза, мысленно пошутил он, как в юности. «Ну что, альпинист, – обратился Капитан к темной фигуре, качнувшейся в начале подъема, – или мы не чемпионы Пиренеев?» Еще ниже два морщинистых мешка, объем их в последнее время необратимо уменьшился. И здесь волосы с проседью – вот что самое скверное!
– Да уж, как ни крути – один... – ругнулся он, кажется, вслух и оделся.
«Купание в ванной» – это словосочетание его преследовало. Как удержать ее в блаженном неведении? – спрашивал он себя и отвечал, что это невозможно. Формы ее тела уже округляются. От судьбы не уйдешь – выпорхнет, как бабочка, в белый свет! [20] 20
Автор еще раз просит читателя извинить его за подозрительное своеобразие метафоричной речи Капитана. Судя по всему, он почитывал русские романы.
[Закрыть]Rien à faire [21] 21
Ничего не поделаешь ( франц.).
[Закрыть]. Зачем же он встал? Ах, да, попить. Капитан бесшумно открыл дверь. Теперь ему нужно было пройти через комнату мальчика. Тот спал, и вид у него был какой-то болезненный, точно его лихорадило: рот приоткрыт, на лбу выступили росинки пота. Вот он, подумал Капитан, проходя мимо его постели и стараясь ее не задеть; мысли его мгновенно изменили первоначальное направление: слава Богу, что глаза его закрыты. Хорош отец, нечего сказать, так до сих пор и не знает, какого цвета у него глаза! Но и с этим ничего не поделаешь: сколько раз уж он пытался разобраться, какого цвета у мальчика глаза, но не пришел ни к какому определенному выводу. Однако, если вдуматься, Капитан всем своим существом противился тому, чтобы сравнивать цвет глаз сына с окружающими предметами. Панический ужас охватывал его всякий раз, когда обстоятельства побуждали его к этому. И разум, и память отказывались действовать, как обычно. Он словно страшился, что в результате может получиться нечто ужасное. В таком именно положении и оказался он сейчас, но, к счастью, уже успел добраться до кухонной двери и избавиться от этой мысли. Острая жажда поддерживала его в равновесии. Она была сродни тонкому еловому бревну, перекинутому через пропасть между двумя горными кручами. Внизу же пронзительно завывает ураганный ветер, бушует ядовитый серный поток, наполняющий миазмами все вокруг... Вода была на исходе. Две банки зеленоватого стекла с узким горлышком сохранились, несмотря на все передряги. Обычно в таких банках консервируют помидоры. Стоят в медной раковине, чтобы вода была попрохладнее. Надо взять стакан. Нет, лучше прямо из банки. Но жажда уже угасла. Следовательно, равновесие утрачено. Капитан это понимает. Чудится ему, что он снова попал в ураганный поток. Чтобы выплыть, заставляет себя думать о жажде. Но спасение является неожиданно в виде укусившей его блохи. Мерзкие, отвратительные блохи – ни минуты нельзя постоять босиком, тотчас же набрасываются на тебя, выматывая всю душу. В этом доме полно блох. Собака, что ли, принесла? Как бы там ни было, можно сказать, повезло: пожалуй, займемся блохами. Гнусная тварь сверлом ввинчивается в кожу. До чего противное занятие – вычесывать блоху, давить без сожаления! Иначе, стоит только разжать пальцы, как она – прыг и была такова. Теперь мыть руки. Какая гадость! Но, увы, это необходимо!
Капитан принялся с яростью ловить блоху. Вот она – попалась. На лодыжке (он был в одних шлепанцах и рубахе). Блоха уже не подавала признаков жизни, а он все давил ее, перекатывая между большим и указательным пальцами. Теперь можно и выбросить – прямо в слив, в потрескавшуюся черную дыру в каменном полу. Блоха упала, но в это время что-то легкое и серое, сквозистое и неосязаемое, как тень, нитевидное и подвижное, будто подвешенное в воздухе, попало в поле зрения Капитана. Правда, он не мог с точностью поручиться, что видел это «что-то». Просто будто мелькнула какая-то тень или отблеск в самом дальнем уголке глаза. Наваждение или реальность? Поворачиваешь голову, чтоб рассмотреть, а там, как ни странно, ничего нет. Однако чутье никогда не обманывало Капитана: чья-то ледяная рука словно вдруг стиснула его сердце. Тусклый свет лампы не достигал этого угла кухни, обрывался здесь резкой тенью. Желтоватые блики с трудом выхватывали из темноты черное пятно слива. От этого тени казались гуще и неопределеннее. Была середина ночи. Неподвижная, каменная тишина, ничем не нарушаемый покой крепко сжатых суровых губ. И в самой глубине этой тишины, не мал не велик, серый и полупрозрачный, шествовал по кухне паук.
Обычный паук, принадлежащий к заурядному и безымянному семейству, – насекомое с длинными волосяными ногами и пепельно-серым тельцем. Передвигался он быстро, как и подобает данным насекомым, но без особой спешки и без скрипа переставляя свои невероятно длинные ноги, которые на мгновение, казалось, прилипали к полу, будто смазанные клейкой жидкостью, затем паук отрывал их от кафеля с видимым усилием; любое другое существо в этом случае наверняка утратило бы равновесие, но пауки обладают одним преимуществом – наличием огромного количества ног, помогающих восстанавливать равновесие. Мелкозернистая поверхность его тела при этом морщинилась, словно по ней пробегали судороги, и беспорядочно колебалась в разные стороны. Иной раз, когда судорога отпускала, могло показаться, что паук взмывает в воздух и в свободном полете совершает причудливые танцевальные па, повинуясь некоему жутковатому ритму. Он двигался, однако, в заданном направлении. В бесшумной его поступи была тайна движения судьбы. В бессонные ночи нам дано различать это движение с особой отчетливостью. Капитан замер, как был, в шлепанцах на босу ногу, паук пробегал по стене на расстоянии двух вершков от его лица, самой чувствительной части тела. Но Капитан не стал, как в прошлый раз, бездумно подпрыгивать. Он даже не отодвинулся в сторону. Быть может, оттого, что не сумел вовремя предугадать опасность, которая столь неожиданно оказалась в непосредственной близости от него, Капитан не шелохнулся. Потрясенный до глубины души, стоял он перед пауком, почтительно склонив голову. Блоха, да и весь окружающий мир, за исключением раковины и паука, выпали из поля зрения. В иных обстоятельствах обостренная чувствительность в кончиках пальцев напомнила бы ему, что он еще не совершил обряд очищения после того, как расправился с блохой. Но эта потребность, начавшая было превращаться в конкретное движение, тотчас исчезла, не успев обрести форму жеста.
Да, паук, несомненно, придерживался вполне определенной траектории. Капитан сразу же понял, что она так или иначе выведет его на расстояние сантиметра, а то и менее от большого пальца правой ноги. Палец торчал из шлепанца, отчего выпуклая мякоть казалась особенно беззащитной. Но Капитан не отодвинул ногу – бесполезно, насекомое было слишком близко. Капитан уже находился в сфере его парализующего влияния. По опыту он знал, что достаточно одного неловкого движения, чтобы спугнуть насекомое. Достаточно громко перевести дух, как оно, мгновенно определив величину противника и расстояние от него, сплющивается, распластавшись на поверхности, превратившись в неподвижную шляпку гвоздя. Только восемь аккуратных черточек, расположенных по ее окружности, выдают его глазу. Восемь черных струй невидимого фонтана. Но оно может прикинуться мертвым, опрокинувшись вверх животом (правда, никто не знает, где живот у этого коричневатого комка слизи), скрестив на груди волосяные лапки, и лежать на полу неподвижно и плоско. Оно же в состоянии вцепиться всеми своими лапками в стену или занавеску (вероятно, эти его лапки снабжены присосками) и, повиснув, начать жуткие сокращения своего мерзкого пепельно-серого тела – адскую, устрашающую сарабанду Однако паук словно не замечал Капитана, не обращал внимания ни на его пристальный взгляд, ни на сдерживаемое, напряженное дыхание. Совершенно невозмутимо насекомое продолжало свою роковую прогулку. В полусантиметре промелькнуло оно мимо ноги Капитана и через мгновение исчезло в черном отверстии слива. В отверстии, за которым притаился бред. Только после того, как паук скрылся из виду, Капитан пришел в себя и расправил затекшие ноги. В голове теперь не было никаких мыслей. Осталось ощущение тяжести, как во время лихорадки. Но самого нездоровья не было. Просто он чувствовал себя разбитым, внутренне надломленным. Собрался было пойти в постель, но в ту же минуту сон отлетел от него окончательно. Как всегда, Капитан принялся восстанавливать в мыслях историю своих отношений с племенем пауков – это было необходимо, чтобы ограничить во времени и пространстве опасность, которой угрожали ему заклятые враги. Перед мысленным взором его прошла череда пауков всех возможных видов и величин. От огромных пауков-птицеедов, которых он видел в книгах по природоведению (эти пауки не были опасны, так как пребывали где-то далеко и не встречались в реальном мире), до самых крошечных с цепким подвижным щупальцем-клювом – они ловят по подоконникам мух (и также не представляют опасности, потому что их и пауками-то не назовешь).
Настоящие пауки встречаются во многих разновидностях: есть огромные старые пауки, черные как смоль, с приплюснутой головой и сердцеобразным телом. Они прячутся по углам в комнатах, на спине у них огромный крест, ноги – короткие и волосатые; своими прыжками эти гадины способны вселить ужас во всякого. Встречаются приземистые пауки с телом, как бы вырезанным из пробки. Стоит поймать такого паука, как он обовьет лапами палец и втягивает его в себя. Они живут на огородах, но в отличие от других не подкрадываются исподтишка, не умеют быстро бегать и прятаться в самых неожиданных местах. Бывают паучки с блестящими, белыми и перламутровыми квадратиками. Их тело покрыто как будто кожей саламандры. Есть пауки, которые скрываются от постороннего взгляда в туманном коконе, забившись в самый узкий его угол, сотканный из плотной паутины. Еще запечные сверчки – эти ведут себя вполне по-паучьи, те самые, которых Капитан в детстве называл «сверчки-паучки». Существуют пауки среднего размера, желтоватой окраски, в общем без определенных признаков. Увертливые, но не очень, удивительно пропорционально сложенные – тело и лапы...
«Бывают и такие пауки, – сказал себе Капитан, ухватившись за неожиданно подвернувшуюся мысль, – однако описывать их таким образом – значит ничего в них не понимать. Сущность паука – его плоть, неуловимая тайна паучьего тела, остается, таким образом, недоступной для нас. В состоянии ли кто-либо постичь эту тайну, узнать, как оно устроено в действительности?
С этой целью, – продолжал он разговор сам с собой, – необходимо заняться изучением желтоватых пауков, тех, у которых лапки слишком слабы, чтобы постоянно удерживать вздутый комочек тела – пузырь, наполненный гноем. Достаточно слегка надавить на этот пузырь, как из него польется густая жидкость. Вернее говоря, пузырь даже и не желтоватый – он прозрачный, а цвет его такой от скопления этой жидкости. Быть может, в этом и состоит сущность паука. Пузырь – это нечто вроде до краев наполненной емкости, волдырь, который обязательно надо проткнуть, в противном случае наполняющий его гной разольется подкожно и заразит прилегающие ткани...»
В то же мгновение словно удар молнии поразил мозг, сердце и кровь Капитана. Как обычно, он не сразу понял, что произошло. Только в следующее мгновение, лишь после того, как смертоносный раскат грома отгремел и, преодолев порог интенсивности, начал спадать, обретая форму мысли, Капитан понял смысл сравнения паука с гнойным волдырем. В ту же секунду мысль определилась во всей своей ужасающей четкости. Капитан понял. Нежданно-негаданно понял, какого цвета глаза его собственного сына. Они цвета пауков-волдырей.
Мощный позыв увлек Капитана в место его недавней славы. Он пытался воспользоваться своим испытанным – последним – средством. На бегу открыл дверь, уселся с достоинством и произнес:
– Я пригласил вас, господа... – но осекся – слова застревали в горле и контакт с аудиторией не определился.
Да и сам позыв оказался ложным. Уже и организм Капитана не был в состоянии справиться с ситуацией. Отсутствие рефлекса означало одно – гармония вещей нарушена раз и навсегда.
Приговор Капитану был вынесен. С деланным спокойствием он вернулся к себе, не торопясь, оделся и вышел из дома. Взгляд, который он бросил на старый двор, средоточие своего дома, можно было бы назвать отсутствующим.
5El rojo paso de la blanca aurora.
Gongora
Снег на вершинах гор едва угадывался в свете звезд. Куда шел Капитан? Этого он и сам не знал. Ему было все равно. Давно знакомые каменистые дороги (от неосторожного шага срываются под откос камни). Затем поросшие травой склоны. Все дальше, вверх. Вырваться из цепи окружающих котловину холмов. За покатыми перевалами пейзаж становится более суровым. Из темноты закрытой со всех сторон долины путь лежит в горы. Полоска леса на склоне определяет границу вытянутой долины, уходящей прямо к небу. Вот и грабовая роща, священное место для охотника на бекасов в ноябре! Черные стволы грабов: «темный лес», так называют эту рощу местные жители. Снег... Идет снег. Свернуть в лес. Закружили снежинки, подул легкий знобящий ветер, как всегда перед рассветом. Левантин – утренний ветер. Где-то очень далеко, в небесной глубине, робкий нежный просвет. Слабый проблеск голубизны на фоне темно-лилового и прозрачного неба. К ясной погоде. За спиной еще смоляная чернота с оттенком синевы. Мрачные краски отступающей ночи. Ночь тем темней, чем крупнее и ярче звезды, пробивающие мрак ее непроницаемого покрова, чем ослепительнее клонящийся к горизонту трагический серп луны – предвестие бед и кровопролитий. Но опущен занавес ночи в неожиданной предрассветной тишине. Она еще не решила, в каких щелях, в каких потаенных углах спрятать свои ужасные призраки, которые будут грозить нам даже в полуденный час. День незаметно подкрадывается из-за линии горизонта. Ночь поглядывает на него искоса, словно взъерошенный пес, попавший в трудную переделку. Еще раз Капитану, следившему за путями отступления ночи, почудилось, будто он погрузился в морскую пучину, что бескрайний свод неба – это поверхность моря, видимая из его глубины. Бесконечно далекая, недосягаемая поверхность. Капитан ощутил бездонность пустоты, простирающейся за пределами небосвода, словно сам он был до краев наполнен водой и малейшее ее движение вне его отзывалось внутри острой болью. Луна поплыла розоватой медузой по морской глади. Светила перебирали лучами, как морские звезды, пустившиеся вплавь. Головокружительный ужас. Испуг. Но перемены на горизонте – вспыхнувшая рассветная полоска – привели его в чувство.
Темный лес, грабовая роща. Мало кто, кроме охотников, бывает в этих местах. Белый граб – примитивен и лишен тайны. Такая роща мало чем отличается от зарослей орешника. Душа черного граба таинственна, непредсказуема. В ней скрыта угроза. Черный граб тоже станет цвести весной, как и все деревья, расправит молодые листья, пустит новые побеги. Но и это произойдет как бы втайне от всех. Никто никогда не видел, как цветет и зеленеет черный граб. В любое время года роща черного граба напоминает бурелом. Стелются по земле перепутанные узловатые корни, прочные и жесткие, как камень. От корней – длинные тонкие стрелы побегов. На глаз они гибче и тверже стали. В действительности прилипчивые и цепкие, словно щупальца. Для чего существует на земле черный граб, каково его предназначение – никому не дано знать. Но то, что лежит у черного граба на душе, темной и непроницаемой, поймет всякий, стоит ему очутиться в сумрачном лесу среди стволов, покрытых жемчужно мерцающей корой.
Охотник, пытающийся проложить путь через черную грабовую рощу, не только обречен оставить обрывки одежды и кожи на острых крючьях корней и стволов черного граба и смириться с тем, что сотый, тысячный раз он будет принужден вытаскивать свое ружье из зарослей. Словно в насмешку, станут они выхватывать его из рук и удерживать всеми силами, как собака – любимую кость. Несчастный, потерянный в первозданном мраке переплетений мерцающих ветвей, он должен также выдержать пытку наказания розгами. Стоит ему прикоснуться к гибким стрелам побегов, отвести их в сторону, как они, выждав какое-то мгновение, обрушат на жертву свистящий удар. И бить будут точно, уверенно и умело – с расчетом до миллиметра. По ушам, которые сразу же распухнут от крови, по запястьям рук – где побольнее, по щекам, подглазьям, глазам – едва успеваешь зажмуриться, по любой части тела, везде, где нестерпимее боль. Нанеся удар (предпочтительнее самым кончиком истонченного побега), черный граб делает вид, что он ни при чем – ветки застывают недвижимо, как прежде, и уж не колыхнутся. Только едва заметная безразличная дрожь выдает стрелы, только что пущенные в ход. Как это происходит – неизвестно. Ветви других деревьев, например того же белого граба, даже если нарочно их согнуть и отпустить на волю, способны в лучшем случае хлестнуть по рукам или по лицу идущего следом. Но не до удивления тому, кто оказался в плену у черного граба. Даже сильный духом не выдержит долго прогулки в сумрачной грабовой роще. Очень скоро почувствует он себя жертвой, отданной на растерзание мерцающим духам, которые не ведают пощады. Злобные гномы и безжалостные сильфиды с узловатыми палками и крючьями водят вокруг него свои хороводы под свист розги. Удар ее, рассекающий воздух и обжигающий тело, тем горячей, чем медленнее и плотнее ложится она на тело, часто это напоминает взлет бекаса, когда тот пытается вырваться из кустов на волю. Так черный граб мешает охотнику выследить добычу. Даже если на расстоянии вытянутой руки от прицела ружья и пролетит остроклювый бекас, охотник все равно не успеет выстрелить.
В такой лес и углубился Капитан. Шел он быстро, не задерживаясь. Очевидно, черный граб понимал, что ему все равно. Пытаться его останавливать было уже неинтересно. Снег перестал. Чуть развиднелось. Удары, посвист хлыста, скрежет шипов отзываются в его теле постоянным ровным гулом горной реки. Снег... Выпал снег. Но что это метнулось белой тенью вдали? «В этих местах встречаются совершенно белые зайцы», – ответил Капитану какой-то чужой и ненужный голос. Слишком велика, нет – слишком мала тень. Какой же это заяц? «Значит, отбилась от стада овца, – продолжал тот же надоедливый голос». Бегущая перед ним белая тень не спряталась среди скал. Она вела Капитана за собой. Тень – отблеск рассветной зари – преследовала серого паука. Капитан шел по следу. И все ближе были они к рассветной полосе.
Здесь начинается та часть нашего повествования, которую можно было бы определить как горизонтальное движение. Автор, учитывая помутненность сознания своего героя, вынужден сказать несколько слов от себя, как умеет, в своей несколько грубоватой манере. Ведь как бывает в кино: актриса, играющая роль героини, идет с отсутствующим взглядом навстречу судьбе или любви. Глаза ее смотрят куда-то вдаль. Взгляд совершенно горизонтален, устремлен за линию горизонта. Препятствия, встречающиеся на пути, она преодолевает не глядя. Ни при каких обстоятельствах не позволит она себе посмотреть под ноги. Как зачарованная движется она к той точке за линией горизонта, куда устремлены ее помыслы. Шаг за шагом, несмотря на рытвины, кочки, препятствия, продвигается она по прямой линии к желанной цели. И пусть на пути окажется ветка дерева, пусть шарф съедет с плеч и попадет под ноги, пусть зыбкий песок или топкое болото преградят дорогу – все равно ступня, лодыжка, коленный сустав, одним словом, нога, левая, затем правая, шаг за шагом выведут героиню на конечную прямую. Она одержит победу, невзирая на превратности пути. Главное, чтобы глаз был зорок и незамутнен. В таком случае весь мир у твоих ног. Все видели, как в приключениях Микки Мауса любое средство передвижения удлиняется или укорачивается, применяясь к встречному препятствию, а Микки кажется, будто он путешествует по ровной и гладкой дороге. Таким приблизительно образом и двигался Капитан, вперив взгляд в белую тень. Все как в кино. Скользили по снегу, спотыкались об узловатые корни его ноги. Со свистом хлестали его по рукам и щекам гибкие прутья, а белая тень, то удлиняясь, то укорачиваясь, вела его за собой навстречу заре.
Наконец он упал и замер. Рассвет уже был в самом разгаре. Весь мир в одночасье стал ярким, свежим, серебряно-четким. Сверкали на солнце посеребренные инеем скалы. Под нефритовым небом переплетения побегов черного граба на какое-то мгновение застыли в ожидании и казались лесом, в котором возжжены светлые обетные свечи, пытающиеся своим ароматом умилостивить небеса. Капитан лежал на снегу. Он чувствовал, как холод мало-помалу начинает пробирать его до костей, холодить сердце. Зловещая тень омрачила рассвет. Небо насупилось и помрачнело, приобретя желтоватый оттенок. Взору Капитана за переплетением ветвей открывался вид на долину – белоснежную и целомудренную. Слева от Капитана круглился выступ скалы, чей крутой бок был окутан только что выпавшим снегом. Первые лучи зари (да полно – зари ли?) подернули это белоснежное одеяние желтизной. И вся скала превратилась вдруг в тело чудовищного паука – из тех, которые напоминают волдырь, наполненный гноем.
Сколько времени прошло с тех пор, как Капитан упал в снег? Холод, подобравшийся к его костям и пронзивший его сердце, превратился уже в лед, в совершенный кусок льда. Медленно, но неуклонно превращал он в кристаллы последние искорки тепла. Сковав кожу панцирем, он продолжал вымораживать остывающее тело изнутри. Сковывать и вымораживать. Ледяной панцирь становился все тесней, стягивался наподобие диафрагмы в объективе фотоаппарата. Наконец осталась последняя точка света и тепла. Затем – ничего. Затвор защелкнулся. Как в кино.
Какое дело было теперь Капитану до пауков? Ему чудилось, что все его отвращение превратилось в безграничную любовь. Он наслаждался нечаянной радостью примирения со своими кровными врагами. В то же время какое-то утробное бормотание предупредило его о том, что внутри у него происходят перемены. Наконец вполне определенно обозначился позыв – мощный и ничем не остановимый позыв. Губы его осветила слабая улыбка.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЛОТЬ ПАУКА!
Примечание.На этом месте автор считает целесообразным в силу стечения обстоятельств, для определения которых он может сослаться лишь на свою интуицию, поставить точку. Житейской точности ради автор позволит себе сделать всего лишь одно пояснение, которое, впрочем, вовсе не полагает обязательным. Как впоследствии выяснилось, Капитан вовсе не был капитаном дальнего плавания. Он никогда не совершал кругосветных путешествий. В его жизни не было никаких необычайных приключений, на которые он претендовал. Жизнь его прошла как у всех государственных служащих, получающих свои тысячу двести лир в месяц до самой пенсии. Родственников у него не было никаких. О мальчике, который вскоре умер от эпилепсии, злые языки поговаривали, что он не был его родным сыном. Те же злые языки, как будто им мало этого, утверждали, что так называемый Капитан (в действительности заместитель заведующего отделом какого-то министерства в столице) страдал от такого физического недостатка, при котором не мог иметь детей и жену. Женщины, оказавшись в его компании, могли не опасаться за свое целомудрие. Каким образом и когда Капитан поселился в городке, где мы застали его, нам так и не удалось выяснить. Что касается Розальбы, взятой им на воспитание в возрасте одного года из сиротского приюта, то со временем ей удалось поймать в ловушку адвокатского сына настолько прочно, что тот, вопреки мудрым советам родителей, пожелал непременно взять ее в жены. С тех пор о ней ничего не слышно.
Вот видите, речь идет о таких подробностях, пренебречь которыми автор не вправе.
Перевод В. Гайдука
