Текст книги "Жена Гоголя и другие истории"
Автор книги: Томмазо Ландольфи
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 47 страниц)
Вы только вдумайтесь, уделите мне чуточку внимания и постарайтесь сами что-нибудь понять во всей этой неразберихе. Упомянутый мной последующий этап в данный момент является по отношению ко мне будущим этапом, в то время как предшествующий этап, считающийся прошедшим по отношению к последующему, является для меня теперь настоящим... Как, вы не видите в этом ничего необычного? Да вы только всмотритесь, постарайтесь понять, зачем нужны все эти слова, остановитесь на каждом из них, взвесьте их одно за другим, и вы почувствуете, что необычность бросается вам в глаза... Боже правый, с кем это я говорю? С кем я говорю, вместо того чтобы... Вся беда в том, что я уже не в состоянии рассуждать. Несмотря на все мои академические звания, я не в состоянии рассуждать. Теперь все кончено, остается только...
Мозговые токи (а вовсе не мысль, которая здесь ни при чем), как известно, быстрее молнии и света. Однако этого еще мало, чтобы окончательно вызволить их из рабства времени. В распоряжении убийцы оставалось теперь не больше полминуты, не считая тех тридцати секунд, которые были ему необходимы, чтобы оказаться в безопасности. И его охватила паника. Полминуты – срок достаточный для того, у кого голова на плечах и ясный ум. Но он уже безнадежно чувствовал себя жертвой этого своего... чего именно, пусть определяет сам читатель, и потерял всякую надежду. В голове мелькнула трусливая мысль бежать, бросить собственный шедевр как есть, незавершенным, а точнее, безвозвратно опороченным в самой своей сути (а ведь именно этот последний штрих и должен был придать ему смысл и яркую неповторимость).
Обычное преступление: неужели лишь к этому и свелся весь его шедевр? Внезапно в сознание ворвались слова из его собственного внутреннего монолога: «Жребий! Бросить жребий!» Да, да, вне всяких сомнений, это и было то единственное решение, над которым он бился все десять минут (а если бы и были какие-то сомнения, то уже не было никаких сомнений в том, что на выяснение сомнений не было времени).
Он стал лихорадочно шарить в кармане, вынул оттуда монету и подбросил ее в воздух: орел – он вложит пистолет (соблюдая все необходимые предосторожности) в левую руку убитого, решка – в правую. Описав в воздухе дугу, монета со звоном упала на пол, покатилась под письменный стол и наконец застыла плашмя. С того места, где он стоял, убийца не мог разобрать ответ и, опустившись на четвереньки, быстро пополз к монете. Он был счастлив оттого, что кто-то (кто?) решал или что-то решало за него. Но прежде всего он был счастлив оттого, что все наконец-то решилось. И он слепо верил в правильность этого решения... Убийца почти достиг цели, как вдруг почувствовал, что на него смотрят. Даже не столько на него, сколько на его зад, торчавший из-под письменного стола. Он резко обернулся.
Заслоняя собой весь дверной проем, на пороге стоял ночной сторож. Он в изумлении вытаращил на убийцу свои водянистые голубые глаза.
– Профессор, вы... – пробормотал он в растерянности, словно это его застали врасплох на месте преступления. Затем он увидел труп; но среди многих прочих чувств, отражавшихся теперь в его глазах, главным по-прежнему оставалось изумление. Убийца встал. Молча, скорее взглядом, чем жестом, он указал сторожу на пачку ценных бумаг и банкнотов, лежавших на письменном столе. Предложение заключить сделку было очевидно. Но сторож так же молча покачал головой и только ухмыльнулся. Эта ухмылка не предвещала ничего хорошего. Спустя мгновение сторож поднял пистолет, который уже был у него в руке, и, направив его на убийцу, сделал тому жест, означавший: «Руки вверх и не вздумай шалить». Убийца все понял, поднял руки и отошел в сторону, давая сторожу пройти к телефону. При этом он следил за тем, чтобы все время оставаться под дулом пистолета. «Мало ли чего можно ожидать от этих скотов!» – подумал он.
– Скажи мне только одно, Джованни, – спросил он потом, когда они сидели рядом, плечом к плечу, в ожидании полиции. – Разве ты не появился примерно за минуту до положенного срока?
– Верно, – ответил сторож, мельком взглянув на настенные часы. – Верно, просто я услыхал, как упала и покатилась монета. И тогда, вы же понимаете, профессор, я кинулся сюда на цыпочках...
Теперь ты видишь, до какой степени человек способен уйти в нелепые рассуждения. Видишь, от чего зависит наша судьба: ведь это было так просто – бросить монету на ковер, а не на голый пол, и тогда задача была бы решена!
Перевод Г. Киселева
МУДРЕНОЕ ПОНЯТИЕ
– Итак, дорогие мои, по программе нашего курса мы дошли до одной довольно непростой темы. Чем больше я в нее углубляюсь, тем беспомощнее становится моя наука. Давайте вести наше обсуждение открыто: пусть каждый высказывается и задает любые вопросы. Единственная просьба – говорить по очереди.
– Прекрасно, трудности мы любим. Продолжайте, профессор.
– Ну-ну, не так резво! Эта тема, пожалуй, самая сложная из всех. Но не будем пасовать перед трудностями и приступим прямо к делу. Итак, мои юные друзья, сейчас мы поговорим с вами о смерти.
– О сме-ерти? А что это?
– Спокойно, спокойно. Этого я не знаю и, возможно, не могу знать.
– Как же тогда быть?
– Зато они должны или должны были это знать. Ведь у них есть или было для этого особое слово. А это уже кое-что.
– Кто это они?
– Как кто? Существа, о которых мы до этого говорили.
– Обитатели тех далеких миров, которые...
– Именно. Я даже как-то показывал вам с помощью телескопа их местонахождение, то есть их галактику.
– Это та, что самая дальняя от нас, вроде бледного пятнышка?
– Совершенно верно. Давайте только не тратить время на повторение. Сейчас это лишнее. Итак, смерть.
– Но, профессор, если об этой, как ее... смерти знают только они, а вы ничего не знаете, то мы не видим...
– Позвольте, я ведь вовсе не утверждал, что они это знают или знали.
– Час от часу не легче! Тогда каким образом мы будем все это обсуждать?
– Да дело как раз не в этом! Послушайте меня внимательно: оставим в покое все эти «что» и «как», иначе мы вечно будем топтаться на месте. Попытаемся уточнить и прояснить для себя понятие смерти. По ходу ваших мыслей я буду помогать вам, а вы мне – по ходу моих. Так рано или поздно мы обязательно к чему-нибудь придем. В конце концов вы не должны забывать, что если что-то понимает один, то поймет и другой, живи он хоть на расстоянии в миллиард световых лет. Так что попробуем, а когда окончательно исчерпаем свои силы, я расскажу вам то немногое, что знаю сам.
– Попробуем.
– Вот такими вы мне уже нравитесь. Начать, я думаю, следует совсем издалека, иначе разобраться в чем-либо будет просто невозможно. Правда, если бы я мог ссылаться на понятие жизни, мне было бы гораздо проще объяснить, что такое смерть. Но вся беда в том, что о понятии жизни вам тоже ничего не известно, а объяснить его я смог бы, только прибегая в свою очередь к понятию смерти. Для нас практически это означает, что жизнь и смерть сводятся к одному и тому же.
– Жи-изнь?
– Да, жизнь, только, ради Бога, не начинайте все сначала... Нет, так мы далеко не продвинемся; тут, видно, не обойтись без некоторых, с позволения сказать, первичных по отношению к жизни и смерти понятий... А что, скажите, не касались ли вы на других лекциях темы... В общем, знаете ли вы, что такое время?
– Время? Нет.
– А пространство?
– Пространство?
– Значит, о пространстве или времени, если сблизить оба эти понятия и свести их к единому понятийному целому, вам также ничего не известно?
– Что, что?
– Нет, ничего.
– Пространство, время – какие забавные слова! А что это?
– Нельзя сказать, чтобы они были чем-то. Я хотел спросить, знаете ли вы, что подразумевается под временем и пространством, или под временем или пространством в представлении обитателей той далекой туманности. Но, к сожалению, вы и этого не знаете; что же тогда говорить о понятии протяженности и так далее, и так далее... В таком случае скажите сами, как мне быть.
– На предмет чего?
– О Господи, да на предмет того, чтобы объяснить вам, что есть смерть.
– А что, разве не поняв, что такое эти ваши пространство и время, нельзя понять и что такое смерть?
– По-моему, нет. Во всяком случае, мне так кажется.
– Тогда объясните нам, что такое пространство и время.
– Хм, видите ли, как это ни смешно... здесь опять получается прежняя история. Говоря о пространстве или времени, означающих в сущности одно и то же, я так или иначе вынужден буду коснуться смерти, точнее, предположить, что вам это понятие уже известно. Как, по-вашему, является ли понятие смерти следствием понятия пространства – времени или оно само порождает понятие пространства – времени? Можете вы об этом что-нибудь сказать?
– Мы – нет.
– Вот и я не могу. В действительности речь, возможно, идет о двух параллельных понятиях или об одном и том же понятии, но под различными углами зрения.
– Что же тогда остается делать?
– Что делать, что делать! Пока мы здесь окончательно не потеряли голову, начнем все с самого начала. Давайте-ка посмотрим, что такое бытие.
– Давайте!
– Давайте!
– Давайте!
– Не много ли желающих? Пусть начнет кто-то один. Итак, что такое бытие?
– Бытие – это наше сознание.
– Ну да, так, во всяком случае, сказано в наших учебниках. Из этого следует, что бытие представляет собой некую чувственную, или субъективную, связь. Но с чем, спрашиваю я вас?
– Как это с чем? Ясное дело, с нашей мыслью, с теми же чувствами, короче, со всем тем, что делает нас нами.
– То есть это как бы осознание содержания нашего сознания. Это понятно или воспринимается как игра слов?
– Ну... так, как сказали вы, в общем, конечно...
– Я как раз сказал только то, что сказали вы. Однако думаю, что здесь не обойтись без некоторой промежуточной ступени. Наше сознание должно соотноситься с чем-то еще помимо самого себя. Правда, в этом случае мы несколько отвлекаемся от темы лекции и выходим за рамки ваших знаний. Скажите, вам никогда не приходило в голову, что связь, которую вы назвали субъективной, может по крайней мере стремиться к объективному началу, иными словами, что бытие выражает не столько наше сознание, сколько наше состояние?
– Состояние?
– Что такое состояние, мы худо-бедно понимаем, но...
– Я предвидел ваше негодование. Вы наверняка скажете мне, что так как наше состояние неизменно и вечно, то это уже не состояние?
– Конечно! В понятии состояния или условий существования заложена возможность изменения.
– Вот тут надо еще подумать; уже то, что мы говорим «неизменное состояние»...
– То есть как это?
– Кто же так рассуждает? Разыгрывает он нас, что ли?
– Хорошо, и что же из этого следует?
– Спокойно, спокойно. Может быть, вы и правы. Попробуем тогда обойти эту трудность. Скажите, а что такое небытие, вы знаете?
– Нет.
– Еще бы, ведь вся наша философия строится на положительных понятиях. Но, видит Бог, существуют и понятия отрицательные, по крайней мере мы должны предполагать их существование, если судить по тем сведениям или идеям, которые доходят до нас с той далекой туманности.
– Отрицательные понятия? Что это?
– Это понятия, относящиеся к тому, чего нет, сравнительно с тем, что есть.
– Пощадите, профессор, мы ничегошеньки не поняли!
– И неудивительно. Скажем так: они относятся к видоизмененному состоянию вещей.
– К видоизмененному состоянию? Что это значит?
– О Боже! То, что они относятся к иному возможному состоянию вещей.
– То есть к их невозможному состоянию?
– Если хотите, да. В конце концов, небытием можно считать то, что не есть бытие.
– Но то, что не есть бытие, никак не проявляется.
– Согласен, но вы можете представить это мысленно.
– Отнюдь, потому что то, чего нет, может означать бесчисленное множество вещей.
– Не-ет, здесь вы ошибаетесь. То, что есть, также означает бесчисленное множество вещей, но в той мере, в какой оно составляет цельное понятие, оно четко определено и самодостаточно. Аналогичным образом существует только одно проявление небытия, иначе говоря, понятие небытия является обоснованным и представляет собой ясную идею.
– Извините, но до нас все равно пока не доходит. Вы говорите «аналогичным образом». Но для того, чтобы аналогия была если уж не полной, то хотя бы приемлемой, это самое небытие должно заключать в себе, в собственном измерении, бесчисленное множество вещей, подобно тому как это происходит с бытием, а не просто вырисовываться в бесчисленных проявлениях... Я знаю, что говорю путанно, и не уверен, все ли меня поняли. Однако, судя по вашим словам, вы неверно истолковали смысл нашего возражения. Помимо этого, вы попросту занимаетесь с нами словесными кульбитами, с вашего позволения. С одной стороны, вы приводите цельное понятие, правда уже в обобщенном виде, с другой – также цельное понятие, которое, однако, ничего не обобщает и ни с чем не соотносится.
– Проклятие, да вы не просто, а чересчур смышлены! Не просто, потому что, сами того не замечая, смешиваете абстракцию и реальность. Правильнее будет сказать так: понятие бытия не является истинным там, где истинным является или являлось бы, не знаю, как тут еще сказать, понятие небытия. Небытие, пожалуй что, можно считать понятием чистым и безотносительным.
– Однако хоть какое-то представление о нем вы должны нам дать!
– Это вовсе не обязательно. В порядке исключения вы можете представить его как чисто умозрительное построение.
– Значит, мы должны проглотить это как есть и успокоиться?
– Что-то вроде того.
– Ладно, ребята, давайте глотать, пусть даже оно встанет у нас поперек горла... Сделаем так, профессор: вы продолжаете, а там, как знать, может, последующее и прояснит предшествующее! Хотя, согласитесь, это довольно странный метод созерцания.
– А мы и не созерцаем. Повторяю, в первую очередь я пытаюсь выяснить кое-что для себя. С другой стороны, уже не раз последующее проливало свет на предшествующее.
– Хорошо, тогда продолжайте. Кстати, для начала неплохо было бы узнать, каким образом это ваше небытие связано с этим вашим пространством или временем.
– А кто его знает! Скорее всего, прямой связи между ними нет.
– Смелее, смелее, профессор!
– Интересно, как, по-вашему, содержит идея небытия идею ограниченности или нет?
– Хм.
– М-м-м.
– По-моему, хмыкать тут особо нечего. Я думаю, что содержит.
– Как это?
– Если существует небытие, значит, бытие не является, как бы это сказать, всеобъемлющим и предполагает наличие пустот.
– Ха-а!
– Фьють!
– Та-ак, это еще что за свист? Давайте-ка посерьезнее!
– Но, профессор! Теперь уже вы смешиваете абстракцию и реальность. Ведь о небытии нельзя сказать, что оно есть. Не вы ли сами только что подали нам его как чисто умозрительное построение?
– Вот это уже совсем другое дело! Вместо того чтобы попусту балаганить, вы бы почаще открывали рты и говорили по существу. Именно! Именно об умозрительных построениях мы и говорим. И небытие я упомянул лишь в отвлеченном смысле, точно так же, как и наша вероятная цель, точнее, наш первый этап – пространство или время, – представляет из себя не что иное, как отвлеченность.
– Да, да, на этот раз вы совершенно правы! Вы уж нас извините. Вот только интересно бы узнать, что такое «рты»?
– Рты? Я сказал «рты»? Ну, это внизу такое... Впрочем, сейчас это не столь важно. Позже мы к этому, может быть, вернемся.
– Тогда продолжим.
– Продолжим. (Но как?) Итак, если бытие не есть все, если оно ограничено небытием...
– То что?
– То ничего, друзья мои. Не так-то это просто продолжать, к тому же, скорее всего, не я хитрее вас, а вы – меня. И все же чисто интуитивно мне кажется, что, исходя из подобной предпосылки, можно осуществить разграничение стихий, стихий, разумеется, понятийных.
– Какое еще разграничение? Каких стихий?
– Ну как же... Допустим, здесь у нас бытие, а здесь – небытие. Это означает, что в один прекрасный момент бытие становится небытием или, наоборот, что однажды кончается бытие и начинается небытие. Не так ли?
– В общем-то так. Хотя эта идея конечности пока еще не очень понятна. Что значит «кончается»?
– Значит ли это «пока» то, что бытие и небытие разграничены между собой, или нет?
– Несмотря на довольно туманное определение, в том, что они разграничены, нет никаких сомнений. Однако должен вам заметить, профессор, что все это сильно напоминает ловкий фокус: за одним словом стоит другое, одно слово объясняется другим, которое тоже в свою очередь нуждается в объяснении, и так далее.
– Все так, но что же я могу с этим поделать? Мне все это скорее напоминает игру в прятки. В конце концов всегда что-нибудь да останется. Слова уже сами по себе кое-что значат, и, возможно, спустя некоторое время они вдруг разом озарятся особым смыслом.
– Хм, ну допустим, а дальше?
– Итак, бытие и небытие разграничены. А теперь скажите, смогли бы вы представить себе две разграниченные вещи, так сказать, внутри бытия?
– При условии, что предварительно мы уже разграничили бытие и небытие? Не очень-то.
– Как же так, ведь кто-то из вас говорил здесь о мыслях и чувствах, о том, что это две разные вещи, а все вы признали, что бытие означает бесчисленное множество вещей!
– Если все действительно так гладко, то не совсем понятно, зачем вам понадобилось устраивать этот опрос... Просто у нас так принято говорить, ну, ведь бесчисленное множество вещей – это то же самое, что одна вещь. И вовсе не верно, будто мысли и чувства или мысль и чувство означают две разные вещи, скорее это... два слова.
– Этого мне пока вполне достаточно. И все же я хочу вас спросить: можете вы представить в самом бытии, хотя бы даже в виде слова, нечто обособленное?
– Что за вопрос! Безусловно. Мы же только сейчас сказали, что слов в бытии найдется столько, сколько понадобится.
– Нет, вы меня неправильно поняли, а может, это я слегка напутал, ну да неважно. Я хочу сказать (но что именно?), я хочу сказать... Вот вы, например, смогли бы мысленно представить себе нечто обособленное, выделив его силой своего воображения из того, что находится в данный момент перед вами?
– Вопрос весьма туманный, профессор, если не сказать больше. Речь идет о том, чтобы принять звезду за нечто качественно отличное от окружающего ее неба?
– Да нет же, отнюдь не качественно! Чертовски непросто это выразить, так что я вынужден буду повториться: это значит принять ее за нечто обособленное от остального, принять как сущность, как самодостаточность.
– Самодостаточность?
– Ох... тогда другой пример: можете вы себе представить, что две звезды составляют соответственно два предела?
– Предела чего?
– Да неба же!
– То есть представить, что небо заключено между двумя звездами?
– Как раз наоборот: что в небе есть еще небо, заключенное между двумя звездами, что в большом существует малое, во всем – часть. Или что небо состоит из множества малых небес.
– Ну, знаете... Хотя мы уже начинаем понимать, что вы имеете в виду.
– Боже милостивый, наконец-то! Тогда мы вплотную подходим к понятию пространства или времени.
– Но какая все-таки польза от этой причудливой фантазии?
– Сейчас не в пользе дело. Впрочем, полезнее всего вам было бы вникнуть в смысл понятия пространства и времени. Вам... У них же все обстоит совсем иначе. Кстати, я далеко не уверен, что для них это причудливая фантазия.
– Хорошо, так где же в этом предположении, образе или вымысле заключается понятие пространства или времени? В чем оно выражается?
– Не торопитесь. Итак, что мы имеем: небо состоит из множества малых небес, подобно тому как бытие – из множества бытиинок, причем именно бесконечных, поскольку бесконечны ваши вероятные точки отсчета. Пока все ясно?
– Более или менее. Значит, эти малые небеса, которые мы представили, или эти, как вы их называете, бытиинки, точнее, каждая из них и есть пространство или время?
– Да нет же, не путайте: малые небеса, хотя и ограничены (весьма произвольно и исключительно в отвлеченном смысле), тем не менее что-то собой представляют. А пространство или время суть ничто. Это только понятие, ну, самое большее – метод.
– Как метод?
– Для какой цели?
– Э, не придирайтесь к словам. Может, потом все станет понятно, а может, и нет, посмотрим.
– Так что же, в конце концов, такое пространство или время? Мы перед вами уже полностью выложились, пора бы и вам раскрыть свои карты!
– Если в двух словах, то пространство или время – это не что иное, как сама возможность ясно и без малейших усилий понять, что такое небесинки или бытиинки.
– Как, как?
– Не подкопаешься!
– А мы-то думали!
– Погодите, погодите. Давайте по порядку: идея пространства – времени содержит в себе, по их мнению, конечную идею.
– Конечную?
– В том смысле, что эта идея тяготеет к известному пределу, точнее, рассматривает его положительно. Она не столько разграничивает, сколько ограничивает. Они называют ее... идеей длительности.
– Они! А мы, значит, опять погружаемся в полный мрак!
– Но ведь мы же только что сказали... Вот смотрите: предположим, здесь у нас одно небо, а здесь другое...
– Вы хотите сказать, что там, где кончается одно, начинается другое или что одно в любом случае должно кончиться, чтобы уступить место другому?
– Именно.
– Допустим, но как можно мысленно представить себе эти конец и начало, не говоря, разумеется, о том, что оба предполагаемых неба действительно имеют одинаковую природу? Как некое изменение состояния и свойства?
– Нет, нет!
– Тогда как же?
– Исключительно как конец и начало. В данном случае одно из этих понятий можно даже опустить. На выбор.
– Ну нет. Это будет слишком просто. Или, чтобы вы не обижались, слишком сложно. Получается образ, лишенный содержания. Нет, так не годится.
– Следовательно, вы не в состоянии вывести идею конца или начала? (Какой тонкий вопрос! Будь они в состоянии это сделать, они бы уже знали, что такое смерть.)
– Не-ет, идеи конца и начала являются относительными, и только, так что, пожалуйста, не сбивайте нас с толку.
– И тем не менее! (Хотя, на мой взгляд, они совершенно правы: сам-то я разве знаю, что такое смерть?)
– Кроме того, тут возникает еще одна трудность. По вашему собственному определению, эти небесинки или бытиинки бесконечны. Так о каком же тогда конце или начале можно вообще говорить?
– Как, теперь вы отрекаетесь от того, что, было, уже признали?
– Ни от чего мы не отрекаемся. Но даже если и так... Мы все же считаем, что третьего здесь не дано: или бесчисленность, или что-то одно.
– (Они и тут правы, хотя в их рассуждениях еще не хватает последовательности.) Допустим, они бесконечны, но ведь мы всегда можем брать в расчет лишь часть из них.
– Мы, конечно, можем брать в расчет лишь часть из них, полагая при этом, что они бесконечны. Это как если бы наша фантазия растворялась в той же точке, в которой она приобретает форму или должна ее приобрести.
– (Лихо! Не придерешься... Хотя...) Послушайте, оставим в стороне эти дотошные уточнения и постараемся иначе взглянуть на дело. Тогда медленно, но верно мы скорее дойдем до цели. Впрочем, не думаю, чтобы это было так необходимо. Знаете, что я вам скажу? Ваши доводы уже свидетельствуют о понимании вами сути пространства или времени.
– Ну, если вы сами так считаете...
– Да, я даже заранее это предполагал. Понятия вырабатываются по ходу дела, в процессе дискуссии, когда порой едва догадываешься, о чем идет речь. А бесконечные уточнения решительно ни к чему не приведут. Да и наскоком здесь ничего не добиться.
– Хм.
– Ну хорошо, предположим, что так оно и есть. Впрочем, даже если бы у вас до сих пор не было ни малейшего представления об этом злополучном понятии, нам все равно не оставалось бы ничего другого, как идти дальше и слепо надеяться на будущее. А пока что перед нами тупик.
– Итак, предположили – и пошли дальше. Простите, если не ошибаемся, вначале речь шла о какой-то смерти?
– Не беспокойтесь, рано или поздно дойдем и до нее.
– Тогда – вперед!
– Скажите, смогли бы вы... это даже сформулировать и то непросто... смогли бы вы представить самих себя внутри одного из этих вероятных множеств, которые мы назвали небесинками и бытиинками? То есть каждого из вас в одном из них?
– Что?
– Что?
– Это как же?
– Ну вот это уж нет!
– Однако вы даете, профессор, – бытие содержится в части себя? Большее в меньшем? Большое в малом?
– Ха-ха!
– Фьють!
– Так, успокоились и замолчали! Прежде всего при чем здесь бытие? Я говорил о каждом из вас.
– Бытие, именно бытие! Каждый из нас и есть бытие.
– Ай да молодцы! Такое прилежание достойно стен университетов и академий. Вот только меня вы сильно разочаровали. Более того, я в полном отчаянии и прошу ваше воображение, ваш пытливый ум сделать еще одно небольшое усилие. Иначе никакого продолжения не будет и мы можем спокойно разойтись.
– Но ведь это просто невероятно – представить себя замкнутым внутри Бог весть чего!
– Я и сам понимаю, что это невероятно, однако еще невероятнее, если это вообще вероятно, было бы быть замкнутым, поэтому, если идти от более невероятного к менее невероятному...
– Полная неразбериха! Лепит что попало!
– В принципе представить себе подобную вещь можно. Я, например, долго над этим бился и кое к чему все-таки пришел. Видимо, они там воспринимают это точно так же, независимо от того, есть у них на то основания или нет. И если уж мы хотим до конца разобраться в этом деле, если я сам хочу в нем разобраться... увы, я прекрасно понимаю, что не вправе требовать этого от вас.
– Ребята, доставим ему это удовольствие, что нам стоит? А то он еще, чего доброго, расплачется.
– Может, хватит зубоскалить, а?
– Ладно, ладно, будь по-вашему: большее в меньшем. Теперь вы довольны? Итак, каждый из нас замкнут в клочке неба.
– Но это еще не все...
– Как, вам и этого мало?
– Прекратите, я вам говорю, и постарайтесь сосредоточиться.
– Знаете, профессор, мы уже дошли до такого состояния, что готовы согласиться с чем угодно: и с тем, что вселенная бесконечна, и с тем, что она конечна, и с любой другой ахинеей в этом роде.
– Я тоже. Но когда все эти страсти поулягутся, вы поймете: я не виноват в том, что они действительно замкнуты, как вы говорите, в клочке неба или... или времени.
– Что-что они?.. Но ведь это немыслимо! Как им удается? Давайте послушаем, авось что-нибудь и поймем, если верить вашему утверждению о том, что последующее проясняет предшествующее.
– Вот и славно. А теперь – чуточку веры!
– В кого?
– Прежде всего в самих себя. Итак, постарайтесь как следует сосредоточиться, потому что сейчас вы услышите нечто действительно архисложное и совершенно непостижимое. Все, о чем мы говорили раньше, – цветочки по сравнению с этим. Только что мы забавлялись менее невероятным и более невероятным. Именно с последним нам и предстоит столкнуться лицом к лицу. Так вот, они...
– Смелее, нас уже ничем не удивишь.
– Зато я еще способен удивляться решительно всему.
– Ну а поскольку мы все равно предаемся невероятным фантазиям, то самая невероятная из них будет одновременно и самой занятной.
– Если бы я еще знал, как это выразить! Да одного этого было бы вполне достаточно! Ну а пока можно констатировать только обратное. Так что двигаться придется на ощупь. Могу лишь повторить то, о чем вы уже составили себе наиболее общее представление: их большее, то есть большее в их понимании, на самом деле содержится и развивается в собственном меньшем, точнее, в стольких меньших, сколько их самих. Это ясно?
– Какое там ясно! Это лишено всякого смысла. В самой фразе и то ничего не поймешь, что же тогда говорить о содержании!
– Согласен, однако это так. Я говорю «так», потому что не осмеливаюсь сказать «так, и только так». Как бы то ни было, здесь мы стоим перед лицом факта.
– Факта?
– Да, факта. Разумеется, в той мере, в какой вообще приемлемы любые факты.
– Нельзя ли чуточку поясней: в чем именно заключается смысл этого вашего факта? Ведь из того, что вы до сих пор рассказывали, ничего фактического не вытекает.
– О Боже, ну как вам еще объяснить? Большее в их понимании реализуется или, скажем, способно конкретизироваться в меньшем, оставаясь при этом все же большим. А может, и не оставаясь – откуда мне знать! Иначе говоря, их бытие как бы размельчено или же... воспроизводится... во множестве малых бытий.
– В таком случае это уже не от большего к меньшему, тут уместнее говорить о множестве меньших, которые образуют некое большее.
– Не думаю, хотя, возможно, здесь-то и зарыта собака. Я специально сказал «как бы» размельчено, чтобы вам было яснее.
– Мы все равно ничего не поняли. Выходит, это, назовем его «разделение бытия», происходит в каждом из них?
– Да не-ет! (А впрочем... но об этом лучше не надо.) Наоборот, каждый из них представляет собой одну бытиинку, одно малое бытие, и ничем другим не является, хотя способен вместить в себя всеобщность бытия или быть ему сопричастным. Фактически каждый из них представляет собой нечто ограниченное в небе или бытии, нечто, покрывающее собой лишь часть неба или бытия.
– Как, вы же сами только что сказали, что они вмещают, сопричастны и так далее?
– А это как посмотреть: с одной стороны, каждый из них – частица бытия, с другой – возможно, все бытие. С одной стороны, они начинаются и кончаются, с другой – возможно, никогда не начинаются и никогда не кончаются.
– Загадка на загадке! Послушайте, профессор, мы складываем оружие.
– Ну что вы! (Мне только сейчас приходит в голову, что, наверное, можно было обойтись и без этой заумной прелюдии: достаточно напомнить им об их чувстве личности. Если, конечно, оно у них есть и достаточно сильно развито. Однако вся беда в том, что я заранее знаю, как они мне ответят.) Поверьте, ребята, я и впрямь не вижу в такой постановке вопроса ничего странного. Ведь если хорошенько приглядеться – разве это не наш с вами случай? Ведь и мы заключены внутри некоего меньшего, поскольку каждый из нас представляет собой обособленную личность, или индивидуальность, не так ли?
– У-ууу!
– Брр!
– Ну вот, к примеру, сейчас, вас здесь много или вы одни?
– И не много, и не одни, это вам хорошо известно. Неужели подобные вопросы доставляют вам какое-то особое удовольствие? Все гораздо проще: мы одни, мы единственны во множестве, или, пожалуй, единственнизированное множество.
– (Так я и предполагал. Быстро отходим на прежние позиции, иначе все еще больше усложнится.) Пусть будет так, тогда вернемся к предыдущему пункту. А еще лучше – оставим в покое вопрос об их сопричастности всему бытию. Тем более что в конечном счете он или преждевремен, или вообще здесь неуместен. Предлагаю ненадолго вернуться назад и попытаться взглянуть на все это несколько иначе...
