Текст книги "Восхождение тени"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 45 страниц)

Девушка внимательно оглядела Бриони.

– Как вы себя чувствуете? – по её голосу было понятно, что она волнуется искренне. – Могу ли я что-либо сделать для вас, принцесса?

Бриони бросила взгляд на других девиц, которые уже отвернулись и поспешно заняли себя чем попало.

– Да, госпожа Агнес, ты могла бы побеседовать со мной, пока я буду переодеваться во что-нибудь другое. Я проходила в этом платье весь день.

– С радостью, ваше высочество.

Пройдя в личные покои, Бриони принялась быстро стягивать с себя платье. Пока Агнес помогала ей сменить его на тяжёлый ночной халат, принцесса внимательно разглядывала девушку. Та была лишь немного младше неё самой, но почти того же роста, и хотя сложена Агнес была изящнее, волосы у неё были такие же светлые, как у Бриони – что могло оказаться очень кстати.

– Что ты знаешь о случившемся со мной сегодня? – спросила она фрейлину.

Агнес смутилась.

– Больше, чем мне хотелось бы, принцесса. Я слышала, что мастер Фейвал предстал перед королём и лгал ему о вас, – она покачала головой. – Если бы они спросили меня, я рассказала бы им правду – что вы невинна, и что вы были безукоризненно учтивы с его высочеством принцем Энеасом.

Вдруг девушка ахнула.

– Вы хотите, чтобы я пошла и рассказала им, принцесса? Я сделаю это, если таково ваше желание, но я опасаюсь за свою семью…

– Нет, Агнес. Я не стала бы просить об этом ни тебя, ни других девушек.

– Другие девушки – трусихи, принцесса Бриони. Боюсь, они всё равно не сказали бы правду. Они боятся Ананки, – камеристка горько рассмеялась. – И я боюсь Ананки. Поговаривают, будто она ведьма – будто она держит короля под чарами.

Бриони нахмурилась.

– Ну, я тоже могу показать ей парочку фокусов – но только если ты поможешь мне.

Агнес закончила завязывать пояс халата и ответила Бриони серьёзным взглядом.

– Я помогу вам, принцесса, в чём только позволят мне боги. Я считаю, что они поступают с вами ужасно.

– Отлично. Думаю, мы сможем устроить всё так, что твоя репутация при дворе не пострадает. А теперь слушай…

Посылая Агнес с поручением в первый раз, Бриони прошла с девушкой к дверям, чтобы показаться стражникам в ночном халате.

«К демонам скромность! – сказала она себе. – Воину скромность только помеха».

И громко, чтобы все слышали, распорядилась:

– Поторопись!

Солдаты повернулись, провожая спешащую девушку взглядами, но Агнес была не из тех, кто приковывает к себе внимание мужчин. Она несла письмо к королю, полное мольбы и заверений в невиновности, какого и следовало ожидать от человека, находящегося в положении Бриони, но стражники не потрудились даже спросить, зачем её послали, не то что прочесть письмо.

«Идиоты, – мысленно фыркнула Бриони. – Что ж, мне, пожалуй, стоит благодарить их за такое невнимание к моей персоне».

Пока Агнес ходила с поручением, принцесса покопалась в сундуке, где хранила те немногие вещи, с которыми она явилась ко двору в Тессис, собрала нужные в узелок и завернула его в дорожный плащ, самый дешёвый, какой только смогла найти – простой, тяжёлый, ничем не украшенный кусок тёмного шерстяного сукна, оставленный кем-то из визитёров, да так и забытый.

«Может, это плащ Энеаса, – предположила Бриони. – Да, несложно представить его как раз в таком непритязательном одеянии во главе своих солдат. Во всяком случае, по длине он как раз подошёл бы принцу».

Вскоре Агнес возвратилась, и принцесса отправила её с новым поручением – на этот раз с запиской к Ивгении и'Дорсос. Бриони хотела дать подруге знать, что случилось, и описала несправедливые обвинения, но, разумеется, ни словом не обмолвилась о том, что собирается делать. Она научилась не доверять никому, даже Ивви – откровенно говоря, на помощь юной Агнес ей тоже пришлось положиться куда сильнее, чем хотелось бы, но выбора не оставалось. Бриони опять встала в дверях и удостоверилась, что стража её видит.

– Протолкни под дверь, не стоит её будить!

Агнес улыбнулась.

– Я буду осторожна.

Оставшихся фрейлин, похоже, раздражало, что выполнить эти, по-видимому, важные поручения посылают не их, и Бриони пристроила девушек к делу, отправив за провизией.

– Принесите хлеба и сыра из общей кладовой, – велела она. – И побольше. И никому не говорите, что это для меня. И сушёных фруктов. Ещё мушмулы – её заверните в платок, чтоб не перепачкала прочих продуктов. Так, что же ещё? Ах да, возьмите немного айвового джема.

– Вы, значит, очень голодны, принцесса? – спросила одна из камеристок.

– Просто умираю с голоду. В конце концов, пережить предательство – тяжкая работа.

Обе девушки округлили глаза, и, отправившись выполнять поручение, тут же, и трёх шагов не отойдя от двери, принялись перешёптываться, прикрывая рты ладонями.

Бриони заметила, что один из стражников куда-то ушёл. Второй же едва взглянул на прошмыгнувших мимо девиц.

Когда хлеб, сыр и вся другая снедь оказались у неё, принцесса унесла их в личные покои, где никто не мог её видеть, развернула узелок и спрятала еду в середину.

– Теперь можете ложиться, – крикнула она фрейлинам. – Я подожду Агнес. Мне ещё не хочется спать.

Разочарованные, что им не удалось увидеть больше ничего столь же оригинального – ну, или хотя бы понаблюдать, как принцесса съест все принесённые ими припасы – фрейлины удалились в свою комнату готовиться ко сну. А вскоре вернулась и Агнес.

– Слава богам, – встретила её Бриони. – Я уж начала бояться, что с тобой что-нибудь случилось.

– Там, в холле, ещё оставались люди, а я не была уверена, нужно ли вам, чтобы меня кто-нибудь видел, – ответила девушка. – Поэтому я дождалась, пока они уйдут. Я совершила ошибку?

– Милостивая Зория, конечно же, нет! И почему я не разглядела тебя раньше? – она легонько чмокнула фрейлину в щёку. – И ещё одна просьба. Дай мне своё платье.

– Моё платье, принцесса?

– Тише! Не так громко, остальные всего лишь в соседней комнате. Нам нужно торопиться. А потом возьми этот халат и надень.

К чести юной Агнес, она не стала тратить время на расспросы. С помощью Бриони камеристка стянула платье и стояла, дрожа от холода, в исподнем. Принцесса завернула её в свой ночной халат и попросила:

– А теперь помоги мне.

Когда платье оказалось на ней, она подвела Агнес к сундуку.

– Само собой разумеется, что ты можешь взять любое из моих платьев. В большом сундуке их несколько. Но я хочу, чтобы ты взяла и кое-что ещё. Вот. Дуралей, который подарил мне эту вещицу, не получил взамен того, что хотел, но тем не менее, он мне её подарил, так что я теперь могу подарить её тебе.

Она взяла драгоценный браслет, присланный в знак любви лордом Никомакосом, и защёлкнула застёжку на запястье девушки.

Глаза Агнес расширились, а потом в их уголках показались слёзы.

– Вы слишком добры ко мне, принцесса!

– Вовсе нет. Тебе предстоит ещё одно дело, и весьма непростое. Ты должна будешь убедить людей короля, когда они придут за мной – возможно, уже сегодня ночью, если кто-либо что-либо заподозрит, а может, они не придут до завтра, – что ты не знала, что я затеяла, – Бриони нахмурилась. – Нет, это не сработает, ты слишком умная девушка. Ты должна убедить их, что я угрозами заставила тебя молчать.

Теперь уже Агнес сдвинула брови и покачала головой.

– Я не стану очернять ваше имя, принцесса Бриони. Положитесь на меня – я что-нибудь придумаю.

– Да благословят тебя боги, Агнес! А теперь, когда мы будем у двери, выгляни наполовину, но не более – и отверни лицо от стражников.

Открыв дверь, Бриони громко произнесла:

– Поторопись! Беги к ней и поскорее возвращайся. Я хочу пойти спать!

Второй стражник так и не вернулся, и скучавший в одиночестве мужчина выпрямился всего на секунду – как понадеялась Бриони, времени хватило лишь для того, чтобы ухватить взглядом две знакомые фигуры: женщину в халате, понукающую служанку поспешить с последним на сегодня поручением, – прежде чем опять прислонился к стене.

– Что, принцесса загоняла вас чуть не до смерти, моя леди? – спросил он Бриони, когда та, прижав узелок к груди, пробегала мимо.

– Ох, да, – отозвалась она – но едва слышно, себе под нос. – Право же, сегодня я просто сама не своя.

И быстро свернула в смежный коридор.

* * *

Бриони прошла тем же путём, каким проводил её Энеас, задержавшись в конюшне, чтобы натянуть мальчишескую одежду, которую она носила, путешествуя с труппой, и восславила Зорию и прочих богов за то, что подобранный плащ оказался тёплым: пусть в Сиан и пришла весна, ночи оставались холодны. Заодно Бриони вознесла им хвалу и за то, что сегодня в городе гудел ночной рынок и ворота дворца держали открытыми допоздна, поскольку люди сновали туда и сюда. Принцесса закопала платье Агнес поглубже в солому и вышла из конюшен, а потом – и за ворота, в город, где направилась прямиком в таверну, в которой жили на постое актёры.

«Морская лошадь» стояла на узенькой улочке в тёмной, но оживлённой части Тессиса – рядом с речными доками; на вывеске красовалось странное морское животное с торчащими изо рта изогнутыми бивнями. Мимо ковыляли на заплетающихся ногах пьянчужки – одни горланили песни, другие бранились, а некоторые ещё и тащили на руках женщин, таких же нетрезвых и сварливых, как и их кавалеры.

Бриони порадовалась, что одета мужчиной, и отчаянно надеялась, что никому не придёт в голову лезть к ней с разговорами. Место было такое, что, пожалуй, подобная беседа могла окончиться неприятностями, даже если её примут за парня, а не за девушку.

Невин Хьюни дрых головой на столе в главном зале таверны. Финн Теодорос, хотя и пребывал в несколько более приемлемом состоянии, долго не мог вспомнить, кто она такая, даже когда Бриони прошептала ему на ухо своё имя. Он откинулся назад, как будто пытаясь увидеть её целиком, и опять накренился вперёд.

– Юный Тим! То есть, прин…

Принцесса так резко пришлёпнула ему руку ко рту, что менее пьяный человек вскрикнул бы от боли.

– Не произноси вслух! Вы здесь все?

– Бумаю, фа… То есть, думаю да. Здоровяк Дован давно завалился спать. И, сдаётся мне, я тут видал Мейквелла – он болтал с местным купцом…

Мужчина опять уставился на неё, как будто не был уверен, не привиделась ли ему Бриони во сне.

– А что вы-то здесь делаете? Да ещё в таком… костюме?

– Здесь я об этом говорить не намерена. Буди Хьюни, я подожду вас в вашей комнате.

– Фейвал? – Теодорос побелел. – Да неужто это правда?

– Неужто? Думаешь, я тут вру? Он предал меня!

– Простите, ваше высочество, я просто не мог и… что это… клянусь Ловкачом, кто бы мог подумать?

– Да любой из нас, будь мы чуть посмекалистее, – Невин Хьюни выпрямился, с его волос текло: он окунал голову в таз с водой. – Его всегда тянуло к красивой жизни, нашего Фейвала. Говорил я вам, что однажды он покинет нас ради какого-нибудь богатея… или даже богатейки. Ну вот, он её нашёл. И ему даже спать с ней не пришлось.

– Хьюни! – возмутился Теодорос. – Не перед принцессой же!

Бриони закатила глаза.

– Как будто это стало мне в новинку, Финн, только потому, что я снова превратилась в принцессу – я всего-навсего сменила одежду, – она горько усмехнулась. – И погляди-ка! Я опять обрядилась в прежнее платье.

Толстый сочинитель жалобно глянул на девушку.

– И что вы будете делать теперь, ваше высочество?

– Что я буду делать? Нет, вопрос стоит так: что мы будем делать – и сегодня же ночью мы уберёмся отсюда. Фейвал всех вас назвал моими шпионами – он произнёс это перед самим королём Сиана. Сюда уже, возможно, идут солдаты.

– Мелкий сукин сын! – процедил Хьюни.

Финн сморгнул.

– Гвардейцы короля?

– Да, дурачина! И скажи спасибо, что я подумала о том, чтобы к вам прийти. Так у вас, по крайней мере, есть шанс смыться вовремя. Мы вернёмся в Южный предел.

– Но как? У нас нет ни денег, ни провизии… Как мы пройдём через ворота?

– Там посмотрим, – она вынула из кармана последнюю монету из денег Энеаса – блестящий дельфин – и бросила Теодоросу, который, несмотря на охватившее его смятение, ловко поймал золотой. – Возьми его и купи, что нужно. Я подожду здесь, пока вы соберёте остальных. Они здесь?

Финн оглядел комнату.

– Да, почти все. Эстир куда-то ушла. И каланча Дован тоже. Мытый и побритый, – он округлил глаза. – Да Дован, поди, завёл бабу!

– Знать не хочу об этом, Финн, просто верни их, и немедленно.

– Что до меня, то пойду-ка я прихвачу для нас кувшинчик вина, – объявил Невин Хьюни. – Когда мне суждено погибнуть ныне, да не допустят боги свершения сего во трезвости моей!

Финн Теодорос тоже поднялся.

– Да пребудут боги с нами со всеми, – мрачно изрёк он. – Сдаётся мне, жизнь принцессы не бывает скучна и почти всегда полна опасностей. Вот когда я рад тому, что в моих жилах течёт крепкая крестьянская кровь.

Глава 30
Свет у подножия ступеней

«Сотерианский монах и учёный Кирос верил безоговорочно в то, что квары – не создания из плоти и крови, но суть ничто иное, как души смертных, живших ещё во времена до основания Церкви Тригоната и отошедших в мир иной без отпущения грехов. Каковую гипотезу Фаяллос оспаривает, утверждая, что фаэри „как бы в большой степени ни были безобразны, несомненно, есть творения живой природы“».

из «Трактата о волшебном народе Эйона и Ксанда»

Даже просто находиться под открытым небом казалось опасным, но люди вновь собирались на маленькой площади перед Тронным залом, устанавливали прилавки, торговались за те жалкие крохи, что им удалось выудить из кладовой, или рыбёшек, выловленных утром в неохраняемой Восточной лагуне. Как и все прочие, Мэтт Тинрайт поминутно боязливо оглядывался через плечо, но хоть толстенные чёрные стволы шипастого моста сумеречного племени всё так же нависали над внешними стенами замка, а их тяжёлые колючие тени загнали во мрак большую часть Рыночной площади, сами фаэри действительно убрались из внешнего круга крепости.

Но, как опасался Тинрайт, вовсе не с концами: с верха стен сквозь дым и туман видно было, как они снуют по своему лагерю на материке, как будто резни, устроенной ими в последние несколько дней, не случалось вовсе.

К внезапному перемирию доверия никто не испытывал – ведь и само отступление не укладывалось в рамки здравого смысла. Во время боя ужасные сумеречные существа тучей сыпались со стен замка – словно ожили изображающие демонов храмовые фрески; несмотря на героические усилия Авина Броуна, Дарстина Кроуэлла и даже лично вступившего в бой Хендона Толли, фаэри полностью вытеснили людей из Внешнего круга. Большая часть Рыночной площади и главного храма Тригоната были сожжены – ближайшие строения, чуть к юго-западу от стены с воротами, всё ещё дымились. Улицы Внутреннего круга теперь переполняли павшие духом оборванцы, ныне бездомные ютились у стен, под навесами, сооружёнными из драных тряпок, повсюду валялись раненые, за которыми никто не ухаживал – замок выглядел так, будто какая-то страшная волна ворвалась сквозь Врановы ворота и разбилась о стены Тронного зала, оставив после себя только разбросанный всюду мусор. За одно сегодняшнее утро Тинрайт уже увидел достаточно, чтобы лишиться спокойного сна на долгие годы: чёрных от ожогов детей, которым помочь было уже нельзя, но которые всё ещё жалобно плакали; целые семьи, где все были больны либо измучены голодом, сбившиеся в дрожащие в горячечном ознобе кучки у домов с закрытыми ставнями – от тепла и помощи их отделяло всего несколько ярдов, но ярдов непреодолимых.

И вот при этом вчера, столько вокруг разорив, вогнав стольких в панику и ужас, сумеречный народ просто остановился перед Внутренним кругом, будто услышав чей-то беззвучный призыв, и начал организованный отход. Они не взяли ничего – ни пленных, ни золота: разрушенный, но в остальном нетронутый храм Тригона сейчас был окружён людьми Хендона Толли, чтобы пресечь мародёрство – и растворились в тумане, как будто и не было никакой осады, и всё это просто привиделось людям в кошмарном сне.

Но что бы ни было тому причиной, а Мэтт Тинрайт – как и прочие горожане – получил маленькую передышку и не мог позволить себе тратить драгоценное время на размышления о фаэри и двигавших ими непостижимых мотивах. Ему теперь нужно было содержать в некотором смысле семью: Элан и его мать приютились у племянницы Пазла в Храмовом дворике, относительно тихом местечке в юго-западной части круга, но кладовые опустели, и раз домочадцами его оказались женщины, задача по разысканию провизии, конечно же, была возложена на Тинрайта. Он не горел желанием таскаться в город добывать пропитание, но даже узкие улочки Храмового дворика приняли такие толпы беженцев, что Мэтт боялся отпускать женщин на улицу в одиночку. А ещё он приходил в ужас от мысли, что его мамаша, которую, как всегда, просто распирало от собственной праведности, ляпнет принародно что-нибудь, из-за чего правда о том, за какой такой девушкой она присматривает, выплывет наружу.

И поскольку выбор ему предстоял (как это частенько случалось в последнее время) между двумя неприятными решениями – послать за едой мать или пойти самому – он предпочёл, менее, по его прикидкам, опасное.

«Странно, – размышлял Тинрайт, пробираясь сквозь толпу не нашедших себе угла, переступая через беспомощных доходяг и стараясь ожесточить сердце и не обращать внимания на мольбы раненых и матерей с голодными детишками. – Солдаты, которые едва ли днём ранее бились на стенах против существ из бабкиных сказок, теперь вынуждены разнимать дерущихся за кусок хлеба горожан».

Буквально в двух шагах от него два мужика месили друг друга в грязи, сцепившись за право обладания чахлым кабачком, выращенным кем-то на окошке. На мгновение поэта посетила мысль написать об этом стихи – как самобытно бы они прозвучали! – но нынче Мэтт Тинрайт служил сразу стольким господам, что у него не оставалось времени даже на размышления, а не то что на сочинительство. И всё же задумка была хороша: поэма о людях, сражающихся за овощ. Она уж точно расскажет больше о временах, в которые он жил, чем любовные вирши о белоснежной шейке юной девы, написанные для придворного повесы.

Мэтт уже возвращался с Рыночной площади, неся чуть плесневелую краюху хлеба, завёрнутую в плащ вместе с маленькой луковкой и самой ценной его добычей – вяленым угрём, на которого поэт и потратил почти все «съестные» деньги. Рагу из угрей, которое готовила его матушка, было одним из немногих счастливых воспоминаний его детства. Анамезия Тинрайт покупала угрей только тогда, когда лодки просто трещали под грудами выловленной рыбы, и её сбывали по дешёвке, так что в те редкие дни, когда на стол подавалось это почти праздничное блюдо, Мэтт и его отец мчались к столу, умыв и лица, и руки, и сглатывая слюнки в предвкушении.

«Надо попробовать, что ли, поискать в этих руинах марашский перец горошком…» – уже решил было про себя Тинрайт, когда внезапно нос к носу столкнулся с Окросом, королевским врачом, вышедшим из дверей лавки торговца птицей.

– О, добрый день, мой лорд, – поприветствовал его Мэтт, от неожиданности испугавшись так, что сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

«Знает ли он, что я его знаю? Мы с ним хоть раз говорили, или я только шпионил за ним?»

Окрос, однако, выглядел ещё более напуганным внезапной встречей. Он прятал под плащом нечто, как быстро стало понятно – живое. Когда лекарь, ростом уступавший Тинрайту, попытался проскочить мимо поэта, из-под его плаща, несмотря на попытки мужчины запахнуться до самой шеи, высунулись яркий безумный глаз и жёлтый клюв.

Это был петух, и довольно красивый – насколько удалось заметить, – с красным гребешком и блестящими чёрными перьями. Окрос едва глянул на Тинрайта, словно с него убудет, если он посмотрит кому-то прямо в глаза.

– Да-да, – пробормотал он, – добрый день.

И заторопился обратно к замку, как будто приобретение курицы кто-то мог счесть преступлением против короны.

«Возможно, – предположил Тинрайт, – он боится, что его ограбят? Тут найдутся люди, способные убить и за менее сытный ужин».

И всё же случай показался поэту подозрительным. Несомненно, в цитадели птиц найдётся поболее, чем здесь внизу, в разрушенном городе – и почему вдруг лекарь покупает петуха в такой тайне?

За то время, пока Мэтт поднимался обратно на холм во Внутренний круг, где-то на краю его сознания всколыхнулось некое воспоминание – о чём-то, прочитанном в одной из книг отца…

Любовь к чтению, как думал иногда Тинрайт, была, пожалуй, единственным подарком, полученным сыном от родителя, но подарком дорогим: почти неиссякаемый поток книг – большей частью заимствованных (а может, и украденных – внезапно пришло поэту в голову) из домов, где Керн Тинрайт служил учителем – Клемон, Фельсас, все классики, а заодно и более лёгкое чтение, вроде стихов Вандерина Югенийца и пьес иеросольских и сианских авторов. Вандерин и пробудил в юном Мэтте грёзы о роскошной придворной жизни, где он возносился всё выше и выше, окружённый восхищением прелестных дам и купающийся в золоте, которым щедро вознаграждали его за искусство достойные джентльмены. Самое удивительное, что именно так он наконец и живёт, но как же демонски при этом несчастен…

И внезапно то, что вертелось у Мэтта на границе памяти, вспомнилось отчётливо – строки из поэмы Мено Стриволиса, выдающегося сианского поэта, творившего два века назад.

 
«И чёрного тогда принесши петуха,
На камень возложив, кинжалом вострым
Солёного вина, что Керниосу мило,
Поток отверзла…»
 

Вот и всё – только отрывок из Мено о печально известной ведьме Ваис – королеве Крейса, несколько строк о таком же чёрном петухе, как тот, которого прятал под плащом учёный муж. Ничего более – но как же странно, что Окрос отправился так далеко, просто чтобы купить домашнюю птицу. На птичьем дворе в резиденции можно найти кур и получше, и пожирнее…

«Но, возможно, не того цвета», – подумалось поэту вдруг. И тут он вспомнил ещё несколько строк:

 
«Лишь кровь одна взывает к Высочайшим;
С вершины горной к ней, из тайной тени,
Из чащ лесных, из глуби океана
Стремятся, и, подвластны узам крови,
Умолены быть могут о дарах,
О исполненьи тайного желанья,
Иль могут против зла предостеречь…»
 

Страх, втрое более сильный, чем тот, что он испытал при встрече с Окросом, стреножил Мэтта Тинрайта, заставив его резко остановиться прямо посреди узкой улочки. Люди проталкивались мимо, ругая парня последними словами, но он их едва слышал.

 
«…И кровью петушиной окропила,
И воззвала к Хозяину Земли
Древнейшему – с тем, чтобы даровал он
Ей силу смерть послать своим врагам…»
 

Может, вот в чём причина? Не затем ли Окрос проделал весь этот небезопасный путь из резиденции во Внешний круг, что ему понадобился петух определённого цвета для некоего ритуала? Не связано ли это как-то с тем зеркалом, которым так интересовался Броун? Полный сомнений и страхов, но равно и охваченный лихорадочным волнением, Мэтт поспешил назад, домой, через толчею и беспрерывную брань Внутреннего круга.

Матушка его, как и ожидалось, пришла в ярость.

– Что значит – ты опять уходишь? Мне нужны дрова для печки! Хорошо же тебе – припёрся тут и заказываешь себе рагу из угрей, будто б ты у нас благородненький господинчик, а я надрывайся у плиты! Что за мерзость ты ещё задумал провернуть?

– Спасибо, матушка, и тебе доброго дня. Но я пока ещё не ухожу.

Он пригнул голову, чтобы, поднимаясь по узкой лестнице, не вышибить мозги о потолок.

Элан сидела на большой кровати, которую делила с внучатыми племянницами Пазла, и что-то вышивала. Мэтт был рад видеть её окрепшей, но взгляд у девушки всё же оставался затравленным – тем самым, какой, надеялся Мэтт, однажды исчезнет с её лица навсегда.

– Моя леди, вы одна?

Она невесело улыбнулась.

– Как видите. Девушки пошли к соседям, надеются выпросить ещё одно одеяло – их мать и ваша теперь спят на диване внизу, если вы помните.

Ещё бы он не помнил. Как раз приглушённые споры двух тёток, пихающих друг дружку на узком диване, словно два сварливых скелета в слишком тесном гробу, и были той причиной, по которой он снова спал вместе с Пазлом в полном народу королевском замке, к вящему своему неудовольствию.

– Я встретил на рынке брата Окроса. Вы что-нибудь знаете о нём?

Элан поглядела на него непонимающе.

– Что вы имеете в виду? Я знаю, что он пользует Хендона. И знаю, что у него в голове всегда какие-то странные идеи…

– Например?

– Например, о богах – как мне кажется. Я, впрочем, не обращала на него особенного внимания, когда он сидел с нами за столом. Он всё болтал и болтал об алхимии и святых прорицателях. Некоторые его речи казались мне богохульными… – девушка поджала губы. – Но Хендона богохульство никогда не смущало.

– А он… вам не приходилось слышать, что он занимается магией?

Элан покачала головой.

– Нет, но, как уже сказала, я едва знала его. Он и Хендон часто беседовали заполночь, в неурочное время, как если бы Окрос трудился над неким важным полученным от него заданием, делом, которое не ждёт. Однажды по приказу Хендона слугу избили до полусмерти за то, что несчастный потревожил его во время полуденного сна, но с Окросом он всегда был терпелив.

– О чём они говорили?

На Элан сделалось больно смотреть, и Мэтт внезапно осознал, что заставляет девушку вновь переживать то, о чём ей совсем не хотелось бы думать.

– Я… я не могу вспомнить, – наконец произнесла она. – Они никогда не беседовали при мне долго. Хендон уводил его в другую часть замка. Но однажды я слышала, как врач произнёс такие слова… как же он там сказал?.. Это звучало очень странно! Ах да, он сказал Хендону «Завершение начало меняться – теперь оно являет другую истину». Я не могу понять смысла этой фразы.

Тинрайт задумчиво нахмурился.

– Может быть, «отражение», а не «завершение»?

Элан пожала плечами. Мэтт видел, как потемнели её глаза – как бы ему хотелось не заставлять её возвращаться к тому кошмару.

– Может, – проговорила она тихо. – Я не очень хорошо их слышала.

«Отражение начало меняться, – повторил поэт про себя. – Теперь оно являет другую истину».

Если речь и вправду шла о том зеркале, о котором упоминал Броун, фраза эта приобретала жутковатый смысл. И Элан ещё упоминала о богах. А в поэме Мено описывалось, как бессердечная королева принесла в жертву Керниосу чёрного петуха, чтобы проклясть своих врагов. Что же задумал Окрос? Это будет не простая жертва, а некое ведьмовство.

Нужно было сообщить Авину Броуну. А когда он с этим разберётся, его ждёт завшивевшее лоно семьи и заслуженная миска вкуснейшего рагу из угря.

Броун поманил прыщавого юнца, который, прислонившись к стене с вытертым гобеленом, обрезал ногти блестящим ножом – Тинрайт решил, что это, должно быть, какой-то родственник графа, из Лендсенда.

– Принеси-ка мне вина, парень, – велел он и повернулся обратно к Мэтту. – Отлично. Вот тебе несколько медяков за новую информацию, поэт. А теперь разыщи Окроса – в это время дня он ошивается где-то в аптечном огороде, особенно сейчас, когда появилось столько раненых, требующих присмотра. Куда бы он ни пошёл, следуй за ним, но так, чтобы он тебя не видел.

Мэтт Тинрайт так и сел, раскрыв рот.

– Что? – выдавил он наконец. – Что?

– Нечего пялиться на меня, раззявив глотку, трусливый ты идиот, – прорычал Броун. – Ты меня слышал. Проследи за ним! Узнай, что ему нужно! Этот лекаришка может привести тебя к зеркалу!

– Да вы с ума сошли! Он же колдун! Он собирается заклясть кого-то… или… или вызвать демонов! Если уж так сильно желаете шпионить за ним – идите сами. Или пошлите этого прыщавого.

Броун перегнулся через планшет для письма, лежащий у него на коленях; обтянутое дублетом пузо графа буквально заглотило доску, чуть не опрокинув чернильницу.

– Ты что, забыл, что я держу твои крохотные драгоценные стихоплётские колокольчики в кулаке? И что я могу велеть мяснику оторвать их в любой момент?

Тинрайт изо всех сил старался не показать, как ему стало страшно.

– Мне всё равно. Что вы сделаете – донесёте на меня Хендону Толли? Да я просто скажу ему, что вы за ним шпионите. И ваши колокольчики лягут на стол мясника рядом с моими, лорд Броун. Толли тогда убьёт нас обоих – но, по крайней мере, моя душа будет при мне. И демоны не уволокут меня!

Броун долго пристально рассматривал парня, в раздумье двигая губами, полускрытыми пышной бородой, уже почти совсем поседелой. Наконец в волосяной чащобе показалось что-то вроде улыбки.

– А ты всё же откопал в себе крупицу храбрости, Тинрайт. Что ж, это хорошо. Я считаю, не годится мужчине всю жизнь трястись от страха, даже такому никчёмному, как ты. Только что же нам теперь делать? – вдруг Броун выбросил вперёд руку – да с такой скоростью, какой Мэтт от него вовсе не ожидал, – сграбастал воротник его плаща и зажал так, что ещё чуть-чуть – и удавит. – Если я не могу донести на тебя Толли, остаётся разве что самому тебя придушить, – улыбка графа превратилась в кровожадную ухмылку.

– Нххт! Нндх!

Пальцы Броуна и вправду очень больно сдавили шею.

Родственник графа вернулся с вином и остановился в дверях, с интересом наблюдая за развернувшимся действом.

– Если ты бесполезен для меня, поэт, и даже хуже того – опасен, ну, тогда выбор у меня невелик…

– Нхх йх вхм нх псен!

– Хотелось бы верить, мальчишка. Но даже если ты и не опасен для меня, ты всё ещё мне не полезен, и в эти трудные времена – в эти опасные времена – в тебе нет надобности. Однако, если ты продолжишь помогать мне, делая, что я велю, поток золотых крабов и серебряных морских звёзд не иссякнет. Думаю, тебе приятно будет позванивать монетой в кармане, а? Особенно сейчас, когда всё так дорого и еда перепадает так редко? А мне не придётся отрывать тебе башку.

– Йх пмг! Йх пмгу!

– Вот и славно, – Броун отпустил Мэттов ворот и откинулся назад.

Лендсендский малый любезно отступил в сторонку, давая Тинрайту место шлёпнуться на пол и полежать там, хватая ртом воздух.

– Но почему я? – простонал он, наконец с трудом поднимаясь на ноги и потирая ноющую шею. – Я поэт!

– И довольно-таки паршивый, – согласился Броун. – Но разве у меня есть из кого выбирать? Неужто я должен сам хромать по замку? Или, может, послать идиота-племянничка? – он махнул рукой в сторону юнца, опять принявшегося кромсать свои грязные ногти. Тот оторвался от своего занятия и небрежно отсалютовал Тинрайту кинжалом.

– Нет, мне нужен кто-то, кому позволено – и более того, положено – находиться в резиденции, кто-то, слишком глупый, чтобы его опасались, и слишком бесполезный, чтобы вызывать подозрения. И это ты.

Мэтт Тинрайт опять потёр горло.

– Вы слишком превозносите меня, граф Авин.

– Вот она опять – крупица мужества. Это хорошо. А теперь пойди разузнай, что происходит, и для тебя найдётся здесь кое-что ещё – возможно, даже кувшин вина из моих личных погребов, а? Как тебе это?

Мысль о том, что можно будет напиться до беспамятства и тем на день – два освободиться от всех забот, была первым, что по-настоящему примирило его с необходимостью и дальше служить Броуну, но обещание сохранить ему жизнь в привлекательности почти не уступало.