Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"

Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 43 страниц)

– Я вот слушаю вас, сын мой, а все тело мое горит, словно его погрузили в геенну огненную, которую описал Святой Исайя, когда говорил о второй смерти. У меня так пересохло в глотке, будто я проглотил зажженный пушечный фитиль!

Ив еще раз хлопнул в ладоши.

– Бочонок вина! – гаркнул он. – Целый бочонок доброго вина, чтобы залить огонь, который сжигает этого монаха!

– А как же я? – поинтересовался Байардель. – Конечно, я не совращаю негритянок, не ношу колпака, что напоминает половинку выдолбленной тыквы, и всего-навсего скромный капитан. Но неужели вы думаете, будто с помощью ножа, что висит у меня на поясе, я не смогу срезать себе где-нибудь майорские галуны? Хотя бы за то, что оказался свидетелем этого заговора?

Прищурив глаза, Ив с минуту внимательно изучал капитана, будто хотел заглянуть ему прямо в душу и порыться в ее тайниках.

– Что касается вас, капитан Байардель, верный мой дружище, – то для вас у меня припасено одно дельце, которое под стать вашей храбрости, вашей отваге и вашим военным талантам, вот его-то я и намерен сейчас предложить вашему благосклонному вниманию! Вот только не знаю, хватит ли всех этих достоинств для человека, которому предстоит собственноручно похитить генерал-губернатора, нашего достопочтенного господина Патрокля де Туаси?

У Байарделя перехватило дыхание, будто он вдруг получил прямо в живот мощный удар лошадиным копытом.

– Что-что? – только и выдавил он, не веря своим ушам.

– А то, что слышали, – ничуть не смутившись, повторил Лефор, – я сказал, похитить господина де Туаси! Иными словами, разузнать, где он находится, явиться к нему, сунуть под усы пару пистолетов и связать, как паруса на реях!

– Гмм!.. – неуверенно хмыкнул капитан. – Ничего себе дельце! Ведь господин де Туаси, если не ошибаюсь, назначен генерал-губернатором Наветренных островов самим Регентством. Так что похитить его и связать, как паруса на реях, тут, похоже, пахнет преступлением, за которое расплачиваются на плахе!

– Ну и что? – поинтересовался Ив. – Что из этого?! Может, любезный господин предпочитает что-нибудь другое? Может, ему больше по душе болтаться на веревке? Или он, будь его воля, выбрал бы умереть от пули? Полно, сударь! Как, помнится, говаривал капитан Барракуда: «Кому суждено умереть на веревке, тот в море не потонет», и это сущая правда!

– Да нет, вы меня не так поняли, – с твердостью возразил капитан, – дело не в том, что я боюсь смерти. Просто то, чего вы от меня требуете, дело, в которое хотите втянуть, попахивает не более не менее как преступлением против Его Величества, вы ведь собираетесь действовать супротив воли самого Регентства, не так ли?..

– Да полно вам, капитан! Что это вы, право?.. Да пусть мы с вами оба подохнем на плахе, все лучше, чем дать повод молоть языками, будто где-то на острове Мартиника есть-де двое олухов, которые струсили и не решились пойти на дело, которое дало бы им возможность освободить их любимого генерала, от которого для капитана зависят майорские галуны, а для пирата такая малость, как жизнь!..

Байардель заглянул в глубь своей кружки, она была совершенно пуста. Он надул губы, почесал в затылке, поиграл немного рукояткой своей шпаги, после чего из-под стола раздался громкий стук сапог, свидетельствующий о состоянии крайнего нервного возбуждения, в котором пребывал капитан. Потом заказал себе новую порцию выпивки. Лефор же тем временем не упускал случая, чтобы вставить свое слово.

– Послушайте, дружище Ив, – вымолвил наконец капитан, промочив горло, – если бы вы знали, какое удовольствие поговорить с таким парнем, как вы… Тысяча чертей! Совсем другое дело, нежели с этим францисканцем, которого я встретил здесь случайно и который, вплоть до вашего появления, только и делал, что плакал мне в камзол, жалуясь на неблагодарность негритянок, плантаторов и в особенности судей! Не хочу вас обидеть, монах, но вы только что имели честь послушать здесь человека благородных кровей, понимающего толк в мужском разговоре и знающего цену словам, которые произносит! Что, конечно, не помешает ему, коли будет такая нужда, выступить в суде свидетелем вашего самого что ни на есть безупречнейшего поведения, как я и обещал это давеча… И все-таки одна молитва за меня, живого, конечно, ничто в сравнении с чином майора! Так что я с вами, дружище! Располагайте мной! Что я должен делать?

– Пока ничего, – ответил Ив. – Ждать!.. Этот монах должен привезти нам ответ господина де Пуэнси. А пока нам придется затаиться… Выпьем за генерала!

Они выпили еще по одной доброй кружке. А поскольку монах уже и раньше хватил лишку, пытаясь утопить свои печали, Лефору и Байарделю пришлось подхватить его под руки, чтобы увести из заведения.

ГЛАВА ПЯТАЯ
Лапьерьер наконец показывает, что и у него есть характер

С трудом сдерживая смех, Мари рассматривала сидящего перед нею Лапьерьера. Никогда еще не видела она его таким напыщенным, таким самоуверенным, исполненным собственной значительности.

Он поднялся в Замок На Горе в сопровождении двух адъютантов, поджидавших его во дворе подле лошадей. Был разгар полудня, и один из офицеров, спокойно покуривая трубку, сидел на лавке, другой же от нечего делать наблюдал за работою рабов.

Ему было лет сорок, и он был в чине лейтенанта. Звали его Мерри Рул, родом он был из местечка Гурсела, где у его семейства было родовое поместье, что давало ему право зваться господином де Гурсела. Как Лапьерьер временно исполнял обязанности генерала Дюпарке, пока тот оставался в плену, Мерри Рул замещал отсутствующего по той же причине Сент-Обена. Он занимался всеми делами по управлению фортом, снабжением его провиантом, однако предпочитал все время оставаться в тени и не вызывал излишних толков.

Был он среднего роста и обременен прежде срока выросшим брюшком. Хоть и слыл он человеком умеренным и отнюдь не склонным к злоупотреблению напитками, нос у него имел багровый оттенок и сплошь был испещрен красноватыми прожилками, а со щек не сходил какой-то подозрительный малиновый румянец. Он не был красавцем, но нельзя было назвать его и уродом. Не будь у него такого набрякшего, налитого кровью лица, его можно было бы отнести к тому бесчисленному легиону мужчин, о которых никто и никогда ничего не говорит, которые повсюду проходят незамеченными благодаря как незначительной внешности, так и банальности всех своих повадок.

Он подошел к Кенка, который трепал индиго, ни слова не говоря, некоторое время наблюдал за ним, однако с какой-то вкрадчивой настойчивостью все время крутился вокруг таким манером, чтобы оказаться поближе к окну комнаты, где разговаривали Мари и временный губернатор острова.

– Вы приехали ко мне, сударь, – обратилась к губернатору Мари, – с хорошей вестью, сообщить мне, что нынче утром объявлено о всеобщей амнистии и все осужденные без всяких условий отпущены на свободу… Надеюсь, вы ни о чем не жалеете. Ведь таков и был наш первоначальный план… И все же вид у вас какой-то мрачный, не могу понять почему.

– Вы правы, мадам, я действительно явился сюда, чтобы сообщить вам о помиловании осужденных. Однако есть и еще одно дело, ничуть не менее неотложное, заставившее меня срочно поспешить к вам сюда…

Она сделала нетерпеливый жест.

– Полно, сударь! – воскликнула она. – Этак у нас на острове никогда уже не будет мира! Ведь теперь осужденные смогут вернуться по домам. После этого страсти непременно утихнут! Чего же вы еще хотите? Новых преследований? Новых расправ, что ли?

– Нет, мадам. Речь идет о Лефоре… Не знаю, что ему неймется, что ему снова взбрело в голову!.. Откровенно говоря, после долгих размышлений я пришел к выводу, что с нашей стороны было глубочайшей ошибкой обращаться за помощью к такому человеку… С момента этого ужасного кровопролития в форте, с тех пор как он настоял на приговоре к смертной казни невинных людей… согласен, чтобы потом объявить об их помиловании, но все равно эти несчастные несколько дней дрожали от страха в предчувствии скорой гибели… так вот, с тех самых пор он возомнил о себе Бог знает что, считает, будто важнее самого кардинала Мазарини, будто обладает не меньшей властью, чем Его Величество король Франции!

– Вижу, вы, господин Лапьерьер, не на шутку разгневаны. И я бы даже сказала, весьма несправедливы к человеку, который так или иначе оказал вам серьезную услугу… Вспомните, что бы вы без него делали?

– Этот человек, мадам, вампир, который все время жаждет крови. Он даже не подозревает, к каким чудовищным последствиям могут привести его поступки! Поверьте моему слову, он взбаламутит, посеет смуту на всех Антильских островах! И когда я расскажу вам, что он задумал, уверен, вы тоже будете такого же мнения…

– И что же он такое задумал? – с невозмутимым спокойствием поинтересовалась Мари.

– Он собрался захватить в плен самого господина де Туаси!

Лапьерьер бросил эти слова с таким видом, будто ожидал, что они должны произвести на Мари эффект внезапно разорвавшейся бомбы. Однако, вместо того чтобы вздрогнуть от неожиданности или показать хоть малейшее изумление, юная дама громко расхохоталась.

– Но, быть может, вы тогда скажете мне, господин Лапьерьер, что же он затаил против генерал-губернатора, чтобы желать ему подобных несчастий?

– Ах, мадам, Лефор замыслил не более не менее как освободить из плена генерала Дюпарке!..

Она с некоторой суровостью во взоре прервала его речь:

– Что касается меня, сударь, то никак не могу упрекнуть его в подобной мысли… А разве вам, сударь, она не по душе?

– Дело не в том, что мне не по душе сама эта мысль, вовсе нет. Да Господь свидетель, что у меня нет более заветного желания, чем увидеть возвращение нашего дорогого генерала. Что меня возмущает, так это средства, к которым намеревается прибегнуть Лефор в достижении своих целей. Он собирается захватить в плен господина де Туаси и потом обменять его на генерала, вот что он собирается сделать!

Гнев Лапьерьера был столь смешон, что юная дама не сдержалась и снова от всей души расхохоталась.

– Вам смешно, мадам! Вы смеетесь! Похоже, вы воспринимаете все это как веселую шутку, не так ли? А ведь Лефор-то, уверяю вас, отнюдь не шутит, он говорит вполне серьезно и исполнен решимости осуществить свои намерения, вот чего я никак не могу потерпеть. Иногда я вовсе не враг хорошей шутки, мне это даже нравится, но это уж чересчур, это шутка весьма грубого толка! И вы еще не знаете, как далеко пошел этот негодяй в своих безумных планах! Так вот, для начала, поскольку он вовсе не уверен, что командор согласится на подобный обмен, он является ко мне и просит, ни больше ни меньше, предоставить в его распоряжение корабль, дабы отправить на нем на Сен-Кристоф в качестве парламентария некоего монаха-францисканца, который уже и так замешан в каких-то темных делишках: его вроде бы обвиняют, что он сделал ребенка одной негритянке. Но меня бесит не столько то, кого он выбрал в качестве своего эмиссара, сколько наглость, с какой он потребовал от меня снарядить корабль, чтобы отправиться вести переговоры с мятежником! Изменником, с которым мы находимся в состоянии войны!

Мари слушала его молча, не проронив ни слова и ничем не выдавая своих чувств. Поэтому он продолжил свою речь:

– Вы только представьте, снарядить ему корабль! Как вам это нравится? Ведь нет ничего тайного, что рано или поздно не стало бы явным! Господин де Туаси непременно сообщит об этом кардиналу Мазарини, и тогда нас всех будут считать предателями! Но пусть даже господин де Туаси ничего не узнает об этих планах, все равно, если мы захватим его в качестве своего пленника, то это поставит нас на одну доску с господином де Пуэнси, нас всех будут считать мятежниками!..

– Уж не испугались ли вы, сударь?

– Испугался?! Я знаю это слово, но мне неведомо это чувство, мадам! Я только хотел объяснить вам, что если я стану пособником Лефора, то королевский суд может спросить с меня за это. И тогда меня ждет виселица! Если господину де Пуэнси доставляет удовольствие вести войну против господина де Туаси – это его дело. В конце концов, он борется за звание генерал-губернатора. У него здесь есть свои интересы. Более того, командор – глава Мальтийского ордена, у него слишком влиятельные связи, и если даже его схватят, то за его участь можно не волноваться, его не повесят и даже не посадят в Бастилию, уж поверьте!

– Я прекрасно понимаю вас, сударь, – не без иронии заметила Мари, – помочь возвращению генерала вовсе не в ваших интересах!

– Здесь дело вовсе не в генерале, мадам. Просто я принес присягу на верность королю. И должен хранить верность этой присяге.

– И что же вы ответили Лефору?

– Я попытался уговорить его, разумеется, соблюдая все меры предосторожности, ведь с этим человеком никогда ни в чем нельзя быть уверенным, короче, я убеждал его отказаться от замысла, столь же безумного, сколь и неосуществимого…

– И что же он, согласился?

– Он ответил, что справится и без меня!.. Что сам найдет корабль! Что у генерала хватает на острове друзей, и раз я не хочу помочь ему своей властью, то он сам найдет способ решить свои проблемы.

– Согласитесь, что Лефору характера не занимать!

– Уж скажите лучше, мадам, что он упрям как бык! И чтобы добиться своего, я пригрозил ему, что если он будет упорствовать, то мне придется арестовать его и засадить в темницу за мятеж и измену.

– И вы действительно это сделаете? – побледнев, спросила Мари.

– Без малейших колебаний, мадам. Я служу королю и отечеству и ни на минуту не забываю, что мой долг – безжалостно бороться со всеми, кто может нанести им ущерб!

Мари вскочила с места и, наморщив лоб, принялась широкими шагами кружить взад-вперед по комнате.

Проходя мимо окна, она заметила мундир лейтенанта Мерри Рула и, рассердившись, что кто-то мог подслушать их разговор с Лапьерьером, резко захлопнула створки окна, не забыв при этом окинуть неодобрительным взглядом нахала, чья физиономия сразу показалась ей в высшей степени несимпатичной.

Однако она ни словом не обмолвилась об этом губернатору. Лишь ограничилась замечанием:

– Я только никак не пойму, как бы вы без Лефора выпутались из переделки, в которой оказались совсем недавно!

– Клянусь честью, вы его защищаете! – воскликнул Лапьерьер.

– Я вовсе не защищаю его, – заявила Мари, подойдя вплотную к нему. – Просто я говорю себе, вот человек, которому я поначалу не доверяла, чья верность генералу казалась мне неискренней, и теперь он единственный на всей Мартинике, кто решился хоть что-то сделать для Дюпарке…

– Ценою предательства интересов короля!

– Что ж, оттого его намерения в отношении Дюпарке кажутся мне еще более трогательными… Поймите, сударь, – снова заговорила она после небольшой паузы, – всякий раз, когда со мной заговаривают о судьбе генерала, я не в силах сдержать своих чувств, и все те, кто выказывает готовность сделать хоть что-нибудь, дабы вытащить его из горестного заточения, невольно вызывают во мне симпатии… И я никак не могу понять вашего гнева.

– У меня и в мыслях нет вкладывать в свои слова хоть какие-то угрозы, – возразил, побледнев как смерть, губернатор. – Однако считаю своим долгом предостеречь вас, мадам, что такими речами вы сами, по собственной воле берете на себя роль сообщницы Лефора! И хочу предупредить вас о всех последствиях, которые может иметь для вас подобная неосмотрительность! Повторяю, если Лефор будет упорствовать в своих намерениях захватить в плен господина де Туаси, мне придется арестовать его. Я уже и так проявил к нему слишком много снисходительности. Любой другой на моем месте уже давно заковал бы его в кандалы!

Она смерила его таким презрительным взглядом, что тот, мертвенно-бледный, вдруг сразу зарделся лихорадочным румянцем.

– Еще одно, – тем не менее добавил он, – похоже, вы находите достойным презрения мое поведение в отношении генерала. Однако я пришел сюда поговорить с вами только потому, что считаю вас его подругой. Ведь, в сущности, мадам, вы не обладаете на этом острове никакой законной властью, и я счел необходимым поставить вас в известность обо всех этих делах единственно потому, что знаю, каким влиянием вы пользовались над господином Дюпарке. Убедительное доказательство верности генералу, не правда ли?

– Благодарю вас, сударь, хотя вам явно не помешало бы чуть-чуть побольше усердия!

– Усердия?! – повторил он с какой-то холодной и злой иронией. – Ах, значит, мне не хватает усердия!

И, не в силах более сдерживаться, продолжил:

– Зато уж у вас-то, мадам, его хоть отбавляй, усердия в отношении человека, которого люди считают вашим любовником, у вас, кого молва теперь обвиняет в том, что вы уже бросаетесь в объятья первому встречному!

– Наглец! – с презрением бросила она. – Уж не себя ли вы имеете в виду?!

– Нет, мадам, – возразил он, – я имею в виду отнюдь не себя… В Сен-Пьере упорно поговаривают о некоем шотландце, который однажды явился к вам с визитом. Уж не тот ли это кавалер, которого я видел у вас в тот раз?.. Говорят, он даже провел под вашей крышей ночь! Но никто, мадам, – добавил он с наигранной галантностью, – и мысли не допускает, будто вы могли настолько пренебречь правилами гостеприимства, чтобы заставить его ночевать в постели своей горничной… По чину и почет, как говорит наш друг Лефор…

Мари ограничилась тем, что одарила его улыбкой, исполненной безграничного презрения.

– Итак, дражайшая сударыня, я настоятельно рекомендую вам ни в коем разе не следовать за Лефором по той дорожке, которую он для себя выбрал. В любом случае вы от этого ровно ничего не выиграете… Поясню вам, что я имею в виду: Лефора, если потребуется и если он будет упорствовать, я прикажу заковать в кандалы и, дабы лучше показать свои добрые намерения, отправлю во Францию, пусть он там и предстанет перед судом. Точно так же я намерен поступить и с его пособниками!.. До этого момента я не мог поверить, будто вы можете стать его сообщницей… Однако, полагаю, вы догадываетесь, как много можете потерять, если посеете во мне хоть малейшие подозрения… С другой стороны, если вы уж так жаждете возвращения генерала, неужели вы думаете, что он с радостью смирится, узнав, как вы вели себя в его отсутствие? Неужели вы думаете, что ему будет приятно услышать про этого шотландца, а возможно, и еще многих других ваших увлечениях?

– Какой же вы подлец! – едва слышно проговорила она.

Он без труда уловил всю ненависть, которую она вложила в это слово. Уж не было ли это с ее стороны признанием собственного поражения?

– Теперь вы видите, что наши интересы совпадают. Я бы даже сказал, что они тесно связаны!

– Вы так думаете? – усомнилась она.

Нет никаких сомнений, уж теперь-то он наверняка сбил с нее наконец эту спесь, это чванливое высокомерие. Выходит, она просто блефовала, пускала пыль в глаза, вот и все. Это ясно как Божий день. Да и могло ли быть иначе после всего, что он только что сказал ей? Видно, она слегка запамятовала, что он здесь как-никак временный губернатор, пусть временный, но все-таки губернатор! Что он может приказать арестовать ее так же просто, как и Лефора! И кто же тогда, интересно, станет заботиться о ее судьбе? Разве уже не подозревают, что это она стояла за той страшной резней в Сен-Пьере? Разве уже не ходят слухи, что это она требовала смертных приговоров?

Лефору очень хотелось связать указ о помиловании с освобождением генерала. К счастью, он, Лапьерьер, раскусил его намерения и своевременно принял меры! Так что теперь вся заслуга принадлежит только ему одному. Популярность его на острове выросла как никогда. Завтра он сделает так, чтобы все узнали, будто резня в форте Сен-Пьер была делом рук Лефора, и только одного Лефора! И тогда он останется в полном одиночестве!

А Мари теперь, когда он пригрозил ей, будет знать, кто здесь хозяин, и относиться к нему с должным почтением. С другой стороны, она ведь, в сущности, ничуть не больше его самого заинтересована в возвращении генерала, даже если, как ходят слухи, и вправду тайно обвенчана с Дюпарке! Может, даже совсем напротив, ведь в таком случае генерал сможет потребовать от нее отчета в своем поведении не просто как любовник, а как законный супруг!

– Дражайший друг мой, – переменив тон, обратился он к ней, – неужели вы еще не поняли, что мое самое заветное желание – быть вам полезным? Неужели вы еще не догадались, что только нежнейшая симпатия заставляет меня оберегать вас от необдуманных поступков и направлять ваши шаги для вашего же собственного блага?

Она снова уселась в кресло и опустила голову, чтобы он не смог видеть выражение ее лица, твердо решив дать ему выговориться до конца и узнать, что он намеревается предпринять.

– Поверьте, мадам, сам я никогда не упрекнул бы вас ни в чем. Я догадываюсь о ваших страданиях! Я понимаю, что значит для женщины вашего положения, ваших достоинств, молодости и красоты вот так оказаться жертвой полного одиночества… Должно быть, все демоны-искусители слетелись сюда, пытаясь сбить вас с пути истинного… Право же, никто, как я, не может войти в ваше положение и извинить проступки, слишком понятные и слишком простительные.

Она вынула из-за корсажа крошечный носовой платочек и прижала его к глазам, делая вид, будто не в силах сдержать слез.

– Ах, Мари! – воскликнул он. – Сможете ли вы когда-нибудь простить мне то, что я вам только что наговорил? Поймете ли, что должны отпустить мне мои грехи, ведь стоит увидеть вас, оказаться подле вас, и я уже не в силах владеть собою?

Тело Мари сотрясалось словно от рыданий, она громко всхлипывала. Он решил, что она горько плачет.

– Не плачьте, друг мой! – нежно прошептал он. – Не забывайте, что во мне вы всегда найдете надежную опору, поддержку, которая никогда не подведет вас в беде!.. Ни вы, ни я, мы ничего не можем сделать наперекор судьбе, обстоятельства сильнее нас… Но надо ли вопреки здравому смыслу противиться им, когда они хотят объединить нас, сделать союзниками, товарищами по несчастью, добрыми друзьями?

Но Мари вовсе не плакала. На самом деле она от души смеялась. Она задавала себе вопрос, как далеко он зайдет. И, преодолев недавний гнев, хохотала так искренне, что не решалась убрать платочек, который закрывал ее лицо. Пусть Лапьерьер думает, будто она рыдает! Ей хотелось, чтобы он оставался в этом заблуждении, дабы получше поймать его на крючок.

– Перестаньте же плакать, – повторил он. – Поверьте, Мари, если я буду рядом с вами и сохраню власть на этом острове, вам нечего опасаться, никто не посмеет причинить вам вреда!

– Не могу понять, – сквозь платочек пробормотала Мари, – почему вы проявляете ко мне столько участия?..

– Вы не понимаете?! – высокопарно воскликнул он. – Неужели вы и вправду так ничего и не поняли? Разве вы не видите?! Ах, Мари, дражайшая Мари! – продолжил он, схватив ее руку и принявшись покрывать ее страстными поцелуями. – Неужели вы не догадались, какие нежные чувства я уже давно питаю к вам? Нежели вы не поняли?..

– Замолчите! – приказала она, резко выдернув руку. – Уж не хотите ли вы сказать, будто любите меня?

– Да, – ответил он, – я люблю вас! Не надо лгать, Мари, вы ведь давно знали об этом! Впрочем, я и не пытался этого скрывать… Я люблю вас так, как не сможет любить никто другой на всем свете.

Она хранила молчание. И говорила себе, что, более чем когда бы то ни было прежде, должна соблюдать осторожность и действовать с крайней осмотрительностью. Не дождавшись ее ответа, он не без самодовольства продолжил:

– А сами вы, Мари, неужто вы осмелитесь утверждать, будто никогда не испытывали ко мне никаких чувств? Вспомните тот день, когда я явился сюда и застал вас в гамаке, томной, податливой, готовой к любви, почти уже моею… Ведь согласитесь, вы были уже готовы отдаться мне, не помешай нам тогда этот непрошеный, бесцеремонный шотландский кавалер!

Она глубоко вздохнула.

Внезапно Лапьерьер вскочил с кресла. Быстрыми, нервными шагами направился к окну, которое ранее прикрыла Мари, растворил его и крикнул:

– Эй, Мерри Рул! Богар!

Оба адъютанта тут же откликнулись, однако губернатор успел заметить, что Мерри Рул слонялся прямо под окнами, от него явно не ускользнули ни его ссора, ни его сердечные излияния с Мари.

Лапьерьер даже не подозревал, что такое могло случиться.

– Возвращайтесь в форт, – приказал он. – Мне еще нужно обсудить кое-что с мадам де Сент-Андре, так что я вернусь один. А вы, Мерри Рул, прошу вас, последите как следует за этим Лефором. И при малейшем подозрении, я хочу сказать, если он станет собирать людей, принимать их у себя или слишком много разъезжать, немедленно арестовать и заковать в кандалы! Вы меня поняли, безотлагательно, сразу же в кандалы! И повторяю, при малейшем подозрении!.. Думаю, он уже достаточно себя раскрыл. Вам понятно, что я имею в виду?

С непроницаемым лицом Мерри Рул ограничился лишь кивком головы.

Однако, уже направившись было прочь и видя, как товарищ его вставил ногу в стремя, он вдруг вернулся назад.

– Нынче же вечером, – вполголоса проговорил он, – я засажу его в одиночную камеру, если, конечно, вы не дадите мне иных приказаний…

– Отнюдь, отнюдь нет, – запротестовал Лапьерьер. – Совсем напротив. И побыстрее!

Он снова затворил окно и подошел ближе к Мари. Та уже осушила слезы, и к ней вернулось ее обычное самообладание.

Дождавшись, пока затихнет стук копыт, он снова завладел рукою, которую только что покрывал поцелуями.

– Надеюсь, вы на меня не сердитесь, – проговорил он. – Надеюсь также, что вы верите в мою искренность… Ах, Мари, если бы вы только захотели, вы могли бы царить на этом острове, словно королева! Вы слышите? Как настоящая королева! Все будут преклоняться перед вами, домогаться ваших милостей, если только вы будете со мною!

Она изобразила слабую улыбку, будто уже поддавшись этим сладостным грезам, потом спросила:

– А вы думали о том, что произойдет, если сюда вернется Дюпарке? Если господин де Пуэнси по тем или иным причинам все-таки решит отпустить его на свободу?

– Этого не может быть! – возразил он. – И я хочу сделать вам одно признание…

– Признание? – переспросила она.

Он ответил утвердительным кивком головы.

– Мне стало известно из разных источников, от одного корсара, некоего кавалера де Граммона, который бросал якорь в Бас-Тере, дабы пополнить запасы пресной воды, и от судьи, достопочтенного господина Дювивье, что господин де Пуэнси намерен отправить генерала Дюпарке во Францию… Вы понимаете, что это значит?

– Нет, – слегка охрипшим от тревоги голосом призналась Мари. – Нет, не понимаю, ведь политика, как вы сами понимаете, не женское дело…

– Так вот, дорогая моя, это означает, что не успеет Дюпарке оказаться во Франции, как он тут же станет всеобщим посмешищем! Еще бы, ведь он сам угодил в плен к де Пуэнси! Это ли не доказательство его никчемности?! Все скажут, что его обвели вокруг пальца, оставили в дураках как Туаси, так и командор. С ним будет покончено… Я слыхал, будто когда-то у него уже были неприятности с королевской полицией в связи с одной позорной дуэлью. Так вот, бьюсь об заклад, тут же сделают так, чтобы все это снова выплыло наружу, и ему припомнят все старые грехи, дабы опять заточить в стены Бастилии, и на сей раз надолго! Поверьте мне, друг мой, мы уже никогда его не увидим. И вам волей-неволей придется теперь свыкнуться с этой мыслью!

– Значит, мне надо забыть его! – сокрушенно простонала она.

– Он конченый человек! Конченый для вас, конченый для всех, можете мне поверить…

Она снова встала и приложила к глазам платочек. Однако на сей раз она действительно плакала. Все ее мечты разбились в пух и прах. Стоит ли продолжать борьбу? Имеет ли смысл и дальше притворяться?

Он бросился к ней и, припав перед нею на колено, схватил ее за запястье и со страстью припал к нему губами.

– Послушайте меня, Мари! – вскричал он. – Идите туда, куда зовет вас ваша судьба! Не обманывайтесь, не обольщайте себя ложными надеждами, не доверяйтесь своим иллюзиям! Я здесь, рядом, готовый сделать для вас все, стать для вас всем…

– Благодарю вас, друг мой, – прошептала она. – Но я совсем разбита… Вы понимаете мои чувства. Имейте же хоть каплю сострадания…

– Я понимаю вас…

Он поднялся, обнял ее, и, как и в первый раз, она не оказала ему никакого сопротивления. Потом поцеловал ее. Губы ее были солеными от только что пролитых слез.

– По крайней мере, со мною вам нечего опасаться… Позвольте мне утешить вас.

– Только не сегодня. Мне надо побыть одной… Я знаю, как многим вам обязана, но будьте же милосердны, друг мой, оставьте меня. Вы можете вернуться… возвращайтесь снова… позже, но не сейчас… поймите, мне нужно время прийти в себя.

Сияя весь от счастья, он поцеловал ей кончики пальцев.

– До завтра! – бросил Лапьерьер, направляясь к двери.

Выскочив во двор, он принялся стучать, призывая Кенка, чтобы тот привел ему лошадь.

Мари притаилась у окна, поджидая, когда он наконец ускачет прочь. Не успел он выехать за ворота, как она закричала:

– Жюли! Жюли!..

Однако, не услышав ответа, торопливо поднялась вверх по ступенькам. И оказалась на лестничной площадке в тот самый момент, когда там появилась Жюли.

– Жюли, немедленно отправляйся в Сен-Пьер. Тебе нужно найти Лефора. Они хотят арестовать его! Теперь слушай меня внимательно, чтобы слово в слово повторить то, что я тебе сейчас скажу…