Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"

Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Последние мгновенья

Отец Фейе спустился в гостиную и застал Мари, которая, так и не раздеваясь, прилегла на банкетке. Он шел крадучись, тихо, как мышь, глубоко засунув руки в широкие рукава своей сутаны.

Шаги его были так легки и неслышны, что Мари, хотя и не спала, вздрогнула от неожиданности, когда тот вдруг появился рядом. Он оторвал ее от грустных размышлений. Генерал не захотел, чтобы она сама за ним ухаживала, и по признакам, какими не обмануть любящего сердца, она догадывалась, что спутник ее жизни вскорости покинет ее, ей придется отныне в одиночку бороться с жестокими испытаниями судьбы.

Встрепенувшись, молодая женщина обернулась и вскочила с банкетки. Настоятель доминиканцев склонился, приветствуя хозяйку дома.

Глаза у него покраснели от бессонной ночи, проведенной у изголовья генерала. Он был очень бледен, и ей показалось, будто его бородку сотрясала едва заметная дрожь. Вся во власти тревоги и дурных предчувствий, она спросила:

– Ну что, как генерал?

– Сейчас он заснул, дитя мое, – ответил доминиканец. – Я пришел сюда, чтобы поговорить с вами о нем… Я не покину вашего дома…

Он будто намеренно прервал фразу таким манером, чтобы дать понять собеседнице, что отъезд его полностью зависит от состояния больного и он не покинет его до последнего вздоха.

Она глубоко вздохнула и как-то зябко поежилась – несмотря на то, что в комнате было довольно жарко, ведь караибское солнце вот уже час как появилось в небе.

– Дитя мое, – проговорил он, – вам потребуется очень много мужества. Подумайте, это ведь свершается воля Господа. А нам ли судить помыслы Божьи, какие бы муки они нам ни несли! Если Господь решил призвать к себе такого человека, как наш генерал, стало быть, Богу угодно, чтобы он завершил свои дела, какие предначертано было совершить ему на этой земле. Зато он оставляет здесь людей, а нас многие-многие тысячи, кто знает, что он с честью исполнил миссию, выпавшую на его долю, помышляя единственно о нашем благе и в величайшем небрежении к своей собственной корысти…

Она перебила его:

– Скажите мне правду, святой отец… Он скончался?

Доминиканец отрицательно покачал головою.

– Нет, дитя мое, но генерал выразил желание провести последние мгновения своей земной жизни наедине с Господом…

– Я не понимаю, святой отец, что вы хотите сказать, – призналась она.

– Иными словами, дитя мое, генерал желал бы видеть вас и ваших детей. Он уже написал завещание и теперь хотел бы сказать вам последнее «прости», чтобы потом уже более не думать об этом мире. Догадываюсь, мадам, какие глубокие страдания доставит вам мысль, что вы будете лишены последнего утешения не отходить от его изголовья до самого конца, но как бы ни была велика ваша скорбь, вам придется смириться, подчиняясь последней воле умирающего. Надеюсь, у вас хватит мужества.

Мари вся застыла и только ответила:

– У меня хватит мужества.

– Но прежде всего, – снова заговорил святой отец, – генерал хотел бы видеть судью Фурнье. Вы не могли бы послать кого-нибудь за ним? Но лучше, мадам, действовать без всякого промедления. И надобно попросить судью, чтобы он, такова воля генерала, явился сюда с бумагами судебного разбирательства по делу Бурле.

– Хорошо, святой отец, я тотчас же пошлю кого-нибудь за судьей.

Доминиканец снова низко склонился перед Мари и, не прибавив более ни слова, поднялся наверх к больному.

Час спустя, даже прежде, чем Мари успела повидаться с супругом, явился судья Фурнье и, не пробыв у изголовья умирающего и четверти часа, тут же снова спустился вниз. Он покинул Замок На Горе с ошеломленным видом человека, который так и не понял, что же с ним произошло. Когда Мари провожала его до дверей, он не смог сдержать восклицания:

– Ничего не понимаю! Этот Бурле вполне заслуживает того, чтобы десять раз вздернуть его на виселицу! А генерал потребовал, чтобы я в его присутствии сжег все бумаги по его делу! И теперь мне придется выпустить этого негодяя на свободу! Просто уму непостижимо!

И он, как-то странно подпрыгивая, устремился к воротам в таком глубоком изумлении, что чуть не проскочил мимо своей привязанной к столбу старой клячи, потом все-таки забрался в седло и исчез из виду.

Мари вышла во двор. Глаза ее рассеянно блуждали по бухте.

Море было таким зеленым, каким бывало в погожие дни. Теперь от страшных пожаров в Сен-Пьере почти не осталось никаких следов, разве что виднелись кое-где почерневшие развалины – единственные свидетельства бедствий, причиненных извержением вулкана. На своей обычной якорной стоянке стояли корабли береговой охраны.

Внезапно Мари охватила дрожь: к порту на всех парусах приближался фрегат. Он находился еще далеко, и у молодой женщины не было никакой возможности разглядеть его на таком расстоянии, но корабль, покачиваясь на волнах, явно становился все ближе и ближе. Она долго не сводила с него глаз.

Появление корабля на Мартинике всегда вносило в их жизнь что-то новое, это был словно вестник из какого-то другого мира. Несмотря на все усилия обеспечить связь с внешним миром, остров все-таки оставался большой, просторной тюрьмой. И новый корабль был точно глоток свежего воздуха для томящихся в заключении…

Мари ни о чем не думала, да она на это сейчас и неспособна, слишком опустошена была ее душа.

Однако она вернулась в дом и принялась заниматься всякими обыденными пустяками. Время от времени она выходила во двор, чтобы бросить взгляд на корабль, который увеличивался в размерах с каждой минутой….

Вскоре она уже смогла явственно разглядеть: это и вправду фрегат, он бросает якорь. Ей даже было видно, как люди усаживались в проворно спущенные на воду шлюпки.

Кто бы это мог быть? Этого она знать не могла…

Она размышляла над этой загадкой, когда ее снова вернул к реальности голос доминиканца.

– Дитя мое, – обратился он к ней, – генерал желает с вами попрощаться…

Она сама удивилась, что уже не почувствовала при этих словах прежней нестерпимой боли – вошла в дом, позвала Луизу и попросила ее привести детей. Однако не стала дожидаться малюток, одна вошла в комнату умирающего.

Увидев ее, Жак почти уже угасшим голосом позвал:

– Мари!..

Она бросилась к постели и упала на колени.

– Жак!.. – только и смогла произнести она.

Они смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни единого слова.

И долго оставались так – безмолвные, неподвижные. Наконец Жак произнес:

– Моя милая Мари, всем счастьем, какое выпало мне на этой земле, я обязан вам. Не знаю, были ли вы верны мне, но верю, что это так. Впрочем, какое это имеет значение! Я хочу поцеловать вас в последний раз, благословить наших детей, а потом сделайте милость, оставьте меня наедине с Господом, отец Фейе совершит все необходимое, примет мое последнее «прости»…

В этот момент дверь отворилась и на пороге появился доминиканец. Мари поспешила склониться над супругом и приникнуть губами к его губам – уже сухим и холодным, как лед.

Потом появились дети. С большим трудом удалось Жаку повернуть голову им навстречу. Он осенил крестным знамением их головы, этот жест дался ему с таким трудом, что руки бессильно, точно свинцовые, упали на одеяло.

– Прощайте, Мари! – прошептал он.

Она скорее догадалась по движению его губ, чем услышала эти слова, но в памяти, словно в каком-то мгновенном озарении, вдруг вновь возникла комната на дьепском постоялом дворе, салон мадам Бриго, Сент-Андре, ее появление на Мартинике. Все эти видения потрясли ее до глубины души. Она почувствовала, как пол закачался у нее под ногами, потом она будто оторвалась от земли, словно неумелая птичка, которая неловко пытается взлететь к небесам.

Несколько минут спустя она открыла глаза, ее поддерживал отец Фейе, а голос Жака снова вернул к скорбной реальности:

– Обнимите меня, Мари, и будьте мужественны! Я умру, думая о Боге, о вас и о наших детях… Но вы не должны отнимать у меня время, которое предназначено общению с Господом. Вам пора уходить…

Поддерживаемая святым отцом, она подошла к постели. Нашла в себе мужество без слез снова поцеловать умирающего, который одарил ее последней улыбкой.

Когда она уже собралась отойти от смертного ложа, он нежно удержал ее за руку.

– Я ухожу из этого мира спокойным и счастливым, – прошептал он. – Я полностью доверяю вам. Не сомневаюсь, вы сможете сделать из моего сына настоящего мужчину!.. Знаю, Мари, впереди вас ждут тяжкие испытания, но вы все сможете преодолеть, я верю в вас. Ах, Мари, я никогда не признавался вам, но всегда думал, что вы были способны на большее, чем я сам…

Отец Фейе проводил ее до дверей. Когда та захлопнулась, Мари горько разрыдалась, дав наконец волю слезам и даже не услыхав громких голосов внизу – это Жюли с Демарецем, перебивая друг друга, оповещали всех о прибытии в порт корабля…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Рассвет

Вскоре весь Замок На Горе погрузился в глубокое безмолвие, будто генерала уже не было на этом свете. Мари запретила неграм выходить из барака. С сахароварни не слышалось более грохота мельниц. Стал как-то глуше голосок Жюли, и даже дети, оставленные на попечение Луизы, не предавались своим обычным шумным забавам.

Так прошло все утро. В полдень Мари подали легкий завтрак, но и его она не смогла одолеть до конца.

Мадемуазель де Франсийон изъявила желание остаться в детской. У девушки, на первый взгляд такой невозмутимой и безучастной ко всему на свете, что, казалось, ничто не способно вывести ее из равновесия, было такое взволнованное, искаженное душевной болью лицо, что она боялась своим видом еще больше огорчить и без того убитую горем кузину…

В час сиесты, когда солнце жгло со всем неистовым пылом, с каменистой дороги раздался топот копыт.

Мари, не покидавшая гостиной, раздраженно поморщилась. В этот час ей совсем не хотелось видеть никаких визитеров, однако она с сожалением вынуждена была признать, что долг ее – принимать всякого рода депутации. От Суверенного совета, с которым она должна непременно быть на высоте, проявить любезность и в то же время показать твердость духа, от доминиканцев, от иезуитов, от францисканцев, из форта непременно явятся офицеры с Мерри Рулом во главе, потом колонисты, плантаторы, депутации от весовщиков, всяких компаний, от моряков… Ведь не будет ни одного поселка, который не пошлет сюда своего представителя, чтобы принести ей свои соболезнования…

Она утерла платочком глаза и, приняв вид, исполненный сурового достоинства, приказала:

– Сефиза, ступай погляди, кто там приехал.

Не успела негритянка выбежать во двор, как в проеме полуоткрытых дверей показались фигуры двух всадников. Они держали под уздцы лошадей и, вытянув шеи, озирались по сторонам в поисках кого-нибудь, кто мог бы их принять, если визит не окажется слишком неуместным.

Мари обернулась и тотчас же узнала обоих. Ее охватила дрожь: первым оказался кавалер де Мобре. И от одного его вида сердце ее дрогнуло, словно в него вдруг вонзили нож. Чуть позади стоял Байардель.

Пока они поручали заботам Сефизы своих лошадей, она вышла и сделала несколько шагов в их сторону.

Реджинальд, словно движимый каким-то непреодолимым порывом, сразу бросился ей навстречу, схватил за руки и воскликнул:

– Ах, мой бедный друг! Я только что прибыл на остров, но мне уже все известно!.. Примите заверения, что я вполне разделяю ваше горе.

В ответ она лишь проговорила:

– Ах, Боже мой, в такой момент…

Он так до конца и не понял, означали ли ее слова, что он появился в неподходящий момент, или просто она хотела сказать, как невыносимы для нее эти страшные часы.

Он еще крепче сжал ее ладони. Она подняла к шотландцу свое прекрасное заплаканное лицо с покрасневшими от безутешных слез глазами. Из простого любопытства ей просто захотелось посмотреть, изменился ли он со времени их последней встречи. А может, отчасти она надеялась угадать, был ли он и вправду пособником тех, кто устроил нашествие караибов и попытку английского вторжения на остров. Можно ли догадаться об этом по выражению его лица?

Она заметила, что он делает над собой усилие, чтобы скрыть свою обычную, слегка насмешливую улыбку, но лицо ничуть не утратило былой обольстительности. Нет, решительно у него нет ничего общего с Жильбером д’Отремоном!.. Почему всякий раз она оказывается жертвой этого мнимого сходства?

– Мадам, – снова обратился к ней кавалер, – я явился сюда, чтобы окончательно поселиться на этом острове. И намерен помогать вам всеми силами и средствами.

В этот момент к ним подошел Байардель. Он поклонился Мари.

– Ах, мой добрый капитан! – обрадовалась она, устремившись ему навстречу. – Если бы вы знали, какое для меня утешение видеть вас рядом!

Она ничуть не лгала. Ей и вправду было приятно чувствовать рядом этого сильного мужчину, видеть его открытое лицо, быть уверенной в его преданности и верности.

Он выжидающе глянул на нее, не решаясь произнести вслух вопроса, который рвался с его уст.

Она поняла и ответила:

– Нет никакой надежды… Генерал показал удивительную силу духа. Он уже попрощался со мной. Благословил детей. Теперь он остался с отцом Фейе, который молится у его изголовья…

Байардель низко опустил голову.

Потом, с минуту помолчав, проговорил:

– Я вернусь в Сен-Пьер, чтобы сообщить эту скорбную весть майору.

Она протянула ему руку, он поцеловал ее, потом попрощался с Мобре и исчез.

Когда они остались вдвоем, Реджинальд долго хранил молчание. Он лишь ходил взад-вперед по гостиной, стараясь производить как можно меньше шума. Было такое впечатление, будто он о чем-то размышлял. Мари вернулась на свою банкетку и даже не глядела в его сторону. Его присутствие не доставляло ей никакого удовольствия. Она предпочла бы, чтобы он явился попозже, а не бередил сейчас слишком еще свежую душевную рану.

Наконец Мобре подошел к ней и бросил:

– Первым человеком, которого я встретил, едва прибыв в Сен-Пьер, оказался этот капитан, он-то и рассказал мне о том, о чем я не мог знать. Поверьте, Мари, я был очень опечален этой вестью. И сразу же, не теряя ни минуты, бросился сюда, а поскольку капитан тоже направлялся к вашему дому, мы поехали вместе… По дороге он успел сообщить мне множество вещей! Вам известно, что после кончины генерала вас ожидают нелегкие времена?

– Судя по всему, так оно и будет, – ответила она. – Но сейчас я предпочитаю об этом не думать.

– Это большая ошибка! Никогда нельзя позволять событиям опережать вас!.. Зная, сколько у вас врагов и на что они способны, зная, каким жестоким испытаниям они грозят вас подвергнуть, вы не должны терять ни минуты. Напротив, вам надо как можно скорее добиться, чтобы Суверенный совет утвердил за вами все полномочия вашего супруга… На другой же день после похорон, вы слышите, Мари, на другой же день!

Он говорил с ней каким-то непривычно суровым тоном, но это не вызывало в ней протеста – напротив, это будто подхлестнуло ее, возродив в ней угасшую было волю и энергию.

– Да-да, именно так и нужно сделать, – в том же суровом тоне продолжил Реджинальд. – Не забывайте, Суверенный совет назначал генерал-лейтенант Мартиники, иными словами, генерал Дюпарке, а если Совет утвердит вас в его полномочиях, то впредь назначать его будете вы. Стало быть, Суверенный совет не сможет вам отказать. Во-первых, из уважения к вашему горю, а потому вам было бы весьма кстати показаться там в глубоком трауре и под черной вуалью. Во-вторых, он не сможет отказать вам из почтения к вашему покойному супругу. Наконец, подтвердив ваши права, это собрание обеспечит и свое собственное будущее!.. Уверяю вас, Мари, если вы будете действовать быстро, вы сможете без труда добиться всех прерогатив генерал-лейтенанта. И будете править островом от имени вашего малолетнего сына, пока не последуют какие-нибудь новые распоряжения. Послушайтесь меня, Мари! Последуйте моим советам! Не забывайте, ведь я дипломат!..

– Нельзя ли отложить этот разговор и поговорить обо всем немного позже?

– Нет, Мари! – живо возразил он. – Времени, которое вы упустите сейчас, вам уже не наверстать никогда. Встряхнитесь же! Вы должны повиноваться мне во всем! Помните, я сказал вам однажды: вместе нам предстоит свершить великие дела! Разве я не друг вам? Неужели вы мне не доверяете?

– Доверяю, – как-то машинально ответила она, не понимая, что говорит, и даже не вспомнив о тех подозрениях, которые мучили ее совсем недавно насчет обольстительного кавалера.

– Отлично! В таком случае, поступайте так, как я сказал!

Мари чувствовала, как к ней вновь возвращаются решимость и мужество, И подумала, возможно, как выразился кавалер, ей и вправду необходимо встряхнуться. Ведь, в конце концов, она из тех женщин, что привыкли действовать, и ей не к лицу поддаваться печали. Она должна подумать о сыне.

Она поднялась. В тот момент раздался голос:

– Мари, вас хочет видеть маленький Жак. Он плачет и требует, чтобы вы были с ним.

Она обернулась и увидела мадемуазель де Франсийон. А та как раз только что заметила присутствие кавалера де Мобре! Она еще больше побледнела. И робко пробормотала:

– Простите, кузина, я думала, вы одна…

Реджинальд отвесил ей глубокий поклон. Лицо Луизы сразу просияло. В какой-то момент Мари показалось, будто она вот-вот бросится ему на шею, однако девушке удалось сдержать порыв и взять себя в руки. Реджинальд снова обрел свою насмешливую улыбку, и они стояли, глядя в глаза друг другу.

– Ступайте, мадам, навестите своего сына, – обратился он к ней. – Ведь он тоже нуждается в утешении. Мужайтесь!

Она подумала: «Им не терпится избавиться от меня и остаться одним».

Но эта мысль не помешала ей повернуться и пойти к сыну.

Оставшись наедине с Луизой, Реджинальд подошел к ней и взял ее руки в свои.

– Какие тяжелые времена вам приходится переживать, – проговорил он. – Ах, бедняжка Луиза! Но вы должны помогать мадам Дюпарке, она так нуждается в вас… Сейчас ей нужны ее друзья, и благодарение Богу, что я оказался здесь!

– Вы скоро снова уедете?

– Нет, я больше не уеду! Я остаюсь на Мартинике.

Она прижала руки к груди, пытаясь унять радостно забившееся сердце.

– Ах, Реджинальд! – воскликнула она.

Это все, что она смогла произнести, потом тут же исчезла, чтобы не выказывать переполнявших ее чувств.

Разгадав эту уловку, Мобре заулыбался, довольно потирая руки. Случай свыше всяческих ожиданий благоприятствовал осуществлению его замыслов.

Он вышел во двор, чтобы полюбоваться холмами, ухоженными плантациями сахарного тростника и кокосовыми пальмами, простирающими к небесам свои лохматые, растрепанные шевелюры.

Спустя пару минут к нему присоединилась и Мари.

– Мне удалось уложить спать это бедное дитя, которому вот-вот суждено остаться сиротой, – проговорила она. – Благодарение Богу, он теперь спокоен, а юный возраст не позволяет ему в полной мере осознать всю глубину своего несчастья!

Не отвечая, он пропустил ее вперед. А сам встал позади и, как бы желая защитить, оградить от невзгод, нежно обнял за плечи.

– Вы только взгляните вокруг! – восхитился он.

Перед ними расстилались зеленые долины, то тут, то там испещренные яркими пятнами – циннии смешивались с ярко-пунцовыми цветками канн, красными и желтыми цветами на полях табака, индиго, тростника и бамбука, которые слегка сгибались от слабого ветерка, низко склоняя к земле усталые головки…

– Было бы ошибкой думать, будто мертвые отдыхают, – заметил он, – нет, это вовсе не так, совсем напротив, у них очень много дел… ведь они готовятся к новой жизни… Все, что вы видите, Мари, будет процветать благодаря вам… Так нужно! Вы слышите меня?

Вместо ответа она лишь согласно кивнула головой.

Он крепче обнял ее за плечи и прижал к себе.

Ей подумалось: теперь она не одна, ей не придется в одиночестве бороться с трудностями, какие ждут ее впереди, и снова почувствовала уверенность в себе. Она вдруг ощутила, как к ней полностью вернулась вся ее воля и решимость. Перед глазами встал образ маленького Жака. Наступит день, и он тоже будет стоять здесь, на террасе этого замка, на том же самом месте, где теперь стоят они, и увидит точно такие же поля и плантации. И тогда настанет его черед действовать вместо нее.

Но сначала она должна сохранить все это для сына…

Вечером во всех селениях острова забили колокола.

Вскоре в Замок На Горе прибыли депутации, которые ждала Мари. Одного за другим она принимала отца Шевийяра, отца Теэнеля, отца Анто, который был уже наполовину парализован, и ему пришлось велеть принести себя на носилках; потом явились офицеры форта во главе с Мерри Рулом; Байардель, Лагаренн, интендант Лесперанс, судья по гражданским делам Дювивье, почтенный господин Лауссе, колонист Босолей, Жильбер д’Отремон, комендант де Лубье… Под конец пожаловали и представители Суверенного совета…

Опустилась ночь. Весь двор озарился огнями горящих факелов. Часовые стояли не шелохнувшись, слышалось лишь потрескиванье искр да стук копыт ржавших от нетерпения, застоявшихся лошадей.

Негры у себя в бараке хранили молчание, им уже сказали о постигшей остров тяжелой утрате, и, кто знает, возможно, они задавали себе вопрос, какая участь ждет их после кончины генерала.

Реджинальд де Мобре вышел на террасу. Он окинул взглядом бухту, где доставивший его на Мартинику корабль только что зажег кормовые фонари.

Будучи человеком действия, он мог думать только о будущем, а потому многое отдал бы, чтобы стать старше на несколько часов и поскорей взяться за дела…

Форт-де-Франс, 1947

Мыс Антиб, 1948