Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Лефор отправляется на поиски корабля
Тройной перезвон большого бронзового колокола, висевшего на толстенной ветке дерева перед входом в просторный, построенный в колониальном стиле дом, созывал рабов к трапезе.
Вокруг сразу же воцарилось какое-то почти радостное оживление, то тут, то там раздавались громкие крики, звучал смех. Не прошло и пары минут, как весь двор заполнила добрая сотня негров, мужчин, женщин и детей, они бежали в невообразимой суматохе, спеша и расталкивая друг друга. Все были голые или почти голые.
Как только они собрались, каждый со своей миской из выдолбленной тыквы или половинкой калебасы, стуча по ним деревянными ложками, тут же двое негров гигантского роста и телосложения принесли огромный дымящийся котел, этакий медный чан с закопченными от дыма боками.
От него шел запах вареной муки и пыли, однако это не помешало рабам, точно оголодавшим животным, сразу броситься к котлу, чтобы поскорее получить свою порцию.
Снова раздались крики, завязалась драка, послышались обрывки фраз на каком-то гортанном, варварском, непонятном языке. В суматохе едва не опрокинули котел. В этот момент во дворе появился надсмотрщик с кнутом с короткой ручкой, не больше половины расстояния от плеча до локтя, но с хлыстом из перевитых кожаных ремешков такой длины, что позволял надсмотрщику, не сходя с места, отстегать негра в доброй дюжине шагов от него. Он принялся наугад размахивать своим кнутом, снова раздались испуганные крики, кто-то застонал от боли.
В этот момент двери дома растворились, и на пороге показался плантатор.
Это был Лафонтен. На голове большая соломенная шляпа с загнутыми на глаза полями, одет в камзол из грубой ткани и штаны, укрепленные для прочности заплатами из кожи дикой свиньи. На ногах у него красовались широченные сапоги, которые держались пониже икр с помощью кожаных шнурков.
Он стоял, засунув руки в карманы штанов и суровым взглядом обводя эту взбесившуюся, словно свора собак, толпу.
Потом спустился и подошел поближе в надежде, что одно его присутствие, которое обычно производило устрашающее впечатление, хоть он отнюдь не слыл самым жестоким хозяином на острове, поможет утихомирить оголодавших негров. Однако в тот момент какой-то негритенок, вышвырнутый из толпы рабов, подкатился прямо к носкам его сапог.
Молниеносным движением он схватил его одной рукой, приподнял над землей и другой рукой влепил такую затрещину, что мальчишка совершенно обалдел от неожиданности.
Потом Лафонтен сделал знак надсмотрщику, который тут же подбежал.
– Скажи им, – приказал он, – если не перестанут шуметь, то котел унесут назад и они останутся без обеда!..
Надсмотрщику пришлось несколько раз щелкнуть хлыстом, чтобы добиться тишины, после чего он на понятном рабам жаргоне повторил угрозу хозяина…
Лихорадочное возбуждение стало понемногу спадать.
Однако в этот самый момент откуда-то со стороны дороги раздался чей-то громкий веселый голос:
– Похоже, отец мой, мы подоспели прямо к обеду! Вот уж повезло так повезло! Но пусть меня холера задушит, если нам придется хлебать это варево!
Лафонтен повернул голову, поднял глаза, и лицо его тотчас же приняло кислое выражение, красноречиво говорящее о сюрпризе весьма неприятного для него свойства.
– Черт побери!.. – вполголоса выругался он. – Не иначе как этот разбойник Лефор объявился!..
Это изуродованное лицо, этот шрам, а главное, внушительная фигура убедительно свидетельствовали, что это мог быть только Лефор, и никто другой!
Настроение плантатора ничуть не улучшилось, когда в нескольких шагах позади бывшего пирата он увидел голову монаха, покрытую серым колпаком, таким маленьким, что из-под него выбивались пряди совершенно седых волос. Кровь вдруг прилила к его вискам. Ибо теперь он узнал и монаха, это был тот самый францисканец, который с одинаковой сноровкой, усердием и готовностью умел пользоваться как распятием, так и пистолетом!
Лафонтен усилием воли стер с лица гнев, однако не сделал ни шагу навстречу непрошеным гостям, дабы все же дать им понять, сколь мало удовольствия доставляет ему их появление.
Лефор уже спрыгнул на землю, теперь его примеру последовал и монах. Оставив свою лошадь, уже пощипывающую травку, бывший пират тяжелыми, неспешными шагами направился к дому, с веселым любопытством наблюдая, как негры уплетают свою жалкую жратву.
Порядок уже окончательно восстановился, и слышалось лишь чавканье множества ртов, будто здесь одновременно кормили огромную свору собак.
Пошел в сторону дома и монах. Однако передвигался он с явным трудом, согнувшись в три погибели и держась рукой за поясницу, и при каждом шаге лицо его искривляла болезненная гримаса.
– Мессир Лафонтен, примите мои нижайшие поклоны! – зычным голосом обратился к нему Лефор. – Да хранит Господь ваш гостеприимный дом и да дарует он ему процветание!
– Здравствуйте, сударь, – только и произнес ему в ответ колонист. – Догадываюсь, вы голодны и остановились у моего порога, чтобы перекусить в дороге, не так ли?
– Перекусить, поспать, поговорить и все остальное! – ответил Ив.
И, обернувшись в сторону францисканца, добавил:
– Ну, монах, где вы там запропастились, давайте-ка поживее сюда!.. Ничего себе рожи вы строите, и это проделав всего какую-то жалкую пару десятков миль! Советую вам, не мешкая, привести себя в надлежащий вид, ведь ваши приключения только еще начинаются, а если вам так уж хочется нацепить на себя митру, то для этого придется кое-чем и пожертвовать!
– Отец мой, добро пожаловать в это скромное жилище, – обратился к нему Лафонтен. – И вы тоже, Лефор. Оно в вашем распоряжении так долго, как вы того пожелаете…
– Спасибо! – ответил Лефор, первым Входя в дом. – Но, надеюсь, мы недолго будем докучать вам своим присутствием, нам ведь с вами не потребуется много времени, чтобы уладить все дела, не так ли…
– Уладить дела? – с встревоженным видом переспросил его колонист. – А разве у нас с вами есть какие-то дела, которые нам надо улаживать?
Однако, к несчастью для него, на Мартинике, как и на всех островах Карибского моря, существовали неписаные законы, которых никто не мог преступить. Колонист, отказавшийся разделить с путником кусок хлеба, пустить его под свою крышу и предоставить ночлег, покрыл бы себя бесчестьем с той же неизбежностью, что и человек оскорбленный и отказавшийся от дуэли.
– А как же, и еще какие важные! И заметьте, какое у меня великодушное сердце, я ведь приехал к вам, несмотря на оскорбление, которое вы всего пару недель назад прилюдно нанесли мне в суде! Я готов все забыть, сударь, ради богоугодного дела, которое нам предстоит совершить…
– Во всяком случае, я слышал, как вы говорили о митре… – заметил плантатор. – Вряд ли можно найти более богоугодное дело, ведь речь идет о митре…
– Не надо торопиться, дружище, – заверил его бывший пират, устало опустившись на стул и покачиваясь на нем, не спуская насмешливого взгляда с монаха. – Мы еще с вами об этом поговорим, и даже прежде, чем опустится ночь…
– Не хотите ли что-нибудь выпить? – предложил Лафонтен. – Насколько я понимаю, вы проделали немалый путь. Должно быть, вас мучит жажда…
– И жажда, и голод, и все остальное! Надеюсь, дружище, у вас здесь найдется приличная кровать?
– Даже две, – ответил Лафонтен, – две отличные кровати, ведь вас двое, не могу же я допустить, чтобы кто-то из вас ночевал на дворе…
– Да будь у вас всего одна, это все равно ничего не меняет. Ведь у этого монаха такие повадки, что не успеет он лечь в постель, как тут же вскакивает и принимается шарить по баракам в поисках какой-нибудь негритяночки, с которой можно весело провести ночку!
– Сын мой! – побагровев от гнева, вскричал монах. – ’ Еще одно слово – и я немедленно уйду навсегда!
– Уж не в таком ли плачевном виде вы собрались уйти от меня навсегда?! И потом, я всего лишь повторил то, в чем вас с изрядной уверенностью обвинял судья Фурнье, а уж он-то в этих делах разбирается получше нас с вами…
– Господа, – вмешался в разговор Лафонтен, – я бы попросил вас не шутить в моем доме насчет всяких этих историй с негритянками. Моя жена не терпит подобных разговоров, да и я тоже. Вы мои гости, и мне неприятно видеть, как вы ссоритесь…
Проговорив эти слова, он несколько раз хлопнул в ладоши и позвал:
– Зюльма! Зюльма!
Тут же в комнате появилась маленькая негритянка лет пятнадцати. Босоногая, она ступала неслышно, производя не больше шума, чем если бы парила, словно какое-то неземное создание. Кожа ее не была по-настоящему черной, а овал лица, с довольно правильными чертами, был необыкновенно мягким и нежным. Лефор с монахом рассматривали ее с явным любопытством, так непохожа она была на других негров. Лафонтен, заметив их удивление, счел за благо пояснить:
– Зюльма – одна из первых мулаток, ступивших на землю этого острова… Впрочем, родилась она не здесь, а в Венесуэле, от белого отца и матери-негритянки. Какие-то корсары захватили ее вместе с сотней других рабов на одном испанском судне. А я купил ее в Форт-Руаяле… Ей тогда еще было не больше лет десяти от роду. Принеси-ка рому, специй и малаги, – приказал он ей.
Изысканность проступала не только в малейших движениях Лафонтена, но даже в звуках голоса, одновременно мягкого и звучного. В нем сразу чувствовался истинный аристократ, человек утонченный, обученный изысканным светским манерам, с взыскательной строгостью относящийся как к себе, так и к окружающим, и вместе с тем тонкие черты лица говорили о редком великодушии и благородстве.
Вернулась Зюльма с подносом, который ломился от кубков и бутылок. Плантатор, сидевший напротив монаха, не произнеся более ни единого слова, поднялся и принялся готовить пунш с такой кропотливой сосредоточенностью, таким старанием и такими благоговейными, отдающими прямо-таким священнодействием, жестами, что у монаха заранее даже слюнки потекли.
– Сын мой! – воскликнул он, не в силах сдержать восхищения в предвкушении дальнейших радостей. – Какое удовольствие наблюдать, как вы этим занимаетесь! Вы обращаетесь с ромом словно со святым елеем и заслуживаете моего благословения, как всякий, кто с честностью и усердием относится к своему делу, каким бы скромным оно ни казалось другим!
– Этому рому уже десять лет! – отозвался Лафонтен. – Это ром, сделанный из тростника, выращенного на этой земле, и изготовленный на местных винокурнях! Ах, какие же это были прекрасные времена, когда здесь еще можно было сажать сахарный тростник!.. Нет, я вовсе не жалуюсь, просто я вынужден признать, что тогда все могли обогащаться, и компания в первую очередь. Но ей захотелось получить еще больше, и она предоставила монополию достопочтенному господину Трезелю, это и было началом ее гибели.
Это была одна из его излюбленных тем, и, заговорив об этом, он с трудом заставил себя остановиться.
– Говорят, господин Трезель весь в долгах как в шелках, – вставил свое слово отец Фовель.
– В долгах! – воскликнул Лафонтен. – Это называется в долгах! Уж скажите лучше, что он на грани полного банкротства. И знаете, почему? Да потому, что голландцы и англичане с соседних островов научились делать белый сахар, тогда как у нас здесь никто еще не постиг секрета, как его отбеливать… Если бы колонистам дали возможность действовать самостоятельно, они бы уже давно открыли этот секрет, но господин Трезель предпочитает дремать, как собака на сене!
Они сидели в огромной зале, обставленной простой, без особых затей, но весьма удобной мебелью, с большим столом, за которым могло спокойно разместиться два десятка сотрапезников, с испанскими табуретками и стульями с подлокотниками, с глубокими удобными плетеными креслами.
Лафонтен поднял свой кубок со словами:
– За здоровье короля, господа!
– За здоровье короля и нашего генерала! – произнес Лефор, поднимая свой кубок.
И монах с колонистом вслед за ним повторили:
– И нашего генерала…
Едва успели они сделать по глотку, как отворилась дверь в дальнем конце комнаты, и появилась дама в напудренном парике, примерно того же возраста, что и колонист. У нее были красивые глаза и какое-то нерешительное выражение лица – мягкого и нежного, но будто недоверчивого и испуганного, что, вне всякого сомнения, объяснялось привычкой к уединенной жизни – и бесконечно изысканные манеры.
Это была мадам Лафонтен, как представил ее гостям хозяин. Все трое мужчин мигом поднялись с мест.
Колонист отрекомендовал своих гостей и обратился к супруге со словами:
– Мадам, эти господа останутся с нами обедать и переночуют под нашим кровом…
С улыбкой она слегка кивнула головой в ответ, сказала, что тотчас же отдаст необходимые распоряжения, и снова исчезла.
Не успела она затворить за собой дверь, как Лефор тут же взял кубок и осушил его одним глотком. Потом снова удобно устроился в кресле и уставился прямо в лицо Лафонтену.
– У меня такое впечатление, дружище, – проговорил он, – что мое появление здесь немало вас удивило. Сознайтесь-ка, Лефор – последний человек, которого вы ожидали увидеть в своем доме. Откровенно говоря, сударь, в то утро я чудом удержался, чтобы не проткнуть вас шпагой… И это было бы с моей стороны непростительной ошибкой…
Лафонтен с непроницаемым видом не сводил глаз с лица бывшего пирата. Он выдержал паузу, будто желая выяснить, к чему клонит Ив, а поскольку тот так и не решился продолжить, мягким голосом заметил:
– Не думаю, сударь, что вы явились сюда, чтобы оскорблять меня в моем собственном доме, не так ли?
– Ничего похожего, совсем наоборот! Ведь, убей я вас тогда, сударь, я исключил бы из числа живых одного из тех, кто теперь может сослужить неоценимую службу нашей колонии.
С лица плантатора сразу исчезло суровое выражение, его сменило откровенное любопытство.
– Да-да, – продолжил Ив, – ибо я явился сюда вовсе не для того, чтобы представить вам свои извинения, хоть и готов прилюдно покаяться перед вами, если таково будет ваше требование…
– Догадываюсь, что вы намерены о чем-то меня просить. Если я могу быть вам чем-то полезен…
– Да нет, дружище, – возразил Лефор, – лично мне от вас ровно ничего не нужно. Речь идет об услуге, которую вы могли бы оказать нашему генералу.
– Генералу Дюпарке?
– Да, сударь, генералу Дюпарке!
Губы Лафонтена искривила едва заметная довольная улыбка.
– Бог мой! – произнес он. – Да вряд ли найдется на свете человек, который бы более меня горел желанием оказать услугу нашему генералу. Нет, право же, сударь, если уж кто-то и вправду хочет сделать что-нибудь для него, так это я… К несчастью, вот уже почти год, как он в руках де Пуэнси, и никто не знает, как и когда он сможет вырваться из плена. Так что ума не приложу, что бы я мог сделать для него и каким таким манером он мог бы испытывать нужду в моей помощи.
– Ошибаетесь, сударь. У меня есть весьма веские основания полагать, что если вы соблаговолите оказать мне помощь, то не пройдет и месяца, как генерал снова будет с нами!
На лице Лафонтена отразилось глубочайшее изумление.
– Да-да, вы не ослышались, сударь, – невозмутимо продолжил Ив, – если вы соблаговолите помочь мне в этом деле, я доставлю его сюда, живого, в добром здравии и полной готовности очистить эту грязную конюшню, в которую превратился наш форт Сен-Пьер…
– Помочь вам?.. – повторил плантатор. – Но как? Что я могу для вас сделать?
– У вас ведь, кажется, есть корабль, не так ли?
– Да, «Сардуана», она стоит на якоре в одной из бухт Арле. Да-да, моя славная «Сардуана»…
– Одолжите мне свою «Сардуану», и я привезу вам генерала!
Лафонтен изобразил на лице слабую улыбку и недоверчиво покачал головой.
– Теперь я понял, к чему вы клоните! – заверил он. – По правде говоря, Лефор, я даже не знаю, что о вас думать… Странный вы человек. По многим причинам я не питаю к вам особой симпатии, но порой у вас бывают весьма трогательные порывы и намерения… Вы прекрасно знаете, что я готов воспользоваться любой возможностью, чтобы спасти Дюпарке… Но я догадываюсь, что вы намерены предпринять. Вы хотите взять мою «Сардуану» и набрать на нее команду по своему усмотрению… А потом с этой командой, вы, полагаю, рассчитываете атаковать Бас-Тер и освободить из плена генерала, не так ли?
Лефор ждал, когда Лафонтен закончит излагать свои предположения. А поскольку тот замолк, не решаясь продолжить дальше, он холодно поинтересовался:
– Ну а что же, по вашему мнению, случится потом?
– Потом? А потом вы потерпите поражение! Бас-Тер защищают три тысячи солдат! Полно! Неужели вы думаете, будто и мне тоже не приходили в голову подобные планы? Я даже готов был бы оплатить все это из собственного кармана… Но это опасная авантюра, которая заранее обречена на провал. Кроме того, «Сардуана» – не военный корабль, и она не сможет противостоять флоту командора, у которого за спиной стоит еще и флот капитана Уорнера…
Ив тихо усмехнулся, вытащил трубку и принялся набивать ее табаком. Плантатор наполнил кубки. Бывший пират зажег трубку, сделал несколько глубоких затяжек, потом, все еще с улыбкой на губах, проговорил:
– Да нет, дружище, вы не угадали. Мой план, для Которого мне нужна ваша «Сардуана», мой собственный план, который я сам придумал, который созрел вот в этой самой башке, не будет стоить никому ни гроша!
– Любопытно было бы узнать, как вы намерены это сделать!
Ив приготовился было ответить, но в этот момент в зале появились три негритянки, которые принялись накрывать к обеду стол, и Лефор застыл с раскрытым ртом, так и не вымолвив ни слова.
Лафонтен рассмеялся, увидев его с такой странной миной на лице, потом поинтересовался:
– Неужели ваш план представляет такую уж страшную тайну?
– Черт побери! – выругался Ив, все его крупное тело так и затряслось от возмущения. – Да знаете ли вы, что вам грозит, обнаружь стражи нынешних властей под вашей крышей некоего монаха, который мечтает надеть себе на голову митру, вместе с небезызвестным вам авантюристом, которому до зарезу нужен корабль?! Пустой вопрос, откуда вам знать, чем вы рискуете, вам ведь, должно быть, еще не известно, что уже со вчерашнего дня приспешники этого нашего губернатора, что зовется Лапьерьером, пытаются по его приказу надеть на меня наручники и препроводить в этаком наряде прямехонько в форт Сен-Пьер, где и сгноить в одном из его сырых подземелий! Да, сударь, вы не ослышались, временный губернатор Лапьерьер приказал арестовать Лефора за то, что тот имеет твердое намерение освободить генерала Дюпарке… Спросите-ка у этого монаха, как нам пришлось удирать под покровом ночи… Если ром еще не ударил ему в голову и не лишил последних способностей соображать и если мечты о митре не вытеснили из его головы всех прочих мыслей, кроме мании величия, то он вам расскажет, как мы смывались, он – от своего настоятеля, а я – от ищеек его превосходительства!
– Не может быть! – воскликнул Лафонтен. – Неужели господин де Лапьерьер против того, чтобы генерал вновь оказался на свободе? Вы ведь это хотели сказать, так ли?
– Я уже имел честь сообщить вам, дружище, и теперь повторяю: если какой-нибудь мерзавец с алебардой в руках, посланный одним из подручных временного губернатора, найдет нас, этого вот монаха в сером колпаке и вашего покорного слугу с пистолетами, которым так и не терпится залаять, у вас в доме, то ваша участь, позволю себе предупредить, будет столь же печальна, как и наша!
Лицо плантатора приняло вдруг какое-то странное, непроницаемое выражение. Он порывисто вскочил с кресла и, словно глубоко о чем-то задумавшись, прошелся по комнате.
Потом стремительно подошел вплотную к Лефору.
– Сударь, – внезапно посерьезнев, с многозначительным видом обратился он к нему. – Можете ли вы поклясться мне честью, что все сказанное вами только что касательно господина де Лапьерьера есть чистая правда?
– Клянусь вам честью этой шпаги, которая мне дороже своей собственной! – ответил Лефор, хватаясь за эфес.
Плантатор снова задумался, потом проговорил:
– В таком случае, Лапьерьер затеял весьма опасную игру! Я и не подозревал в нем такого честолюбия! Выходит, он вознамерился избавиться от генерала, лишить его всех должностей и занять его место! Человек без воли и характера, чья нерешительность граничит со слабоумием! Нет, этого никак нельзя допустить! Ни за что на свете!
Лафонтен снова принялся нервно мерить шагами комнату. Ив наклонился к Монаху и едва слышно, сладчайшим голосом шепнул ему:
– Считайте, отец мой, что позолота от митры уже красуется на вашей голове…
Лафонтен снова подошел к ним.
– Можете ничуть не сомневаться, – произнес он, – что я готов сделать даже невозможное, чтобы помешать господину де Лапьерьеру добиться этих своих целей. Если бы ему и вправду удалось окончательно утвердиться у власти и бесповоротно занять место генерала, это было бы для острова катастрофой похуже любого землетрясения… Уже сейчас видно, как на Мартинике порядок мало-помалу сменяется полной анархией. И если мы сейчас же не вмешаемся, все может погибнуть безвозвратно. Стало быть, я готов сделать все, что в моих силах, дабы оказать вам помощь. Но прежде мне необходимо знать, в чем же именно заключаются ваши замыслы…
Ив почесал кончиком трубки подбородок, как делал это всякий раз, оказываясь в затруднительном положении, потом наконец произнес:
– А вот это секрет!.. Большая тайна, дружище! И открой я вам ее, она уже перестанет быть настоящей тайной…
– Я полагал, что имею право рассчитывать на большее доверие со стороны человека, который хочет, чтобы я стал его сообщником! Вы просите дать вам мою «Сардуану» и хотите, чтобы я сделал это, даже не поинтересовавшись, каким целям она будет служить?
– Эти чертовы резоны, прямо не знаешь, что и возразить! Ладно, ваша взяла… В конце концов, сударь, если разобраться, ваше любопытство вполне законно… Хорошо, так и быть, я расскажу вам, что задумал, но только после того, как вы дадите мне слово благородного дворянина, что это не выйдет за стены этой комнаты…
Но, как на грех, в тот самый момент появилась мадам де Лафонтен, чтобы сообщить, что кушать подано.
– Прошу к столу, господа. А вы, Лефор, расскажете мне о своих замыслах за обедом. Вы можете спокойно говорить в присутствии моей жены, это лучшая моя половина и, возможно, даже еще более молчаливая и надежная в том, что касается секретов, чем я сам… Итак, прошу за стол, господа!
Они уселись, и Лефор тут же принялся излагать колонисту план, который они задумали с Мари.
