Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
В жизнь Мари входит Жильбер д’Отремон
С тех пор как уехала служанка, у Мари не хватало духу даже сдвинуться с места. Она только и делала, что металась взад-вперед в узком пространстве между солдатами и Луизой де Франсийон с детьми. Сделав пару шагов, она то и дело снова присаживалась на каменную тумбу. Так она поддерживала кровообращение в вывихнутой лодыжке, которая пока что не позволяла ей уходить слишком далеко.
Когда гора перестала наконец сотрясать землю, панический страх среди негров уступил нервному возбуждению. Они были явно взволнованны. Некоторые, словно в порыве какого-то безумия, подчиняясь велению своих порочных обрядов, с маниакальным упорством выстукивали пальцами на досках барака, на всем, что попадалось им под руку, монотонные, назойливые ритмы. И такое их поведение еще больше усиливало тревогу молодой дамы.
А потому она испытала огромное облегчение, едва заслышав на дороге шум, говорящий о приближении отряда. Цокот копыт смешивался с тяжелым топотом солдатских сапог.
Луна уже поднялась. И хотя небо все еще затемняли тучи пепла и дыма, отсвет пожаров был настолько ярким, что Мари смогла без труда узнать всадника, ехавшего подле Жюли во главе отряда из десятка вооруженных людей. Это был Жильбер д’Отремон.
Он ехал не спеша, чтобы дать возможность шедшим позади солдатам без труда поспевать за ним следом.
Едва завидев Мари, он тут же оставил служанку, пустил вскачь коня и проворно спешился, любезно приветствуя даму.
– Ах, это вы, сударь! – воскликнула она. – Как я рада, что вы снова здесь! Похоже, нам с вами суждено всегда встречаться в самые трагические моменты! Право, если бы вы знали, как я счастлива снова вас видеть!
Жильбер улыбался. Он тоже был рад новой встрече с Мари. Когда она сделала несколько шагов в направлении к дому, он воскликнул:
– Да вы хромаете! Вы ранены?
– Нет, я просто упала, – пояснила она, – ничего страшного. Всего-навсего вывих, который, впрочем, как вы сами заметили, мешает мне двигаться… Но сейчас не время об этом. Прошу вас, Жильбер, избавьте меня от негров! Они внушают мне такой страх!
– Гм-гм… – с сомнением кашлянул Отремон. – А сколько их? Должно быть, десятка три, не так ли? Согласятся ли они следовать за мной?
Он поддержал ее под руку и, отведя в сторону, подальше от любопытных ушей, сообщил:
– Видите ли, мадам, дело в том, что негры и вправду взбунтовались нынче во многих местах. К примеру, у вашего соседа, господина де Лашардоньера, они пустились в бега, успев разрушить и искорежить все, что попадалось им под руку, выпили все спиртное, какое им удалось отыскать… Узнав об этом, генерал тотчас же приказал послать сюда солдат, чтобы защитить вас. И оказалось, это вовсе не тщетная предосторожность, ибо по пути сюда я встретил вашу камеристку, которая направлялась в город, чтобы попросить у нас помощи.
– Так, значит, они взбунтовались! – повторила она. – Вот видите, я так и знала… Прошу вас, уведите их отсюда как можно скорее. Я больше не в силах ощущать рядом их присутствие… Вы слышите? Вы слышите эти их водуанские причитания? Послушайте только этот стук, словно барабанный бой!
– Повторяю, мадам, ответьте, уверены ли вы, что они согласятся повиноваться и последуют за мной?
Она окинула его суровым взглядом, потом отвернулась, чтобы пересчитать явившихся вместе с ним солдат, и проговорила:
– У вас десять человек. Вместе со стражниками замка вас будет вполне достаточно, чтобы справиться с неграми. Пошли со мной, я сама поговорю с ними.
Она оперлась на его руку. И он не спеша, размеренным шагом повел ее в сторону барака.
– Кенка! – позвала она. – Эй, Кенка!
Негр отделился от темной толпы своих собратьев и вышел вперед.
– Послушай, Кенка, – обратилась к нему юная дама, – ты сам видишь, в каком плачевном состоянии теперь наш дом. Мы не можем здесь более оставаться. И намерены укрыться в крепости Сен-Пьера. Объясни своим друзьям, передай, что они должны спуститься в город вместе с солдатами. А мы пойдем следом за вами. Ты понял меня?
Раб кивком головы подтвердил, что понял, и обернулся к своим собратьям. Жильбер думал, что те запротестуют, откажутся, выкажут хоть какие-то признаки неповиновения, но те, вопреки его ожиданиям, послушно встали один за другим. Судя по всему, и у них тоже не было особого желания оставаться вблизи замка, который при всей своей внешней солидности оказался таким непрочным и хрупким, в случае нового толчка они могут быть погребенными под его обломками.
– Построиться! – приказала Мари. – Кенка, вели им построиться, как они обычно делают, когда идут работать на сахарные плантации!
Раб безропотно повиновался приказу. Тогда Мари наклонилась к Жильберу и вполголоса проговорила:
– Велите вашим солдатам немедленно окружить их со всех сторон… Заберите также и Сефизу с Клематитой. Мы вполне обойдемся и без них.
– Послушайте, мадам, – обратился к ней Отремон, – будет благоразумней, если и вы тоже вместе с детьми и кузиной укроетесь в крепости… Вы не можете оставаться в замке, когда он в таком состоянии! Ведь новые толчки могут разрушить его окончательно!
– Нет, об этом не может быть и речи, – возразила она, – я не покину замок. Вы совершенно правы насчет мадемуазель де Франсийон и детей, но сама я останусь здесь.
Она снова взяла его под руку и повела к тем, о ком только что говорила.
– Вы, Луиза, вместе с детьми спуститесь в форт, Жюли с Демарецем помогут вам.
Потом обратилась к Жильберу:
– Скажите, а там, в Сен-Пьере, по крайней мере, готовы дать приют стольким людям?
– Генерал приказал приготовить все имеющиеся в гарнизоне складные койки, в солдатских казармах разместятся все потерпевшие, кто придет искать приюта в форте. Вам и вашему семейству, мадам, мы выделим отдельную комнату.
– Прошу вас, Мари, – взмолилась Луиза, – право же, вы не можете оставаться здесь одна!
– Сейчас именно так я и намерена поступить! Да и почему бы мне не остаться? Все равно я ведь даже не в состоянии ходить! Смогу ли я ехать верхом? Пока тоже неизвестно. Это будет видно позже. А сейчас я не желаю покидать этот дом, пусть даже в руинах. Что же до вас, Луиза, то прошу вас, не теряйте времени, подумайте о детях, главное, берегите их хорошенько! Собирайся, Жюли! И вы тоже, Демарец! Прошу вас, помогите Луизе! Поторопитесь же! Не мешкайте, кузина, позаботьтесь о крошках, проследите, чтобы они отдохнули, чтобы хоть немного поспали… если только смогут заснуть в этом аду!..
И опять обратилась к Жильберу.
– Пожалуйста, – взмолилась она, – прошу вас, позаботьтесь и вы о них тоже. Женщины слишком напуганы, я не могу целиком на них положиться!
– Не беспокойтесь, я не оставлю их, – заверил ее юноша, взяв на руки маленького Жака.
Тем временем негры, по-прежнему со всех сторон окруженные солдатами и выстроенные в строгом порядке, двинулись в путь. Первые из них уже вышли за ворота замка.
И тут вдруг Кенка, нарушив строй, рванулся в сторону Мари.
– Моя остаться с манзель, – взмолился он.
– Ах, нет-нет! – в ужасе воскликнула Мари. – Твоя присматривать твои черные друзья. Ты понял?
Тот кивнул головой и безропотно присоединился к остальным.
Жильбер снова вернулся к Мари.
– Право, вы напрасно упрямитесь, мадам, – настаивал он. – Вам надо уйти вместе с нами. Ну что, скажите, вы будете делать здесь одна?
– Вам прекрасно известно, я не в состоянии идти.
– Вот в том-то и дело, мадам. Я посажу вас на свою лошадь, вы сможете поехать вместе со мной.
– Я ведь уже сказала, об этом не может быть и речи.
В каком-то замешательстве он открыл было рот, будто собираясь еще что-то добавить, потом передумал и направился к мадемуазель де Франсийон. Дети были уже готовы, Жюли с Луизой тоже. Демарец держал в руках объемистый узел с одеждой и всем, что может понадобиться детям. Как только он показался из дому, женщины сразу же тронулись в путь.
Отремон снова подошел к Мари. Он уже держал под уздцы свою лошадь.
– Разрешите откланяться, мадам, – проговорил он. – Все уже ушли, однако я в последний раз умоляю вас: поехали с нами.
Она пожала плечиками и воскликнула:
– Ах, Боже правый! Неужто вы думаете, будто я с легким сердцем расстаюсь со своими детьми? А этот дом?! Эти развалины! Неужто вы верите, будто их и вправду надо охранять? Но я не могу ходить и не желаю быть вам обузой. Быть может, завтра, если боль утихнет, я тоже смогу добраться до форта и снова буду вместе с вами.
– Послушайте, мадам, – не сдавался он, – однажды мне довелось наблюдать, как лекарь Патен пользовал больного, у которого была вывихнута лодыжка, точь-в-точь как у вас. Массируя ступню большими пальцами, он успокаивал боль и лечил поврежденные сухожилия. Может, вы позволите мне попробовать?
– Вы только лишний раз причините мне ненужную боль, – возразила она. – Сомневаюсь, чтобы подобное лечение сразу поставило меня на ноги и позволило без труда передвигаться! Неужто вы и вправду верите, будто можно так быстро исцелить пострадавшую ступню?
– Дозвольте хотя бы попробовать…
Улыбнувшись его упрямству, она глянула ему прямо в глаза. И тут же вздрогнула. Снова, как и в день караибской оргии, он удивительно напомнил ей кавалера де Мобре. Она стала изучать его таким внимательным взглядом, что Жильбер удивленно спросил:
– Почему вы на меня так смотрите?
Она сразу словно стряхнула с себя воспоминания.
– Вам пора, Жильбер, – проговорила она. – Все уже в пути.
Он улыбнулся в ответ.
– Мои солдаты отлично знают дорогу в форт! Какого черта я должен спешить! Сейчас они вовсе не нуждаются в моих приказах… Дайте-ка мне вашу лодыжку, и я все-таки попытаюсь вас исцелить.
Она уселась на тумбу, а Жильбер, словно ища чего-то, оглянулся вокруг.
– Нет, пожалуй, здесь нам будет неудобно, – заявил он. – Пойдемте-ка лучше в дом. Там вы сможете, по крайней мере, прилечь на банкетке в гостиной.
– А если новый толчок? И замок окончательно обвалится? Что будет с нами?
Он бросил взгляд на Монтань-Пеле.
– Да нет, думаю, извержение уже позади, – заметил он. – Должно быть, Господь Бог понял, что в этих краях и без того уже не счесть горя и разрушений… Идемте же.
И, видя, что она все еще колеблется, решительно поднял ее на руки и понес к дому. Со своей ношей он миновал двери замка, где царила полная темнота.
– Надо бы зажечь свет, – заметила Мари, – но вам ни за что не отыскать огнива и не найти ощупью канделябра – если в этой комнате остался еще хоть один, не пострадавший от обвала.
– Что ж, попробую отыскать. Скажите мне, в какую сторону идти. Буду пробираться на ощупь…
– Лучше уж я сама…
– Ни за что на свете! С вашей-то больной ногой?! Чего доброго, споткнетесь или ударитесь обо что-нибудь, и тогда вам станет еще хуже…
Он помнил, где стояла банкетка, и, сразу направившись туда, с большой осторожностью, мягко опустил на нее Мари.
– А теперь скажите, где найти подсвечник и огниво.
– Должно быть, после таких потрясений все это теперь вовсе не там, где обычно. Попробуйте поискать на комоде в большой зале или в кабинете…
Он оставил ее и растворился во мраке, однако не успел сделать и десятка шагов, как вынужден был отказаться от своей затеи, успев многократно споткнуться не только о мебель, но и об обломки камней, скатившиеся сюда во время того страшного толчка.
– Похоже, нам придется расстаться с мыслью зажечь свет, – сдался он. – Здесь такой разгром, что если я и дальше буду упорствовать в своих поисках, то наверняка рискую сломать себе шею…
– Хорошо, позвольте, я попытаюсь это сделать сама, – снова предложила она.
– Ни в коем случае! – запротестовал он, на ощупь хватая ее за руку, пытаясь удержать на месте. – Если уж у меня ничего не получилось, то у вас и подавно… Дайте-ка мне лучше вашу вывихнутую ступню…
Он уселся, заняв оставшееся подле нее свободное место. Она устроилась полулежа, опершись на спинку банкетки, и скинула туфельку.
– Вам придется снять и чулок, – попросил он.
Однако она, не дожидаясь этого совета, уже и сама поспешила снять подвязку. Потом стянула вниз тонкий шелковый чулочек и, слегка вскрикнув от боли, сбросила его на пол.
– Вот увидите, – заметила она, – к тому времени, когда я захочу снова обуться, ступня так распухнет, что мне уже ни за что не удастся втиснуть ее в туфельку. И вот тогда я совсем не смогу передвигаться.
Но он ее даже не слушал. Бережно взял в руки маленькую ступню. Под прикосновениями прохладных пальцев она, казалось, горела, точно в огне.
Потом спросил:
– Вам больно? Я причиняю боль?
Он действовал так мягко, так ласково, прикасался к ней с такой нежной осторожностью, что ей не оставалось ничего другого, кроме как ответить:
– Вовсе нет… Если бы вы причиняли мне боль, я бы уже давно не сдержала стона!..
Он стал нажимать чуть посильнее и почувствовал, как она вся напряглась от боли, однако ни единого звука не сорвалось с уст молодой женщины. Не торопясь, он продолжал массировать ступню, проводя большими пальцами по всем округлостям ступни и чувствуя под ними истерзанные, распухшие сосуды.
Она не произносила ни слова. Мало-помалу она уже стала привыкать к этой боли, которую он причинял ей и которая становилась все сильней и сильней. Она уже притерпелась к ней и даже стала находить в ней какое-то наслаждение, ведь стоило ему перестать, страдания становились еще острее и нестерпимей.
Поначалу прикосновение холодных пальцев заставило ее вздрогнуть, теперь же ладони Жильбера уже нагрелись от ее собственного тела и сами сообщали ей нежное тепло, которое, поднимаясь по ноге, заполняло ее всю целиком. И вот настал момент, когда боль отступила, превратившись в ощущение райского блаженства. Можно было подумать, будто ему удалось как-то усыпить всю эту истерзанную болью лодыжку, заворожить и успокоить поврежденную плоть – и она расслабилась, бессознательно стремясь наконец в полной мере насладиться тем безмятежным покоем, какой принесли ей эти нежные, заботливые руки.
Вместе с тем она прекрасно знала свою натуру, знала, как опасно для нее, когда мужчина так ласково гладит ее по коже. Ей ли не догадываться, как волнует ее плоть малейшее прикосновение мужской руки, однако Жильбер настолько заставил ее забыть о страданиях, настолько вырвал из этого унизительного состояния непрерывной, незаслуженной боли, что она тотчас закричала бы, снова призывая его к себе, отойди он от нее хоть на мгновенье.
Молодой человек слышал вздохи Мари, ее дыхание, которое с каждой минутой становилось все быстрее и прерывистей. Впрочем, и сам он тоже отнюдь не остался безучастным к тому нежному теплу, которое передалось ему от прикосновений к ее телу, однако, если и был тронут до глубины души, изо всех сил старался даже не подавать виду.
В ночи, которая окутала все вокруг, Мари мечтала о Реджинальде. Она вспоминала его фигуру, его тонкие усики и улыбку, неизменно исполненную насмешки, которую она принимала за выражение доброты и благожелательности. И сердце ее с такой же охотой давало себя утешить и убаюкать, как и измученная болью плоть. В мыслях она унеслась далеко прочь от этих горестных, овеянных скорбью краев. Теперь рядом с ней был Реджинальд. Это ведь он таким чудодейственным манером гладил ее истерзанную ступню, избавив ее от страданий, это он своим присутствием, своими ласками наполнил все ее существо такой блаженной истомой.
Ах, Реджинальд! Куда подевались все обвинения, все тяжкие подозрения, обида и гнев, что лишь недавно так надрывали ей сердце, – нет, он чист перед нею, он неспособен на измену и предательство.
Со всех сторон ее окружала ночная мгла, и она закрыла глаза. Так ей легче было воссоздать в памяти обольстительный образ неотразимого шотландского кавалера. Это стало ее давней привычкой, и воображение послушно подчинялось ее желаниям. Бывало, еще во времена Сент-Андре, стоило ей смежить веки – и перед глазами вырастал образ Жака. Теперь у ее ног сидел Отремон, а она всем существом взывала к Реджинальду.
Жильбер же тем временем продолжал добросовестно массировать пострадавшую ступню. Ему подумалось, что, возможно, при вывихе оказалась повреждена и вся мышца, и пальцы его принялись старательно прощупывать ее, чтобы успокоить и эту боль. Они скользнули по икре, выше, еще выше, пока не дошли до колена.
Колено было нежным и гладким – этакий холм, купол чувственности, словно нарочно выросший на границе, за которой эти опасные игры становились уже запретными.
Добравшись до восхитительной выпуклости, он нежно обхватил ее ладонью и спросил:
– Вам лучше?
Она произнесла «да», но с таким слабым вздохом, который заставил его усомниться в правдивости ответа.
Теперь он уже более не решался говорить с ней. Он вспомнил о поцелуе – одновременно долгом и чересчур кратком, которым они обменялись в ту ночь, после караибской оргии, оказавшись невольными ее свидетелями. Он знал, что женщины испытывают приливы плотского вожделения и даже приступы безудержной страсти во время событий, что в их глазах или в их воображении представляются событиями, которые сотрясают самые устои мира – пусть даже речь идет всего лишь о мирке, ограничивающем их собственные жизни и судьбы. И в такие мгновенья они способны отдаваться мужчине целиком, полностью и до конца, с таким лихорадочным сладострастьем, с таким восторгом и упоением, будто, принося себя в дар или в жертву, заклинают рок, надеются уберечь себя от еще более тяжких испытаний – впрочем, именно эта жертвенность, готовность безраздельно отдаться власти мужчины, и служит источником их собственных плотских наслаждений.
То страшное стихийное бедствие, в самой гуще которого оказалась волею судеб Мари, вполне могло послужить запалом, способным зажечь в ней этот загадочный механизм, который таится где-то в глубине естества любой женщины. Вот что повторял себе Жильбер, все больше и больше теряя голову от прикосновений к этому восхитительному, совершенному телу.
Рука Жильбера вдруг резко преступила запретную черту. И скользнула к месту еще более нежному, трепещущему и излучающему живительное тепло. Это место оказалось таким сокровенным и в то же время таким чувствительным и уязвимым, что пациентка тотчас же напряглась всем телом и глубоко вздохнула, даже не пытаясь изображать страдание.
И снова прошептала имя, которое он уже один раз слышал из ее уст, но так слабо, тихо и невнятно, он уж было подумал, что ему это просто послышалось. Она позвала Реджинальда. Он и понятия не имел, кто этот Реджинальд. В сущности, в тот момент ему было не так уж важно, что имя мужа Мари – Жак, а сам он зовется Жильбером. Все его мысли были слишком поглощены той землей обетованной, до какой удалось ему добраться ценой упорства и терпения. Той землею, что так пьянила его, заставляя полностью забыть, где он находится и что происходит вокруг. Впрочем, дальнейшее продвижение по этой сладостной земле сделалось куда легче и шло без всяких преград и помех. Мари, напрягшись всем телом, распростертая перед ним на банкетке, похоже, уже и думать забыла о боли в лодыжке, да и сам Жильбер более не вспоминал об этой крошечной ступне, которая помогла ему с такой легкостью завладеть всем телом – и к тому же телом столь совершенным, о каком можно было только грезить во сне.
Не произнося ни единого слова, он поднялся с банкетки, чтобы улечься подле нее. Потом заботливо, с нежностью заключил ее в объятья, будто боясь, как бы банкетка не оказалась слишком жесткой и не причинила ей боли. И только тогда заметил, что лицо молодой женщины обращено прямо к нему. Ее теплое дыхание ласкало ему щеки. Он приблизился губами к ее губам, которые уже целовал однажды – в порыве сладострастья, обостренного до предела зрелищем, какому они с ней стали тогда невольными свидетелями. Как и в первый раз, она ответила на его поцелуй.
– Ах, Жильбер, – все же пробормотала она, – мы сошли с ума!..
– Должно быть, и Господь Бог тоже, – ответил он ей, – раз он позволяет подобные вещи!..
– Ах, Жильбер! Жильбер!.. – еще раз прошептала она угасшим голосом и замолкла.
Теперь она уже более не сопротивлялась. Со всех сторон ее окружала ночь, а Жильбер рассыпал звезды, которые побеждали тьму и обжигали ее плоть. И она погрузилась в восхитительное небытие, которое заставило ее на время забыть страшную, зловещую реальность.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Восстание рабов
– Нет-нет! Да что вы, право! Никакого барахла! – кричал капитан Байардель. – Шансене! Прошу вас, Шансене, даже речи быть не может! Во всяком случае, пока не ступят на борт корабля, таков приказ! А когда они окажутся на судне, то вас там уже не будет… вы меня поняли, не так ли? Здесь вам ни за что их не переспорить! Бельграно! Послушайте, друг мой, скажите им, пусть сложат в кучу все свои узлы и оставят их здесь! Что?! Ах, они отказываются? Что ж, в таком случае возьмите все и выкиньте в море! Да-да, в воду, вы что, не слышали, я же ясно сказал – в море!
Байардель шагал взад-вперед вдоль пристани. На огороженном квадрате – десять на десять – было оборудовано место для отправки людей. Там, то и дело сталкиваясь в высоких волнах прибоя – море все еще не успокаивалось, – сновали челноки.
Все офицеры форта, которых не послали на усмирение взбунтовавшихся негров, находились по приказу генерала здесь, на берегу, чтобы следить за отправкой. Надо было постараться защитить как можно больше колонистов от бесчинств распоясавшихся рабов. Конечно, желающих оказалось куда больше, чем мест, и погрузка сопровождалась невообразимой суматохой.
Едва услышав, что можно укрыться от негров на борту кораблей береговой охраны, которыми ведает капитан Байардель, люди начали толпами со всех сторон сбегаться к пристани, однако им волей-неволей приходилось расставаться с близкими, а потому многие выражали недовольство, в результате то и дело возникали стычки и споры.
Женщин и маленьких детей направляли на «Бон-Портскую Деву» и на «Тельца», для мужчин же и подростков мужского пола отвели «Святого Лаврентия». И эта предосторожность была отнюдь не излишней.
Уже через час после второго толчка Сен-Пьер и окрестные холмы, по свидетельству очевидцев, стали театром, где разворачивались немыслимые, непостижимые уму сцены. Все пути, все дороги и тропинки заполнили бегущие люди – и не только негры, спешившие поскорее скрыться от хозяев и обрести свободу, но и другие жители острова всех слоев и сословий.
Среди них были воры, грабители, обшаривающие трупы, мародеры и просто убийцы. Сводились старые счеты. Повсюду бродили пьяницы, которые уже не сознавали, что делают, душевнобольные, охваченные приступами безумия от того грандиозного, пугающего зрелища, что разворачивалось у них на глазах, и тоже не ведающие, что творят, и, конечно, насильники и сластолюбцы, не упускавшие случая удовлетворить свою похоть с любой девушкой, вырванной извержением прямо из постели в чем мать родила, не разбирая дороги, бегущей по улице.
Надо было обуздать, привести в чувство этот поток людей, возбужденных, одичавших, распоясавшихся до предела и готовых на любое преступление. Некоторых пришлось пристрелить на месте в назидание другим, чтобы хоть как-то разбудить в них если не совесть, то хотя бы дремлющий инстинкт самосохранения. И те, кто получал пулю в лоб, отнюдь не всегда заслуживали этой кары.
В конце концов все-таки удалось укротить эту пьяную, обезумевшую, объятую страхом толпу, преследуемую тысячами и тысячами негров – еще более пьяных, которые стекались со всех концов, со всех окрестных холмов с дикими криками, наводя ужас на города и селения, убивая все, что еще оставалось живого, при малейшем движении добивая раненых, сея смерть, обшаривая трупы, грабя опустевшие дома и выпивая на своем пути все, что можно выпить.
Численность негритянского населения острова в двадцать раз превышала число самих колонистов. А потому страх, который обуял их, не поддавался никакому описанию. Они не верили, что даже войска смогут справиться с такой несметной толпой одержимых, и не без оснований ждали массовой резни всего белого населения острова – всех, кого пощадил разбушевавшийся вулкан.
Зажав в руке пистолет, генерал без устали носился по улицам Сен-Пьера. Сожрав все, что могло гореть, пожары начали мало-помалу стихать. Отовсюду, со всех сторон, стекались беженцы, из-под обломков камней вытаскивали пострадавших, которые нуждались в уходе и крыше над головой.
Поначалу Дюпарке надеялся, что одной его власти и влияния на острове будет достаточно, чтобы хоть немного утихомирить разбушевавшиеся страсти, но очень скоро вынужден был признать, что никто не признает его авторитета. Им было совершенно наплевать, что он губернатор! Над ним открыто издевались. Он что, способен обуздать негров? Или в состоянии данной ему властью утихомирить разъярившийся вулкан? Разве в силах он помешать разбушевавшейся стихии сеять смерть и превращать в руины их дома?
А смертельная опасность грозила со всех сторон. И гнев небес вселял ничуть не больше ужаса, чем яростная жестокость дикарей!
Растерянные, с блуждающими глазами, люди бродили повсюду. Одному Богу известно, каким чудом уцелевшие после землетрясения и спасшиеся от всякого рода бандитов и убийц, они не ведали о помощи, что по приказу властей оказывалась всем раненым и бездомным, и им не оставалось ничего другого, как, точно брошенным собакам, угрюмо, наугад, не разбирая дороги шататься по улицам города…
Жак советовал всем отправляться к пристани, где их посадят на корабль. Но на него смотрели, будто не веря своим ушам. Уж не мерещится ли им все это и не призрак ли губернатора дает им столь странные советы?
– Женщины и малые дети, сюда! – без передышки взывал Байардель. – Я ведь уже сказал: узлы сюда, в кучу… Все получите на корабле. Если увижу хоть один узел не в куче, а где-нибудь еще, предупреждаю, немедленно выброшу в море, понятно? Прямо в море! И не толкайтесь, не напирайте вы! Первому, кто будет толкаться, я расквашу нос вот этим самым кулаком! Тысяча чертей, говорю же вам, места хватит всем! Что вы ломитесь, будто негры уже наступают вам на пятки? Их здесь нет и в помине! И потом, увидите, мы начиним им задницы свинцом! Да образумьтесь же, люди добрые, доверьтесь нашим солдатам!..
Капитан метался, как сатана, отталкивал назад тех, кто слишком напирал и сеял беспорядок, возвращал рыдающей матери напуганного ребенка, отсылал к Бельграно мужчин, которые не желали расставаться со своими женами, в бешенстве крича:
– Вы что, тысяча чертей, будете спать там среди трех-четырех сотен баб?
Он по-прежнему не утратил юмора и хорошего расположения духа, его добродушное ворчание успокаивало самых боязливых и беспокойных. Раз уж сам капитан отпускает шутку за шуткой, стало быть, опасность не так велика. Кроме того, теперь, когда гора Монтань-Пеле вроде утихомирилась, стал внушать прежнее уважение и высокий чин, который он теперь носил. Казалось, все беды уже позади, оставалась лишь одна-единственная опасность – взбунтовавшиеся рабы.
Однако впереди несчастных ждали еще новые испытания. Когда Байардель помогал девчушке залезть в лодку, которая должна была доставить ее вместе с матерью и сестрой на борт «Бон-Портской Девы», внезапно появился один из перевозчиков с криками:
– Лодка Бодуэна опрокинулась… Мне удалось спасти его самого и двух женщин, все остальные пошли на корм акулам!
– Да не орите вы так, черт бы вас побрал! – отозвался Байардель. – Можно подумать, в этом кипящем море еще остались какие-нибудь акулы! Думаю, скорее всего, завтра у нас у всех будет на обед отличная наваристая уха!
– Так-то оно так! Но там и покойников тоже хватает! Сварились в лучшем виде! А акулы, сами знаете, капитан, что это за твари!.. Разве они упустят такое угощение! Они же издали чуют запах плоти доброго христианина и приплывут косяками хоть за тысячи верст!
– Ладно, хватит об этом! – остановил его Байардель. – Давайте-ка лучше сюда вашу лодку, чтобы поскорее посадить туда людей…
Исполинского роста и богатырского сложения, он легко хватал под мышки женщин и детей, рассаживал их по лодкам. Рубашка на нем была разорвана, из дыр выбивались клочья густой шерсти, покрывающей мощную грудь. На плече красовался в придачу Шрам – след от раны, которую и сам не знал, где и когда получил. Он был неутомим: для самых робких и напуганных у него всегда находилась шутка или веселый каламбур, других же подбадривал дружеским тумаком или фамильярным похлопыванием по плечу.
В тот момент, когда лодка вот-вот готова была отчалить, вдруг появился бегущий солдат, он орал во все горло:
– Капитан Байардель! Эй, где вы там, капитан Байардель!
– Да здесь я, – ответил тот.
– Соблаговолите подойти ко мне поближе! У меня для вас важное поручение.
Байардель с трудом протиснулся сквозь толпу женщин, окруженных крепко уцепившимся за их юбки потомством, и склонился к солдату. Не сводившие с него глаз беженцы заметили, что выражение его лица сразу переменилось, сделалось жестче, тревожнее.
– Понятно! – проговорил он наконец. – Сейчас иду. Вы говорите, это в Якорном квартале?
– Да, я уже по приказу генерала оповестил форт. Теперь туда, должно быть, подошли два отряда, один к амбару, другой к индиговым мастерским.
– Отлично, – одобрил Байардель. – В таком случае, займите пока мое место здесь. Ни один мужчина не должен даже близко сюда подходить. Только женщины и дети! Понятно? Всех прочих, если будут поднимать шум, сбрасывать с пристани прямо в море, и никаких разговоров!
Он резко повернулся, бегом бросился прочь и тут же исчез в ночном мраке.
Когда он добрался до амбара и индиговых мастерских, до него донеслись следовавшие один за другим выстрелы, но они гремели еще достаточно далеко. И он прибавил шагу.
Вскоре он увидел два отряда солдат, которые с оружием к ноге и с невозмутимейшим видом застыли в ожидании. Глядя на них, можно было подумать, что вблизи вообще не происходит ничего из ряда вон выходящего.
Байардель направился в их сторону. Не успел он подойти поближе, как тут же до него донесся повелительный оклик:
– Эй, кто там! Куда это вы направились? Здесь ходить запрещено! А ну-ка поворачивайте назад! Спускайтесь к набережной, потом через Галерный квартал, там вас посадят на корабль…
Байардель сразу уразумел, почему его не признали: теперь он вовсе не выглядел военным. Штаны сплошь в дырах, прожженных головешками и пеплом, рубашка – одни клочья, вся почернела от копоти. Волосы затвердели от сахарных паров и плотно прилипли ко лбу, а несколько особенно густо пропитавшихся сиропом липких прядей стояли торчком надо лбом наподобие рогов.
– Эй, кто там! – крикнул он в ответ. – Вы разговариваете с самим капитаном Байарделем! Так что уж лучше не забывайтесь, братцы! Кто командует отрядами?
