355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Робер Гайяр (Гайар) » Мари Антильская. Книга вторая » Текст книги (страница 40)
Мари Антильская. Книга вторая
  • Текст добавлен: 1 апреля 2017, 07:30

Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"


Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)



сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 43 страниц)

Прибытие первых партий негров, пойманных в Якорном квартале, вселило в души временных обитателей крепости немного надежды и успокоения. Теперь уже мало кто сомневался, что войска вполне в силах справиться с обезумевшими бунтарями. А потому каждый принялся хоть как-то налаживать свое житье-бытье и привыкать к новым порядкам.

На караульном посту Байарделю сообщили, что генерал наконец-то вернулся в форт.

– Они сразу пошли к своей супруге, – доложил ему дежурный часовой. – Да только, похоже, сильно пострадамши.

Капитан не понял, что имел в виду сержант, говоря, что генерал пострадал, а потому тут же направился в комнату, что была отдана в распоряжение мадам Дюпарке.

Будучи человеком, давно обитавшим в крепости и наизусть знавшим все переходы и закоулки, Байардель быстро поднялся на второй этаж, нырнул в узкий, точно корабельный проход, коридорчик и, оказавшись наконец в просторной прихожей, остановился прямо перед дверью нужной комнаты. Тут же по доносившимся изнутри громким голосам понял, что генерал с женой не одни, там есть кто-то еще. И не кто иной, как Мерри Рул.

Генерал же тем временем говорил:

– Не могу же я делать все сам! А стоит мне попросить вас о чем-то, как у вас с уст не сходит имя Байарделя! Черт побери! Ведь и Байардель тоже не может одновременно находиться повсюду, где в нем есть нужда! Вы ведь сами видели, какой блестящий маневр удалось ему исполнить, не так ли? Только благодаря ему мы смогли очистить город от этих негодяев! Это была идея, которая никогда бы не пришла в вашу голову, майор!.. Так вот, а теперь я требую, чтобы вы подумали, как накормить всех этих людей. Конечно, у нас есть кое-какие запасы, но если мы станем потреблять их без меры, то не пройдет и трех дней, как у нас больше не останется никакого провианта, и тогда нам грозит настоящий голод… Надо как-то приспособиться к создавшимся условиям, объяснить им, ведь должны же они, в самом деле, понять! И никто из них не должен оставаться в крепости более двух дней и ночей, надеюсь, вы меня поняли, не так ли? Если они привыкнут жить здесь в полной праздности, то рано или поздно им станет казаться вполне нормальным, что их здесь кормят, поят и дают кров. Как только удастся переловить всех беглых негров, они должны незамедлительно вернуться на свои плантации. Только так нам удастся снова возродить колонию! Боже правый, у вас такой вид, будто эта земля уже умерла навеки! У вас, майор, просто нет никакого опыта! Уверяю вас, даже если одновременно окажутся уничтожены, сметены с лица земли все дома на свете, то уже минуту спустя, успев прихватить с собой пищу, одежду и множество всяких ненужных вещей, из руин поднимутся тысячи людей, а не пройдет и пары часов, как повсюду закипит торговля!.. Пусть все разойдутся по домам и каждый сам позаботится о хлебе насущном. Пусть каждый сам построит хижину или любую лачугу для себя и своего семейства, а потом попробует заняться охотой или рыбной ловлей! Уж чего-чего, а рыбы и дичи здесь в избытке! Да и плоды растут на каждом шагу! Ведь деревья-то еще остались, черт побери!.. Эх, если бы не эта окаянная рана, которая не дает мне сдвинуться с места, вы бы увидели, как бы я расшевелил всех этих людей!..

В тот момент Байардель постучался в дверь и, услыхав, как генерал крикнул: «Войдите», повернул ручку и вошел к комнату.

Жак Дюпарке лежал, растянувшись на походной койке. Одна штанина оторвана, на голом бедре окровавленная повязка. Подле него, полулежа на соседней кровати, отдыхала его жена, а перед ними, вытянувшись, бледный как полотно, стоял Мерри Рул.

– А, это вы, капитан! – воскликнул генерал, сразу подавшись вперед, будто намереваясь вскочить с постели, но это движение заставило его поморщиться от нестерпимой боли.

Он уронил голову на аккуратно сложенный мундир, служивший ему вместо подушки, и снова заговорил:

– Наконец-то, капитан, я ждал вас! Примите мои поздравления! Должен признаться, я премного вами доволен! Только благодаря вам удалось избавиться от опасности, которая нависла над всеми нами из-за этих черных тварей!

Жестом он указал на свое бедро и добавил:

– Вы только поглядите, что они со мной сделали! Представьте, пырнули меня копьем!

– Но как это могло случиться? – удивился Байардель.

– Нашим солдатам, которых мы направили в сторону Карбе, пришлось отступить. Так вот, я послал одного из них сюда за подкреплением, приказав найти вас, чтобы вы взяли на себя командование одним из отрядов, а потом попытался увлечь за собой остальных. Вот тут-то я и получил этот удар копьем! Они подумали, что я мертв! Впрочем, по правде говоря, поначалу я и сам так тоже подумал! Сразу скатился в какую-то яму. И тут же потерял сознание. Когда рассвело, оказался совсем один, вокруг ни души, несмотря на рану, мне удалось самому, без посторонней помощи, добраться до крепости.

– Генерал очень ослаб, – вступила в разговор Мари. – Он не сказал вам, что у него жар, новый приступ лихорадки! Надо дать ему отдохнуть. Поверьте, эта рана вкупе с лихорадкой ставят под угрозу его жизнь…

Дюпарке заворчал, недовольно передергивая плечами.

– А как же наш дом?! – воскликнул он. – Замок, который я так любил и который теперь наполовину в руинах!

– Не тревожьтесь об этом, мы непременно его восстановим, – заверила Мари.

Жак снова покачал головой. Лицо было бледное как полотно, а нос заострился, словно у покойника. Только тут Байардель впервые заметил, что лоб его сплошь усеян капельками пота. И это открытие растрогало его до глубины души.

– Генерал, – уже направляясь к выходу, обратился к нему Рул, – я сделаю все, что вы сказали. Ваши приказания будут выполнены.

– Надеюсь, так оно и будет! – только и бросил ему в ответ Жак.

– Позвольте и мне тоже откланяться, генерал, – промолвил Байардель. – Вы нуждаетесь в отдыхе. А как вы, мадам? – обратился он к Мари. – Надеюсь, не слишком пострадали?

– Ах Боже мой, – воскликнула она в ответ, – разве так уж важно, что дом наш разрушен, коли все мы остались в живых! Подумайте о тех, кто в этот час оплакивает близких или не имеет крыши над головой!..

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
После бедствия

В дни, последовавшие сразу за страшной ночью извержения вулкана, на всем острове было совершено множество зверских преступлений.

Многим рабам удалось сбежать, но они подались не в город, а затаились на холмах. Скрывались там, стараясь как можно дольше не показываться никому на глаза, питались плодами, собирая их вдоль дорог, сосали сахарный тростник, но главным их занятием стало убивать всякого, кого пощадил вулкан или кто слишком поторопился вернуться домой.

Тем не менее по приказу генерала почти все колонисты уже возвратились на свои земли. Им приходилось помогать друг другу, и не только в том, чтобы как-то снова наладить нормальную жизнь – иными словами, наскоро построить хижины, очистить поля от вулканического пепла, снова посадить сахарный тростник, банановые пальмы и кофейные деревья, но и чтобы сообща защищаться от негров, по-прежнему остававшихся в бегах. Для этого они объединялись в вооруженные отряды, организовывали настоящие военные походы в места, где были замечены очередные бесчинства беглецов. И после каждого из них следовали акты возмездия, жестокость которых с трудом поддавалась описанию.

Ни одного из пойманных таким образом рабов, даже если он и не совершал никаких преступлений, не оставляли в живых. Никакой жалости, никакого снисхождения! Специально дрессировали собак, и те умели по запаху находить места, где прятались негры. Эти звери терзали и загрызали их до смерти прямо на глазах хозяев, всячески подстрекающих их на жестокую расправу. Негров заживо сжигали, взрывали, набив предварительно порохом рот и заднепроходное отверстие. А некоторым просто отрубали обе руки и бросали на произвол судьбы, которая, впрочем, никак не могла оказаться к ним милосердной – рано или поздно все они неминуемо умирали с голоду. Кому же на острове могло бы прийти в голову проявить сострадание к безрукому негру? Кто стал бы кормить раба, который уже не в состоянии работать? Их полосовали, заживо сдирали кожу, разрубали на мелкие кусочки, четвертовали, привязывая за руки и за ноги к молодым необъезженным коням. Их хватали и тащили в уцелевшие после пожаров винокурни, где лили на головы кипящую жижу сахарного тростника, пока окончательно не сварятся мозги, а потом открывали череп и содержимое бросали псам. Привязывали за руки и за ноги к четырем столбам, затем разжигали на животе костры; некоторым выдергивали все зубы, другим отрезали половые органы, третьих заживо закапывали в землю, предварительно обмазав лицо сахаром, чтобы приманить муравьев. Некий колонист из Карбе, поймав одного из своих беглых негров, который, кстати, не сделал ему ничего дурного, живым привязал его к трупу убитой извержением и уже кишащей червями лошади. Бедняга умер медленной, мучительной смертью, пожираемый теми же самыми червями…

В общем, жертв было предостаточно. И негры, зная об этих жестоких казнях, мало-помалу притихли, смирились со своей участью. Каждый плантатор, вернув себе большинство своих рабов, снова заставил их трудиться в поте лица. Жизнь постепенно входила в свою колею…

Генерал не ошибся: торговля и вправду не замедлила возродиться с прежней силой.

В разрушенном Сен-Пьере то тут, то там вырастали лавчонки, их строили из досок от затонувших лодок и Бог знает из какого еще подручного материала, в основном же – просто-напросто из пальмовых веток. В хижинах со стенами, сплетенными из стеблей сахарного тростника, оптом и в розницу продавали вина из Франции и Малаги, ром и пунш, который мало-помалу становился здесь традиционным напитком. В других лавках торговали рыбой и дичью.

На улицах Якорного квартала народ копошился и сновал взад-вперед в такой суете и беспорядке, какого здесь еще никогда не видели прежде. Поскольку большинство хижин оказалось разрушено, а во многих семействах потеряли столько близких, что белых родственников уже не хватало для управления плантациями, ведения всяких торговых дел и присмотра за рабами, их места мало-помалу занимали негры. Те из них, кому было негде жить, даже пользовались известной свободой. Одновременно, боясь повторения страшных бунтов, колонисты стали предоставлять рабам больше свободы и несколько облегчать условия жизни. Теперь им даже разрешалось жить в отдельных хижинах вместе с женами и детьми, им отводили для семейных нужд крошечные клочки земли.

Итак, негры вперемежку с мулатами и белыми, которых, впрочем, было много меньше, суетились и сновали по улицам этого квартала, который стал теперь самым торговым и самым безопасным кварталом во всем Сен-Пьере.

Под плетеными на скорую руку, шаткими навесами устраивали харчевни, где за столами можно было увидеть негров, те ели и пили наравне с белыми.

Само собой, нередко случалось, что когда кому-то из них наступало время вернуться в хижины к своим семействам, на них нападал какой-нибудь припозднившийся плантатор, все еще не простивший рабам страшного, кровавого бунта. И назавтра беднягу находили на краю дороги – с ножевой раной или пистолетной пулей в груди…

Произошла настоящая революция, которая резко изменила весь уклад жизни на острове, хоть и совершилась почти незаметно для его жителей, ведь здесь чаще рассуждали об извержении Монтань-Пеле и о всяких бедствиях, чем о переменах в общественном климате, которых они, впрочем, за повседневными хлопотами даже и не замечали.

И месяца не прошло со дня извержения, а на острове уже было вдвое больше негров, отпущенных хозяевами на свободу, чем до бедствия.

Для колонии наступала новая эра. Люди учились быть не только более жестокими, но и более милосердными.

Как выжженный луг, на котором вырастает трава сочней и душистей, чем прежде, колония, возрождаясь из пепла, вулканического и своего собственного, обещала бурно расцвести и добиться такого благосостояния, о каком ранее никто и не помышлял!..

Замок На Горе уже расчистили от обломков и мусора, однако восстанавливать пока не начали. Жак считал, что у них хватает места, чтобы кое-как разместиться всем семейством, а между тем на острове существует множество пострадавших, у которых нет крыши над головой, и потому плотник получил приказ в первую очередь выполнять работы для самых нуждающихся и обездоленных.

Разрушение замка заметно подорвало здоровье Дюпарке. Мари это предвидела. Кроме того, упорно не заживала глубокая рана. Туда попала инфекция, рана гноилась, парализовав целиком всю ногу. Генерал оказался прикован к постели. Ему с большим трудом удавалось хоть как-то передвигаться – вопреки советам хирурга Кене, который заботливо ухаживал за ним, всякий день около двух часов проводя у его изголовья, чтобы осмотреть и заново перевязать рану. Однажды, августовским вечером тысяча шестьсот пятьдесят седьмого года, чуть больше месяца спустя после извержения, генерал лежал на кушетке в окружении Мари, мадемуазель де Франсийон и детей. В столовой на большом столе, который после обвала передвинули поближе к гостиной, стояли подсвечники и отбрасывали слабый свет на этот узкий семейный круг, когда генерал вдруг насторожился, прислушиваясь к донесшемуся до него цокоту копыт по мощенному камнем двору. Удивившись неожиданному шуму, Мари тоже подняла голову и громко спросила:

– Кто это там, Демарец? – будто уверенная, что он наделен даром видеть сквозь стены.

Слуга оказался неподалеку. Неслышными шагами он тотчас же бросился к двери и открыл ее.

Перед ним, широко расставив кривоватые ноги, стоял мужчина, он только что спрыгнул с лошади и теперь энергично потирал затекшие от долгой езды ляжки.

Мари с Жаком удивленно переглянулись. Будто спрашивая друг у друга: «Кого это принесло в такой час? Должно быть, кто-то из форта? Но зачем?»

Они услышали шепот, потом более громкий голос, явно принадлежащий Демарецу, и наконец, из чьей-то мощной глотки вырвался рассерженный окрик:

– По-моему, вы пока еще не генерал, так что пропустите-ка меня в дом!

– Но я его слуга!

– Да будь вы хоть сам кардинал Мазарини! Плевать! Мне нужно поговорить с генералом, и я с места не сдвинусь, пока не увижу его собственными глазами!

Мари встала и тоже направилась к двери. В проеме она увидела какого-то кривоногого человека и, несмотря на темноту, разглядела, что на нем мундир ополченца. Тогда сама обратилась к нему со словами:

– Послушайте, сударь, генерал нездоров. И никого не принимает!

– Сержант Гранвиль к вашим услугам, – представился гость, поклонившись Мари. – Я прибыл сюда по поручению капитана Летибудуа де Лавалле, это мой командир, мадам, он настоятельно потребовал, чтобы я не покидал дома генерала, пока не добьюсь ответа.

Он вытащил из мундира какое-то письмо и помахал им перед глазами юной дамы.

– Привяжите свою лошадь к столбу, вон там, слева, – разрешила она. – Я пойду спрошу у генерала.

И снова вернулась в дом. Разговор у дверей оказался достаточно громким, и Жак мог все слышать сам, а потому, едва Мари оказалась рядом, заметил:

– Гонец от Летибудуа де Лавалле! Черт побери! Я совсем забыл, что обещал быть у него крестным отцом!

– Надеюсь, – ответила Мари, – вы не намерены в таком состоянии отправиться в Карбе, пусть даже ради того, чтобы сделаться чьим-то крестным отцом! Можете послать кого-то вместо себя!

Сержант тем временем уже вошел в комнату и направился прямо к постели, где лежал Жак. Потом, громко стуча сапогами, раскланялся и протянул губернатору письмо.

Тот тут же сорвал печать, пробежал глазами написанное крупным почерком послание. Потом протянул его Мари со словами:

– Да, я так и думал. Вызвался быть у него крестным отцом. И теперь мне надо непременно съездить в Карбе!

– Нет, Жак, никуда вы не поедете! – возмутилась Мари. – Это просто безумие! В таком состоянии? С вашей раной? И с этой лихорадкой? Это может стоить вам жизни! Подумайте, наконец, о своих собственных детях, у них ведь нет такого крестного отца, как вы!

– И все-таки ничего не поделаешь, мне придется ехать, – спокойным, уверенным голосом возразил Жак. – Поверьте, это необходимо. Вон уже сколько времени я не появлялся на людях. Кончится тем, что жители Мартиники подумают, будто я уже давно умер, а от них просто скрыли мои похороны!

– Отлично! – обрадовался сержант. – В таком случае, я незамедлительно возвращаюсь в Карбе и передам капитану, что послезавтра вы будете у него… Он уже и так слишком долго откладывал крестины своего маленького Жака!

– Нет-нет! – испугалась Мари. – Не спешите, ничего еще не решено! Вы же сами видите, генерал не в состоянии сделать и шага! Так что он никак не сможет добраться до Карбе!

– Черт побери! Да я скорей прикажу привязать себя к своей лошади, чем откажусь от поездки на эти крестины! К тому же у меня в Карбе есть и кое-какие другие дела, их надо уладить! Похоже, у вас там неспокойно, не так ли, сержант?

– Гм-гм… – смущенно покашлял тот. – Есть у нас один тип, Бурле, о котором в последнее время ходит немало толков. Если бы капитан Летибудуа де Лавалле, который часто прислушивается к моим словам, когда речь идет о всяких мелких делах, последовал бы моему совету и на сей раз, то уже давным-давно засадил бы этого проходимца за решетку или отправил на Сен-Кристоф! Видит Бог, ему здесь не место!

Генерал обернулся к Мари.

– Теперь вы и сами видите, мне непременно надо побывать в Карбе! Дружочек мой, мне и вправду порой кажется, будто меня уже давно считают мертвецом. Находятся негодяи, которые пользуются этим, чтобы посеять смуту, подстрекают к мятежу население острова, на чью долю и так выпали жестокие испытания. Меня считают умершим или, во всяком случае, таким немощным, что надеются без единого выстрела занять мое место! А этого я не допущу! И потому, чего бы мне это ни стоило, непременно поеду в Карбе, и вы, дорогая Мари, отправитесь туда вместе со мною…

Мари тяжело, горестно вздохнула. Она понимала, в доводах генерала есть большая доля истины. Он прав, размышляла она, ведь и ей самой приходилось слышать о том, что среди колонистов нарастает сильное недовольство, готовится мятеж, и не только в Карбе, но в Макубе и Ламантене. А ничего проще, чем взбаламутить умы теперь, после всех потрясений, особенно в период лишений, от которых страдало все население острова.

И в конце концов она вынуждена была согласиться.

– Что ж, сударь, – тихо обратилась она к сержанту, – в таком случае, передайте своему капитану, мы будем у него на крестинах маленького Жака. Да поможет Господь генералу найти в себе силы, чтобы добраться туда живым и невредимым…

Сержант поднялся, почтительно попрощался со всеми и вышел.

– Поверьте, Мари, – заметил после его ухода генерал, – у меня такое чувство, что эта поездка пойдет мне на пользу. Знаете, нужно сменить обстановку, мне так не хватает воздуха, движения…

– По-моему, мой бедный друг, вы не вполне отдаете себе отчет, какой жестокий удар нанесли вам все эти испытания. И сейчас вам, напротив, нужны отдых и покой!.. Знаете, Жак, если бы у вас хватило сил, полезнее всего для вас оказалось бы сейчас путешествие во Францию. Климат без зимы в конце концов окончательно подорвет ваше здоровье!..

Два дня спустя, поутру, неимоверным усилием воли генералу Дюпарке все-таки удалось забраться в седло.

Нога все еще болела, доставляя массу страданий, однако, должно быть, Господь все-таки услышал молитвы Мари, ибо рана наконец-то затянулась тонкой кожицей. Она больше не гноилась, не кровоточила. Исцеление было не за горами.

Единственное, что страшило Мари, – это как бы из-за неосторожности Жака рана не открылась снова, непоправимо ухудшив общее состояние генерала.

Она ведь не могла не замечать, как похудел он в последнее время, как бледен и как мало у него сил. И одной силы воли здесь было недостаточно. Он с большим трудом держался в седле, дрожал всем телом и, едва ступив на дорогу, ведущую в сторону Сен-Пьера, почувствовал, как на лбу выступил холодный пот.

Мари не сказала ни слова – ей ли было не знать, что теперь уже никакими доводами не удастся уговорить его повернуть назад.

Однако не прошло и часа, как Жак пересилил слабость и уже скакал вдоль морского берега по дороге, ведущей к Карбе…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Крестины

Когда Жак с Мари добрались до окрестностей Карбе, все море вокруг города пестрело целой флотилией рыбацких лодок. Море выглядело спокойным как никогда. Над лодками кружило множество чаек, которые описывали в воздухе широкие круги, а потом снова возвращались на землю. Фаэтоны с длинными желтыми клювами сновали взад-вперед, то касаясь крыльями волн, то снова спеша в свои гнезда, выдолбленные в белой круче под раскаленными лучами солнца на прибрежном обрыве.

Жак остановил лошадь, чтобы немного полюбоваться этим уголком Мартиники, который был особенно дорог его сердцу. Мари тоже подъехала поближе, и долго они вдвоем, не обменявшись ни единым словом, наслаждались безмятежным покоем, которого не нарушал ни малейший шум.

У ног их толпились небольшие рыбацкие домишки из пальмовых веток, и перед каждой дверью под плетенным из листьев навесом горел костер, на котором коптили рыбу или мясо. Словно символ возрождающейся из пепла колонии. Эта часть побережья, так жестоко пострадавшая от бедствия, казалось, залечивала раны и пыталась забыть о выпавших на ее долю испытаниях.

– Вот увидите, – проговорил Жак, пришпорив каблуком коня, – тех, кто живет на этом острове, еще ждут прекрасные дни!

От волнения голос его слегка задрожал, он был явно растроган. И Мари поняла, эта мирная картина возвращала генералу уверенность в себе.

«Кто знает, – подумалось ей, – а может, он был прав, когда говорил, что ему надо сменить обстановку. Даже одно это зрелище занятых повседневным трудом колонистов способно вдохнуть в него новые силы».

Она пришпорила свою лошадь, которая послушно пошла следом за сидящим в седле спутником.

Теперь перед глазами Жака с Мари возникли заново выстроенные хижины большого селения. Ослепительное тропическое солнце окрашивало весь пейзаж в какие-то насыщенные, яркие тона. Жак, однако, заметил одну вещь, которая показалась ему весьма странной – вокруг не было ни единой живой души. А между тем всей округе должно было уже давно быть известно о его приезде. Как же могло случиться, что плантаторы Карбе и его окрестностей не выехали навстречу, чтобы приветствовать его приезд в эти края?

Он кинул взгляд на Мари, будто пытаясь угадать, не те ли же самые мысли тревожили в тот момент и его молодую жену, однако та уставилась в землю, не сводя глаз с ног своей кобылы, лицо ее казалось совершенно непроницаемым.

Жака охватило какое-то необъяснимое смятение, явно дурное предчувствие. Родилось такое ощущение, что здесь вот-вот произойдут непредвиденные и совершенно неожиданные события.

И он так разволновался, что невольно резко натянул поводья, пытаясь снова остановить свою лошадь.

– В чем дело? – поинтересовалась Мари. – Что случилось? Что-нибудь не так, вам нехорошо?

Жак поднял голову. Взгляд его скользнул по тому месту в прибрежных скалах, где дорога круто спускалась к морю.

Он увидел группу всадников. Лошади скакали так быстро, что их окутывало густое облако пыли. В любой другой момент он бы наверняка подумал о торжественной встрече – может, чуть запоздалой, но все равно о неизбежной дани уважения со стороны подданных, обитателей здешних краев, однако на сей раз, сам не зная почему, он лишь насторожился, почувствовав, что тревога его еще более усилилась.

– Друг мой, – внезапно изменившимся голосом обратился он к Мари, – поверьте, сейчас нам с вами лучше всего пришпорить коней и как можно скорее добраться до казарм ополчения…

Мари бросила на него изумленный взгляд. И увидела лицо, искаженное тревогой. Может быть, он просто утомлен? Или его снова мучают боли?

– Но как же ваша нога, Жак! – воскликнула она. – Разве вы в состоянии нестись галопом?

У него не хватило времени ответить, ибо он уже пустил коня во весь опор и помчался вперед. Ограничившись лишь жестом, который должен был без слов дать понять жене: «За мной!»

Превосходная наездница, она тут же подстегнула лошадь и быстро нагнала мужа.

Копыта их лошадей гулко цокали по каменистой дороге, а сзади до них доносился в сотню раз более сильный шум, поднимаемый группой всадников, которые спускались с холма. По счастливой случайности Мари с Жаком заметили их прежде, чем те спустились к берегу моря. Дюпарке слегка развернулся в седле и бросил спутнице:

– Скачите за мной и не тревожьтесь ни о чем!..

Он и сам толком не понимал, почему ведет себя таким манером. Мари было подумала, что он просто хочет избежать чересчур торжественных приветствий своих друзей, не желая показываться им в столь прискорбном виде, который явно говорил не в его пользу. И охотно прощала ему это своего рода кокетство, тем более, возможно, и сама, спроси он ее совета, посоветовала бы ему поступить точно так же.

Однако из чувства противоречия, такова уж женская натура, едва поравнявшись с ним, она все же не преминула заметить:

– Вы могли бы, по крайней мере, поздороваться с людьми, которые явно проделали немалый путь, чтобы увидеться с вами… Поверьте, это утомило бы вас ничуть не больше, чем эта скачка, из-за которой вы рискуете потревожить вашу рану…

В ответ он лишь вконец усталым голосом бросил:

– Вперед, Мари… Прошу вас, вперед… Я все объясню вам потом…

В Карбе уже услыхали стук копыт приближающихся всадников. Отряд ополченцев во главе с капитаном Летибудуа де Лавалле, одетым по такому торжественному случаю с большой пышностью, был выстроен прямо перед отведенными им казармами. Под ослепительным солнцем цвета мундиров обретали какую-то особую яркость, придавая всему зрелищу облик радостного сельского праздника.

Справа от ополченцев, в своих серых сутанах, выстроились отцы-иезуиты Боннетен и Равело в окружении монахов, а также местный весовщик и представитель Суверенного совета.

Жаку достаточно было одного беглого взгляда, чтобы узнать всех в лицо. Он пришпорил коня и подъехал ближе с веселым ощущением человека, только что избежавшего смертельной угрозы и теперь наконец оказавшегося в безопасности, среди своих.

Он натянул поводья, остановил коня в нескольких шагах от Летибудуа и широким жестом приветствовал капитана. Мари подскакала вслед за ним.

В полном ошеломлении Жак заметил, что взгляды всей этой местной знати и солдат прикованы отнюдь не к нему, а к приближавшимся у него за спиной всадникам. Он резко повернул коня и оглянулся назад.

Колонисты только что спустились с холма и неслись во весь опор, они были вооружены мушкетами Желена или Браши. И дула их так и сверкали на солнце. Во главе отряда мчался человек на редкость тщедушного сложения и маленького роста, однако, судя по всему, отличный наездник, ибо правил своим конем с поистине поразительной ловкостью.

Жак подумал, что предчувствия его не обманули: эти люди скакали за ним вовсе не затем, чтобы воздать ему почести. Нет, на него явно собирались напасть. Он почувствовал себя безоружным, слабым, словно вдруг сразу постарел на много лет. Он знал, что ни за что не смог бы справиться с этими вооруженными, оголтелыми, словно сорвавшимися с цепи людьми. Одновременно в душе его поднялась какая-то дикая злость на этих изменников и на себя самого, неспособного поставить на место зарвавшихся негодяев.

Он пожалел, что переоценил свои силы, понукая коня и заставляя его скакать во весь опор, – тряска изрядно разбередила рану, и теперь он чувствовал, как по ноге струей стекает кровь.

В этот момент недомерок, который, судя по всему, был у этих мятежников за главаря, уже подъехал на расстояние не больше десятка саженей от него и так резко остановил лошадь, что поднятое копытами облако пыли на мгновенье полностью окутало обоих.

– Вы генерал Дюпарке? – крикнул тощий карлик. – Позвольте представиться. Вы ведь пока что меня не знаете. Бурле! Да-да, я Бурле, и колонисты поручили мне передать вам их требования.

– Разве вы плантатор? – поинтересовался Жак.

Бурле нагло ухмыльнулся.

– А что, надо непременно быть плантатором, чтобы обратиться к генералу Дюпарке?

В руках, тощих, словно палочки высохшего тростника, он крутил длинное ружье Браши, вроде тех, какими пользуются флибустьеры и «коптильщики». Потом перекинул его с руки на руку и пристроил к головке передней луки своего седла. Это было оружие с несоразмерно огромным дулом и прикладом толщиною с добрый окорок, длиною раза в два побольше, чем рост коротышки!

– Вы неудачно выбрали день, – спокойно и твердо ответил Дюпарке, – нынче я не расположен выслушивать никаких требований. Кроме того, нет никакой нужды являться ко мне вооруженными до зубов. Я ничем не угрожаю порядочным людям. Даже имею привычку обходиться с ними со всей любезностью, и вообще нет Ничего в жизни, что я ценил бы более, чем хорошие манеры и вежливое обхождение.

– А мне плевать, генерал, что вы цените, а что вам не по вкусу, – вконец распоясавшись, нагло ответил Бурле. – Люди, что стоят у меня за спиной, – добрые колонисты, и у них нет лишнего времени, чтобы ездить к вам в форт или в этот ваш Замок На Горе. Они желают сказать вам пару слов сейчас, и раз уж им посчастливилось встретить вас на своем пути, надеюсь, у вас хватит милосердия не огорчать их отказом.

– Я не желаю выслушивать здесь никаких заявлений! И покончим с этим!

– Ну уж нет, черт побери! Вы нас выслушаете! Интересы тысячи колонистов куда важнее, чем крестины какого-то ребенка, провались он пропадом! За мной две сотни колонистов, они хотят, чтобы вы знали, что они о вас думают, им тысячу раз наплевать, что вы явились сюда только затем, чтобы окропить святой водицей задницу какого-то сосунка! Перво-наперво, мы приехали довести до вашего сведения, что ни при каких условиях не намерены платить добавочный налог в двадцать фунтов табаку, который вам вздумалось учредить на содержание береговой охраны! Береговая охрана ни на что не годится, они уже это доказали!

Мари увидела, как лицо мужа покрылось мертвенной бледностью. Он схватился рукой за эфес шпаги, пытаясь вытащить ее из ножен, и побледнел еще больше. Она слегка подстегнула лошадь, чтобы оказаться подле него и поддержать генерала, ибо было очевидно, сраженный приступом жестокой боли, он вот-вот свалится из седла.

Но она ошиблась. Жак тяжело дышал. Весь лоб его снова покрылся липким потом. Но не сдавался.

Бурле продолжал разглагольствовать, но его уже никто более не слушал. Жак обернулся.

– Ополченцы, ко мне! – крикнул он им. – Здесь прилюдно наносят оскорбления вашему генералу! Немедленно положить конец этой беспардонной наглости и посадить его за решетку!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю