Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Последняя ночь кавалера де Мобре в Замке На Горе
Итак, жребий брошен. Он возвращается на «Мадейру». Завтра утром спозаранку он покинет Сен-Пьер, а оттуда отправится прямо в Форт-Руаяль, чтобы сесть на корабль.
Вот о чем думал кавалер де Мобре, сидя один у себя в комнате и рассеянно перебирая рисунки, что он успел сделать в разных уголках острова. Он был весьма доволен собою. Генерал не на шутку удивился бы, догадайся он, насколько хорошо понял гость все его объяснения касательно задуманного им переустройства и дальнейшего укрепления Замка На Горе. На самом же деле Реджинальд даже набросал – конечно, небрежно, одними штрихами, но, сразу чувствовалось, знающей рукой – все строения, что вырастут вскоре подле сахароварни, чтобы разместить в них две сотни солдат, как, впрочем, и саму батарею. Зато рисунок, на котором был изображен сам форт, оказался прямо-таки шедевром скрупулезной точности.
Однако более всего радовала душу господина де Мобре купчая, подтверждающая, что Жак Диэль Дюпарке, верховный правитель и владелец Мартиники, уступает в пользу господина де Серийяка остров Гренаду. Бумага была составлена по всей форме, с соблюдением всех требований закона, и ею Реджинальд дорожил куда больше, чем всеми прочими трофеями!
Со всеми предосторожностями, каких требовали предметы столь драгоценного свойства, он аккуратно завернул рисунки и положил пакет под подушку.
Потом подумал: интересно, придет ли нынче Жюли помочь ему скоротать ночные часы, которые всегда тянутся так медленно? Не теряя надежды на приятную компанию, он проверил, открыта ли дверь и не запер ли он ее по рассеянности на ключ.
Потом решил раздеться и лечь в постель.
Он начал расстегивать камзол. Освободил из плена мнущей их плотной ткани каскады лент и кружев, когда вдруг услыхал робкий стук в дверь. На мгновенье прервал свое занятие и прислушался, но шум затих, чтобы минуту спустя возобновиться, но уже в виде каких-то едва слышных жалобных вздохов.
Реджинальд нахмурил брови. Он не был встревожен, скорее озадачен. Потом до него донесся звук, похожий на приглушенный смех, и на сей раз ему пришло в голову просто-напросто взять и повернуть ключ. В конце концов, если Жюли имела намеренье прийти и развеять его одиночество, у нее не было ни малейших резонов ломать под дверью эту комедию. Что бы могли означать такие странные повадки? Потом подумал, может, это какой-нибудь домашний зверек заблудился в доме и теперь пытается найти дорогу назад, но тут же вспомнил, что ни разу не встречал здесь ни кошек, ни собак.
«Ну и пусть себе!» – подумал он про себя.
И, скинув камзол, тщательнейшим образом разложил его на банкетке. Едва покончил он с этой непростой операцией и выпрямился во весь рост, как дверь в комнату растворилась, и он увидел, как в нее буквально пулей влетела какая-то человеческая фигура. На мгновенье он будто окаменел, не узнавая ни Мари, ни Жюли в очертаниях этой тоненькой, стройной фигурки с руками, плотно прижатыми к лицу.
– Итак? Извольте объяснить, что все это значит! – не сдержал он восклицания.
Луиза де Франсийон подняла к нему залитое слезами лицо. И с трудом сбивчиво пробормотала:
– Ах, умоляю вас… Не поднимайте шума… Это все Жюли…
Он выпрямился, сложил на груди руки и принял строгий вид.
– Жюли? – переспросил он. – Не понимаю, при чем здесь Жюли! И вообще объясните же наконец, как прикажете все это понимать!
– Майор… Это Жюли меня заставила… Она мне все рассказала. Прошу вас, не надо, не уезжайте.
Она рухнула у изножья кровати, бессильно поникла и снова закрыла лицо руками, комкая в них тонкий, как паутина, платочек. Все тело ее сотрясалось от безутешных рыданий. Время от времени, в краткие передышки между горестными всхлипываниями, с уст ее срывались какие-то едва слышные стоны, похожие на жалобные крики раненой или попавшей в неволю птички.
– Послушайте, Луиза, – заметил он, – хотелось бы мне знать, отдаете ли вы себе отчет в том, что делаете? Уже ночь. Весь замок давно спит – чем, кстати, и следует заниматься в этот час всякому, кто не ищет приключений. А вы в комнате у мужчины! И явились сюда по доброй воле! Вообразите себе, что подумали бы о вас ваша кузина и ваш кузен, узнай они о вашем поведении, застань они вас здесь, у меня! Вы были бы непоправимо скомпрометированы! Безвозвратно! А я? Вы подумали, в какое положение вы поставили бы меня?!
Он поспешно отошел прочь, оставив ее на полу подле кровати. Потом, вдруг охваченный каким-то подозрением, кинулся к двери и резко раскрыл ее. На площадке никого не было – впрочем, мрак был таким густым, что было бы странно пытаться разглядеть там что бы то ни было, – однако откуда-то со стороны лестницы до него донеслось какое-то странное частое шуршанье. На цыпочках он пересек площадку и перегнулся через перила. Но не успел он заглянуть вниз, как тут же услыхал, как где-то захлопнулась дверь. Судя по расположению комнаты, насколько он мог сориентироваться в кромешной темноте, эта была спальня Жюли.
Он вернулся к себе и подошел к Луизе.
– Послушайте, Луиза, – обратился он к ней, – объясните же мне наконец, что произошло. Успокойтесь, не спешите. И главное, не бойтесь… Ведь я спрашиваю вас об этом, преследуя как ваши, так и свои собственные интересы. Нам с вами никак не пристало оказаться жертвами какой-то пошлой интриганки… Если вы будете скомпрометированы, то и сам я тоже по вашей милости окажусь в положении весьма щекотливого свойства…
– Ах, простите меня! Умоляю, простите меня, кавалер!.. Клянусь, я не виновата. Это не я, это все Жюли…
– Хорошо, успокойтесь, я вам верю, Луиза! Но объясните же наконец все по порядку! Что такого сделала Жюли?..
– Я поднялась к себе в комнату и уж было совсем приготовилась лечь в постель, как вдруг ко мне является Жюли… Она редко заходит ко мне в такой поздний час, после ужина, но я ничуть не виню ее за это, ведь я сама дала ей повод, поделившись своими горестями. И она мне все рассказала…
– Что все?
– Ну, то, что вы ей сказали…
– Ничего не понимаю, – удивился он, мастерски разыгрывая полное недоумение. – Но я ей ровно ничего не говорил!
– О вашем отъезде…
– Ах, Боже мой, ну конечно же, я уезжаю! Согласитесь, не могу же я навеки поселиться в этом замке! Хозяева были очаровательны, все было очень мило, но всему бывает конец, и к тому же у меня есть дела, которыми я должен заняться совсем в других краях… Впрочем, я ведь очень скоро снова сюда вернусь. Возможно, не пройдет и пары месяцев…
– Это правда?
– Клянусь честью! Ну же, Луиза, продолжайте. Что же случилось дальше? Должно быть, Жюли рассказала вам что-то еще, чтобы привести вас в этакое печальное состояние.
– А еще она сказала, будто мой кузен и моя кузина собираются выдать меня замуж за майора Мерри Рула. Это правда? Я поняла, что это вы убедили ее, что так оно и будет.
Он недоуменно пожал плечами и отошел прочь.
– Но как же мог я узнать о намерениях ваших родственников? Полно. Луиза, будьте же благоразумны, неужели вы и вправду думаете, будто они стали бы посвящать меня в семейные планы такого сорта?
– Откуда мне знать… Случайно, в разговоре кузен мог сказать вам что-то об этом…
– Да нет, ну что вы… Поверьте, все это козни Жюли. Здесь нет ни слова правды! И что же еще успела она вам наговорить? Может, она поведала вам и резоны подобного брака?
– Да, так оно и было. Она сказала, будто вы купили Гренаду по поручению какого-то знатного вельможи. А Мерри Рул, он тоже имел виды на Гренаду. А поскольку кузену нет никакого интереса ссориться с майором, то якобы в качестве утешения и чтобы возместить ему нанесенный ущерб, он предложит ему этот брак, который польстит Мерри Рулу. Так мне сказала Жюли…
– Подумать только! Ну и фантазия же у этой субретки! Если бы она могла говорить достаточно громко, чтобы ее было слышно в Европе, она без труда перессорила бы между собой все страны света. И что же дальше?
– Дальше?.. Так вот, – застенчиво продолжила Луиза, – сообщив мне все это, она и говорит: «Есть только одно средство, мадемуазель, чтобы избежать этого брака, – выйти замуж за кавалера де Мобре».
– Ах, вот как?! – от души расхохотавшись, воскликнул он. – В самом деле?!
– Это ее слова, – смущенно потупившись, промолвила она. – А потом она добавила: «Положитесь на меня. Пошли со мной. Я сама отведу вас к нему. Расскажите ему все, что у вас на сердце, то, что вы рассказали давеча мне…» Она дотащила меня прямо до вашей двери, а потом насильно втолкнула к вам в комнату!
– И что же она говорила вам обо мне?
– Ах, сударь! Я не смею повторить…
– Так надо. Вы должны мне это сказать. Разве вы уже забыли о нашем договоре? Ведь между нами не должно быть никаких секретов, никаких недомолвок – только полная откровенность.
Луиза опустила голову и призналась:
– Позавчера мне сделалось так грустно на душе, меня охватило такое отчаяние, что я бросилась ей на шею, будто она могла меня спасти, и призналась ей, что люблю вас…
– Выходит, – слегка помолчав, снова заговорил он, – насколько я понял, вы пришли сюда, чтобы сказать мне, что любите меня, и все это следуя советам Жюли, не так ли? Интересно, какие же цели могла преследовать эта девица?
– Ах, нет, никаких таких целей, просто из сострадания ко мне. Я ведь и вправду люблю вас, кавалер де Мобре, я люблю вас так сильно, что временами мне кажется, что я уже не смогу более жить в этом доме, когда вы его покинете. Нет, у меня не хватит сил, я предпочту бежать отсюда куда глаза глядят… Лучше уж вернуться во Францию, чем выносить насмешки моей кузины…
Она глубоко вздохнула, потом продолжила:
– Вы ведь и сами видели, как она третировала меня, как разгневалась, когда увидела бантик из ваших лент в моей бутоньерке!.. Можно подумать, будто она сама тоже влюблена в вас без памяти. Ах, не знай я ее так хорошо, не будь я уверена, что она всем сердцем любит генерала, я бы и вправду подумала, что и она тоже влюблена в вас и сгорает от ревности ко мне, к моей молодости.
– Вздор!.. – воскликнул он. – Все это чистейшей воды вздор! А вот что меня и вправду тревожит, так это, как бы этой самой Жюли не взбрело в голову послать вас ко мне, а самой тем временем предупредить генерала с супругой, дабы таким манером скомпрометировать нас обоих и вынудить вступить в брак поневоле. Полагаю, такого рода сделка не подойдет ни вам, ни мне. Не так ли?
– Нет, разумеется, нет, – послушно ответила она голоском, по которому нетрудно было догадаться, что она пошла бы на все, только бы выйти замуж за прекрасного кавалера.
– В таком случае, – продолжил он, – вам надобно без промедления вернуться к себе. Ведь нельзя же допустить, чтобы вас застали у меня в комнате.
При этих словах она вдруг вся напряглась, натянулась как струна, сжала кулачки, крепко впилась острыми ноготками в покрывало, будто в ужасе, как бы ее силой не утащили из этой комнаты.
– Нет, прошу вас, – каким-то вдруг изменившимся, резким голосом взмолилась она. – Еще минутку… Позвольте мне еще хоть немного побыть подле вас. Не прогоняйте меня прочь… Сюда никто не придет, уверяю вас. Я не хочу уходить…
Она утерла слезы. Мало-помалу делались менее заметны красноватые круги под глазами, свидетельства долгих безутешных рыданий. И она снова обрела всю привлекательность, всю свежесть, свойственные ее молодым годам. От нее исходила какая-то неуемная энергия, какую трудно было предположить в девушке, столь безвольной с виду и столь хрупкого сложения.
– Нет-нет, вам никак нельзя оставаться здесь. Я не могу доверять этой субретке, она способна на все. Представьте, если нас застанет ваш кузен! Он ведь способен убить нас обоих!
Похоже, она начала мало-помалу возвращаться к реальности, тем не менее проговорила:
– Пусть он убьет меня, мне все равно… Но вас?! Ах, нет, никогда бы себе не простила, если бы по моей вине с вами случилось какое-нибудь несчастье…
– Вот именно! Об этом я и говорю! Поэтому-то вы и должны немедленно вернуться к себе!
Он схватил ее за запястья в тот самый момент, когда она менее всего этого ожидала, и попытался было поднять ее на ноги, но она воспротивилась этому столь упорно и столь отчаянно, что ему удалось лишь чуть-чуть оторвать ее от кровати.
– Меня хотят выдать замуж за Мерри Рула! – простонала она. – А я… я люблю только вас одного, вы должны защитить меня. Вам надо остаться здесь… Разве я вам не нравлюсь? Да, я знаю, я вам совсем не нравлюсь!.. И все же вы были так учтивы со мной там, на Морн-Фюме… Мне показалось… Ах, Боже мой, и зачем только вы говорили со мной тогда об этих ваших озерах, о счастливых молодых супругах, что наслаждаются счастьем в сиреневой дымке шотландских просторов! И неужели после всего этого вы не помешаете им, вы позволите им выдать меня замуж за этого толстого майора, которого я не люблю и которого я всегда даже видеть не могла без отвращения?!
Он уселся подле нее, обнял за плечи и принялся убаюкивать, как дитя.
– Ну полно вам, Луиза, будьте же благоразумны, – нежным голосом проворковал он. – Попробуйте взглянуть на вещи здраво. Поверьте мне, ни у кого и в мыслях нет выдавать вас замуж за Мерри Рула. Правда, завтра мне придется уехать, но ведь я уже сказал вам, что через два месяца, а может, даже раньше, непременно снова вернусь сюда. Ну согласитесь, черт побери, не может же быть, чтобы они успели выдать вас замуж за пару месяцев, ведь так? А потом я снова вернусь, и уж тогда никто не посмеет вас обидеть…
Она подняла к нему свое заплаканное лицо и в каком-то безумном порыве, с которым не в силах была совладать, неумело приникла губами к его губам.
Обычно кавалеру хватало любой малости, чтобы тут же поддаться искушению. И он ответил на ее поцелуй – умело, со знанием дела и тут же захватив инициативу в свои руки.
И открыл ей нечто такое, о существовании чего она доныне не могла даже подозревать. Теперь уже было ясно, что в жилах ее был не лед и даже не талый снег, а текла живая, трепещущая ртуть. Ногти ее проникли сквозь тонкую ткань его украшенной лентами и кружевами рубашки и впились в кожу кавалера. Это была боль, которая была ему по сердцу, она возбуждала нервы, будоражила плоть.
В ответ он тоже принялся ласкать ее. Но стоило его пальцам лишь слегка дотронуться до этой гладкой, атласной кожи – кожи, что не знала доныне иных прикосновений, кроме прикосновений к ее телу тканей, из которых была сшита ее одежда, – как девушка тут же вздрогнула, словно от удара, затрепетала и с пылкой страстью и наивной неискушенностью, что пришлись так по нраву Реджинальду, самозабвенно отдалась его любовным играм.
Рукою скульптора он водил по ее телу, будто пытаясь довести до совершенства и без того прелестные формы. Она ничуть не сопротивлялась, полностью подчинившись его власти.
«Нет, – думал про себя Реджинальд, – никогда я не сделаю ее своей любовницей. Но должен же я хоть как-то ее успокоить… Да-да, нельзя отпускать ее в таком возбуждении, надо ублажить девушку, утолить это вспыхнувшее в ней любовное желание… А потом, когда я снова вернусь, кто знает…»
И его опытные, с утолщенными суставами пальцы все гладили и гладили тонкую, нежную кожу, распаляя возбужденную плоть, опьяняя девушку и заставляя ее всем телом трепетать от страсти.
Когда он добрался до самых сокровенных мест, она как-то хрипло вскрикнула, уверенная, что теперь наконец познала наивысшее наслаждение, безраздельно отдавшись ласкам своего любовника. Чуть позже он заметил, что пыл ее иссяк, возбуждение мало-помалу улеглось и она была готова вот-вот снова заплакать, но уже не от безысходного отчаяния, а с облегчением, успокоенная и утешенная его ласками.
– Ну, а теперь, моя маленькая Луиза, – проговорил тогда он, – вы должны вернуться к себе. И главное, не надо грустить. Я непременно вернусь.
Он взял ее на руки и опустил прямо перед самой дверью, где на прощанье она в последний раз подставила ему губы для поцелуя, а потом стала медленно спускаться по ступенькам.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
Караибы и англичане
ГЛАВА ПЕРВАЯ
«Атлант» капитана Лефора
В первые за три месяца «Атлант» снова выходил в море. Ив Лефор только что закончил в Бас-Тере ремонт и чистку подводной части судна. Никогда еще мощный фрегат, вооруженный шестьюдесятью четырьмя пушками, не был так красив, так ухожен и так отменно оснащен мачтами и такелажем. При хорошем ветре, подняв все паруса, он без всякого труда делал двенадцать-тринадцать узлов, а иногда и побольше того. На борту его было сто двадцать матросов – сто двадцать бывалых моряков, из которых, как утверждал Лефор, каждая десятка стоила доброй сотни.
«Атлант» взял курс на юг, и впередсмотрящий на брамселе день и ночь не сводил глаз с морских просторов, ведь лихие флибустьеры фрегата без слов понимали: нет добычи, нет и денег…
Было, как прикинул капитан, где-то полшестого утра, и уже стало светать, когда вдруг послышался крик дозорного: «Прямо по борту судно!»
Ив тут же схватил подзорную трубу и кинулся на палубу.
Занималась заря, и первые лучи наступавшего дня расцвечивали зеленоватыми и оранжевыми бликами коралловые глубины моря. Появившийся корабль, судя по всему, шел в кильватере «Атланта».
Ив долго и внимательно рассматривал его в подзорную трубу, потом зычным голосом, который без труда разносился по всему фрегату, от носа до кормы, крикнул:
– Господин де Шерпре! Эй, где вы там, Шерпре!
Франсуа де Шерпре был старшим помощником капитана и его правой рукой. И голос, что, казалось, донесся откуда-то из глубины трюмов, с невозмутимым спокойствием, неспешно ответил:
– Я здесь, капитан.
Ив поднял голову и сразу увидел Шерпре – он стоял, облокотившись о поручни капитанского мостика.
– Ну так что, вы видели этот корабль?
Тот же неторопливый, какой-то глухой, словно замогильный голос ответил:
– Это шнява, английская двухмачтовая шнява.
– А вы уверены, Шерпре?
– А чего ж тут думать, только английские шнявы плавают, точно ящик для свечей… Я бы даже сказал, капитан, что корабль это военный, ведь теперь, когда стало посветлей, можно разглядеть вымпел у него на бизани.
Ив почесал подбородок, сунул под мышку подзорную трубу и поднялся по ступенькам на капитанский мостик. Похоже, Шерпре только этого и ждал. День, однако, занимался будто нехотя. Было такое впечатление, словно солнце с трудом пробивается сквозь густые облака. Море выглядело мрачным, и погода явно не предвещала ничего хорошего. Слегка накренившись на левый борт, «Атлант», словно летающая рыбка, легко скользил по волнам.
Английский корабль тем временем шел прямо на фрегат. Расстояние, разделявшее их, было настолько мало, что там никак не могли не заметить идущего навстречу судна.
– У нас один выход, – предложил Шерпре, – лечь на другой галс и поскорее удирать, пока не поздно.
– А может, лучше подождать и померяться силами? – возразил Ив. – Военный корабль!.. Тысяча чертей, будто мы с вами не видали пиратов и корсаров, которые плавают не только под вымпелами, но и под коммодорскими флагами!.. А вдруг у них там на борту водятся деньжата, может, украденные у кого-нибудь из наших, а может, испанские, которые все равно по праву принадлежат нам! Вполне справедливо, если именно мы приберем их к рукам!
– Все это так, – возразил Шерпре, – только на военных кораблях обычно неплохая команда. Да и неизвестно, найдется ли на борту какая-нибудь добыча, кроме карманных денег капитана! Стоит ли идти на большой риск из-за какой-то жалкой мелочевки!
– С другой стороны, – заметил Лефор, – это всего лишь жалкая шнява, и притом которая явно имеет намерение обменяться с нами парой слов. С каких это пор, Шерпре, мы стали уклоняться от дружеской беседы? Пусть даже нам придется вести ее по-английски, сдается мне, с помощью пушек мы сможем отлично понять друг друга…
– По правде сказать, – ответил ему первый помощник, – мне кажется, лучше бы нам не связываться с чужеземцами. Если захотят пройти мимо, пусть себе плывут, куда хотят… Тысяча чертей! Ведь море в этих краях достаточно широкое, чтобы в нем могли свободно разойтись два корабля, а тем более фрегат и шнява. Но если, капитан, они и вправду ищут ссоры, то я целиком разделяю ваше мнение.
– Какой разговор, – откликнулся Лефор, – и я тоже предпочту этой шняве добрый парусник откуда-нибудь из Веракруса, пусть даже у него на борту нет ничего стоящего, кроме этой чертовой древесины кампешевого дерева – с его помощью и огня-то путного не разведешь… Видит Бог, на сей раз не нам, а им не терпится сжечь немного пороху…
Он повернулся к Шерпре и выхватил у него из рук рупор.
– Приготовиться к смене галса! – проорал он. – Тревога! Свистать всех наверх!
Пока выполнялась капитанская команда, по палубе уже засновали взад-вперед охваченные вдруг каким-то лихорадочным возбуждением матросы. Одни расставляли у бортового люка ящики, наполненные всевозможным холодным оружием, ножами, топорами и копьями; другие готовили абордажные крючья; третьи раскладывали в кучи мушкеты и длинные разбойничьи ружья, которые только что появились на островах и хотя были тяжелее и в два раза длиннее обычных карабинов, намного быстрее заряжались, к тому же могли сразить противника на расстоянии в двести туазов пулей весом в шестнадцатую часть фунта.
Открывали бочки с порохом, щедро раздавали запальные фитили, потом дюжина матросов принялась пригоршнями, точно разбрасывая семена на пашне, густо посыпать палубу крупной солью.
Бочки с порохом были аккуратно, одна подле другой, расставлены на верхней палубе, вдоль мачт и вокруг капитанского мостика. Каждый заткнул себе за пояс по два заряженных пистолета, а также по топору и ножу, и вскоре, похоже, на фрегате снова воцарился мир и покой.
Шнява тем временем приближалась, производя все более внушительное впечатление и даже поражая своей величественной осанкой. Там уже, видно, давно поняли, что замысел их раскрыт, а потому, судя по всему, озабочены были теперь лишь одним – как можно скорее преодолеть расстояние, отделяющее их от фрегата.
– Послушайте, лейтенант, – обратился Лефор к Шерпре, – а почему бы нам не пойти прямо на шняву, и не важно, успеют они дать залп или нет, все равно надо попытаться подойти к ним как можно ближе и, воспользовавшись неожиданностью, слегка продырявить им брюхо!
Вскоре Ив уже смог прочитать и название англичанина: «Уорвик». И этот самый «Уорвик» успел так близко подойти к фрегату, что в подзорную трубу были видны как на ладони стеньги и марсы, даже при бортовой качке выстроившиеся в шеренгу на палубе люди в красном, которые не могли быть не кем иным, кроме как солдатами военно-морского флота. На шняве насчитывалось сорок пушек.
– Клянусь честью, – проговорил Шерпре, – эти парни не в своем уме! Неужели они и вправду надеялись справиться с нами, плавая на этой барже?! Просто хорошенько не разглядели, с кем имеют дело! Что ж, это послужит им хорошим уроком. Ничего, мы догоним их, и они наконец поймут, кто мы такие!
– Тысяча чертей! – выругался Ив. – А где, интересно, этот проклятый монах?! Ведь я уже давно приказал звонить побудку! Хотел бы я знать, чем он сейчас занимается… Провалиться мне на этом месте, если он не дрыхнет где-нибудь без задних ног. Ну, ничего, сейчас я его разбужу, выстрел из пистолета прямо над ухом мигом приведет его в чувство!
– Эй! Братец! – откликнулся откуда-то охрипший от сна голос. – Я здесь! Не волнуйтесь по пустякам и приберегите-ка лучше порох. Он вам еще пригодится! Если бы вы не поленились перегнуться через поручни и посмотреть, что творится пониже капитанского мостика, то сразу бы меня и углядели. Уж кто-кто, а я свое дело знаю! Меня голыми руками не возьмешь…
Ив наклонился вниз и сразу же заметил серую сутану отца Фовеля. Францисканец был поглощен тем, что старательно обсасывал ножку копченой, а потом сваренной в воде дикой свиньи, и делал это с видимым наслаждением, подбирая рукой кусочки лепешки из маниоки, которые то и дело выпадали у него изо рта.
– Что это, интересно, вы там делаете? – заорал Лефор.
– Молюсь, сын мой, – ничуть не смутившись, ответил францисканец.
– Молитесь?! Тысяча чертей и дьявол в придачу! Как вам это нравится? Он молится!.. Может, вы не слышали, что я дал команду готовиться к бою?!
– Еще бы мне не слышать! – удивился отец Фовель. – Я даже видел этого «Уорвика»! Английская военная шнява. Вот я и подумал обо всех его шкивах, блоках и реях – хватит ли там места, чтобы повесить нас всех разом! Потому и взялся за молитву… Решил уговорить Пресвятую Деву уберечь нас от этакого несчастья…
Шнява тем временем с быстротой молнии стремительно шла прямо на фрегат. В какой-то момент Иву даже показалось, будто она собирается потопить его. Она настолько приблизилась к ним, что бушприт ее почти касался перекладины бизань-мачты «Атланта». Но в тот самый момент, когда Ив уж было подумал, будто он вот-вот вонзится в корпус фрегата, шнява вдруг развернулась и проплыла мимо, да так близко, что можно было без труда услышать друг друга.
– Они хотят поговорить! – заметил Шерпре. – Нет, им явно не терпится перекинуться словечком, иначе они уже давно потребовали бы, чтобы мы остановились и подняли флаг, да еще подкрепили бы это добрым пушечным залпом! Что ж, поглядим, что они хотят нам сообщить!
– Все по местам! – крикнул Ив. – И не стрелять без моей команды!
Потом, обернувшись к помощнику, добавил:
– Боже милосердный! Эти англичане управляют кораблем, точно сущие дьяволы! Эй, Шерпре, а ну-ка покажем прохвостам, что и мы тоже не лыком шиты, попробуем подойти как можно ближе к «Уорвику», чтобы одним ударом пронзить бушпритом их мачты!
Тут вахтенный офицер шнявы поднялся на свой мостик, взял в руки рупор и поднес его ко рту.
– Эй, там, на «Атланте»! – прокричал англичанин на безукоризненном французском. – Эй, ответьте! Кто вы? Откуда идете? И куда держите путь?
Шерпре увидел, как капитан вдруг весь побагровел. В какой-то момент показалось, что Лефор вот-вот лопнет от ярости, жилы на шее напряглись и раздулись, словно корабельные канаты, однако ему удалось взять себя в руки, и он прокричал в свой рупор:
– Что там еще за говночист с гальюна, эй, ты, жалкий, сбившийся с галса матросишка, которому неизвестно, видно, что, когда Иву Лефору приходит охота истратить фунт-другой пороху, он испытывает при этом не больше угрызений совести, чем когда зажигает свою трубку?!
Шерпре явственно видел перекосившееся от удивления лицо вахтенного офицера, который, услыхав наглую тираду, тут же сорвался с места, перешел вдоль леерного ограждения на другую сторону мостика и сказал что-то человеку, который оставался в тени.
Однако задержался он там недолго. Вскоре вернулся на прежнее место и снова крикнул:
– Кто вы? Откуда идете? Куда держите путь?
– Тысяча чертей! – вне себя от ярости прорычал Ив. – Мать твою, которая произвела на свет такое свинское отродье! И пусть дьявол меня забодает, если я завтра же не почищу себе сапоги куском твоего сала, когда оно достаточно остынет, чтобы его можно было употребить по назначению!
Пока Лефор произносил свою очередную пространную тираду, на мостике появился вдруг крошечный человечек. Весь красный, одетый во все красное, с красным лицом, точно петух, тощий, как жердь, с носом, как две капли воды напоминающим бушприт, и бакенбардами, перепутанными с волосами парика.
Ив снова вскинул рупор и прокричал:
– Эй, офицер, что это там за аппетитный английский омар важничает у вас за спиной? Вы что там, оглохли или не понимаете, что вам говорят?
Вахтенный офицер и английский «омар» о чем-то переговорили друг с другом. Последний, судя по всему, оказался, как и подозревал Лефор, и вправду туг на ухо, ибо он с какими-то гнусными кривляниями противно вертел головой, пытаясь расслышать, что, сложив руки рупором, втолковывал ему офицер.
Судя по жестам, сам вахтенный изо всех сил тщился объяснить ему: «Я не понимаю, что сказал этот капитан».
Тогда «омар» взял в руки рупор и встал впереди офицера. Потом с минуту изучал взглядом «Атланта», после чего изобразил жест, судя по всему, означающий: «Славный корабль!» И, взяв рупор, прокричал в него по-французски:
– На каком языке вы говорите? Куда держите путь? Кто вы? Я капитан Уиллоби, из английской эскадры коммодора Пенна!
В ответ Ив Лефор разразился оглушительным хохотом. Не в силах произнести ни слова, так захватил его этот внезапный приступ веселости, он протянул рупор Шерпре, и тот прокричал в него:
– Майор Пенн? Что-то не слыхал! А кто он такой? Чего ему надо? И куда он путь держит?
Теперь уже вся команда флибустьеров заразилась веселым расположением духа своего капитана. Пушки заряжены, канониры наготове. Достаточно малейшего движения, чтобы бушприт вонзился наконец в снасти «Уорвика», морские разбойники уже прекрасно отдавали себе отчет, что им не составит особого труда справиться с командой этой жалкой шнявы.
Капитан. Уиллоби же тем временем ответил:
– Майор Пенн облечен протектором Английской республики полномочиями задерживать любые французские суда, которые направляются в сторону Мартиники.
Лефор вдруг разом перестал хохотать. Он кинулся к Шерпре и выхватил из его рук рупор.
– И по какой же причине? – поинтересовался он.
– Индейцы-караибы взбунтовались и атаковали Мартинику. Майор Пенн взял под свою единоличную защиту все французские владения Антильских островов! Какой вы национальности?
Лефор с минуту поколебался, бросил беглый взгляд на Шерпре, сразу увидел, что тот понял его с полуслова, ибо помощник тут же покинул мостик, прыгнул на палубу и стал созывать людей.
После чего, ни минуты не мешкая, Лефор прокричал:
– Погодите, сейчас пойду погляжу в своем бортовом журнале, какая у меня на нынешний день записана национальность.
И явственно увидел, как английский «омар» буквально задохнулся от ярости и изумления. Но на этом его волнения отнюдь не кончились. Ибо почти в тот же самый момент корпус «Атланта» сотряс сокрушительный залп, после чего фрегат тотчас же воспользовался благоприятным ветром, развернулся и сменил галс.
В сплошном облаке дыма невозможно было разглядеть, какой урон нанес пушечный залп флибустьеров, однако фрегат тем временем успел удалиться от шнявы, развернулся к ней левым бортом, встал лагом к волне и всей массой обрушился вниз, покачиваясь во впадине между волнами, словно младенец в уютной колыбельке.
Маневр был весьма рискованным, ибо бушприт в тот момент оказался на расстоянии не более двадцати пяти футов от верхушек мачт фрегата, но тот успел вовремя нырнуть вниз, к подошве волны.
Было сразу видно, что на борту «Атланта» к такому маневру прибегали отнюдь не впервые, ибо едва волна поднялась и вот-вот готова была обрушиться на фрегат, обрубили снасти с большого кливера, и облегченная таким манером носовая часть судна вновь задралась кверху, задержав на пару секунд этим мощным отработанным толчком его падение в разверзшуюся перед ним пучину. Впрочем, больше времени и не потребовалось. Ибо гребень волны уже успел обрушиться, когда «Атлант» скользнул вниз и, гордо купаясь в облаке пены, целый и невредимый, лег в дрейф.
