Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
Фрегат «Встречный ветер»
Двенадцатого января, ранним утром, еще затемно, на борту «Встречного ветра», словно блуждающие огоньки, то тут, то там замелькали светлые точки. На расстоянии не более одного кабельтова от него тоже вдруг замигали такие же огоньки, и в какой-то момент можно было подумать, будто только что исчезнувшие с неба звезды внезапно проснулись в море, куда случайно упали, объятые сном.
Вскоре на фрегате – так же, как и на пяти других кораблях, – послышалось громкое лязганье цепей и блоков, топот ног, перебранки, грубая ругань, оскорбления, и все это прерывалось краткими приказаниями.
Делались последние приготовления, заряжали последние пушки. Монах спал на мотке каната, от которого пахло смолой и который был похож на свернувшуюся змею. Лефор рядом с кавалером де Граммоном, разодетым в нарядные шелка и в большой шляпе с перьями, вокруг которой утренний бриз развевал многоцветные ленты, следил за отплытием судна.
Солнце едва начало появляться из-за моря, когда послышался стук якорной цепи о стенки клюза. К тому времени фрегат уже поднял все паруса. Должно быть, его можно было заметить в море издалека, ибо в результате какого-то повреждения один из больших парусов заменили ярко-алым латинским парусом, отчего он походил на какую-то экзотическую островную птицу, случайно затерявшуюся в стае чаек.
Фрегат покачнулся, повернулся другим бортом и пошел по ветру. Казалось, он вот-вот взмоет ввысь и на зыбких волнах понесется к горизонту, откуда медленно выплывал бледный диск солнца. Однако «Задорный», флагманский фрегат, которым командовал лейтенант Лавернад, внезапно преградив ему путь, вырвался вперед с такой скоростью и грацией, что даже сам кавалер не смог сдержать возгласа восхищения.
Не прошло и нескольких минут, как «Встречный ветер» уже шел в кильватере «Задорного», от которого не должен был отставать вплоть до самого Сен-Пьера, четыре же остальных судна разного водоизмещения выстроились цепочкой вслед за фрегатом кавалера.
Было условлено, что лейтенант Лавернад будет каждые два часа подавать сигналы, дабы удостовериться, все ли в порядке на фрегате. Тут же, без всякого промедления, он получил утвердительный ответ, плавание и вправду, судя по всему, обещало пройти без сучка без задоринки.
Второй завтрак ровно в полдень был подан прямо на палубе, как и обычно, когда «Встречный ветер» находился в море. Наскоро покончив с трапезой, люди, которые в тот момент не были заняты какими-либо работами, собрались на корме выкурить по трубке, во время плавания это было единственное место, где разрешалось курить, не рискуя при этом своей головой. Лефор подумал, что теперь вполне может пойти и спокойно вздремнуть. Все шло хорошо. Он сиял от счастья. Вряд ли во всех тропиках можно было бы отыскать в тот момент человека, который был бы счастливей И довольней, чем он.
Когда он уже подошел к трапу, чтобы спуститься в отведенную ему тесную каюту, он увидел, как на мостике появилась красотка Пинар, через плечо у нее висел какой-то весьма необычной формы музыкальный инструмент с четырьмя струнами. Она извлекала из него душераздирающие звуки, пронзающие сердце. Он заметил, что девушка тоже рассталась со своим праздничным нарядом. Теперь на ней было платье, которое напоминало прежнее лишь тем, что тоже держалось на плечах с помощью узеньких бретелек и было таким тесным, ткань так плотно облегала фигуру, любую округлость, выпуклость и даже малейшую впадинку на ее теле, что она казалась совершенно обнаженной.
«Голая, как задница у бабуина», – пронеслось в голове бывшего пирата…
Однако это платье, коротенькое и с разрезами, открывало взорам не только розовые чулки Пинар, но и подвязки с сиреневыми и красными цветочками, а также полоски красующейся поверх чулок атласной кожи, которая белизной могла сравниться разве что с крылом чайки.
Пилар поднялась по ступенькам, ведущим на верхний мостик, соблазнительно отставив бедро, будто ей мешал идти висящий через плечо инструмент, и то и дело бросая по сторонам многообещающие взгляды, которые бы наверняка заставили сгорать от ревности благородного кавалера, не лежи он сейчас в гамаке, погруженный в послеполуденную сиесту.
Не успела она подняться на верхний мостик, как все не занятые делом матросы, позабыв о своих трубках, тут же расселись вокруг деревянных перил, являя собою зрелище ночной любовной серенады, только наоборот, со слушателями внизу и певицею на балконе.
Пинар улыбнулась, явно польщенная таким вниманием. Она извлекла из своего инструмента несколько резких, звенящих нот, потом, вложив в пальцы побольше силы, заиграла громче и закружилась в танце. Она извивалась, словно змея, и все тело ее изгибалось с такой легкостью и плавностью, что казалось, оно было вовсе без костей.
Поначалу бывший пират думал, что девушка испанских кровей и не говорит по-французски, ведь до сих пор она только смеялась. Однако вскоре он понял, что ошибся, и потом все больше и больше убеждался, что она отнюдь не была добычей, захваченной вместе с прочими трофеями, а скорее всего, успела уже побывать на многих кораблях, как французских, так и английских, ибо сперва напевала какой-то корнуэльский мотив, а потом сразу же перешла на одну из тех незатейливых песенок, что звучали во всех уголках Антильских островов:
Когда с дружком любезным жду я встречи,
Ни в чем не стану я ему перечить.
Ах, насладимся мы любовью так и сяк,
Ведь ублажить мужчину не пустяк…
Поверьте, круглой дурой надо быть,
Чтоб не заставить белого платить.
Веселая команда хором повторяла последнюю фразу, будто издеваясь над самими собой, ведь среди них не было ни единого человека, кто бы, плавая по тропикам, хоть раз, на одном из островов Карибского архипелага, не оказался бы жертвой какой-нибудь креолки – то есть вовсе не обязательно цветной, но непременно женщины, рожденной в колонии, – ибо, как признавал в своих рапортах даже сам командор, «они зажигаются точно порох, неудержимы в сладострастье и наделены любовным магнетизмом».
Пинар танцевала босой. И в своей стремительной невесомости лишь большими пальцами ног едва касалась помоста. Время от времени она резкими движениями перебрасывала с плеча на плечо свой инструмент, однако ни на мгновенье не прекращая играть и неизменно сохраняя все тот же такт, все тот же стремительный ритм.
Теперь матросы дружно хлопали в ладоши, выкрикивая «гакамба» или «кика». Некоторые из них, собравшись парами, даже время от времени подпрыгивали, выкидывая коленца из своего родного бретонского «бурре», ни разу не сделав ничего невпопад и ничем не нарушив общего ритма, ибо всем было не занимать музыкальности, ведь она была у них в крови…
Разбуженный этим невообразимым шумом, отец Фовель высунул голову из мотка каната, служившего ему постелью, и тотчас же увидел красотку безукоризненного телосложения, чей вид тогда, под шатром, уже чуть не стоил ему апоплексического удара, едва он ступил на палубу фрегата. Так что ему не понадобилось слишком много времени, чтобы вырваться из объятий Морфея. И, словно в полной власти чарующих аккордов, направился в сторону Лефора, пританцовывая и бормоча припев, который был у всех на устах:
Поверьте, круглой дурой надо быть,
Чтоб не заставить белого платить.
Казалось, трудно было выбрать более неподходящий момент для его появления. Достигнув крайней степени возбуждения, Пинар, следуя непреложным традициям тропиков, резким жестом скинула корсаж. И предстала пред всеми с обнаженной, перерезанной надвое ремнем музыкального инструмента, грудью, чьи соски, нежно золоченные лучами восходящего солнца, походили в обрамлений буроватых ободков на две спелые инжирины. За корсажем тут же последовала и юбка, которая, правду сказать, уже более не скрывала никаких особых секретов. Однако, скидывая с себя один за другим предметы одежды, она ни на мгновенье не прекращала играть, умудряясь даже быстрее перебирать своими тонкими пальчиками струны, все ускоряя ритм музыки. Когда она предстала совсем обнаженной под ослепительными лучами, как мрамор и белее облаков, что барашками блуждали по едва поголубевшему небу, с нервными, мускулистыми, похожими на два тонких веретенца ногами и бедрами, напоминающими очертаниями лиру, все крики, все песни, все восклицания мужчин, словно по мановению какой-то волшебной палочки, разом замолкли. И в полной тишине, восхищенно разинув рты, они не могли оторвать глаз от восхитительного создания, точно снизошедшего с небес, дабы ублажать их своей красою, своими танцами и своими песнями…
Из этого восхищенного оцепенения их внезапно вывел чей-то оглушительный хохот. Они все разом резко обернулись.
Опершись о мачту, с кнутом в руке, с какой-то зловещей ухмылкой на устах на них смотрел кавалер де Граммон.
Матросы было сделали попытку смыться от греха подальше.
– Всем оставаться на местах! – приказал он. – Я сказал, всем! Праздник не окончен, ребятишки, он еще только начинается!
Он сделал пару шагов к лестнице, ведущей на верхний мостик.
Пинар, будто не видя его, продолжала самозабвенно плясать. Она была словно во власти каких-то колдовских чар, кружилась, делала в воздухе какие-то немыслимые пируэты, потом, вскинув руки и выпустив свой инструмент, вдруг стремительно завертелась волчком.
Медленно, вкрадчиво, будто боясь вспугнуть ее, Граммон поднялся по ступенькам, отделявшим его от верхнего мостика. Добравшись, он остановился и щелкнул своим длинным кнутом. Узкий ремешок пояском обвил тонкую талию Пинар и тотчас же отскочил прочь, оставив на мраморно-белоснежном теле кровоточащий красный след. Девушка тотчас же упала на колени и жалобно закричала.
Кавалер еще дважды стегнул ее, один раз повыше грудей, в другой чуть пониже, и два новых рубца окрасили нежную кожу.
Пинар испустила истошный вопль, в котором уже не было ничего человеческого.
Кавалер снова громко расхохотался и, перегнувшись через ограду мостика и протягивая свой кнут, крикнул своей команде:
– Кто следующий? Кому охота отстегать кнутом эту шлюху? Я ведь всегда говорил, ребятишки, что во всех женщинах живет дьявол! И нет другого средства, кроме кнута, чтобы выманить его оттуда… Думается, мне уже удалось слегка приоткрыть ему дверцу наружу… Ну, кто следующий, кому кнут? Экю тому, кто возьмет его первым!
Деревянная Нога пинком своей деревяшки отпихнул матроса, который уж было поднял руку, чтобы поймать кнут.
– Да пусть меня холера задушит, – воскликнул он, – если я хоть раз в жизни упущу возможность заполучить экю!
Он схватил рукоятку кнута и пару раз щелкнул им над головой, будто набивая руку.
Потом, прихрамывая, вприпрыжку проковылял на верхний мостик. Граммон было открыл рот, собираясь что-то сказать, но свист ремешка заглушил его слова, и никто так и не услышал, что же сказал кавалер. А Деревянная Нога уже снова поднял руку, намереваясь продолжить экзекуцию. Но капитан остановил его.
– Будет, по разу на каждого! – проговорил он, перехватив кнут.
Потом выпустил его из рук, чтобы бросить ему монету, которая засверкала в лучах солнца, словно трепещущее тельце прыгающей с волны на волну летающей рыбки.
– Ну, кто следующий?.. – воскликнул Граммон.
Пинар вопила как безумная. Она сгребла свое тряпье и, по-прежнему на коленях, отбросив в сторону инструмент, неловко пыталась хоть как-то прикрыть тело и защититься от новых ударов. Она кричала от боли и осыпала проклятьями кавалера. Было видно, что она владела многими языками, ибо с поразительной легкостью переходила с испанского на английский, а потом с английского на французский. После Деревянной Ноги за кнут взялся флибустьер с изуродованным носом, чья нагота была прикрыта немногим больше, чем у самой Пинар, его сменил еще один «морской братец», небольшого роста, приземистый, но коренастый и С руками толщиной почти в мачту…
Каждый из них получил по экю; однако тут кавалер счел, что девушка уже достаточно наказана. Он подозвал матроса и приказал ему вылить на девушку, при этом еще раз обозвав ее поганой шлюхой, ведро морской воды и бросить ее в трюм, где, как он обещал, ее ждут не дождутся корабельные крысы…
Однако, прежде чем сойти с мостика, он, по-прежнему смеясь, снова обратился к своей команде:
– Я дарю вам эту девку, ребятки!.. Потешьтесь с ней, пока есть время, ведь нынче ночью мы будем уже в Сен-Пьере, а там нас ждут дела посерьезней… Но помните, по разу на брата, как с кнутом!..
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В Сен-Пьере
Фонарь на корме «Задорного» уже несколько минут был совершенно неподвижен, а «Встречный ветер» все еще продолжал плыть. Море было спокойным, точно озеро. Лишь время от времени его невозмутимую гладь то тут, то там из глубины пронзали фосфоресцирующие огоньки. Ночь была такая темная, что в густом мраке нельзя было различить даже лохматых верхушек кокосовых пальм, растущих на холмах повыше Сен-Пьера; обычно они ясно вырисовывались на темно-синем бархате неба.
Однако все знали, что пройдет совсем немного времени и на небосводе одна за другой замерцают звезды, взойдет луна, и тогда из форта можно будет невооруженным глазом увидеть где-то далеко в море, вне досягаемости пушечных залпов, рангоуты стоящих на якоре кораблей.
Иву едва хватало времени, чтобы со своей тридцаткой молодцов успеть высадиться на берег, не дожидаясь, пока там объявят тревогу.
Фрегат величественно подплыл к «Задорному», оказавшись так близко от него, что лейтенант Лавернад, который, держась за поручни, стоял на палубе, успел крикнуть:
– Готовы?
– Готовы! – приложив ладони ко рту, чтобы его наверняка расслышали, ответил кавалер де Граммон.
Потом, взяв рупор, прокричал в него какую-то команду, и тотчас же больше дюжины матросов начали карабкаться вверх по снастям, чтобы свернуть паруса. Ход судна сразу же резко замедлился. Дул такой слабый бриз, что вскорости «Встречный ветер» почти совсем потерял скорость, а потом, повернувшись на девяносто градусов, и вовсе замер.
По подсчетам Граммона, они должны были находиться над песчаной отмелью. И он отдал команду бросить якорь.
Обернувшись, Лефор увидел, как сзади, выстроившись цепочкой, один за другим останавливаются остальные корабли. И подумал про себя, что если из форта увидят эту внушительную армаду, то Лапьерьеру уж точно будет не до сна. Он радостно потер руки. Подошедший к нему матрос сбросил веревочный трап, нижний конец его с каким-то странным звуком плюхнулся в воду.
Стремительным шагом Ив направился на бак и хлопнул в ладоши. Этого сигнала оказалось достаточно. Ему не было нужды поднимать голос. Тридцать флибустьеров тут же сгребли свои карты, кости и поблескивающие на настиле палубы монеты и, как один, дружно вскочили с мест.
– Вы знаете, в каком порядке вам спускаться на воду, – крикнул им Лефор. – И каждый знает, в какой шлюпке его место. Не забудьте, никто из вас не должен ступать на берег прежде меня, и ваши шлюпки должны следовать за моей на небольшом расстоянии, ровно настолько, чтобы не потерять меня из виду и чтобы в случае, если из форта откроют огонь, мы все разом не угодили под пули… Потом, братцы, когда высадимся на берег, вы выстраиваетесь за мной следом и идете цепочкой, будто патруль! Ни единого выстрела… Само собой, если кто-то будет вам слишком уж сильно докучать, не вижу ничего дурного, если вы перережете ему глотку, но только без шума. Вот и все! Теперь вперед!
Он тут же поспешил к бортовому ограждению, перешагнул через него и стал спускаться по трапу. Не прошло и минуты, как он ступил в шлюпку, где его уже ждал гребец. Он повременил, пока до шлюпки не доберутся еще восемь человек, потом подал команду отчаливать.
Не успела шлюпка чуть-чуть отойти в сторону, как на воду тут же спустили другую, где заняла места следующая партия флибустьеров. И четыре лодки стали медленно удаляться от фрегата.
Вскоре на борту можно было услышать лишь мерный плеск весел, все моряки, словно сговорившись, дружно гребли в такт друг другу.
Лапьерьер подрезал фитиль, опущенный в пальмовое масло и распространявший какой-то красноватый свет, так отличавшийся по цвету от горевших на столе свечей. Мерри Рул замолк, дожидаясь, пока тот покончит со своим занятием.
– Ну же, Медерик, продолжайте, – проговорил он, – я весь внимание…
– Так вот, – снова заговорил Рул, – «Сардуана» вернулась в Форт-де-Франс. Капитаном на ней был Пьер Дюбюк. И он не смог дать вразумительного ответа ни на один из вопросов касательно этого плавания. Для каких целей ему понадобилось судно? Действительно ли он воспользовался им без ведома Лафонтена? И куда он плавал? Все это нам так и не известно. Единственное объяснение, какое он соблаговолил дать, сводится к тому, что, как любой колонист острова, он имеет полное право заниматься охотой и рыбной ловлей и не обязан никому давать отчет, где раскидывает сети! Согласитесь, что это неслыханная дерзость со стороны какого-то безродного простолюдина!
– И что из этого следует?
– Что из этого следует? – переспросил он. – А из этого следует, губернатор, что этот Пьер Дюбюк кажется мне весьма подозрительной личностью. Вы помните, что говорил нам капитан де Люже? Ведь небезызвестный сен-кристофский мятежник направо-налево раздает патенты на плавание и его может получить любой изменник, который явится к нему искать защиты и покровительства. Так вот, мне думается, этот Ив Лефор, который умудрился проскользнуть буквально у нас между пальцев, уплыл на «Сардуане» на Сен-Кристоф, чтобы встретиться там с командором де Пуэнси!
– Вот уж испугали! Тоже мне беда! И пусть себе остается там хоть до второго пришествия! Обыкновенный головорез, и не более того! Одним подонком меньше, ведь его присутствие на острове не доставило бы нам ничего, кроме неприятностей! Слишком уж он предан этому своему генералу… А там, на Сен-Кристофе, он уже не сможет причинить нам ровно никакого вреда…
– Как знать! – усомнился Рул.
– Что значит, как знать? Что вы хотите этим сказать?
– Я хочу сказать, губернатор, что, возможно, этот Лефор так и не отказался от своего замысла. Вспомните-ка… Ведь это ему в голову пришла нелепая затея взять в плен господина де Туаси, чтобы обменять его на генерала. А теперь представьте, если он сделает это предложение господину де Пуэнси и тот согласится с его планом?
– Да нет, Медерик! Ну что вы, право! Лично я вполне уверен!.. Нет, ни за что такой человек, как господин де Пуэнси, не пойдет на подобное бесчинство… Спору нет, он мятежник, но не глупец же! Отнюдь нет! Ну какими, скажите на милость, титулами и званиями обладает этот бывший пират, чтобы завоевать его расположение и доверие? И потом, когда предлагают подобную сделку, то не с пустыми же руками… а с рук на руки, ты мне, я тебе! Даже если представить себе, будто он, Пуэнси, и вправду соблаговолил выслушать его россказни, скорее всего, он прежде с полным правом возразил бы: «Хорошо, согласен, но сперва вы доставьте мне господина де Туаси, а уж потом я верну вам вашего генерала!» А кому-кому, нам-то с вами известно, что одному Лефору нипочем с этим не справиться! Мы же тут не спим, черт побери!
– Пусть так, – с сомнением в голосе согласился Рул, – но представьте себе, если господину де Пуэнси настолько придется по вкусу замысел Лефора, что он даст в его распоряжение силы, которых будет вполне достаточно, чтобы захватить в плен генерал-губернатора, что тогда?
– Вздор!.. – поморщился Лапьерьер, пожимая плечами. – Ладно, оставим это, лучше расскажите-ка мне о мадам де Сент-Андре… Вы ее видели?
– Мне хотелось бы, губернатор, сперва закончить с этой «Сардуаной». Забыл сказать вам, что завтра я намерен представить вам на подпись указ о конфискации этого судна. У нас вполне хватает улик и против владельца, и против капитана, чтобы отобрать его без лишних разговоров. Это даст нам ладный, добротный корабль, который к тому же весьма пригодится нам для связей, которые мы намерены установить с Гваделупой.
– Отлично! – одобрил Лапьерьер. – Весьма удачная мысль!
– И, видит Бог, губернатор, точно таким же манером нам надобно поступить и с Замком На Горе. Давеча я был с визитом у генерал-губернатора де Туаси, и не успел я изложить ему эту историю с замком, по сути дела, настоящей крепостью, представляющей угрозу для всех нас, и угрозу тем более реальную, что живущая в нем персона – подруга генерала Дюпарке – готова в любую минуту перейти на сторону мятежников, лишь бы добиться освобождения своего любезного дружка, как он тут же ответил: «Вы совершенно правы, сударь! Надобно немедленно выдворить мадам де Сент-Андре из этого замка, что вовсе и не принадлежит ей по праву, а если бы даже и принадлежал, не может и далее оставаться вооруженным, угрожая нам своими пушками и держа в страхе весь форт Сен-Пьер…»
– Раз так, – подхватил Лапьерьер, – то какие еще могут быть сомнения? Теперь нас прикрывает даже власть самого генерал-губернатора. Так что вы завтра же, не теряя времени, доведите наше решение до сведения мадам де Сент-Андре…
На лице Лапьерьера заиграла злорадная улыбка.
– Ну погодите, вы еще меня узнаете! – воскликнул он. – Выходит, эта дама полагала, будто у меня недостает характера? В лучшем случае, она относилась ко мне с нескрываемым пренебрежением! Что ж, теперь поглядим, у кого больше характера! И вы увидите, Медерик, как она покорится моей воле!.. Хочет остаться в замке, пусть спрячет коготки и ведет себя как шелковая!
Рул как-то странно покашлял.
– Что это с вами, Медерик? – поинтересовался губернатор. – Может, вы другого мнения?
– Я думаю, – ответил лейтенант, – о том, какие последствия может иметь для вас столь грубое обращение с мадам де Сент-Андре. Что касается конфискации Замка На Горе, то трудно придумать решение, которое было бы для нас сейчас более необходимым и полезным… Но заклинаю вас, будьте осторожны! Остерегайтесь опрометчивых поступков!..
– Остерегаться?! Побойтесь Бога, да кого же мне прикажете остерегаться?
– Генерала Дюпарке!
Лапьерьер от души расхохотался.
– Тысяча чертей! Выходит, и вы тоже? Клянусь честью, и вы тоже на стороне генерала! Вы тоже готовы предать меня! Только и слышно: генерал здесь, генерал там… Очнитесь, друг мой, ваш генерал за решеткой, и, полагаю, ему суждено просидеть там еще немало времени! И уж не какому-то Лефору вытащить его из бас-терских темниц, думаю, у них там достаточно толстые стены… Кроме того, даже если допустить, будто господин де Пуэнси в припадке какого-то безумия вдруг возьмет и выпустит генерала на свободу… Знаете ли вы, куда он оттуда отправится? Мнение губернатора де Туаси на сей счет вполне определенно, и он ни за что его не изменит: его тут же отправят во Францию…
Внезапно он замолк, настороженно прислушался и, прервав минутное молчание, спросил:
– Вы слышите, Медерик? Что это такое?
Но Мерри Рул, не дожидаясь вопроса, уже лихорадочно вскочил с места. Лицо его внезапно приобрело какой-то бледный, землистый оттенок.
– Тревога!.. – изменившимся голосом проговорил он. – Дай Бог, если это окажутся англичане!..
Со всех концов форта вовсю били колокола. Со двора доносились возбужденные крики.
– Англичане!.. Англичане!.. – пожав плечами, воскликнул Лапьерьер, направляясь к окну с намереньем растворить его. – Вы становитесь просто невыносимы, друг мой, вам повсюду мерещатся этот Лефор с генералом! Ну а если даже к нам пожаловал со своей эскадрой сам господин де Пуэнси, надеюсь, мы сможем принять его как подобает, не так ли? Полагаю, наши каронады еще не заклепаны? Они еще увидят, на что мы способны!
Во дворе быстро собиралась толпа солдат, разбуженных тревожными звуками колоколов. Одни торопливо застегивали камзолы, другие затягивали пояса; то и дело бряцало, ударяясь друг о друга, разное оружие.
Лапьерьер стремительно зашагал к двери, раскрыл ее и громко закричал:
– Эй, стража! Стража! Ступайте приведите ко мне капитана Байарделя, да поживей! – Потом вернулся к Рулу со словами: – Хоть один человек нашелся, который сам выразил желание целый месяц не покидать гарнизона! Хотел потом получить длительный отпуск! Ну, он у меня еще пожалеет, сомневаюсь, черт бы его побрал, чтобы ему удалось здесь отоспаться! Хотя, по правде говоря, я даже доволен: с Байарделем мне всегда как-то спокойней… Что ни говори, а это один из наших лучших офицеров!
