Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)
Встреча была назначена на завтра, и французы, сопровождаемые вождем и его соратниками, покинули хижину.
Не прошло и часа, как Жак вернулся к себе в лагерь, а во всех концах острова уже снова вовсю забили караибские барабаны. Они передавали по всем селениям добрую весть – скоро здесь будет вдоволь тафии.
Теперь дикарям оставалось только как подобает отпраздновать это радостное событие, тем более что охватившие поначалу страхи еще не вполне улеглись в их душах.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
У Мари
Вокруг площадки, где расположилась Мари со своими солдатами-колонистами, были разведены караульные костры. Расставили по местам пушки – вместе с банниками, ведрами и мешками с порохом. Часовые – которых было бы даже вернее назвать впередсмотрящими – окружили лагерь, получив приказ при малейшем подозрении тотчас же поднимать тревогу.
Мари Дюпарке создала себе нечто наподобие генерального штаба. Чтобы ей помогали советами и делом, она призвала опытного моряка Шарля де Шансене, человека лет сорока, который оставил флот, променяв его на долю плантатора, в те времена, когда выращивание сахарного тростника могло еще приносить барыши. Но с тех пор как почтенный господин Трезель получил монопольные права, дела Шансене стали все больше и больше приходить в упадок. Земли, что числились за ним, были непригодны для выращивания индиго и еще менее того табака, и моряк начал искать возможности снова вернуться во флот – даже после того, как был снят строгий запрет на выращивание сахарного тростника. Просто, пережив тяжелые времена, он уже не чувствовал в себе ни сил, ни решимости заниматься чем бы то ни было на суше – все его чаяния теперь снова были связаны только с морем. Кроме Шансене был еще юноша двадцати лет от роду по имени Жильбер д’Отремон, сын одного из колонистов, которому претила жизнь плантатора. Прекрасно сложенный, изящный и элегантный, он полагал, что место его скорее при дворе, чем среди сотни дурно пахнущих черных рабов, которых приходится без конца стегать кнутом, чтобы заставить хоть мало-мальски прилежно трудиться. При всем при том все, что бы ни делал Жильбер, он делал с безукоризненным аристократизмом и неизменным изяществом манер, ибо был от природы изыскан и утончен до кончиков ногтей.
Наделенный ко всему прочему еще и пригожей внешностью, он слыл самым привлекательным юношей на всей Мартинике, и обходительные манеры были отнюдь не единственным достоинством, какому он был обязан подобной репутацией. Лицо его отличала безукоризненная правильность черт – оно было вполне мужественным, но в то же время поражало такой восхитительной броскостью и такими красками, что впору позавидовать любой женщине. Белокурые волосы, нордический тип лица часто заставляли тех, кто видел его впервые, думать, будто он родом откуда-то из скандинавских краев, однако все они быстро убеждались, что он с такой же сноровкой владеет шпагой, как и ухаживает за хорошенькими женщинами.
Мари доставляло немало удовольствия общество Жильбера, который вовсе не был ни самодовольным снобом, ни этаким щеголеватым красавчиком, но неизменно выказывал жизнерадостную веселость, искрящееся остроумие, а нередко и способность к иронии весьма глубокомысленного свойства. Она находила в нем большое сходство с кавалером де Мобре.
На первый взгляд, было и вправду нетрудно спутать цинизм шотландского кавалера с тонкой иронией д’Отремона. Они были похожи своими жестами и повадками. Вплоть до манеры потирать друг о друга нежные ладони – все напоминало Мари заезжего обольстителя.
Сама не отдавая себе в этом отчета, молодая дама обращалась за советом прежде всего к Жильберу. Шарль де Шансене, по сути дела, даже не имел права голоса, что, несомненно, обижало его, хоть он и не подавал виду. Что же до третьего из тех, кого Мари приблизила к себе, то это был вояка лет тридцати от роду, лейтенант Бельграно – поговаривали, будто он испанского происхождения. Впрочем, он блестяще говорил на языке этой страны и, казалось, был введен в команду лишь для того, чтобы дополнить ее до троицы. Он ничего не понимал в стратегии. И ждал лишь одного – чтобы ему указали мишень, которую требуется проткнуть шпагой или сразить пулями. Но зато тут уж можно было не сомневаться – он отлично знал свое дело, занимался им с большой сноровкой и прилежанием и редко бил мимо цели.
На площадке, освещенной горящими кострами, были наскоро построены шалаши для офицеров. Один из них предназначался для Мари. Не было ничего проще, чем соорудить хижину на этом склоне холма, где в изобилии рос кустарник и где достаточно было свалить одну кокосовую пальму, чтобы покрыть ее листьями множество крыш.
Вечерний ветерок, казалось, даже не проникал на этот защищенный почти со всех сторон, напоминающий очертаниями природный цирк, ровный пятачок земли.
Языки пламени костров играли на скалистых стенах, искажая и делая зыбкими проступающие на них тени. Рассевшись вокруг огня, солдаты резались в ландскнехт и другие азартные игры, где использовались сухие горошины, белые и красные, то и дело громко крича и оспаривая выигрыши.
Барабан, чей монотонный, ритмичный бой доносился сюда со всех сторон, то замолкая, то вдруг возрождаясь совсем в другом месте – вот он где-то справа, потом затих, чтобы вновь зазвучать слева, – будто нарочно еще больше усиливал тревогу, которую и без того навевали эти пустынные края, этот лунный пейзаж, то зияющий ямами и пропастями, то враждебно ощетинившийся громадными, острыми, как иглы, горными пиками.
Ночь начала уже светлеть, когда звук барабана вдруг совсем затих.
Затопившая окрестности внезапная тишина не только не успокоила солдат, но, напротив, наполнила их души каким-то новым безотчетным страхом. Они уже привыкли к этому шуму. И теперь задавали себе вопрос, не кроется ли за этим необъяснимым молчанием какая-нибудь хитрая уловка со стороны индейцев и не предвещает ли она нападения на их бастион.
Мари тут же собрала свой генеральный штаб. Она не могла знать, что как раз в этот самый момент Дюпарке прибыл к Кэруани и ведет с ним переговоры. Молодая дама справилась у Отремона, что он думает по поводу столь странного поведения караибов.
Юноша улыбнулся, пожал плечами и ответил:
– По-моему, у нас нет причин для беспокойства. Вряд ли можно предположить, будто дикари всю свою жизнь только и делают, что бьют в барабан. Ведь занятие это довольно утомительное, и должен же рано или поздно наступить момент, когда им придется сделать передышку и немного отдохнуть.
Шансене слегка покашлял.
– А мне кажется, – возразил он, – что господин д’Отремон дал нам объяснение весьма легкомысленного свойства. Ведь барабаны эти, как известно, служат дикарям, чтобы передавать вести от селения к селению, во все концы острова. И тот факт, что мы его более не слышим, вовсе не означает, будто им уже нечего сообщить друг другу или они устали и устроили себе передышку…
– Что же вы замолчали, сударь, – заметила Мари, – тогда уж скажите нам до конца, что вы сами думаете по этому поводу.
– Я думаю, что дикари видели, как мы высаживались на берег. И они знают, что мы обосновались в этом месте, и даже следили за фрегатом «Бон-Портская Дева». Нет никаких сомнений, фрегат только что прибыл в Каренажскую бухту. Об этом все уже оповещены. Не исключено, что вскорости мы вновь услышим звуки барабана. Сейчас они как раз обсуждают ситуацию. Повсюду собрались большие советы. А потом станут передавать результаты всех этих переговоров.
– И что тогда?
– А вот тогда будет одно из двух: либо они не предпримут никаких действий, либо перейдут в наступление. Решение за ними, а нам остается только держать ухо востро.
– Несомненно, ваши рассуждения вполне логичны, – согласилась Мари. – Однако нам все-таки не помешало бы узнать, что они задумали, прежде чем мы окажемся перед необходимостью отражать их атаки.
– Но позвольте спросить вас, мадам, как вы надеетесь узнать их намерения? Мы ведь даже не знаем, на каком расстоянии находится ближайшее караибское селение. Никто из нас не говорит на их языке, и, скорее всего, ни один дикарь не понимает ни французского, ни английского, ни испанского. Мы все равно не сможем их понять.
– Вы ошибаетесь, – возразила Мари. – Наши часовые заметили за холмом огни. Это костры, и они говорят, что там селение, так что мы знаем, где они находятся…
– Пусть так! – вновь заговорил Шансене. – Допустим, нам известно, где они находятся, но расстояния в таких краях весьма обманчивы. Порой думаешь, что уже совсем близок к цели, да тут перед тобой неожиданно вырастает небольшой холм, который тебе еще нужно преодолеть, а то и целых два! Предположим даже, кому-то из нас все-таки удастся добраться до селения – что это нам даст, что он сможет там узнать?
– Я, конечно, не очень разбираюсь в военных делах, – сухо заметила Мари. – Однако слыхала о волонтерах, которых посылали в разведку, и никто не говорил мне, будто им необходимо было знать язык тех, о ком они должны были добыть сведения.
– Те, кого мы пошлем, будут, несомненно, перерезаны. Не знаю другого дикарского племени, у которого был бы такой же тонкий слух и такое же острое зрение, как у этих караибов…
Юная дама повернула голову в сторону Отремона.
– А вы, Отремон, вы что об этом думаете? – поинтересовалась она.
Тот, по своему обыкновению, улыбнулся.
– Если бы вы приказали мне пойти в селение, я пошел бы, и один, – заявил он. – Не сомневаюсь, что смог бы добыть сведения небезынтересного свойства…
– Вот видите, сударь! – с торжествующим видом воскликнула Мари. – Вы сами видите, что господин д’Отремон того же мнения, что и я. Уверена, что и лейтенант Бельграно тоже на нашей стороне. Не так ли, Бельграно?..
– Ясное дело, мадам, какой разговор…
– Что ж, господа, – обратилась ко всем Мари, – в таком случае, решено: мы пошлем во все стороны своих лазутчиков. И узнаем от них, что замышляют дикари. Вряд ли в нынешних условиях можно найти что-нибудь проще и разумнее этого. По-моему, военное искусство как раз в том и состоит, чтобы узнать замыслы врага прежде, чем он приступит к их осуществлению. Нам необходимо узнать его намерения. Вы, господин Шансене, возьмете двух людей и отправитесь на север…
С минуту она поколебалась, будто размышляя и что-то прикидывая в уме, потом продолжила:
– Вы, Бельграно, остаетесь здесь. Вы лучший, если не единственный искусный канонир, и в любом случае я всегда могу полностью на вас положиться… Вы, Отремон, не отправитесь в одиночестве, я пойду вместе с вами. Мне хочется доказать тем, кто испытывает страх, что, если действовать с осторожностью, можно, не подвергая себя никакой опасности, вплотную приблизиться к лагерю дикарей…
Шансене сделал шаг вперед.
– Позволительно ли мне будет напомнить вам, мадам, – подчеркнуто вежливо проговорил он, – что ремесло лазутчика отнюдь не женское дело… Ведь в известных обстоятельствах им приходится защищаться, а порой и вступать в рукопашную схватку… Эти индейцы – народец весьма крепкого сложения… Прошу покорнейше извинить меня, мадам, однако не думаю, что вы достаточно оправились после недавних родов и готовы подвергать себя подобным испытаниям.
– Все равно! – решительно отрезала Мари. – Поторопитесь лучше, господин де Шансене, вам предстоит выполнение задания. Займитесь этим и вы, Отремон.
Тут же, не мешкая, она схватила в руки два пистолета и проверила затравочный порох и заряд. Потом добавила пороху, – постучала дулом о балку хижины, чтобы стряхнуть его на полку ружейного замка, и сунула пистолеты за пояс.
– Вы, Бельграно, будете командовать в наше отсутствие. Если услышите выстрелы, постарайтесь послать нам подкрепление. Ступайте же, Отремон, готовьтесь, я жду вас.
– Я готов, мадам, – был ответ юноши.
При виде такого безоговорочного послушания Мари преисполнилась тщеславия и уверенности, что теперь ей все по плечу…
Сопровождаемая Жильбером, она шагнула в ночную тьму, направляясь к югу – туда, где время от времени сквозь лохматые пальмовые ветки мерцали едва различимые, похожие на блуждающие огни, отблески костров.
Военное платье не стесняло движений Мари, позволяя ей без особого труда преодолевать острые скалы и каменистые уступы. Они карабкались по мрачным буграм овечьими тропами, что змеились по южному склону холма, то освещаемые ярким лунным светом, то оказываясь в тени, когда облака вдруг закрыли ночное светило.
Теперь Мари начинала понимать, что имел в виду Шансене, когда говорил, как обманчивы бывают в таких краях представления о расстояниях. Поначалу ей казалось, будто путь от лагеря до селения не столь и далек, разве что втрое превышает дальность пистолетного выстрела, между тем они уже давным-давно миновали это расстояние, а свет костров все так же скудно пробивался сквозь пальмовые ветки, и огни эти не приближались и не делались более четкими.
Жильбер д’Отремон шел впереди. Временами он обгонял ее, уходил далеко вперед, потом останавливался поджидая. Не раз приходилось ему возвращаться назад, чтобы помочь ей перебраться через расселину в скалах, но она гордо отвергала протянутую руку, желая убедиться в собственной силе и ловкости.
Она думала, что ей уже не удастся взобраться на последний холм, отделяющий их от огней селения. И дело было не только в том, что подъем здесь оказался куда более трудным, чем во всех прочих местах, которые они уже преодолели, но и в том, что теперь двоим лазутчикам приходилось действовать с предельной осторожностью и поднимать как можно меньше шума, все время следя, как бы не наткнуться на часовых, которых могли выставить здесь знающие толк в защите от непрошеных гостей аборигены.
Наконец они все-таки благополучно добрались до самой вершины и ненадолго остановились передохнуть под сенью рощицы кокосовых пальм.
Мари увидела, как Отремон показал ей рукою в сторону другого склона холма. Там, внизу, было селение. Оно лежало перед ними, такое крошечное, что казалось не реальным, а словно нарисованным. Меж хижинами спокойно, не торопясь сновали взад-вперед мужчины и женщины. Костры из пальмовых веток, куда время от времени странные существа, красные, будто с них только что заживо содрали кожу, подбрасывали охапки тростника, пылали бойко, почти весело, заливая все окрестности слабыми отблесками света.
Жильбер д’Отремон остановился на краю крутого откоса, нависшего над маленьким поселком. К нему подошла и Мари. Но при виде полуголых мужчин, женщин, ворошащих угли в кострах или раскатывающих прямо у себя на ляжках какую-то мучнистую массу, растягивая, меся, разминая, чтобы потом снова слепить ее в шар, она вздрогнула и помимо воли схватилась за руку спутника, будто ища у него защиты.
Жильбер и сам был в полном ошеломлении. Совсем не так представлял он себе селение дикарей.
Потом наклонился к Мари и шепнул ей прямо на ухо:
– Какая мирная картина, не так ли? Должно быть, так и живут они изо дня в день. Этих людей, похоже, ничто не тревожит… Что будем делать? Подойдем поближе?
– Не думаю, чтобы они расставили часовых, – ответила Мари. – Спустимся и подберемся как можно ближе, а там будет видно…
Медленно, не спеша они заскользили по крутому склону холма. Им приходилось все время быть начеку, чтобы не задеть камни, которые могли с грохотом покатиться вниз. Время от времени они вынуждены были пробираться ползком, помогая себе локтями и коленями, чтобы пролезть меж корнями деревьев, выступающими из земли и образующими нечто вроде небольших арок. При спуске риск, что их заметят снизу, сделался особенно велик. Они добрались до густых зарослей, образующих нечто вроде живой изгороди у подножья холма. Она укрывала их от любых взглядов. Несмотря на колючки, которыми был сплошь усеян кустарник, обвивающие его со всех сторон лианы с острыми шипами и разросшиеся вокруг кактусы, им удалось настолько углубиться в это созданное природой укрытие, что они уже могли не опасаться, что их увидят.
Залаяли собаки. Они находились прямо посредине селения, на довольно просторной площадке, где земля казалась утрамбованной – по всей видимости, в этом месте часто собиралась топтавшая ее босыми ногами толпа, – именно здесь сидели три пса и выли на луну, обращая к ней какие-то понятные только им одним, мрачные молитвы. Вытянув шеи, они, казалось, всем существом взывали к едва различимому божеству…
Снова Мари вцепилась в плечо спутника и сжала его так крепко, что тот повернул к ней лицо, на котором читалось недоумение. Она сочла необходимым едва слышно пояснить:
– Боюсь, как бы эти собаки нас не учуяли…
– Не думаю, – тоже шепотом заметил он. – Поглядите! Ведь никто даже внимания не обратил на их тявканье…
Неожиданно из зарослей, неподалеку от тех, где укрылась со своим спутником Мари, показался десяток мужчин. Все они были голые, но не красные, как остальные, кожа их в ярком пламени костров блестела, словно натертая маслом.
– Они возвращаются с морских омовений, – пояснил Жильбер.
Дикари пересекли площадку и разошлись в разные стороны, каждый направился к своей хижине. Но исчезли из виду они ненадолго. Вскоре снова показались из своих жилищ. Кожа была уже сухой, но по-прежнему белой или, вернее, какого-то оливкового цвета, которому отблески огня придавали розоватый оттенок. Один за другим они усаживались на небольшой порожек, что имелся перед входом во все хижины. Вскоре к каждому из них подошло по женщине. Они были голыми, с уродливо отвисшими животами, будто все поголовно на сносях.
И Мари, и Жильбер, затаив дыхание, наблюдали за этой странной сценой, боясь упустить хоть малейшую деталь. Вокруг царила все та же тишина, все тот же безмятежный покой. Лишь время от времени собачье тявканье или чей-то резкий, пронзительный окрик нарушали тишину холмов.
Все женщины тем временем разом принялись за одно и то же занятие. Насколько можно было судить по осторожным движениям этих созданий, трудились они старательно, кропотливо, почти священнодействовали.
На самом деле они освобождали головы своих суженых от паразитов.
Движения их были исполнены какой-то невыразимой грации и в то же время говорили о самозабвенной отрешенности. Они тщательно обыскивали жесткие, блестящие шевелюры мужей, то и дело вытаскивая оттуда что-то неразличимое для глаз, потом резким движением рук подносили добычу ко рту и с явным наслаждением разжевывали зубами. И тут же без устали снова принимались за свое дело, дожидаясь, пока супруг – этакая бонбоньерка, откуда с проворством доставали восхитительные лакомства – первым не прекратит приятного занятия. Наконец он отталкивал женщину, резким голосом выкрикивая какой-то краткий приказ. И преданная супруга тут же склонялась над тыквенными калебасами.
Начиная с этого момента Мари, так же как и ее спутник, уже знала, что последует дальше. Ведь обоим было известно, что, едва пробудившись от сна и совершив утреннее омовение, караибы руками жен окрашивали свои тела в ярко-алый цвет с помощью «руку», растворенной в растительном масле, касторовом или пальмовом. Это давало им двойное преимущество: защищало от москитов и прочих не менее опасных насекомых, таких, как пауки, прозванные «черными вдовами», а также придавало устрашающий вид дьяволов, будто только что извергнутых из преисподней. Не только женщины трепетали перед этими красными, будто обагренными кровью, мужчинами, но и враги тоже сразу могли воочию представить себе, какого цвета человеческая кровь и как выглядит окровавленный покойник.
Иные женщины тем временем все еще продолжали расчесывать волосы, делить их на пряди, а потом закручивать, предварительно освободив их от многочисленных паразитов. Они выкручивали их, словно только что выстиранное белье, потом укладывали наподобие повязки вокруг лба дикаря, чтобы затем надеть поверх убор с перьями.
Другие, ловко орудуя кистями из перьев, уже малевали своих властелинов краской «руку», начиная с лица, подолгу задерживаясь у глаз и под носом, старательно вырисовывая усы в форме бычьих рогов, караиб же тем временем невозмутимо восседал, вверяя себя заботам подруги, и приподнимал зад с порожка лишь тогда, когда наставала очередь бедер и полового члена – ибо и он тоже не оставался без внимания. Более того, женщины украшали его особенно тщательно, разрисовывая всякими замысловатыми разводами и завитушками – черными или фиолетовыми, в зависимости от концентрации генипы – краски из полыни, которую обычно использовали для этих важных художеств.
Мари и ее попутчик, с пересохшим от волнения горлом, ни на мгновенье не отрывали глаз от этого зрелища. Молодую даму тревожило, что бы могли означать все эти приготовления. Было совершенно очевидно, что уж, во всяком случае, не для того, чтобы спокойно отправиться спать, воины дали себе труд искупаться в море, а теперь велели снова воинственным манером разрисовать себе тела.
Что же они задумали? Мари слыхала, что они никогда не встречаются лицом к лицу с врагом, не освежив и не подправив татуировки, украшавшей им грудь. Стало быть, они готовятся к нападению?
Она поделилась со спутником своими опасениями. Жильбер д’Отремон с минуту помолчал, потом вдруг весело расхохотался – с насмешкой, которая так хорошо была ей знакома.
– Уж не воображаете ли вы, мадам, – вполголоса возразил он, – будто эти дикари и вправду вздумали атаковать всего вдесятером такой укрепленный лагерь, как наш? Ведь согласитесь, до этой минуты не больше десятка индейцев на наших глазах отдавались заботам своих подружек…
– По правде говоря, – возразила Мари, – я отнюдь не разделяю вашего оптимизма. Более того, уверена, что было бы лучше вернуться в лагерь и приготовиться к штурму, который, вне всякого сомнения, грозит нам в самое ближайшее время…
Не успела она договорить, как где-то вдали вновь загрохотал барабан. Он бил как-то мрачно и непривычно глухо. То быстро, то с какой-то нарочитой медлительностью. Дробный, неровный, перемежающийся ритм, казалось, еще больше подчеркивал общее безмолвие. Вскоре забил еще один барабан – поначалу показалось, будто это всего лишь отзвуки первого. Но это было вовсе не так. В столь необычной, кажущейся почти нереальной обстановке малейший шум производил сильное впечатление, ошибки быть не могло: это бил еще один барабан, не так далеко, почти рядом, и в точности повторял все звуки первого.
Несколько минут они будто переговаривались между собой, отвечая друг другу. И в самом деле, те, кто знал, что таким способом осуществляется связь между селениями, мог лишний раз убедиться, барабаны и впрямь перекликаются, задают вопросы, что-то выясняют.
В тени кустарника Мари с Жильбером обменялись нерешительными взглядами.
И тут же селение огласили громкие крики. Мужчины разом повскакивали со своих порожков, со всех сторон стали появляться аборигены. Иные хранили еще поблекшую окраску минувшего дня, другие блистали среди них, свежие, яркие, точно щеголи в серой толпе.
Все с угрожающим видом размахивали своими дубинами и луками. Создавалось впечатление, будто они уже разбегаются в разные стороны, хотя на самом деле лишь отыскивали и окликали друг друга, тревожно выясняли причины тревоги, пока вождь отдавал приказы действовать проворно и без всякого промедления.
Наконец появился дикарь, весь украшенный перьями, с браслетами на запястьях рук и на щиколотках, с блестящими кольцами в ушах и в носу. Он тоже, как и другие, был покрыт слоем «руку», однако на груди его еще красовалась устрашающая голова, изрыгающая пламя. Его сопровождали два индейца с огромным, выше человеческого роста, барабаном. Они поставили его в центре площадки, и первый абориген с помощью дубины принялся ритмично бить по нему, в точности имитируя темп других барабанов.
– Это война! – охрипшим вдруг голосом вскрикнула Мари. – Мы рискуем попасть в окружение и оказаться в руках дикарей. Давайте вернемся в лагерь, мы и так уже потеряли слишком много времени…
Она уже собралась было повернуться, готовая тотчас пуститься в обратный путь. Но Жильбер удержал ее.
– Да вы поглядите на них! – воскликнул он. – Одни пляшут, другие смеются… Слов нет, смех их может быть жестоким, а пляски кровожадными, но посмотрите, какие радостные лица у них!
– Может, вы и правы, но все-таки благоразумней вернуться в лагерь.
– Прошу вас, задержимся еще немного…
