Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
Караибская оргия
Юная дама зябко поежилась от ночной прохлады, к которой была непривычна. Она мысленно оценила расстояние, что отделяло их со спутником от лагеря, – а ведь эти люди, столь агрессивные с виду, были совсем рядом! Она вздрогнула.
По правде говоря, Жильбер с невольным восхищением любовался зрелищем, которое ему посчастливилось наблюдать собственными глазами и, возможно, один-единственный раз в жизни. Мари же, казалось, вдруг напрочь утратила обычную уверенность в себе. Всего час назад она могла бы просто приказать юноше вернуться в лагерь, и тот бы беспрекословно подчинился, теперь же захотелось показать, что и ей тоже храбрости не занимать. Хотя на самом деле она была не на шутку встревожена. При свете дня он не мог бы не заметить синеватой бледности ее лица, с которого разом отхлынула вся кровь, не почувствовать, как она дрожит всем телом. Невозмутимое спокойствие Жильбера, похоже, ничуть ее не успокаивало. Он же с беззаботностью молодости принимал за истину любые догадки, какие приходили ему в голову. А в самом деле, с чего это дикари так развеселились?
Поначалу он не без оснований предположил, что в столь радостное возбуждение их привело предвкушение близкого кровопролития. Как и все здесь, он знал, как кровожадны караибы и насколько будоражит их вид крови. А обещания, что они вот-вот смогут безнаказанно убивать себе подобных, было вполне достаточно, чтобы вызвать у них такую эйфорию. Безнаказанно! Что ж, они вполне могли в это верить… Знали ли они на самом деле, что такое пушка или мушкет? Представляли ли себе, сколь смертоносно оружие белых?
Он размышлял обо всем этом, а продрогшая до костей Мари пыталась тем временем согреться, прижавшись к его плечу, когда вдруг, точно разряд молнии, его пронзила страшная мысль. Поначалу он отогнал ее, просто отказываясь в нее поверить. Однако, поразмыслив хорошенько и оценив одно за другим все события этого вечера, лишь укрепился в своих подозрениях. Да, иначе быть не может – дикари убили Дюпарке и его спутников!
Он вздрогнул, склонил голову и посмотрел на Мари, та вдруг предстала перед ним безутешной вдовою, вчерашней супругой губернатора, в одночасье лишившейся помощи и поддержки, с малым дитем на руках, которого ей предстоит вырастить и воспитать одной.
Он сжал зубы, чтобы удержать крик.
Тем временем веселье на площадке достигло наивысшей точки. Давно опустела последняя хижина. Все обитатели селения кружились теперь вокруг барабана. Мужчины, женщины, дети – все изображали какую-то причудливую пантомиму, которая могла бы показаться забавной и даже смешной, не знай он, как опасны могут быть эти дикари.
Иные из них держали во рту тростниковые трубки длиною в целый фут, этакое подобие свирелей, извлекая из них пронзительные монотонные звуки на манер флейты, способной воспроизводить лишь две ноты: одну высокую и одну низкую. Однообразные звуки были бы нестерпимы для любого уха, кроме караибского, хотя дробное, то и дело прерываемое синкопами, уханье барабана несколько оживляло эти тоскливые ритурнели.
Барабан теперь бил во все ускоряющемся темпе. Он все больше и больше напоминал своим звуком «буту» – большой «ассотор» поклонников культа Воду. Не было ни одного колониста на Мартинике, которому был бы незнаком звук этого инструмента – его настырный, тревожный, словно завораживающий гул.
Мари прижалась к Жильберу и с силой вцепилась в него пальцами. Молодой человек почувствовал, как ногти ее сквозь ткань камзола впиваются ему прямо в тело. И снова представил ее себе вдовою, такой растерянной, беспомощной и безутешной, что невольно прижал к себе, будто желая защитить от ударов судьбы. Испытывает ли она, как и он, колдовские чары дьявольской пляски, разнузданного дикарского танца, действует ли на нее завораживающе звук барабана, чувствует ли магию этого зрелища?
Караибы же тем временем разбушевались вконец, будто с цепи сорвались. Они напомнили Мари о той ужасной ночи, когда у нее в бараке рабы поклонялись культу Воду. Она задавала себе вопрос: не сон ли это, неужели она видит все наяву? Как могло случиться, что индейцы позаимствовали для своих обрядов столько ритуалов из религии, которая зародилась так далеко от них и которая так чужда их повадкам и обычаям?
Индейцы прекращали пляску лишь для того, чтобы промочить горло. Они выходили из колдовского круга и жадно, большими глотками пили что-то из калебас, которые постоянно держали полными самые старые женщины селения, – напиток, природу которого было трудно определить на глаз. Лишь старухи казались безучастными к всеобщему оживлению и веселью, к колдовской магии празднества, что не мешало им тоже изображать удовольствие, напускать на себя радостный или даже исступленно-восторженный вид.
Жильбер склонился к самому уху Мари и прошептал:
– Эти люди явно празднуют какое-то счастливое событие. Нам не стоит более оставаться здесь. Вы правы, вернемся лучше назад. Хотя не думаю, чтобы у нас были основания опасаться каких-то действий с их стороны, по крайней мере нынче ночью.
Но Мари была не в силах даже пошевельнуться. Ее будто пригвоздили к месту. У нее было такое чувство, будто однажды она уже была свидетельницей и даже участницей такой же оргии. И могла заранее предсказать, что будет потом. Уже мысленно представляла себе, как возбужденные до крайности парочки начнут заниматься любовью, совокупляться прямо на глазах у остальных или укрывшись в ближайших кустах.
И это видение будоражило ее до самых сокровенных глубин. Истерзанное недавними родами нутро, все еще не зажившая плоть причиняли боль, напрягаясь от поднимавшегося в ней острого любовного желания, все ее существо словно заражалось тем упоительным опьянением, что исходило от дикарей. В такие минуты ей вспоминалось наваждение, которое однажды сделало ее жертвой колдовских чар своих негров; она и поныне не могла простить себе этой преступной слабости, однако у нее было такое чувство, будто понимает этих людей куда лучше своего спутника.
Мари уцепилась руками за отворот отремоновского камзола, повисла на нем всей тяжестью тела, будто была не в состоянии удержаться на ногах, и, задыхаясь, пробормотала:
– Ах, увидите, все это будет просто ужасно. Вы только поглядите на этого дикаря, прямо перед нами, который только что схватил ту женщину.
Парочка предпочла покинуть слишком освещенную площадку, но не удалилась слишком далеко, уединившись вблизи границы между светом и мраком, где можно было скорее не видеть, а лишь угадывать их движения, – впрочем, природа этих движений не вызывала ни малейших сомнений. Потом послышался ликующий вопль, за которым тут же последовал блаженный стон. После этого на несколько минут воцарилась полная тишина, потом Мари услыхала прерывистое дыхание запыхавшегося от быстрого бега пса. Она почувствовала, как нервно комкает в руках камзол Жильбера, тот же, похоже, оцепенел, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
Она встрепенулась, вдруг ощутив потребность что-то сказать.
– Какой ужас! – произнесла она.
И это были единственные слова, какие ей удалось найти.
– Все, мадам, надо уходить! Уходить, не теряя ни минуты!..
Они раздвинули кусты. И, будто пьяные, неверной походкой направились назад. Однако и тот и другая испытывали тошнотворное отвращение от только что увиденного. Особенно Мари, которая никак не могла забыть своего собственного прискорбного похождения – перед глазами у нее неотступно стоял Кенка, а в ушах назойливо звучал гул «ассотора».
Жильбер повел ее вверх по склону холма, помогая карабкаться по камням, не давая поскользнуться на усыпанной мелкой пылью тропе.
Наконец они добрались до вершины холма. Барабан стучал с прежней силой – так, словно бьющий в него колдун был просто не в силах остановиться. Звуки его стали еще более нервными, они перемежались синкопами и гулкими, тяжелыми трелями. И вообще стали какими-то механическими, было такое впечатление, будто тот, кто бил в барабан, делал это по привычке или во сне.
Жильбер с Мари обернулись, чтобы бросить последний взгляд на селение. Площадка уже почти опустела, не считая пары-тройки дикарей, которые все еще кружились, нелепо вихляя бедрами.
Все мысли Жильбера были заняты резней, в честь которой была устроена эта оргия. Перед глазами у него стоял истекающий кровью Дюпарке, безжизненно распростертый на песчаной отмели Каренажской бухты, разбросанные вокруг тела его людей, фрегат со сломанными мачтами, а может, и вовсе преданный огню. Что могло произойти? Как могло случиться, чтобы такие осторожные и искушенные в военных делах люди, как генерал с Пьером Дюбюком, поддались на коварные уловки дикарей?
Однако он так и не решился поделиться своими опасениями с молодой женщиной, и без того растерянной, дрожавшей от страха и то и дело, словно взывая о помощи, опиравшейся на его руку.
Мари совсем задыхалась. В какой-то момент она настолько выбилась из сил, что обратилась к спутнику:
– Давайте остановимся. Я больше не могу…
Над ними, укрывая их под своей сенью, нависали ветви кокосовых пальм и момбенов, сплошь перевитые похожими на гигантских змей лианами. Они уселись на вулканический камень. Мари приблизилась к Жильберу. Она искала его взгляда. Она хоть ненадолго находила утешение, глядя на это спокойное лицо – лицо белого человека, на котором мягким светом сияли нежные, бархатистые глаза, на чистый профиль, в сравнении с которым лица караибов казались просто звериными мордами. Она взяла Жильбера за руку и чуть виновато промолвила:
– Вот видите, считала себя сильной женщиной, а подобного зрелища оказалось достаточно, чтобы напугать меня до смерти.
– Ничего удивительного, – заверил он ее, – тут есть отчего растеряться и самым завзятым храбрецам.
У него было такое чувство, будто он утешает ребенка. Он крепко прижал ее к себе, словно напуганного ночным кошмаром младенца, однако под рукой своей ощутил горячую, упругую грудь Мари, ее сердце тревожно билось в ритме барабана.
Жильбер был весь во власти какого-то смутного, не передаваемого словами возбуждения – должно быть, это следствие только что пережитых волнений, подумалось ему.
– Вы отдохнули? – справился он, чтобы не оставаться один на один с собой и хоть как-то побороть охватившее его желание.
– Еще немножко, – ответила она, подняв голову и вновь окинув его взглядом.
Большего ей сказать не удалось. Ибо тут же она почувствовала, как рот ей зажали горячие губы Жильбера. Она задрожала в долгом ознобе, потом обхватила его руками за шею и крепко прижала к груди.
Она вовсе не собиралась отдаваться этому мужчине – во всяком случае, сейчас, в это самое мгновенье, – и все же его поцелуй доставлял ей невыразимое наслаждение, ибо избавлял от воспоминаний, что оставил в ней негр по имени Кенка. Ей хотелось, чтобы поцелуй длился бесконечно, хотелось уйти в него целиком, до полного самозабвения, и она отдала свои губы во власть Жильберовых уст с такой нежностью, покорностью и страстью, на какие только была способна, потом, точно вдруг опомнившись, отпрянула и проговорила:
– Ах, мы совсем потеряли рассудок!.. Пошли же скорее!..
И, едва поднявшись на ноги и глянув на стоящего подле нее юношу, словно извиняясь, добавила:
– Эти ритмы, эти крики, эти песни, эти танцы!.. Уверена, рано или поздно они заставили бы меня потерять голову… Бежим же поскорее. Должно быть, господин де Шансене уже давно тревожится о нашей участи…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тревоги Мари
Даже если господин де Шансене и вправду тревожился, то, во всяком случае, он умел отменно скрывать свои чувства. Несмотря на ветерок и ночную прохладу, температура воздуха на круглой, со всех сторон защищенной площадке была вполне сносной. Что не помешало господину де Шансене плотно закутаться в одеяло. Он сидел подле лафета одной из пушек, положив голову на канаты, призванные смягчать откат орудий во время стрельбы, и спокойно ждал, словно мирно дремлющий, свернувшись клубком, огромный котище.
Он уже давно, одним из первых, вернулся из разведки. Потом, вслед за ним, стали появляться и другие отряды лазутчиков, посланные в ином направлении – на восток и северо-восток. Они единодушно сошлись во мнении, что индейцы явно что-то затеяли и, возможно, не преминут воспользоваться ночной темнотой, чтобы напасть на лагерь. Все заметили, как внезапно смолкли, а потом неожиданно снова заговорили барабаны. Некоторым из волонтеров удалось добраться до селений. И от их взглядов тоже не укрылось, как дикарей заново покрывали краской, но они не стали ждать дальнейшего развития событий, дабы поторопиться с тревожными вестями назад в лагерь.
А потому все были на своих местах. Господин де Шансене, несмотря на тревогу, в глубине души был даже доволен, что таким манером сможет преподать хороший урок зарвавшейся дамочке.
Отнюдь не будучи женоненавистником, просто из любви к порядку и природного чувства меры он не мог терпеть, чтобы женщина совала нос в мужские дела. А война для него была делом сугубо мужским. Мало того что ему действовало на нервы само присутствие Мари в этой экспедиции, он никак не мог смириться с мыслью, что ей еще вдобавок ко всему доверено отдавать приказы, а он, закаленный, испытанный в боях старый моряк, должен подчиняться этой молодой дамочке, которая скорее всего упадет в обморок при первом же пушечном залпе. Тот факт, что Мари приблизила его к себе и то и дело спрашивала у него совета, ничуть не утешало его и не снимало раздражения. К тому же он не мог не заметить, что любое справедливое замечание, какое бы ни случалось ему высказать, как правило, повисало в воздухе. Обычно она намного охотней прислушивалась к суждениям Жильбера д’Отремона, этого безмозглого юнца, куда больше озабоченного женскими юбками, чем размышлениями о серьезных вещах!
Не без горечи задавал он себе вопрос: случись и вправду что-нибудь с Мари и ее спутником, не будет ли тогда у Дюпарке оснований справедливо упрекнуть его, почему тот отпустил их вместе и одних? Он ведь здесь самый старший по возрасту, самый искушенный в военных делах. И на него ляжет тяжелая ответственность. Даже скажи он генералу, что пытался отговорить Мари от этого неразумного шага, кто знает, поверит ли ему Дюпарке?
Когда голос часового возвестил о возвращении Мари с Жильбером, он сразу вскочил на ноги и бросился им навстречу, чтобы поскорей поглядеть, как исказились их лица от страха, которого они, должно быть, натерпелись в избытке. Солдаты стояли наготове, плотным кольцом окружив со всех сторон площадку, вооружившись саблями и ножами и кучей сложив заряженные уже мушкеты. Так что вроде повода для особых опасений не было.
На подступах к лагерю Мари немного обогнала Жильбера. А потому именно молодую даму господин де Шансене увидел первой, и она тотчас же заговорила с ним.
– Ну так как, сударь? – справилась она. – Каковы результаты вашей разведки? Удалось ли что-нибудь разузнать?
Голос ее звучал уверенно. Он никак не ожидал увидеть ее такой и, похоже, был несколько сбит с толку. Он глянул на висевшее у него на руке свернутое одеяло, переложил его на другую руку и ответил:
– Мне не удалось узнать ничего утешительного, мадам, вполне возможно, они не замедлят напасть на нас в самое ближайшее время. В этом мнении сходятся все фланкеры…
– Вы уже приняли какие-нибудь меры?
– Да, я послал человека на корабль, чтобы предупредить там о готовящемся нападении дикарей, и, как вы сами можете убедиться, все солдаты уже заняли свои места и готовы отразить атаку.
– А где лейтенант Бельграно?
– Отдыхает подле пушки. А как вы, мадам? Удалось ли вам добыть какие-нибудь сведения?
– Разбудите лейтенанта Бельграно, если он спит, и передайте ему, что я желаю вас всех видеть у себя. Мне надо рассказать вам о том, что удалось увидеть там.
Тут появился Жильбер. Будто не заметив Шансене, он тут же последовал за Мари в ее хижину, где запалил с помощью кремня мушкетный фитиль и зажег свечу.
– Я позвала Шансене и Бельграно, – сообщила ему Мари. – Надо, чтобы они поняли, сейчас индейцы не замышляют против нас никаких козней, но все равно следует быть начеку. Хочу, чтобы господин Шансене признал, что в такого рода разведке нет ровно ничего опасного. Я нахожу, что он ведет себя со мной несколько высокомерно, право, это уже переходит все границы…
Теперь она снова обрела тот повелительный тон, каким с самого начала экспедиции привыкла говорить с мужчинами – даже в присутствии Дюпарке. Отремон был искренне поражен, как за такое короткое время смогла она полностью вернуть самообладание. Он смотрел на нее с нескрываемым удивлением.
– В чем дело? Что с вами? Почему вы на меня так смотрите?
Жильбер, судя по всему, ничуть не оробел.
– Нахожу, что вы на редкость отважная женщина, – признался он. – Никогда бы не подумал, что вам удастся с такой легкостью избавиться от тяжелого впечатления, какое произвело на вас то кошмарное зрелище.
Она пожала плечиками и заметила:
– Полагаю, нет никакой необходимости говорить обо всем этом Шансене и Бельграно. Надо, чтобы они узнали только наши суждения и ничего лишнего. Надеюсь, вы того же мнения, не так ли?
Вид у Отремона сделался несколько смущенным, и это не укрылось от глаз Мари.
– Разве вы со мной не согласны? – осведомилась она. – Ведь господин де Шансене был против нашей разведки. А между тем она оказалась весьма полезной…
Молодой человек крепко стиснул зубы. Потом с каким-то нерешительным видом, не смея взглянуть Мари прямо в лицо, робко возразил:
– Мне кажется, мадам, что все эти пляски, крики и песни дикарей были отнюдь неспроста! Вовсе нет! Чтобы люди, которые знают, что им угрожают три больших корабля, что на их остров высадился многочисленный отряд солдат, их врагов, – и вдруг весело праздновали этакое событие? Право же, неужто вам это не кажется странным?
Мари прошлась по хижине и, склонив головку, тяжело задумалась. Да, Жильбер прав. То веселое празднество, что устроили себе дикари, не могло предвещать для них ничего хорошего. Каковы же мотивы их странного поведения?
– В таком случае, – поинтересовалась наконец она, – как вы сами объясняете причины столь необычного поведения дикарей?
Жильбер выглядел все более и более растерянным.
– Насколько мне известно, – решился все-таки он, – обычно индейцы ведут себя таким манером после того, как одерживают какую-нибудь победу. И я считаю своим долгом сказать вам об этом, дабы ни вы, ни я не стали выставлять напоказ перед Шансене с Бельграно ту спокойную уверенность, с какой, возможно, уже завтра нам суждено будет расстаться…
– Победу?! – вдруг изменившимся голосом переспросила Мари. – Какую же победу могли одержать эти дикари? Уж не хотите ли вы сказать, что Дюпарке…
– Вы угадали, – едва слышно подтвердил он, – я и вправду опасаюсь, не случилось ли что с фрегатом «Бон-Портская Дева»…
Про себя Мари неслышно повторила фразу, только что произнесенную юношей. Внезапно ее охватило такое чувство, будто она оказалась на краю разверзшейся у ее ног пропасти, и сразу голова пошла кругом. Она слышала, что дикари обращаются со своими пленниками с невероятной жестокостью и, прежде чем дать им умереть, подвергают чудовищным пыткам. Они заживо сдирают с них кожу, втыкают прямо в тело пучки пропитанной пальмовым маслом горящей пакли. А потом собирают расплавленный жир своих жертв в горшки и хранят как трофеи. А канибы, самое жестокое из всех караибских племен, те вообще просто пожирают своих пленников и умерщвленных врагов…
Неожиданно она со всей ясностью представила себе, что случится, если погибнет Дюпарке. Она подумала о маленьком Жаке и, вспомнив о своих недавних распрях с Лапьерьером, поняла, какую борьбу ей снова предстоит выдержать, чтобы сохранить для сына отцовское наследство. Хватит ли у нее сил?
Сможет ли справиться со всей этой сворой хищников, что сразу набросятся на остров, на все, что принадлежит генералу? Ведь у нее тогда лишь каким-то чудом не отняли Замок На Горе! Успеет ли на сей раз вмешаться Лефор? Да и сможет ли он выжить после тяжелого ранения?
Жильбер смотрел на нее, не произнося ни единого слова. Он счел своим долгом поделиться с ней мучившими его опасениями. Но теперь уже начинал сожалеть о содеянном, видя, какое впечатление произвели на нее его слова.
Она было открыла рот, готовясь что-то сказать, но не успела. В этот момент в хижине появился господин де Шансене, за ним следом шел и лейтенант Бельграно.
– Итак, сударь? Как идут дела?
– Я ведь уже говорил вам, мадам, что все люди на своих боевых постах, они готовы действовать при малейшей тревоге. В случае необходимости нас поддержат огнем и орудия фрегата. Я бы сказал, нам нечего опасаться со стороны дикарей, вооруженных лишь дубинками и луками.
Она отвела взгляд от моряка и уставилась на лейтенанта. Тот с трудом сдерживал зевоту.
– Да вы спите, лейтенант! – заметила она. – Так-то вы намерены оборонять лагерь в случае нападения?..
Бельграно поспешно выпрямился и забормотал что-то нечленораздельное, но Мари жестом прервала его и снова заговорила сама:
– Вынуждена огорчить вас, господа, к несчастью, нападения не будет…
Шансене даже вздрогнул от неожиданности. Потом с изумлением уставился на нее. Уж не лишилась ли она рассудка?
– Я сказала, к несчастью, – пояснила молодая дама, – ибо мы с господином д’Отремоном были свидетелями, как дикари предавались праздничным увеселениям, которые – увы! – не оставляли никаких сомнений относительно повода для подобного веселья!.. Надеюсь, господин де Шансене, – несколько натянуто продолжила она, – теперь вы и сами убедились, что наша экспедиция была занятием далеко небесполезным, не так ли? Мы смогли узнать или догадаться о многих вещах! Вы ведь полагали, будто индейцы готовятся к атаке, и все это лишь на том основании, что слышали барабанный бой. Так вот, на самом деле эти барабаны призывали их отпраздновать некое важное событие…
Она поочередно обвела взглядом троих мужчин. И почувствовала, как внутри у нее все точно похолодело. Ей пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы продолжить свою речь, а едва снова заговорив, подумала – да, она играет комедию, но комедию необходимую и, во всяком случае, весьма полезную.
– Прошу простить меня, мадам, – вмешался тут Шансене, – но я не вполне понимаю, что вы хотите этим сказать. Неужели вы и вправду полагаете, будто дикари вовсе не готовились к нападению, а всего лишь праздновали какое-то радостное для них событие?
– Именно так! – четко отчеканивая каждый слог, сухо ответила она. – У нас с господином д’Отремоном есть основания подозревать, что им удалось уничтожить фрегат «Бон-Портская Дева» и всех, кто на нем оставался!..
Бельграно вышел из своей апатии и испустил громкое «ах!» в унисон с восклицанием примерно такого же толка, вырвавшимся из уст Шансене. Правда, тот сразу же добавил:
– Этого не может быть!..
– Хотела бы я знать, что дает вам основания для такой уверенности? – поинтересовалась Мари, тая в глубине души слабую надежду, что доводы, которые приведет моряк, смогут окончательно развеять ее страхи.
Шансене с улыбкой пожал плечами.
– Говорю же вам, этого не может быть! – повторил он. – Фрегат отлично вооружен. Люди, что остались на его на борту, отважны и тоже достаточно хорошо вооружены, чтобы без труда справиться с отрядами и посильнее тех, с какими им здесь пришлось бы иметь дело… Нет-нет, мадам, этого не может быть… Уверяю вас, это совершенно невозможно!..
– Ах, как бы мне хотелось вам верить! – воскликнула Мари.
Тут Отремон, который до сего момента держался в тени, сидя в углу хижины, вдруг выступил вперед. Его собственные подозрения теперь только укрепились. Он уже считал Дюпарке покойником. И смерил Шансене с головы до ног презрительным взглядом.
– Позвольте, сударь! – обратился он к нему. – По какому праву позволяете вы себе судить о вещах, какие мы видели собственными глазами?!
– Уничтоженный фрегат и убитых людей? – с недоверием переспросил моряк, твердо выдержав его взгляд.
Жильбер глазами дал ему понять, что следовало бы пощадить чувства Мари.
– Мы видели, сударь, как вели себя дикари. Они были вне себя от радости. И устроили самую настоящую оргию прямо у нас на глазах! И видели бы вы эту оргию! Да их просто распирало от радости, будто они только что одержали какую-то крупную победу!
– Но если бы на фрегат и вправду напали, оттуда непременно бы стреляли! – снова возразил Шансене. – Ведь остров не так уж велик! И какое расстояние ни отделяло бы нас от «Бон-Портской Девы», мы все равно услыхали бы пушки. Нет-нет! Ни за что не поверю, чтобы индейцы на своих утлых пирогах смогли без единого выстрела завладеть таким мощно вооруженным фрегатом!
– А если он сел на мель? Или разбился о рифы? Мне показалось, у Пьера Дюбюка был не очень-то уверенный вид, когда решили плыть к Каренажской бухте! Достаточно ли хорошо он знал этот берег?
– В этом случае они бы непременно стреляли, уверяю вас, так бы они и сделали, хотя бы для того, чтобы оповестить нас о постигшей их беде! Пусть бы даже «Бон-Портская Дева» сразу пошла ко дну со всеми людьми и снаряжением – что, впрочем, случается один раз на тысячу, – все равно они успели бы дать нам знать пушечным залпом!
Мари чувствовала, как в ней возрождается надежда. Теперь она уже попеняла себе, что с таким высокомерием обходилась с человеком, столь тонко разбирающимся в морских и военных делах. Но тут в разговор снова вступил Жильбер.
– А предположим, сударь, – заметил он, – что при каких-то обстоятельствах генералу пришла в голову мысль вступить с дикарями в переговоры. Чего не можем сделать мы, вполне может себе позволить он. Ведь у него-то есть толмач, Дюбюк. Так вот, предположим, люди на фрегате приняли решение бросить якорь и высадиться на берег. Они вполне могли встретиться с дикарями и даже поговорить с ними. Вот в этот-то момент и перестали бить барабаны… Что же произошло потом? Я знаю об этом не больше вашего, но вполне могу предположить какую-нибудь коварную уловку со стороны дикарей. Усыпив бдительность генерала и его людей, они могли воспользоваться случаем и, застигнув их врасплох, перебить всех до одного! Эту-то победу они и праздновали с такой радостью. Вот почему мы потом снова услыхали их барабан!..
Объяснение было настолько ясным и убедительным, что Мари почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, а сердце разрывается от нестерпимой боли. Увы, Жильбер был, несомненно, прав! Никогда не могла бы она предположить столь тонкой проницательности в этом, казалось бы, таком незрелом еще уме.
Шансене был в явном смятении. Он долго хранил молчание. Перед глазами у него будто живой стоял Мерри Рул де Гурсела. Человек, которого он, ясное дело, изрядно недолюбливал! Слишком ловкий, слишком себе на уме, чтобы выдавать свои истинные чувства. И к тому же слишком уж льстиво лебезивший перед генералом с Мари, чтобы втайне не лелеять каких-то своих честолюбивых планов. Разве не готов этот тип, едва представится подходящий случай, тут же кинуться на добычу? И не окажется ли он первым благодаря тому влиянию и власти, какую умудрился уже прибрать к рукам – без ведома самого генерала, который, похоже, и понятия не имеет, как сильны позиции Рула на острове?..
Но думал он и о колонистах, которые не простили резни в парадной зале форта, что устроили тогда против сторонников Бофора, о плантаторах, что были на стороне Дюпарке, пока тот находился в плену, а ныне тоскуют по Лапьерьеру, с которым, как им теперь кажется, было бы легче договориться к своей собственной выгоде… У него с языка готовы были сорваться их имена: Пленвиль, Босолей… и сколько еще других!
И Шансене тоже вдруг со всей ясностью представил себе, какая анархия захлестнет остров, если погибнет Дюпарке!..
Тем временем Мари тоже погрузилась в невеселые размышления. Она уже справилась со своей болью. И теперь думала только о своем ребенке, который ждет ее и который уже стал сиротою, почти не узнав своего отца. Она заранее знала, какая тяжелая ответственность ложится отныне на ее плечи.
– Итак, господа! – обратилась к ним она. – Надо на что-то решиться! Пора принять какие-то решения… Что вы можете предложить?
Старый моряк вскинул голову, глянул ей прямо в лицо и проговорил:
– Нам следует отправиться на поиски «Бон-Портской Девы». Мы должны протянуть руку помощи тем, кто остался в живых, если таковые еще есть. Надо вырвать из рук индейцев пленников – если они еще живы.
– Я точно такого же мнения, сударь, – согласилась Мари. – Мы возвратимся на судно, как только займется день, и без всякого промедления поднимем якорь, чтобы повторить вдоль берега путь, который должен был проделать фрегат… А пока, господа, можете быть свободны и немного отдохнуть.
