Текст книги "Мари Антильская. Книга вторая"
Автор книги: Робер Гайяр (Гайар)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Флибустьерские забавы
Снова вернувшись в кабинет лейтенанта, Лавернад и Ив еще больше часа проговорили и пришли к согласию по всем вопросам. Лефор был в восторге от лейтенанта.
Лавернад последний раз окинул взглядом все свои записи, карту, где многое изменил в соответствии с замечаниями Ива, в особенности в том, что касалось местоположения судов, поднялся и проговорил:
– Друг мой, нам с вами надо было обсудить столько дел, что я совсем забыл поинтересоваться, удалось ли вам хоть что-нибудь перекусить… Бог мой, должно быть, вы умираете от голода, не так ли? Сейчас я велю проводить вас в келью отца Фовеля и, если пожелаете, подать вам туда обед… Увы!.. – добавил он, и на лице его вновь заиграла обычная доброжелательная улыбка. – Это будет скорее солдатский обед. У нас здесь военный форт, а мы ведь больше не получаем никакого продовольствия из Франции, увы, теперь мы для нее отрезанный ломоть…
Это напоминание о мятеже командора позабавило Ива, он тоже заулыбался и заметил:
– Думаю, лейтенант, вы без всякого риска можете распорядиться, чтобы нам подали обед на двоих, мне ли не знать отца Фовеля. У него аппетит как у старой девы. Спросить его, так он никогда не голоден, но стоит ему почувствовать запах стряпни, как у него тут же разыгрывается волчий аппетит…
– Хорошо… – согласился Лавернад. – Еще одно, Лефор. Я намерен отдать приказ, чтобы все были готовы поднять якоря ровно через сорок восемь часов. Мы выйдем в море на заре. Так нам хватит времени, чтобы добраться до Сен-Пьера, когда начнут сгущаться сумерки, и ничто не помешает нам замедлить ход и сделать так, чтобы оказаться там уже под покровом ночи… А вам надо непременно повидаться с де Граммоном… Думаю, он из тех людей, знакомство с кем доставит вам истинное удовольствие, а кроме того, вам надо будет уточнить с ним некоторые детали вашей высадки на берег, ведь вам с двумя вооруженными отрядами предстоит совершить плавание у него на борту… Я напишу ему записку.
Лавернад снова уселся, взял в руку перо, обмакнул в чернильницу и торопливо набросал пару слов на большом листе бумаги, потом подсушил его золотым песком, аккуратно сложил и протянул Иву.
– А теперь ступайте, – проговорил лейтенант.
Он по-дружески обнял Лефора за плечи и повел в сторону двора.
– Да, – снова заговорил он, – нисколько не сомневаюсь, что вы с кавалером де Граммоном отлично поймете друг друга… Только прошу вас, не придавайте слишком большого значения этим его повадкам испанца благородных кровей… И двух слов не скажет, чтобы не побахвалиться, как он один уничтожил целую армаду… но это человек с головой и сердцем… Вы найдете его на фрегате «Встречный ветер», он стоит прямо перед фортом. Матрос проводит вас туда. Не сомневаюсь, вы сможете ответить на все его вопросы касательно вашей высадки на берег. Если что-либо будет не так, в чем я лично весьма сомневаюсь, немедленно дайте мне знать. Я приму вас в любое время, и вам не придется ждать ни минуты… Я позабочусь обо всем…
Он остановился, жестом подозвал стражника, который зевал перед дверью, и приказал ему:
– Проводите господина Лефора в келью отца Фовеля… – И, обернувшись к бывшему пирату, добавил: – Всего хорошего, сударь, до скорого свиданья! Я лично позабочусь о вашем обеде…
Лефор последовал за алебардщиком.
Комната, где разместили отца Фоверя, и вправду напоминала келью. Она была узкой, с совершенно голыми стенами, и в ней не было никакой другой мебели, кроме двух походных коек, пары стульев и небольшого столика, за которым, склонившись над своим Требником, сидел монах.
При скрипе открывшейся двери францисканец, явно не избалованный слишком частыми визитами и не привыкший, чтобы его тревожили в столь неурочный час, даже подпрыгнул от неожиданности. Однако лицо его побледнело как полотно и по-настоящему перекосилось от ужаса, когда он узнал в вошедшем бывшего пирата.
– Как?! – воскликнул он. – Вы? Здесь?!
– Тысяча чертей, монах! – воскликнул вместо ответа Лефор, захлопывая дверь прямо перед носом алебардщика. – А что мне еще оставалось делать, как не явиться сюда собственной персоной, раз мы столько попусту прождали, не получив от вас никаких вестей! Теперь вижу, вы здесь неплохо проводили время, пока мы там, на «Сардуане», умирали от скуки, теряясь в догадках, что тут с вами могло приключиться! Вы здесь преспокойненько почитывали себе свой Требник, а мы там думали, что вас уже посадили за решетку, повесили, зажарили, и уж не знаю, что еще!..
– Да ладно вам! – произнес в ответ монах. – Признаться, сын мой, я даже рад вас видеть!.. Хотя бы для того, чтобы сказать, что вам больше не удастся так легко обвести меня вокруг пальца. Вы самым бессовестным образом воспользовались моей доверчивостью. Следуя вашим советам, я явился сюда и сразу потребовал встречи с командором. Я объяснил ему, чего вы от него хотите. Он не из тех, кому надо тысячу раз повторять одно и то же… Понял все с полуслова и сразу со всем согласился… Однако стоило мне заговорить о генерале Дюпарке и о митре, которую он должен дать мне в награду за труды, как мне тут же ответили: «Ваш губернатор сидит в темнице и останется там вплоть до нового приказания…» Так мне и не удалось ни разу с ним увидеться!
Ив, не шелохнувшись, смотрел на монаха.
– Пресвятая Дева! – воскликнул францисканец. – Вы слышите, что я вам сказал? Повторяю, мне так и не удалось увидеться с генералом Дюпарке!.. Нисколько не удивлюсь, если эти негодяи так и сгноят его в каком-нибудь каменном мешке! Вот и выходит, что вы уговорили меня отправиться сюда, посулив митру, а взамен мне придется расстаться даже со своим духовным облачением, ведь это единственное, что меня ждет, когда мой настоятель узнает правду…
– А кто вас просит, святой отец, обо всем ему рассказывать? – поинтересовался бывший пират.
– Десять тысяч чертей! Вы что, принимаете меня за такого же гнусного лжеца, как вы сам? Вдобавок ко всему, знали бы вы, чего мне только не пришлось перенести в этом форте! Тысячу оскорблений!.. Не было ни одного кирасира, который бы не попытался ввергнуть меня в грех пьянства… И каждый Божий день этот лейтенант Лавернад изводил меня всякими дурацкими вопросами: «Сколько в Сен-Пьере пушек?.. Да сколько там солдат?.. Да сколько там алебардщиков?..» А если не лейтенант, то сам командор собственной персоной, да-да, сударь, так оно и было. А с ним шутки плохи, чуть что, сразу: «Если вы, святой отец, не ответите на мои вопросы, мне придется посадить вас в темницу…» А что, интересно, я мог ответить всем этим приставалам? Может, вы снабдили меня хоть какими-нибудь сведениями? Вот мне и приходилось на все отвечать: «Спросите у Лефора, это его затея, пусть он вам и отвечает!» Тысяча тысяч чертей и дьявол в придачу, признаться, я рад, что вы здесь, по крайней мере, вы сможете сказать всем этим людям, которые оказались самыми отъявленными негодяями, что…
– Послушайте, отец мой, – прервал его Ив, – давайте-ка для начала хорошенько подкрепимся…
– Ох! Только этого не хватало! – в ярости воскликнул монах. – Даже не заикайтесь мне о еде! Вот уже неделя, как я здесь, и все это время мне ни разу не подавали ничего другого, кроме соленой рыбы да бобов, которых даже не пожелает отведать на необитаемом острове моряк, потерпевший кораблекрушение… Должно быть, этот сорт бобов выведен специально для мятежников, ибо мне не попалось ни одного, в котором проживало бы меньше двух червяков! Так что я уже не могу выносить даже запаха этой соленой рыбы…
– Не знаю, что нам собираются подать на обед, – невозмутимо заметил ему Ив, – но, если вы не голодны, святой отец, можете не есть, просто посмотрите, как человек с чистой совестью и спокойной душою будет наслаждаться пищей на глазах у монаха, который богохульствует, как настоящий разбойник с большой дороги, и обзывает самыми гнусными именами губернатора, самого очаровательного человека, какого только можно себе представить на этом свете!
В тот самый момент в комнату внесли поднос, откуда исходили столь соблазнительные запахи, что кадык монаха так и заходил ходуном. Лефор расхохотался. Отец Фовель торопливо заглатывал слюну.
– Благодарение Богу, – воскликнул бывший пират, разглядывая зажаренную молодую курочку, – что вы не голодны, монах, не так ли?
– Кто это вам сказал, будто я не голоден? – поинтересовался францисканец. – Вы, сын мой, вечно переворачиваете все на свой манер, вот это-то и приведет вас прямо в ад…
– Ладно, святой отец, так и быть, поделим все поровну, да поторопитесь, ибо я намерен познакомить вас с одним благородным господином. Кавалером де Граммоном… Надеюсь, вы сможете вести себя прилично перед этим почтенным дворянином и у вас хватит благоразумия оставить здесь весь свой запас непристойных ругательств. Кавалер де Граммон, отец мой, человек весьма чувствительный и не потерпит богохульства…
Борт фрегата «Встречный ветер» навис над головами Лефора и монаха, словно внушающая страх скала. Из пушечных люков, аккуратно выстроившись, грозно выглядывали жерла орудий, а над всем этим, делая церемонные жесты в адрес гостей, величаво возвышался человек, весь утопающий в кружевах и с обильно украшенной перьями шляпой на голове.
– Эй, там, на корабле! – крикнул Лефор. – Трап, черт бы вас побрал! Спустите трап, да поживей!
Ему не пришлось просить слишком долго, ибо почти сразу же по дну шлюпки застучали деревянные перекладины веревочного трапа.
Едва ступив на палубу, он буквально опешил, не поверил своим глазам, ибо развернувшееся перед ним зрелище было бы куда уместней где-нибудь в театре, чем на борту морского судна.
Между шканцами и верхним мостиком красовался огромный шатер. Штаг с одной стороны был прикреплен к фок-мачте, а с другой зацеплен за фонарь на корме, все это пространство покрывал огромный ковер, полностью заглушающий звук шагов. Повсюду были расставлены мягкие кресла и диваны, на которых в удобных позах сидело множество людей, чье происхождение никак невозможно было определить с первого взгляда, ибо никогда еще в жизни не доводилось Иву видеть типов, одетых с такой причудливой фантазией.
Те, чьи головы венчали ярко-красные бумазейные колпаки на манер бретонских корсаров, были смешно обряжены в камзолы, которые, должно быть, некогда покрывали плечи каких-нибудь испанских адмиралов. Те же, кто гордо носил треуголки, а таких было немало, были либо совершенно голы по пояс, либо в рубашках из атласной материи и с украшениями на каждом пальце, в ушах и в носу. Прочие были завернуты в какую-то грубую толстую холстину, ее мрачно-серые тона оживляло множество пятен и дыр.
Большинство людей этой странной компании были босоноги. Все без исключения выпускали из своих трубок столь обильные клубы дыма, что слабому бризу никак не удавалось разогнать из-под шатра скопившееся там серое облако.
Еще одним признаком, роднившим эту разномастную публику, был целый арсенал оружия, который они носили на себе: у каждого пара засунутых за кожаный пояс пистолетов и длинная шпага, а на ляжках болтались калебаса с порохом и двойные мешочки с пулями.
Ив сразу же заметил, что мужскую компанию разбавляла всего одна женщина. По кругу передавались кружки, кувшинчики на столе были опорожнены лишь наполовину. Все то и дело прикладывались к кубкам, и женщина отнюдь не отставала от всех в этом приятном занятии.
Лефор подтолкнул монаха, застывшего на месте, не в силах оторвать взгляда от этого немыслимого зрелища, и шагнул в сторону шатра.
– Я хотел бы поговорить, – громко и отчетливо произнес он, – с кавалером де Граммоном…
Тотчас же голос, не менее звучный, чем Лефора, прозвучавший откуда-то из-под женских юбок, поинтересовался:
– И кто же это тот христианин, которому приспичило поговорить со мной в столь неурочный час?
– Ив Лефор, – представился бывший пират. – И, смею вас заверить, что христианин, который не поленился проделать неблизкий путь с Мартиники, чтобы лично переговорить с кавалером де Граммоном, не такой христианин, как все прочие.
С появлением Ива и монаха под шатром сразу воцарилось какое-то неловкое молчание. После же заявления Лефора то тут, то там послышались взрывы хохота и грубые шутки. Наконец показался человек, державший в руке благоухающую ромом кружку. Он поднялся с дивана, столь низкого, что, казалось, отделился от женщины, подле которой лениво растянулся. Небольшого роста и, судя по всему, чрезвычайно подвижный; с первого взгляда по черным глазам, смуглому цвету лица, бесшабашности в манерах и какой-то добродушной вульгарности его можно было принять за уроженца Прованса.
Это и был кавалер де Граммон. Отпрыск знатного рода, он из-за каких-то грешков молодости был вынужден скрываться на островах. Все свое состояние он истратил на любовницу; была у него на счету и неудачная дуэль, но это был истинный дитя Парижа – любитель выпить, игрок, распутник, что не мешало ему быть незаурядным, а порою, в особо тяжелых обстоятельствах, и поистине гениальным тактиком. Он любил жить легко и не думая о завтрашнем дне и в приступах гнева, как и в разгуле самого безудержного веселья, нещадно богохульствовал и поминал имя Господа всуе. При всем при том был он человеком любезным и обходительным, остроумным, щедрым до расточительности, приветливым, снисходительным к чужим грехам, готовым всегда прийти на помощь слабым и беззащитным, милосердным к беднякам – это делало его любимцем всякого, кого сводила с ним судьба.
– Вот рекомендательное письмо лейтенанта Лавернада… – продолжил Лефор. – Прочитав его, вы поймете, что нам с вами есть о чем поговорить…
– Вы сказали, нам есть о чем поговорить? – словно не поверив своим ушам, переспросил Граммон. – Уж не хотите ли вы сказать, сударь, будто собираетесь приступить к беседе без кружки вина в руках? И не соблаговолите ли для начала присесть вместе с нами? Вижу, вы явились сюда в сопровождении монаха, которому, возможно, сан не позволяет присоединиться к нашему застолью, но мы можем отослать его на корму, где никто не помешает ему читать свой Требник.
– Сударь, – обратился к нему Ив, – этот монах-францисканец, которого вы видите рядом со мною, владеет шпагой, пистолетом и кружкой с вином ничуть не хуже, если не лучше, любого из вашей почтенной компании.
– Что ж, тем лучше! В таком случае, идите же поскорее к нам, присаживайтесь, господа!.. Эй, Дубле! Соре! Дайте-ка этим благородным господам выпить да усадите их поудобней, ибо, сдается мне, они намерены поговорить с нами о деле, которое сейчас живо интересует всех нас: речь идет о нападении на Сен-Пьер!
Кавалер снова занял свое место подле женщины. Всякий раз, когда поднимался или просто шевелился, казалось, будто он вырастает из ее юбок; причиною тому была ширина юбок, маленький рост капитана и глубокий диван, на котором они расположились. Впрочем, он лежал, растянувшись по-турецки и положив голову на бедро своей дамы, и поднимался лишь затем, чтобы поднести к губам кружку.
Монах нашел себе место справа от матроса, чья голова была до самых бровей затянута темно-красным платком, он был в костюме испанского вице-короля, пестро разукрашенном вышивкой и золотыми галунами, с которым весьма плохо вязались короткие «кальсонерас» и совершенно босые ноги. Слева от него оказался человек с обнаженным торсом, густо поросшим ярко-рыжей шерстью, у него не хватало одной ноги. Недостающую конечность заменяла плохо обструганная деревяшка, привязанная к поясу с помощью перевитых толстых кожаных ремней. По этой самой причине его и называли Деревянной Ногой. Он говорил зычным голосом, то и дело прерывая свои речи мокрым кашлем и во все стороны харкая и брызгая слюной и мокротой. Ив же расположился между венесуэльским адмиралом и другим пиратом, с ног до головы одетым в коровью кожу. Не вызывало ни малейших сомнений, что все эти тряпки, так же как и шатер, кресла, диваны и толстый ковер, были трофеями, захваченными в море на каких-нибудь испанских кораблях.
Лефор чувствовал себя в этой компании, напоминавшей ему о прежней жизни, вполне непринужденно и привычно. При этом он не преминул заметить, что женщина отнюдь не лишена привлекательности и к тому же не делает ни малейших усилий, чтобы это скрыть. На вид ей можно было дать не больше восемнадцати, по цвету лица и глазам, точно черный янтарь, в ней сразу узнавалась иберийская красота. Надо было быть совсем слепым, чтобы не понять, что под платьем на ней не было ничего, кроме розовых чулок, которые она охотно показывала всякий раз, когда скрещивала ноги, иногда до самых подвязок; подвязки были голубые, украшенные небольшими сиреневыми и красными цветочками.
Глядя на нее, бедный отец Фовель заливался пунцовым румянцем, ибо эта женщина – почти обнаженная, которая, не произнося ни единого слова, то и дело заливалась резким, пронзительным смехом, причем чаще всего совершенно невпопад, – прямо так и излучала похоть и сладострастье.
Кавалер называл ее Пинар, и, судя по всему, она тоже составляла часть добычи, захваченной на какой-нибудь возвращавшейся из Мексики крупной галере, однако, похоже, не слишком-то тужила о своей участи, если судить по гортанному, похожему на клекот зеленого попугая, смеху и ласкам, которыми она мягкой рукою то и дело осыпала лоб своего прекрасного кавалера.
Гийом Соре и Франсуа Дубле, игравшие роль адъютантов Граммона, разлили по кружкам вместимостью с добрую пинту горячительные напитки и снова вернулись на свои места. Кавалер, казалось, полностью потерял интерес к гостям и не обращал на них ровно никакого внимания.
Он подтрунивал то над одним, то над другим, поддразнивал Пинар, то и дело прикладывался к своей кружке, просил огня для трубки, вспоминал историю захвата «Виктории» или как он потерпел кораблекрушение неподалеку от Кубы…
Однако наконец взгляд его упал на монаха, и он будто бы даже вздрогнул от неожиданности.
– Святой отец, надеюсь, и вы тоже предпримете вместе с нами это приятное путешествие? Вы ведь, как и мы, намерены высадиться в Сен-Пьере, не так ли?
– Увы, сын мой! – тяжело вздохнул монах. – Придется вернуться туда, куда зовет меня долг, налагаемый моим духовным саном…
– Уж скажите лучше, святой отец, где вас ждет не дождется ваш настоятель! – вставил свое слово Лефор, потом, повернувшись к кавалеру, пояснил: – Дело в том, что отец Фовель приплыл в Бас-Тер в надежде получить митру. И теперь сильно опасается, что ему суждено вернуться несолоно хлебавши!
– Митру?! – тут же подхватил капитан. – Митру… Погодите-ка, дайте подумать… Ну конечно! Эй, Соре!.. Окажите любезность, сходите-ка поройтесь в наших сундуках! Помнится, нам как-то довелось захватить митру епископа Картагены. Поглядите, прошу вас, не подойдет ли она по размеру этому славному францисканцу, и отдайте ему, пусть у него останется добрая память о времени, проведенном на борту «Встречного ветра»!.. Да-да, теперь припоминаю, похоже, этот епископ Картагенский был в точности такого же сложения, как и наш добрейший святой отец, так что ничуть не удивлюсь, если этот головной убор придется ему прямо впору!
– Бедняга епископ! – воскликнул Соре. – Одному Богу известно, в брюхе какой акулы обрел он вечное успокоение!
– Заткните глотку! – заорал кавалер, пряча лукавую усмешку. – Как у вас хватило дерзости говорить этакие слова в присутствии священника! Подобные речи, друг мой, пристали только отпетому негодяю. И я не потерплю, чтобы здесь, при мне, оскорбляли слух этого святого человека!
– Пресвятая Дева! – с извиняющимся видом ухмыльнулся Соре. – Да ведь, помнится, этому самому епископу взбрело в голову сплясать сегидилью в день Святого Людовика! Да благословит Господь нашего достойного монарха… вот и угодил прямо черту в лапы!
– Ты опять за свое? Ты что, решил до смерти запугать этого монаха?
Тут в разговор вмешался Лефор.
– Не бойтесь, капитан, – успокоил он, – этот францисканец – наидобрейший из людей, которым когда-либо случалось выстрелом из пистолета прострелить башку ближнего, и я не знаю второго, кто рассуждал бы разумней, чем он, стоит ему выпить пару-тройку сетье французского вина.
– Гм!.. – хмыкнул, кашлянув, Деревянная Нога. – Это только лишний раз доказывает, как я не устаю повторять всем и каждому, что наидобрейший из людей вовсе не обязательно добрый человек, так же как и самый наиразумнейший из всех под небом тропиков вовсе не всегда может похвастаться обычным здравым смыслом!
– Кто это здесь вдруг заговорил о здравом смысле?! – воскликнул Дубле. – И что, интересно, значит в нашем мире этот самый здравый смысл? Не живем ли все мы в согласии с законом, а стало быть, наперекор всякому здравому смыслу?
Отец Фовель засучил рукава своей сутаны, будто вот-вот готовясь пойти на абордаж, и изрек:
– Главное, это жить по заповедям Верховного Судьи!..
– Господь меня подери со всеми потрохами! – выругался Деревянная Нога. – Вы только поглядите на этого монаха! Он уже заговорил о судье! Может, он станет нас уверять, будто ни разу в жизни не согрешил, может, он у нас безгрешный?!
– Тысяча чертей! – вступил тут в разговор Дубле. – Разве тебе не известно, что наказание и суд, суд и наказание – суть совершенно одно и то же, просто две стороны одной и той же монеты?!
– Уж не хотите ли вы сказать, что мы должны повесить этого монаха? – поинтересовался кавалер, явно от души развлекаясь, однако храня серьезнейшее выражение лица, в то время как Пинар хохотала за двоих.
– Пресвятая Дева! – вновь вступил в разговор Соре. – По-моему, нам самое время выпить. А все, кого уже вздернули на веревке, отлично знают обычай, что, когда пробил час выпить по чарке, пусть суд еще не закончился, обвиняемый должен быть повешен, не важно, виновен он или нет!
Граммон поставил на стол свою кружку и похлопал в ладоши, требуя тишины.
– Одним словом, – изрек он, – пользуясь своим правом помилования, я бы простил этого монаха за то, что он явился на борт нашего фрегата «Встречный ветер», рискуя испортить нам настроение унылым зрелищем своей серой сутаны. Пусть же он получит митру епископа, нашедшего последнее успокоение в акульем брюхе, кружку доброго вина и пусть выслушает нас, не вмешивая Господа в дела, о которых мы будем говорить, ибо они его совершенно не касаются!.. А речь у нас пойдет о Сен-Пьере, – продолжил он, – да-да, о Сен-Пьере, который надо захватить, чего бы нам это ни стоило. Так вот, господин Лефор! Передайте лейтенанту Лавернаду, что он может считать, дело уже сделано! Правда, мы пускаемся в это плавание, только чтобы сделать приятное нашему уважаемому командору. Мы с моими молодцами получили бы во сто крат больше удовольствия, если бы нам подвернулась какая-нибудь галера, доверху нагруженная золотом!
– Золотые слова! – заметил Лефор. – Я как раз и пришел сюда поговорить с вами, потому что план, который вам известен, претерпел некоторые изменения… На берег высажусь только я один с парой отрядов фузилеров, и все пройдет без единого пушечного залпа…
И он разъяснил флибустьеру план, который был окончательно принят командором.
– Что за вздор! – с недовольной гримасой проворчал Граммон, едва Ив закончил свою речь. – Тоже мне придумали, фузилеры!.. Да нет, в общем-то, мне по душе ваша идея, она вполне в моем вкусе, только на что вам сдались эти фузилеры?! Я дам вам три десятка своих молодцов. Так будет куда верней. Даже если ваш капитан Байардель в последний момент струсит и откажется вам помогать, только при одном виде моих лихих морских братишек сен-пьерский гарнизон сразу сдастся без единого выстрела…
– Это уж точно! – согласился Лефор. – Кроме того, есть еще одна причина, по которой я особенно охотно принимаю ваше предложение: мне жутко хотелось бы видеть физиономию почтенного господина де Лапьерьера, когда я с этаким эскортом предстану перед ним, дабы свести с ним давние счеты!
– Ну а теперь давно пора выпить по чарке! – прогремел кавалер.
Соре наполнил кубки.
– Мы поднимаем якоря через сорок восемь часов… – снова напомнил Лефор.
– Я велю приготовить вам каюту на этом фрегате, сударь…
Потом внимательно оглядел бывшего пирата и с удивлением воскликнул:
– Да вы без оружия! Надобно без промедления исправить это досадное недоразумение… Помнится, у нас была шпага, которая принадлежала губернатору Новой Каледонии, и пистолеты, что служили верой и правдой одному полковнику испанской армии… Все это будет вам весьма к лицу! Ну, а теперь, господа, прошу вас, давайте-ка выпьем до дна за наш союз и за митру этого почтенного францисканца!
