Текст книги "По следам Карабаира Кольцо старого шейха"

Автор книги: Рашид Кешоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 46 страниц)

21. ВЫСТРЕЛЫ В СТАРОЙ БАШНЕ

Затерянный в горах уголок. Старик. Как крысы на тонущем судне. Омар Садык во всем его блеске. Трапеза. Феофан третий надеется быть хитрее других. Конец цыганского барона. Бегство  Риты.

В сороковые годы на Кавказе были еще уголки, куда редко заглядывали туристы и охотники, не говоря уже о других любителях побродить, потому что места эти лежали обыкновенно в стороне от горных аулов и удобных дорог Единственный вид транспорта, возможный здесь, были лошади или неторопливые, но удивительно выносливые ослы, на которых навьючивали поклажу, а сам путник чаще вышагивал рядом, держа в руках сучковатый ореховый посох.

Козьи тропы, размытые дождями и потоками дороги усеяны скатившимися с гор валунами, небольшими, размером с кулак, и огромными осколками породы весом в добрый десяток тонн.

В одном из таких уголков, затерянных среди нагромождений скал к юго-западу от Дербента, в верховьях безымянной горной речушки, пересыхавшей почти полностью в знойные летние дни и возрождавшейся с осенними ливнями, сохранились древняя сторожевая башня и остатки нескольких давным-давно покинутых и разрушенных саклей, прилепившихся к склонам.

Горы в этом месте ущелья расступились, словно разрезанный надвое слоеный пирог, оставив посередине долины место для гигантского вздутия скал, которое, словно полуостров, одним узким своим краем соединялось с западной стеной ущелья. В центре его на высоте птичьего полета лежал плоский пятачок удобной для возделывания, брошенной теперь земли размером с хорошую городскую площадь, а у обрывистого склона заканчивался взмывающим вверх зубцом, на котором, как верный страж теснины, торчала старая башня с выщербленными, выветренными боками.

В былые времена на башне стояли дозорные, вглядываясь в туманную даль перевалов – не появятся ли с чужой стороны враждебные племена, грозящие набегом мирным аулам. Тогда на башне зажигался костер, чтобы передать тревожную весть другим дозорным, на следующей башне, построенной за многие версты отсюда, у самого поворота ущелья. И там зажигался костер: медленно, но верно срабатывала примитивная сторожевая цепь.

Теперь башня бездействовала – стены наполовину обвалились, обнажив внутреннюю каменную лестницу, верхний марш которой зарос травой, и, как свидетельство минувшего, здесь еще торчали в расселинах заржавленные обломки стрел.

У башни была дурная слава. Иногда забирались к подножию горы, которую она венчала, пастухи со своими отарами, и кое-кто из них слышал приглушенные, голоса, доносившиеся сверху, а вечерами в башенных амбразурах светился тусклый отблеск догоравшего очага.

Времена абреков давно прошли, поблизости от башни не было ни жилья, ни коша,– значит, либо духи, либо недобрые люди нарушали ее покой – таково было мнение стариков из ближайших селений, находившихся на расстоянии многих километров отсюда.

... Летним июльским днем на освещенной солнцем верхушке башни стоял старик, одетый в горский бешмет, папаху и сапоги из дорогой хромовой кожи. Сухая белая рука его поигрывала наборным поясом, другой он нервно теребил маленькую седую бородку клином и не спускал глаз с узкой тропы, которая вела с перевала сюда, к подножию башни.

Аскетическое худое лицо его, с узкой ниточкой плотно сжатых ехидных губ, выражало нетерпение и тревогу. Выцветшие подвижные брови то и дело сходились на переносице, когда он щурился, и снова возвращались в прежнее свое положение, послушные ка,ким-то извивам его мысли.

Старик зло пнул носком сапога татарник, выросший на земляной макушке башни, и хотел уже спуститься вниз, но, бросив еще раз взгляд на уступ скалы, за которой скрывалась внизу тропинка, увидел всадников, медленно выезжавших из-за поворота. Он присел, не спуская взгляда с тропы. Всадников было четверо. Последний шел пешком, ведя под уздцы лошадь и ослика с поклажей.

Старик спустился по крутой лестнице к основанию башни, обошел ее с севера и исчез в густых зарослях орешника и ежевики, подступавших здесь вплотную к каменной кладке.

Прошло не менее часа, пока маленький караван поднялся по извилистой горной тропе.

Прибывшие спешились и, разнуздав коней, пустили их пастись на поляне.

Это были – Феофан третий, бывший цыганский вайда, его жена, уже несколько поблекшая, но все еще красивая цыганка Рита, Алексей Буеверов и Хапито Гумжачев.

– Рита, собери сушняку,– коротко бросил барон и вошел в башню.

Хапито и Буеверов последовали за ним.

Внутри, несмотря на жаркий полдень, было прохладно и мрачновато. Свет сюда проникал из двух верхних амбразур, наполовину скрытых сейчас полуобвалившимся балконом, подобием церковных хоров, на котором некогда стояли у бойниц воины, чтобы отстреливаться от врагов во время осады. Самый темный угол – под лестницей, которая крутой спиралью поднималась вверх. Пол выложен шершавыми, исщерб^ ленными временем известняковыми плитами. Посередине – импровизированный очаг из камней и закопченный чугунный котел.

Феофан сел на каменную скамью возле стены и расстегнул ворот рубахи, обнажив волосатую грудь. Буеверов вытер ладонью лоснящееся от пота лицо, швырнул на пол бурку, которую принес с собой, и улегся на спину, выставив толстый живот. Хапито молча стоял у очага, зорко вглядываясь во мрак башни.

Не обнаружив ничего подозрительного, он пошел к Феофану, пнув по дороге ногой Буеверова.

–  Разлегся, боров...

–  Ну, ты... полегче,– устало возмутился тот.

–  Садись, Хапито,– подвинулся барон.

Гумжачев сел.

–  Ну, говори, пахан.

Феофан третий достал из кармана галифе помятую пачку «Северной Пальмиры», не торопясь закурил, с наслаждением пустил вверх струйку дыма.

– Не нукай, Хапито. Не запряг еще,– барон провел толстым пальцем по своим щегольским усикам, приглаживая их, и, сжав ладонь в кулак, хлопнул себя по колену.– Когда надо, тогда и скажу. Сиди и не дышь...

Глубоко посаженные глазки Гумжачева недобро сверкнули.

– С огнем не шути,– сипло сказал он.– Сколько ждать будем? Делить пора. Где Хан?

– Хан придет. Он сказал. Ждать будем, вон-да!

– Ждать-то больше жданок нету,– подал голос Буеверов. Которую неделю под Богом ходим. Шукай половину людей пересажал, а мы ждем у моря погоды!

Феофан цыкнул на него.

– Заткнись, Буй. Без тебя знаю. Омар не даст нам влипнуть.

Никто не произнес ни слова. Имя старого шейха действовало отрезвляюще даже на таких типов, как Хапито Гумжачев.

Вошла Рита с ведром воды и охапкой хвороста.

– Расселись, дармоеды,– беззлобно сказала она и, вылив воду в котел, поправила грудь под кофтой.– Варить мясо, что ли?

– Рано,– сказал Феофан.– Ступай пока. Посмотри, не идет ли старик. Скажешь, вон-да.

Рита ушла, покачивая бедрами. Обычный свой наряд – необъятную цыганскую юбку, она сменила сегодня на мужские бриджи, откровенно обрисовывающие ее несколько раздавшиеся формы. Буеверов перевернулся на бок, провожая ее масляным взглядом. Барон заметил это, и швырнул в него непотушенным окурком. Тлеющий пепел попал Буеверову за воротник.

Он подскочил, как ужаленный, хлопая себя по шее.

–  Ты... подлюка! Чего бросаешься?

–  Если ты, поганый пес, еще хоть раз глаз на Риту положишь,– прорычал Феофан, вращая .белками,– закажи могилу поглубже!

–  Тю... дурак,– все еще морщась, примирительно забормотал Алексей Буеверов.– Чего взъелся? Сдалась мне она...

–  Пахан! – Хапито встал со скамьи и сел на пол, поджав под себя ноги.– Кончай тянуть! Пока старика нету – давай, говори. Чего делать будем? Куда уходить будем? Деньги делить надо.

   

–  Куда ты с этими деньгами сунешься? Сказано тебе, черт нерюханый, Шукай везде номера послал. Ни одной красненькой не обменить!

–  Я плевал. Другой место не знают. Давай мою долю. Куда чемодан девал? Зачем глаза пыль бросаешь?

Хапито распалился и сверлил барона злобными глазками.

– А уходить надо,– будто не замечая его требовательного взгляда, сказал Феофан.– Не сегодня-завтра Шукай здесь будет. Если Зубер или Парамон раскололись... Чего в самом деле старый хрыч тянет волынку...

Буеверов заерзал, сел на бурке,– его толстый живот уперся в согнутые в коленях короткие ноги.

–  А я чего говорю? Не верю я вашему этому мусульманскому попу. Нужны мы ему как прошлогодний снег. Сам драпанет с нашими тугриками, а нас – в каталажку. С Шукаем шутки плохи. О том вы не хуже меня знаете...

–  Назад Дербент не еду,– отрезал Хапито.– Новороссийск еду. К Паше,– он длинно и замысловато выругался.– Где старик, почему не идет? Сам скажу! Разве я ему раб? Где акша [57]57
  Акша (тюркское) – деньги


[Закрыть] , барон?

Внезапно из-под лестницы раздался скрипучий металлический звук.

Хапито тотчас умолк, потянувшись к карману брюк. Феофан встал, выдернув нож из-за голенища сапога. Буеверов открыл рот.

–  Кто? – выдохнул барон.

–  Шейх Омар! – раздался в тишине башни негромкий спокойный голос, и из темноты показалась фигура старика.– Салам алейкум, уважаемые головорезы! Что? Как крысы с тонущего корабля, собрались кто куда! А корабль, между прочим, пока не тонет. Смотрите, как бы не продешевить!

Он неторопливым шагом прошел к скамье, на которой только что сидел Феофан третий, достал из переметной сумы, которую держал в руках, расшитую золотым узором бархатную подушечку и сел на нее, положив на колени холеные белые кисти рук.

– Вон-да!..– оторопело сказал барон.

Хапито, все еще сидевший скрестив ноги, опомнившись, подскочил и сделал в сторону шейха нерешительный и неловкий полупоклон.

– Так кто из вас и чем недоволен, честная братия? – прикрыв красноватые, в прожилках, веки, спросил шейх, понижая голос.

Все молчали. И Хапито, и сам барон, и даже отошедший в последние годы от приятелей Алексей Буеверов знали, что ничего хорошего не сулит этот старческий угрожающий шепот.

–  Мы всем довольны, Хан,– первым решился ответить барон.– Не с нашим умом... Оно, конечно, вон-да!..– с грехом пополам справившись с этой красноречивой фразой, Феофан засопел и принялся тереть волосатую грудь, выглядывавшую из-под рубашки, что было признаком крайней его растерянности. Оправившись и не услыхав новой реплики Омара Садыка, барон осмелел и продолжал уже более вразумительно: – Однако, Хан, мы, того... Что делать-то? Ребята боятся. Не пора ли поделить башки? Того и смотри майор этот прикроет всю лавочку, вон-да!

–  Делить пора, Хан. Ехать кто куда надо, зачем сидеть? – исподлобья глядя поверх переносицы Омара и не решаясь смотреть в глаза шейху, обронил Хапито Гумжачев. И неуверенно добавил: – Давай, скажи слово. Твоя голова. Как скажешь, так будет...

–  А что раб божий Алексей?

Казалось, Омар Садык спит или пребывает в этакой добровольной нирване, механически произнося время от времени какие-то слова, запрограммированные заранее и сейчас уже не зависящие от его воли. Он сидел на своей бархатной подушке, расслабившись и откинув голову на пологий уступ каменной стены, безучастный, отрешенный, и это странное, противоестественное его спокойствие разношерстная преступная компания, собравшаяся здесь, расценивала и понимала по-своему, и потому все они вместе и каждый в отдельности испытывали сейчас перед ним почти суеверный страх.

Буеверов знал об Омаре Садыке гораздо меньше других, встречался с ним всего-навсего в третий раз с тех пор, как был принят в шайку, и на него гипнотическое влияние шейха распространялось в гораздо меньшей степени, ибо до сих пор могущество Омара Садыка в его глазах реального подтверждения не получало. Вот почему Петрович, не отличавшийся особым знанием человеческой психологии, совершил промах, который мог бы иметь для него роковые последствия, если бы не счастливая случайность.

Возмущенный двуличием своих сообщников, которые только что откровенно роптали, не одобряя действий старика, а теперь оба пошли на попятный, Буеверов не без труда поднялся, покраснев от натуги и жестикулируя, сделал шаг по направлению к Омару.

– Какого рожна выламываешься? Может, еще у аллаха своего спросишь, когда нам долю свою получить? Пошел к чертовой бабушке, понял? Куда чемодан девал? Твой, что ли, фарт был? Здесь двое нас  кто провернул дело,– я и Хапито. Ну, пахан имеет долю,– Буеверов кивнул в сторону Феофана,– а ты что? Кой шут барыга надо мной командует? Слышь, барон!..– Буеверов разошелся и двинулся было с угрожающим видом к шейху, но поскользнулся на мокрой плите пола, которую Рита недавно облила водой, плеснув ее мимо котла, растянулся во весь рост, грузно шлепнувшись на бок.

Это его спасло. Тонкий длинный стилет, который Омар Садык неуловимым молниеносным движением выхватил из-за пазухи и швырнул в Буеверова, как потом божился Феофан, должен был попасть ему в сердце, но; поскольку Буеверов в этот момент уже падал, обоюдоострое лезвие полоснуло его по щеке, и, распоров ее наискось от губы чуть ли не до самого уха, со звоном покатилось по каменным плитам.

Буеверов залился кровью.

Омар не шелохнулся.

– Вон-да-а-а! – поперхнулся барон своей знаменитой приговоркой.

Буеверов зажал щеку ладонью.

Между пальцев тотчас хлынула кровь, обливая ему ку до самого локтя и капая на пол. Он силился что-то сказать, но из горла его вырывались только нечленораздельные хлюпающие звуки.

– Сам напоролся, дурак,– не меняя позы, сказа   Омар

Садык.– Кровищи – как из барана недорезанного. Стоял бы спокойно – уже был бы в раю, послушал бы, как поют ваши христианские ангелы.

–  Шайтан,– прошептал Гумжачев.

–  Перевяжите его,– приказал Омар.– А то всю башню изгадит.

Барон крикнул в двери:

– Рита!

Цыганка вошла так быстро, что сомневаться не приходилось: она подслушивала, стоя у входа.

–  Чего?

–  Воды и тряпку! – велел Феофан, показав на скрючившегося возле очага Буеверова.– Промой и перевяжи ему рану.

Рита сбегала за ведром и безо всяких признаков волнения (видно, не впервой приходилось заниматься ей такими вещами) платком, смоченным в ключевой воде, стала промывать щеку Петровичу. Порез был глубокий. Потом, достав из кармана нечистый свалявшийся бинт, ловко замотала им всю половину головы, завязав концы сзади, на шее.

Буеверов тяжело дышал и потел во время этой процедуры, не сводя загнанных глаз со страшного старика. Губы и руки его дрожали.

– У кого еще есть разговоры? – спросил Омар Садык тем же ровным тоном.

Ни один из них не раскрыл рта.

–  Вот так-то лучше, сыны мои,– сказал шейх, улыбнувшись краешком губ.– Мало, что вы мне всю молитву испортили, ни одного доброго дела с умом не сделали – теперь бунтовать?

–  Да мы, что ж...– заикнулся было Феофан.

–  Не оскверняй уста ложью,– остановил его жестом Омар Садык.– Аллах все видит, вес слышит! – он перевел взгляд с барона на Риту, которая мыла руки в ведре с водой. Вода в ведре была розовой.– Подотри пол и ступай. Готовь мясо,– приказал ей шейх.

Рита засуетилась. Через минуту никаких следов происшедшего не осталось, если не считать замотанной головы Буеверова. На марле, скрывавшей теперь половину его лица, медленно проступала алая полоса.

Рита поспешно вышла, загромыхав ведром, и притворила тяжелую, окованную железными полосами, дубовую дверь башни

Омар Садык встал, медленно прошел к противоположной стене, куда закатился стилет, поднял его, любовно вытер лезвие полой бешмета и спрятал за пазуху. Очевидно, там, в подкладке, были прикреплены ножны. Затем, провожаемый взглядами (подобострастным – Феофана, мрачным и выжидающим – Хапито, затравленным – Буеверова), вернулся на место. Аккуратно положил расшитую подушечку на каменный пол, преклонил колени и, воздев руки вверх, совершил намаз.

Хапито повторил его жест и тоже зашевелил губами. Старый рецидивист, для которого убить человека было не труднее, чем задавить муху, отличался набожностью, не пропускал молитв, где бы ни находился, а его суеверие вызывало у других членов шайки заглазные насмешки,– открыто вышучивать вспыльчивого Гумжачева никто себе не позволял.

Кончив шептать, шейх встал и после короткой паузы, точно выжидая, когда молитва его дойдет до Бога, сказал, отчетливо произнося каждое слово:

– Деньги пока делить не будем. Кто-нибудь из вас, умников, сунется с ними – и конец. Пишите письма. Вы знаете: они в надежном месте, у меня в подвале. Ни одна собака их не найдет...– Омар резко повернулся к барону, открывшему было рот, и фальцетом крикнул: – Молчать, цыганский пес, когда говорит старший!

Феофан втянул голову в плечи, так и оставшись с открытым ртом. Он не понимал, к чему клонит шейх. Кто-кто, а он-то хорошо знал, что в подвале у Омара Садыка никаких денег нет. Они тут, в башне. Он сам замуровывал чемодан в кладке под лестницей, где год-полтора назад они вдвоем с Ханом обнаружили давно забытый подземный ход, ведущий к подножью скалы. Там была пещера. Вход в нее буйно зарос кустарником.

– После трапезы,– продолжал Садык, мгновенно остыв,– разойдемся по одному. Хапито и ты,– он ткнул сухим пальцем в воздух по направлению к Буеверову,– на Дербентскую. Ночь проведете там. Все убрать. Чтобы не было никаких следов. На рассвете, через сутки, быть здесь. Еду привезете с собой...

Буеверов отчаянно замотал головой.

–  Сцапают,– с трудом выговорил он, морщась от боли.

–  Так быстро из Черкесска они не явятся,– брезгливо сморщившись, успокоил его старик.– Сутки, по крайней мере, у нас есть. Ты,– он ткнул пальцем в барона,– то же самое сделаешь у себя. Чтобы ничего не осталось в доме. Понял?

Любая мелочь наведет их на след. Ты – растяпа, пусть Рита сама все проверит.

–  Понял, вон-да!

–  Сбор – до света, здесь, в башне. Я буду. Тогда каждый получит свою долю. Куда кому ехать скажу завтра. А теперь – пора варить мясо.

... Ели они в глубоком молчании, словно совершали важное таинство. Буеверов не трогал баранину, глядя на аппетитные куски жадными страдающими глазами: ему было больно жевать и, кроме того, от движения челюстей, рана начинала кровоточить. Но совсем отказаться от еды было выше его сил. Он взял алюминиевую кружку и, зачерпнув из котла, стал осторожно прихлебывать горячую жирную шурпу [58]58
  Шурпа (черк.) – бульон.


[Закрыть] .

Феофан истово трудился над огромным куском, перемазавшись до ушей жиром. Жир стекал у него между пальцев, полз желтыми тяжелыми струйками по волосатым рукам с закатанными по локоть рукавами рубахи.

Хапито ел степенно, не торопясь и не обжигаясь. Он по-прежнему сидел, скрестив ноги, и ни на кого не смотрел, занятый, казалось, только едой.

Рита устроилась поодаль, с другой стороны очага и полуоборотившись к ним спиной, чтобы мужчины не видели, как она ест.

Омар Садык не вставал со своей подушки: возле него цыганка по знаку барона поставила небольшой медный поднос с лучшими кусками. Шейх осторожно, чтобы не выпачкать пальцы, держал баранье ребро за косточку, отрезал стилетом тонкие ломтики мяса, макал их в тузлук [59]59
  Тузлук – бараний бульон с солью и чесноком.


[Закрыть] , а потом уже отправлял в рот.

Феофан изредка поглядывал на старика и молча качал головой. Он знал Омара Садыка много лет, был многим ему обязан, но так и не понял до конца этого странного человека. Все барону казалось в нем странным, даже манера есть. Не поймешь, то ли и вправду истинный правоверный, знающий коран и арабскую грамоту, то ли обманщик и гяур, понабравшийся разных чистоплюйских привычек у русских господ, с которыми он когда-то имел дела.

Омар Садык насытился первым. Омыв руки в ведре, которое поднесла ему Рита, он вытер их белоснежным батистовым носовым платком и, насмешливо оглядев жующих, сухо сказал, как щелкнул:

– Хватит. Пора. Хапито – первый.

Гумжачев швырнул кость в горячую золу, вытер об штаны руки и встав, поклонился шейху.

–  Оставайся с миром, Хан.

–  Богобоязненный человек,– иронически сказал Омар, ни к кому в особенности не обращаясь, когда за Хапито со скрипом затворилась тяжелая дверь башни.

Феофан подобострастно хмыкнул.

Выждав несколько минут, пока затих цокот копыт лошади, увозившей Гумжачева, Омар кивнул Буеверову.

– Твоя очередь, шашлычник.

Буеверов отставил кружку и метнул короткий злобный взгляд на шейха. Этого держал в узде только страх. Никакого почтения к святости хаджи Омара Буеверов, разумеется, не испытывал.

Не попрощавшись, он молча прошел к двери и, когда был уже вне пределов досягаемости омаровского ножа, шепеляво крикнул:

– Смотри, старик! Обманешь – не жить тебе на свете! Садык ничего не ответил. Только презрительная усмешка скривила его сухие губы.

– Рита, выдь, поймай лошадей,– бросив есть, сказал Феофан.

Теперь, когда они остались вдвоем, в башне наступила гнетущая тишина. Барон не меньше других трепетал перед Садыком, но, несмотря на это, не собирался позволить старику обвести себя вокруг пальца. А о том, что тот затевает какой-то подвох, Феофан догадался, когда услыхал о подвале. Зачем Омару понадобилась эта ложь? О судьбе Хапито и Буеверова, которые наверняка попадут в руки милиции, едва появятся в Дербенте, барон нимало не беспокоился. Черт с ними: каждый получит именно то, чего он стоит.

Но себе-то он цену знал. И был намного больше других осведомлен о прошлом и настоящем дагестанского ювелира. Поддельные камни – не единственный источник дохода Омара Садыка. И не единственное его преступление.

Чего же хочет дербентский шейх?

– Ну?

Барон встал, не спуская глаз с Садыка, все еще сидевшего на подушке.

– Я один не уйду,– вкрадчиво сказал Феофан третий.– Сам понимаешь, уважаемый Омар. За них,– он махнул рукой в сторону двери,– переживать не буду. Раз ты так рассудил... вон-да! Все одно – вертаться в город нельзя. Давай иодобру разделим монету и – салам алейкум! Может, еще когда и свидимся!

–  Ты сейчас оседлаешь коня и поедешь в Дербент,– вставая, сказал шейх.– И сделаешь, как я сказал.

–  Не играй с огнем, Омар-хаджи,– отступая на шаг, угрожающе произнес барон и выхватил из кармана пистолет.

Он так и не понял, каким образом старик сумел так быстро и точно метнуть сйой дьявольский нож. Стилет сверкнул перед глазами Феофана третьего и вонзился ему в горло. Грохот падения цыгана, свалившегося навзничь на очаг, нлеск остывшей бараньей жижи из перевернутого котла и душераздирающий крик Риты, верной своей привычке подслушивать,– все это одновременно прозвучало под гулкими сводами башни.

Секундой позже хлопнула дверь, и Омар Садык, даже не глянув на хрипящего барона, с проворством, которого трудно было ожидать от его немощного на вид тела, подобрал выпавший из рук цыгана пистолет и бросился к дверям.

На поляне пасся стреноженный конь Феофана. Мирно пощипывал траву осел. А внизу, на тропе с сумасшедшей крутизны, рискуя сломать себе шею, мчалась Рита. Шейх бегом вернулся в башню и, поднявшись по лестнице, склонился над ее краем. Выждав, пока цыганка снова покажется из-за выступа, тщательно прицелился и выстрелил.

Мимо. Старик выстрелил еще раз. И еще.

– Проклятая девка! Нечистая девка! – яростно, уже несдерживаясь – не перед кем,– прошептал Садык.

Он понимал, что гнаться за ней бесполезно. Во-первых, пока он распутает и взнуздает лошадь, уйдут драгоценные минуты, а, во-вторых, долгая скачка ему не по силам. Он знал, что цыганка умеет сидеть в седле не хуже любого наездника-мужчины.

Спустившись вниз, он взял из поклажи, которую они привезли с собой, завернутую в грубошерстное одеяло кирку и вернулся в башню.

Барон был мертв. На всякий случай Омар пнул труп носком сапога. Голова Феофана неестественно дернулась.

– Собака,– сказал Садык и направился в темный угол, под лестницу. Солнце зашло за тучи, и внутри башни стало сумрачно, как на исходе дня. Снова послышался негромкий металлический скрежет, и старик исчез.