Текст книги "По следам Карабаира Кольцо старого шейха"

Автор книги: Рашид Кешоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 46 страниц)

19. К БАЛАН-ТУЛХИ-ХАНУ ПРИХОДИТ ГОСТЬ

Когда заместитель начальника управления милиции Северо-Кавказского края Колосунин на совещании у Тукова в Насипхабле говорил о том, что ликвидация уголовных банд в те годы была насущной политической задачей, он нисколько не преувеличивал.

Установление Советской власти в двадцатых годах вызвало на Кавказе острую классовую борьбу, как, впрочем, и в Других районах страны. Причем эмиграция контрреволюционных элементов захватила Кавказ в меньшей степени, чем Центральную Россию, и здесь осталось гораздо больше врагов новой власти. К тому же, вербуя сторонников, они разжигали национальную рознь, усиленно проповедовали панисламизм. В этом и состояли особенности классовых битв на Северном Кавказе.

В тридцатые годы здесь развернулось массовое колхозное движение, было ликвидировано кулачество, стали развиваться социалистическая промышленность и культура. Вот тогда-то и подняли головы остатки недобитых белогвардейских банд, замаскировавшиеся кулаки, муллы, внешне безобидные ревнители мусульманства, а на деле – ярые враги советского строя. Но об открытом выступлении они не могли и думать. Вот почему идеологи старого мира постепенно скатились в болото уголовщины. Конокрадство, убийства из-за угла сельских активистов, грабежи, барышничество, валютные операции, контрабанда,– все было принято на вооружение теми, кто не хотел сложить оружия и вместе со всем народом строить социализм.

Необходимостью усиления борьбы с преступностью и была вызвана очень важная мера по реорганизации аппарата милиции.

В мае 1931 года было создано Главное управление милиции и уголовного розыска при СНК РСФСР и принято для них новое положение. На милицию и угрозыск возлагались задачи по раскрытию особо тяжких уголовных преступлений, которыми прежде занималось ОГПУ. Так называемые группы охраны хозяйства преобразовывались в ОБХСС.

 Управление милиции Чечено-Ингушетии, находившееся в Грозном, в те дни, когда Шукаев и Дараев колесили по всему Северному Кавказу в поисках карабаира, занималось расследованием одного из таких преступлений, а именно – убийством председателя Бай-Юртовского сельсовета. Руководил расследованием начальник отдела по борьбе с бандитизмом Шахим Денгизов.

Убийство председателя в Бай-Юрте было еще одним звеном в цепи уголовных дел, имевших политическую окраску. В местечке Докбух уже были обнаружены следы бандита и конокрада Азамата Мамакаева и его сообщников, которым год назад при ликвидации кулацкой банды мюридиста Муцольго-ва удалось скрыться в горах Чечни. Оттуда кулацкие прихвостни и совершали свои налеты на колхозные фермы, магазины и склады, терроризировали население. Денгизов уже знал, что в мамакаевской группе недавно появился бежавший из Адыгеи Рахман Бекбоев, по кличке Тау. Кроме того, Шахим Алиханович предполагал также, что к Мамакаеву примкнуло и несколько человек из террористической группы Абаева, недавно разгромленной и выловленной ОГПУ в Шилийском лесу. Абаевцы объединяли вокруг своего главаря несколько отпрысков кабардинских князей (Абаевых, Инжижоковых и других). Некоторым из них удалось бежать.

Все эти шайки, скрывающиеся в аулах и лесах Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Карачаево-Черкесии и Других местах, являлись своего рода осколками контрреволюционной и уголовной банды, возглавляемой бывшим кабардинским князем Темирханом Шипшевым, которая долгое время орудовала в горных районах Кабардино-Балкарии и Чечено-Ингушетии. Только в 1928 году удалось ее ликвидировать. Тогда же, и работники угрозыска это хорошо помнят, в газете «Молот» было опубликовано интервью полномочного представителя ОГПУ СССР по Северному Кавказу и Дагестану под названием: «Дворяне и помещики – организаторы банд в Кабарде».

В такой обстановке вопрос о том, следует или не следует доводить до конца дознание даже по самому на первый взгляд пустячному делу, стоять не мог. Вот почему и после ликвидации унароковской банды угрозыск Адыгеи считал необходимым продолжать поиски небольшого табунка в два десятка лошадей, угнанного из Чохрака. Идя по следам исчезнувших коней, Шукаев и Дараев могли выявить неизвестные ранее притоны конокрадов, скупщиков и других лиц, связанных с уголовным миром тех лет, и, таким образом, расширить фронт борьбы с бандитизмом. Наконец, по-прежнему оставался на свободе опасный рецидивист Рахман Бекбоев

Работая над раскрытием бай-юртовского убийства, Шахим Денгизов не забывал следить и за тем, что делается за пределами Чечено-Ингушетии. Он, в частности, держал связь с Дыбаговым и знал о том, что его подопечному Жуниду Шу-каеву удалось положить конец «художествам» ротмистра Уна-рокова и арестовать еще одного гастролера –  Пашу-Гирея Ак-башева, связанного с белогвардейским поручиком Ивасьяном

Денгизов был доволен. Не зря он рекомендовал Дыбаго-ву поручить Шукаеву дознание по чохракскому делу. Скорей бы заканчивал, а потом можно было бы перевести его в краевой аппарат на более ответственную работу. Шахим Алиха-нович не любил откладывать своих решений в долгий ящик и, воспользовавшись присутствием в Грозном Колосунина, поговорил с ним о Жуниде. Колосунин ответил, что он тоже наблюдал за работой Шукаева и доволен им. Таким образом, в принципе вопрос о переводе Жунида был решен

Помимо неотложных мер по раскрытию убийства председателя сельсовета, Денгизов должен был выполнить еще одну важную миссию. Вокруг мамакаевской банды группировались не только матерые уголовники, но и люди, сбитые с толку кулаками, муллами и их подпевалами, люди, совершившие незначительные нарушения, но скрывавшиеся в лесах и аулах из боязни расплаты. Всячески запугиваемые преступи никами и врагами Советской власти, они по инерции продолжали оказывать поддержку Мамакаеву. Нужно было вернуть их любой ценой к нормальной и честной жизни, заодно выбив почву из-под ног у абреков и создав вокруг них полосу отчуждения. По согласованию с Москвой угрозыск объявил об освобождении от ответственности и о помиловании лиц, которые пожелали бы явиться с повинной. Денгизову и поручалось довести это решение до крестьян и скотоводов, пособничавших бандитам, и всячески содействовать их возвращению в лоно закона.

Так обстояли дела в Грозном, когда дневным поездом туда прибыли Шукаев и Дараев

* * *

–   Можно?

Денгизов поднял голову от стола и, разглядев вошедших, встал.

–  Разумеется. Рад вас видеть. Легки на помине.

–  Мы оказались в форменном тупике, Шахим Алиханович,– без предисловий начал Жунид.– Потому и приехали. Знакомьтесь, пожалуйста, это Дараев, мы работаем по делу вдвоем.

Пожимая руку Денгизова, Дараев с любопытством рассматривал бибиста. Вадим Акимович немало хорошего слышал об этом человеке. Умный, дотошный, зря никогда не скажет лишнего слова, смел до дерзости, перед начальством шапку не ломает, в общем,– чего только о нем не говорили.

–  Садитесь,– широким жестом пригласил их Денгизов к дивану и сам сел туда же.– В общих чертах я знаком с делом, так что сразу выкладывайте суть ваших затруднений.

–  Последней надеждой был Салим Суншев из Тамбуково,– продолжал Шукаев,– но он три дня назад погиб, схватившись за оголенный провод на гидростанции. Погиб по собственной небрежности. Как раз под праздник. Карабаира в селении нет, других лошадей – тоже. Имеются сведения, что они – за Тереком. Охтенко удалось выудить у Зафесова имя еще одного конокрада, монограмма которого вышита вот на этой штуке...– Жунид вытащил из сумки фуляровый платок Хахана и положил перед Денгизовым.– Я проверял позавчера: в Докбухе нет никакого Ляляма Бадаева, о котором телеграфировал мне Охтенко. Видно, он переселился куда-то и новое его местожительство не известно Зафесову, так как виделся старик с ним около десяти лет назад.

– Я думаю, горю вашему помочь можно,– перебил Денгизов.– Но мне надо навести кое-какие справки   Отложим-ка мы разговор на завтра. А пока вот что как вы устроились?

– В гостинице «Грознефть»,– ответил Вадим Акимович

– Что ж, отлично. Тогда...– Денгизов посмотрел на часы.– Ого! Половина третьего... Пошли-ка, братцы, обедать. Я угощаю. Тут есть один сносный ресторанчик. Хорошие котлеты подают. Нечего, нечего, знаем, как вы поели.   Одевайтесь и – шагом марш.

Денгизов не случайно предложил перенести беседу о делах на следующий день. Чтобы дать совет Шукаеву, как действовать дальше, он должен был выяснить, при каких обстоятельствах совет старейшин аула Докбух намерен осуществить возвращение невольных и вольных пособников Мамакаева к «легальной» жизни. Церемония приема тех, кто захочет явиться с повинной (Денгизов их окрестил «заблудшими»), назначалась на десятое ноября, то есть на другой день после приезда в Грозный Жунида и Вадима. Причем, судя по последним известиям из Докбуха, важную роль в этом предприятии должен был сыграть местный эфенди [33]33
  Мулла.


[Закрыть] Балан-Тулхи-Хан. До сих пор человек этот был не очень понятен Денгизову. Ша-хима Алихановича не покидала, подозрение, что почтенный эфенди говорит гораздо меньше, чем знает, и не показалось бы ему удивительным, если бы вдруг обнаружилась связь Балан-Тулхи-Хана с самим Азаматом Мамакаевым

Видимых оснований для такого предположения пока не было, но слишком уж близко к сердцу мулла принимал многое из того, что делалось в ущерб мамакаевской шайке

И вот вечером девятого ноября работники Чечено-Ингушского угрозыска доложили Денгизову, что Балан-Тулхи-Хан вызвался предоставить для приема «заблудших» свою усадьбу и намаз [34]34
  Молитва.


[Закрыть] в честь такого события.

А наутро, после некоторого справить специальный размышления, Денгизов окончательно решился предложить Шукаеву пойти на необычный и рискованный шаг. Но встретиться утром в управлении милиции им не удалось. Помешало происшествие, случившееся в доме бывшего лавочника Докбуха Хабо Цораева, у которого похитили лошадь дорогой породы и редкой красоты. Почерк был явно мамакаевский. И Денгизов отправился с опергруппой. Уезжая в Докбух,он оставил сотрудникам угро инструкции для Жунида.

В Докбухе же произошло следующее. ... С давних времен у горцев Кавказа бытует любопытный обычай. Если джигит нанес себе увечье на скачках, невзначай вывалившись из седла, получил ранение в стычке с кровником или абреком, если просто одолела его какая-нибудь неприлипчивая болезнь,– соседи и другие аульчане устраивали ему вечер увеселения. Называлось это у разных народов по-разному У кабардинцев, например,– шопшако, у осетин – ренчен фар-шаг [35]35
  Буквально: веселение больного.


[Закрыть] К постели увечного, раненого или заболевшего являлись все, кто хотел и мог выразить ему свое сочувствие и уважение Самыми желанными гостями были, разумеется, лучшие певцы и танцоры, завзятые балагуры и признанные острословы. Шутки, игры, смех, песни, ряженые, долгие рассказы о нартах [36]36
  Нарты – богатыри эпоса народов Кавказа.


[Закрыть] – все это продолжалось нередко до самого утра. Причем больной, если даже он чувствовал себя плохо, должен был, как настоящий джигит, скрывать недомогание и боль и отвечать гостям доброй улыбкой.

Так вот, вечером девятого ноября в ауле Докбух в доме местного шорника, у которого сын, вылетев из седла, сломал ногу, затевался ренчен фаршаг

Знал о готовящемся празднике и бывший лавочник Хабо Цораев, чей полутораэтажный добротный домина стоял по соседству с латаной-перелатанной завалюхой шорника.

Хабо Цораев, самодовольный и толстобрюхий брюзга, весь день ворчал по этому поводу. Идти на торжество ему не хотелось, но нельзя было нарушить обычай.

– И чего ругаешься, старый? – спрашивала его жена.– Развлечешься хоть среди людей...

– Дура,– довольно громко говорил Хабо, зная, что супруга туга на ухо и все равно не услышит.– Дура беспросветная... большая честь для меня идти к какому-то шорнику

Хабо был чванлив, о чем знал весь аул, но не в тем крылась причина его нежелания посетить дом соседа. Он вообще не хотел никуда уходить, опдсаясь за жеребца, которого получил недавно от Балан-Тулхи-Хана.

Дело в том, что лавчонку свою Цораеву пришлось закрыть, ибо слишком трудно стало объяснять властям происхождение тех или иных товаров, и Хабо вместо нее открыл случной пункт.

Новое предприятие работало ни шатко, ни валко: барышей особых не приносило, потому что все племенные жеребцы и кобылы состояли на учете в колхозах и редко кто из частников приводил к нему свою животину в надежде получить потом породистого жеребенка. Несколько же дней назад Цораеву привалило настоящее счастье: Балан-Тулхи-Хан самолично привел к нему племенного красавца с вызвездью на лбу и велел беречь его, как зеницу ока. Мулла пришел поздно вечером, когда на улицах уже не было ни души, и просил держать сделку втайне. Зв использование жеребца Хабо должен был платить эфенди определенную мзду.

Цораев осматривал коня в закрытой конюшне, освещенной «летучей мышью», и восхищенно причмокивал языком. Теперь-то дела пойдут иначе. Стоит аульчанам узнать, что у Хабо появилось такое чудо, как от клиентов отбоя не будет. Он пообещал мулле никому не говорить, откуда конь, и тут же отсчитал задаток.

Но не прошло и двух дней, как Балан-Тулхи-Хан явился снова. И опять вечером. Высохшее аскетическое лицо эфенди было злым и встревоженным.

–  Береги коня, Хабо,– сказал он, отказавшись войти в дом и остановившись у входа в конюшню. Из полуоткрытых ворот ее на муллу падал свет фонаря. Глаза его зло блестели.– Его хотят увести...

–  Кто посмеет это сделать, эфенди? – испуганно спросил Цораев.

–  Только один человек, зная, что аргамак принадлежит мне, способен угнать его...

–  Кто же, эфенди?

–  Азамат...

Цораев чуть не проглотил язык. Он так и не нашелся, что сказать в ответ.

–  Днем и ночью стереги.его, Хабо,– глухо проговорил мулла.– Иначе от меня добра не жди...

–  Да я... да что ты, эфенди, я с радостью...

Балан-Тулхи-Хан ушел, даже не попрощавшись.

И вот теперь, зная, что вездесущий Азамат Мамакаев, гроза горных аулов Чечни, Ингушетии и Осетии,  дал слово угнать жеребца, Цораев должен был тащиться на ренчен фаршаг к какому-то безродному шорнику, оставив дом и конюшню на попечение глухой жены.

Но делать было нечего. Ни один мусульманин не может позволить себе нарушить веками освященных традиций. И Хабо Цораев велел жене не давать собакам еды, запер конюшню на все запоры, покинул усадьбу и засеменил к дому шорника.

Когда Хабо вошел в комнату, где лежал сын шорника с ногой в лубках, перебинтованной не совсем чистой марлей, «веселение» больного уже началось. Обменявшись с хозяевами и болящим приветствиями, соответствующими случаю, Цораев постарался занять место поближе к окну, чтобы время от времени поглядывать на свою усадьбу.

Среди гостей на ренчен фаршаге были известные всему аулу люди, и только двух из них Хабо видел впервые. Один, с бритой головой и широкими скулами, был похож на татарина. Лицо его, грубое и неприветливое, было освещено слева, и Цораев не мог оторвать взгляда от его уха. Скрюченное, обезображенное, оно выглядело отталкивающе и зловеще. Второй стоял, опершись о притолоку двери. Черный, чубатый, он мог быть и осетином, и чеченцем.

На круг перед кроватью выскочил плясун и завертелся волчком. .Хабо увлекся, наблюдая за его ужимками, и раскатисто хохотал, держась обеими руками за тугой живот.

Потом были песни, рассказы, опять танцы. Цораев уже забыл о необходимости посматривать в окно, предаваясь веселью вместе со всеми. Но вот, случайно бросив взгляд в сторону, он мигом перестал смеяться. Одноухий и его спутник исчезли.

Покидать подобное сборище незаметно, не дождавшись конца представления, не принято – недолго и оскорбить хозяина. Но если это сделали двое неизвестных, то почему не сделать и ему? Тем более, что ему вдруг показалось странным одно обстоятельство: знаменитые волкодавы, которыми Хабо Цораев немало гордился, давно молчали.

Он потихоньку подобрался к дверям и выскользнул наружу. К своему двору толстый Хабо почти бежал, отдуваясь так, что слышно было на соседней улице. А псы не лаяли.

... В ту ночь бывшего лавочника едва не хватил удар. Обе собакилежали посреди двора, вывалив языки, конюшня была открыта, жеребца Балан-Тулхи-Хана и след простыл..

Именно поэтому утренняя встреча Денгизова с Шукае-вым не состоялась. В угрозыске стало известно о ночном происшествии в усадьбе Цораева. Стиль ограбления выдавал руку Мамакаева: отравление собак, взлом замка на воротах конюшни – все это не оставляло сомнений в причастности к похищению коня главаря чечено-ингушских абреков.

И Шахим Алиханович, несмотря на свою занятость, выехал вместе с опергруппой на место происшествия. Так или иначе, но сегодня он должен был быть в Докбухе. Балан-Тулхи-Хан вместе с советом старейшин аула ожидал прихода «заблудших» с повинной.

*   *   *

Добравшись до Докбуха на попутной машине, Шукаев сошел примерно в километре от селения. Ему хотелось появиться в ауле не раньше сумерек. Инструкции, которые утром по просьбе уехавшего с опергруппой Денгизова передал ему начальник Чечено-Ингушского управления милиции, были не совсем обычными. Шахим Алиханович просил сказать, что точных и конкретных указаний по поводу местонахождения чохракских лошадей он дать не может, но советует испробовать зафесовский именной платок на мулле из Докбуха Ба-лан-Тулхи-Хане. Если эфенди клюнет на удочку, то Жунид сможет выяснить кое-что важное и для Денгизова. В частности, Шахима Алихановича интересовало, где сейчас скрывается матерый бандит и, вероятно, убийца председателя сельсовета Азамат Мамакаев.

Начальник управления коротко информировал Шукаева и о подробностях кражи жеребца у Хабо Цораева. Узнав о приметах похищенного коня, Жунид загорелся было стремлением тут же помчаться вслед Денгизову, не сомневаясь ни минуты, что речь идет о карабаире, но передумал. Совсем не обязательно им быть там вдвоем. Все, что нужно и можно сделать Шахим Алиханович сделает сам, а вот Балан-Тулхи-Хан...

Поблагодарив начальника, Жунид ушел в гостиницу готовиться к предстоящей операции. Сначала они решили ехать в Докбух вдвоем с Вадимом, но замысел пришлось изменить после звонка из управления. Оттуда сообщили, что ищейка потеряла след украденного жеребца на пути к аулу Орюрт Опергруппа выехала туда уже без Денгизова, который остался в Докбухе, чтобы принять «заблудших»  Словечко это порядком смешило Жунида, но в управлении к нему уже привыкли, называя так, с легкой руки Денгизова, обманутых пособников Мамакаева.

Словом, Жунид решил явиться к Балан-Тулхи-Хану в единственном числе. Дараеву следовало побывать в Орюрте. .. Вадим Акимович не мог удержаться от смеха, разглядывая преобразившегося приятеля.

На Жуниде был довольно потертый бешмет, свалявшаяся, видавшая виды бурка, ноговицы на ногах и лохматая черная папаха на голове.

– Абрек! Ха-ха! Ты натуральный абрек. Вот где талант перевоплощения!..

– Брось зубоскалить,– добродушно отмахивался Жунид.– Лучше скажи, след от сбритых усов не слишком выделяется?

– Нет. Лицо-то у тебя не загорелое. Солнца мало было в последние дни. Да поглядись в зеркало.

Жунид последовал совету друга и в свою очередь расхохотался.

– А ты прав! Зверский вид у меня! Но ничего. Зато мама родная не узнает. Ну, счастливо, Вадим. Смотри там, в Орюрте, разузнай все, что можно.

– Хорош,– тон Дараева стал озабоченным.– Ты, это ну  в общем, зря не рискуй..

– Ладно.

– Ни пуха, ни пера!

– К черту!

И Жунид Шукаев, переодетый и неузнаваемый, сунув в карман галифе заряженный пистолет, отправился к Балан-Тулхи-Хану

Горы уже задернуло вечерней мглой, и на Докбух осели влажные сумерки, когда он подходил к аулу По дороге успел основательно запылиться и сейчас смахивал на человека, которому пришлось преодолеть нелегкий и долгий путь.

Первый же встречный показал ему усадьбу Балан-Тулхи-Хана.

Обнесенный высоким каменным забором двор эфенди замыкал верхнюю окраину селения. Напротив кирпичного дома, крытого оцинкованным железом, красовались единственные в Докбухе железные ворота. Сквозь решетку в их верхней части виден был просторный и уютный двор с многочисленными хозяйственными постройками. Саманный сарай-конюшня, возле которого стояла коновязь, крытый загон для овец, курятник. За двором темнели деревья фруктового сада.

–   Неплохо живет мулла,– прошептал Жунид и постучал в ворота висячим железным кольцом. В ответ тотчас же забрехали собаки. Судя по голосам, их было не меньше трех.

Потом кто-то вышел, прикрикнул на расходившихся псов и приблизился к воротам.

Жунид разглядел мужскую фигуру, облаченную в темную одежду.

– Кого аллах послал к нам в такую позднюю пору? – по-русски спросил хозяин. Голос у него был низкий, властный.

– Мир дому твоему,– ответил Жунид.– Издалека пришел я, достопочтенный эфенди. Важное дело привело меня к тебе.

– Кто ты?

– Мое имя – Шаниб. Но оно тебе не знакомо.

– Говори.

– Два горца не могут беседовать, разделенные железными воротами,– с затаенной обидой в голосе сказал Жунид.– И то, что должен я тебе сказать, не для других ушей.

Хозяин помолчал, видимо, что-то обдумывая.

– Откуда ты? – спросил он еще.

– Из Адыгеи. Аул Дейхаг – моя родина.

– Кого ты там знаешь?

– Хахана, да продлит аллах его дни...

Загремел засов, и перед Жунидом открылась калитка.

–   Входи, будь гостем,– в голосе хозяина по-прежнему звучали нотки недоверия.

Комната, куда Балан-Тулхи-Хан ввел Жунида, была просторна и богато убрана. Все стены – в дорогих коврах, на полу тоже ковры. В углу – тахта с несколькими подушками в бархатных чехлах. Посредине длинный стол, накрытый шелковой скатертью. В воздухе еще стояли запахи недавнего пиршества, да и на полу Жунид заметил несколько куриных костей – хозяйка еще не успела навести порядок.

Едва Шукаев подумал об этом, как в кунацкую вошла сгорбленная седая женщина со слезящимися, пораженными глаукомой глазами и, не замечая го,стя, стоявшего сбоку, от дверей, обратилась к мулле:

–   Позволь убрать здесь, Лялям. Балан-Тулхи-Хан резко повернулся и, едва сдерживая гнев, зашипел:

–   Не видишь, старая?! Гость у меня! Ступай на кухню! – и метнул быстрый взгляд на Жунида. Тот  сделал вид, что заинтересован затейливым рисунком ковра у себя под ногами.

Старуха сейчас же исчезла.

–   Присядь,– сказал мулла.– Кажется, ты назвал себя Шанибом? Присядь, Шаниб. После долгого пути не грех дать отдых ногам. А твои ноговицы хранят еще пыль горных дорог...

Шукаев сел на тахту. Он все еще не мог опомниться от изумления. Старуха сказала: «Лялям...» Что это – случайность? Или...

– Что привело тебя ко мне, сын мой? – усевшись рядом, спросил мулла.– Так ты знаешь Хахана?

– Он мой добрый наставник и друг,– с уважением ответил Жунид.

– Я учился вместе с ним в Крымском Аль-Ахраме... [37]37
  Духовная мусульманская академия.


[Закрыть]

– Эфенди,– мягко прервал Жунид.– Я назвал тебе имя Хахана недаром. Он послал меня к тебе. И вот залог того, что я говорю истинную правду...– Он полез за пазуху и достал вчетверо сложенный узорный платок.– Хахан шлет тебе свой поклон.

Балан-Тулхи-Хан торопливо развернул платок и принялся его рассматривать. Жунид сидел, затаив дыхание.

Наконец, черты лица муллы прояснились, и он хитро посмотрел на гостя.

– Что же ты не сказал сразу? Для друга Хахана, для человека, которому он доверил это,– мулла тряхнул платком,– мой дом открыт и'днем и ночью. Гонзага! Эй, Гонзага, куда ты провалилась?!.

– Я здесь, господин мой,– появилась на пороге старуха.

– Накрой на стол. Подай лучшие кушанья для дорогого гостя из Адыгеи!

Жунид украдкой рассматривал Балан-Тулхи-Хана. Жесткое волевое лицо, морщинистое и сухое. Губ почти нет совсем, узкая щель маленького ехидного рта сомкнута. Нос круто выгнут и придает лицу хищное выражение большой нахохлившейся птицы. На голове – ни единого волоска: она блестит, как полированный шар неправильной формы, отражая тусклый свет керосиновой лампы.

Белые, как вата, брови муллы шевелились, когда он говорил, пронзительно-черные глаза в упор смотрели на собеседника. Он часто поглаживал свою седую козлиную бородку.

–В наших местах плохо...– медленно начал Жунид, боясь неосторожным словом все испортить.– Никому не дают покоя эти служители дьявола... Асфар Унароков убит в Кутском лесу, Тау...

–Я слышал,– насупился эфенди.– Ты знал Асфара?

–Ротмистр умер у меня на руках,– наполовину соврал Жунид.

–Да примет аллах его душу!

–Аминь, эфенди!

Гонзага принесла дымящееся блюдо с бараниной, миску чепалгашей [38]38
  Чепалгаш (ингуш.) – пирожок с творогом и яйцом.


[Закрыть] и кувшин араки [39]39
  Арака (каб.) – самогон.


[Закрыть] .

–   Подкрепись, Шаниб,– предложил мулла.– И поведай, что привело тебя к нам.

Говорил Балан-Тулхи-Хан по-русски весьма чисто, но с сильным акцентом.

–  У тебя уже были гости, эфенди,– полувопросительно сказал Шукаев.

–  Сегодня в моем доме я принимал весь совет старейшин аула и большого начальника,– с гордостью ответил Балан-Тулхи-Хан.– Даже в молитве я упомянул его имя...– мулла помедлил.

Шукаев молчал, почтительно ожидая продолжения.

–   ... Денгиз. Большой начальник... хитрый, как шайтан. Новая власть простила грехи абрекам, но велела вернуться в аулы и сложить оружие... Дюжина джигитов сегодня спустилась с гор. Их скакуны были здесь, у моей коновязи... Теперь Азамат недосчитается двенадцати своих людей...– Последние слова он произнес со злорадством.– Выпьем, Шаниб!

Шукаев принял из рук эфенди граненый стакан с аракой и, дождавшись, пока выпьет хозяин, не морщась, опрокинул свой.

–  Так чего же ты хочешь?

–  Хахан просит возвратить жеребца в Адыгею,– вкрадчиво сказал Жунид, не глядя на муллу.– От этого зависит спокойствие наших людей..

Балан-Тулхи-Хан побагровел. Рука его, державшая пустой стакан, дрогнула.

–   Азамат заплатит мне за него!.. Ох, заплатит... такой конь! Настоящий карабаир!.

Шукаев не подал вида, как взволновал его ответ эфен-ДИ. Итак, Денгизов не ошибся! Не зря он, Жунид, предпринял весь этот маскарад.

Балан-Тулхи-Хан действительно связан с Мамакаевым!

И знает о карабаире!

И, возможно, мулла не тот человек, за которого себя выдает.

Почему Гонзага назвала его «Лялям»?

Стоп. Не следует пороть горячку и торопиться. Чем меньше задавать вопросов, тем лучше. Балан-Тулхи-Хан и так все выболтает.

– Азамат – далеко, его не достанешь,– неопределенно сказал Жунид, обгладывая ребрышко.

– Ничего. Мы еще встретимся. Через два дня Азамат почистит подводы с товарами сельпо по дороге в Базоркино... До этого я скажу ему все... Он вернет мне коня, не посмеет не вернуть...

– Не так легко отнять у Азамата то, что попало в его руки,– осторожно сказал Жунид.

– Посмотрим еще,– прошептал мулла.

– А что за подводы? Там будет пожива?

– Хватит на всех. И на твою долю, если захочешь...

– Я подумаю.

– Подумай, подумай.

– Так что мне ответить Хахану, эфенди?

Густые, изогнутые брови эфенди поползли вверх.

– Ты же слышал: Азамат лишил меня моего карабаира!..

– Его у тебя угнали?

– Я не прощу ему,– кипел Балан-Тулхи-Хан.– Мне все известно про него! Над его головой уже собираются тучи: револьвер, из которого убит председатель в Бай-Юрте,– у Азамата. А пулю достали из тела убитого...

– Ты не можешь помочь нам? – упрямо твердил свое Жунид.

– Подожди, Шаниб, я подумаю,– Балан-Тулхи-Хан швырнул баранью косточку прямо на ковер.– Может, и помогу. Мне самому дорог конь, но месть за обиду – дороже. Я знаю, где Азамат держит его. Я скажу тебе! Пусть в Адыгее не думают, что старый Лялям Балаев не сдержал клятвы!

И снова Жунид не выказал никаких признаков удивления. Мысль eгo работала сейчас четко и напряженно.

Итак, Лялям Балаев, давнишний друг и сообщник Хаха-на Зафесова, и мулла Балан-Тулхи-Хан – одно и то же лицо! Что ж, в те времена среди конокрадов случались и не такие метаморфозы. Очевидно, все эти годы ревностный служитель ислама вел двойную жизнь  На людях и для всех – мулла, достойный и уважаемый эфенди, проповедующий слово пророка. Но было у него и другое лицо, прикрытое от прихожан мечети «священной черноты корана» – лицо пособника бандитов, содержателя притона для конокрадов.

Хахан Зафесов знал это – потому и назвал Бадаева, уверенный, что Шукаев его не найдет.

Так или иначе, но вылазка Жунида принесла блестящий результат. Догадка Денгизова оказалась верна – Балан-Тулхи-Хан имеет прямое отношение к мамакаевским молодчикам которые тринадцатого готовят налет на транспорт с товарами в районе Базоркино. Тот же Мамакаев или кто-либо из его ближайшего окружения выстрелом в упор убил председателя.

Мулла, как казалось Жуниду, призывая громы и молнии на голову своего грозного шефа и покровителя, больше петушился, чем говорил всерьез. Едва ли он посмел бы открыто предать Азамата, скорее ему хотелось вырвать у атамана ка-рабаира, которого Балан-Тулхи-Хан, вероятно, в свое время утаил от Мамакаева при дележе угнанного скота и лошадей. Жуниду хорошо знакомы были подобного рода распри между главарями шаек и их подручными, суть которых сводилась к общеизвестной формуле – «вор у вора дубинку украл»

–  Я слушаю, эфенди,– напомнил Шукаев,  видя, что Балан-Тулхи-Хан погрузился в размышления   Было уже поздно, кроме того, сюда мог прийти кто-либо из конокрадов,

знавших Жунида в лицо, а тогда все, чего он достиг этим визитом, пошло бы насмарку.

–  Не торопи меня, уважаемый,– устало ответил хозяин. Он как-то сник и приутих. Гнев его остыл, и теперь перед Жунидом сидел старый усталый человек, который выпил лишнего, наговорил Бог знает чего и жалеет об этом.

Жунид не ошибся. Мулла досадовал на свою несдержанность.

–  Ты, сын мой, не обращаи внимания... Мы свои люди с Азаматом: поругаемся и помиримся,– Выкинь из головы все, что я говорил..

–  Не тревожься, эфенди. Я буду нем, как могила.

–  Ты мог бы взяться за одно поручение?

–  Укажи мне путь к карабаиру, и я все сделаю.

–  Ладно,– мулла погладил бородку.– Поедешь во Владикавказ с моим человеком. Он высадит тебя на базаре Оттуда уже пойдешь сам. Запомни: Пушкинская улица, пять. Там живет Гибцо Абастов. Запомнил? Повтори!

–  Владикавказ, Пушкинская, пять, Гибцо Абастов.

–  Так. Передай ему, что сегодня у меня во дворе перед Денгизом сложили оружие двенадцать джигитов.  Один из них – Мухтий Абазаев связан с угрозыском. Передай, что бы Азамат выбросил револьвер, из которого убит председатель...

–  А как же конь?

–  Гибцо точно знает, где он. Покажешь ему свой платок, и он скажет тебе, как выкрасть карабаира и увести за Кубань. Но Азамату, если попадешь к нему, ни одного слова...

–  А если Гибцо не знает, где конь?

–  Знает! – раздраженно отрубил Балан-Тулхи-Хан.

–  Прости, эфенди, но я не понимаю.– Если Азамат выкрал у тебя коня и держит где-то у Гибцо, то разве Гибцо скажет мне, где конь?

–  Скажет. Гибцо тоже не ладит с Азаматом. . Ну, хватит, давай выпьем. Расскажи, как живет наш уважаемый Хахан!

–   Здоров. Хочет жениться, да невесту никак не найдет Из дома Балан-Тулхи-Хана Шукаев выехал на рассвете Угрюмого вида молчаливый ингуш правил бричкой.