Текст книги "По следам Карабаира Кольцо старого шейха"

Автор книги: Рашид Кешоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)

–  Вот видишь.

–  А ты что примолк, Арсен? –  спросил Шукаев у сосредоточенного, ушедшего в себя Сугурова.– О чем задумался?

–  О бриллианте, Жунид Халидович. Я вспомнил фразу Нахова, произнесенную им в беседке у барона. Как вы сказали называется эта пара камней персидского шаха?

– «Две капли воды».

– А Зубер Нахов заявил Феофану, что ювелир Омар Садык ищет «вторую каплю»... Я это точно запомнил: «вторая капля».

– А ведь верно,– оживился Шукаев.– Теперь и я вспомнил. Ты говорил. Просто у меня из головы вон. Так ты думаешь?..

Сугуров слегка порозовел. Внимание такого человека, как Жунид Халидович, всегда приятно.

– Я... не знаю. Но... Если были «Две капли», то могла быть и первая и вторая..'.

– Логично. Очень даже. Мы преподнесем это Чернобыльскому,– потер руки Жунид.– Посмотрим, как он отреагирует.

... Реакция бывшего ювелира превзошла все ожидания. И если бы в то утро кто-нибудь из них – Жунид, Вадим или Арсен – правильно ее истолковали и, не дав старику опомниться, потребовали объяснений, может быть, разгадка была бы у них в руках гораздо раньше, чем они ожидали.

Но беда в том, что бывают в жизни положения, когда поведение человека может иметь несколько побудительных причин и не всегда удается криминалисту определить ту единственную, которая и ведет к раскрытию тайны.

Принял их Самуил Исаакович на той же веранде, где все оставалось без изменений со времени последнего их визита на Псыжскую, пять. Стол – у окна, еще более разросшаяся виноградная лоза, кушетка у стены, запах свежей масляной краски,– старик покрасил пол на веранде,– и густой аромат распускающихся роз на прямоугольной клумбе перед входом в дом.

– Чем могу служить, молодые люди? – засуетился он, двигая стулья.– Честно говоря, уж и не знаю... Невже ж опять за то колечко будете спрашивать? Так я ж и не видал его, что могу исделать, когда не видал?

Они сели. Жунид достал из кармана кольцо, но держал его пока в кулаке, у себя на коленях, и смотрел в упор на Чернобыльского, сидевшего напротив него.

– И что вы на меня так смотрите? – заерзал наконец ювелир.– Скажите сразу.

Шукаев медленно поднял руку, все так же не сводя сурового взгляда со старика, разжал ее и спросил, отчетливо произнося каждый слог:

– Довольно притворяться, Самуил Исаакович, вы в прошлый раз солгали нам относительно цели вашей поездки в Дербент  Вы все еще надеетесь найти «вторую каплю»...

Сначала, увидев кольцо, Чернобыльский подался всем телом вперед, словно хотел отнять его у Шукаева, потом как-то обмяк, ссутулился, и в склеротических глазах его появились слезы бессилия.

–  Отвечайте!

–  Так что ж... что ж отвечать-то,– бессвязно пролепетал он и трясущейся рукой полез в боковой кармашек летнего чесучевого пиджака. Долго не мог отвинтить крышечку футляра с валидолом, потом, наконец, достал таблетку и, положив ее под язык, несколько минут сидел молча, закрыв глаза.

Они ждали.

Чернобыльский прижал ладонь к левой стороне груди, глубоко вздохнул, покатал таблетку языком во рту и открыл глаза.

–  Так и убить старика недолго,– сказал он, открывая глаза.– Разве ж можно?

–  Мы хотели бы получить ответ, Самуил Исаакович,– напомнил Жунид, тоже понижая голос.– Ваше волнение..

– И не говорите за мое волнение,– старик, кряхтя и охая, облокотился о край стола.– Я старый больной человек, молодые люди, так разве ж долго, спрашиваю я вас, растревожить мое слабое сердце..

–  Что вас взволновало?

–  Я золотых дел мастер, господа хорошие, хоть и давно не у дел. А вы знаете, что такое настоящий ювелир, который видел, имел и держал в руках столько, что хватило бы на несколько роскошных жизней!

–  Самуил Исаакович,– строго заметил Дараев,– нас не интересуют ваши воспоминания.

Старик слабо махнул рукой.

– То ж разве воспоминания? . Вы спрашиваете – я отвечаю   И не перебивайте меня, молодые люди..

Жунид сделал знак Вадиму  Потерпи, мол.

–  Пожалуйста, говорите.

–  Так вот. Отчего я разволновался? А как вы думаете? Хотя и другая жизнь теперь, и все то, что имело когда-то свою цену, нынче той цены не имеет, но я-то человек старого времени... И нового из меня не исделаедць. Вы сказали,– он посмотрел на Жунида,– «вторая капля»... Чтоб вы знали, прежде и камни имели свои имена. Алмаз, который у меня украли в девятьсот четырнадцатом году, имел название «вторая капля». По-арабски – «Катрантун таниятун». Я, грешным делом, когда вы достали свое колечко и сказали те слова, подумал, что у вас в руке мой камешек. Чуть Богу душу не отдал. Уж поймите меня, старика, молодые люди...

–  А этот перстень вы никогда не видели? – снова раскрыл ладонь Шукаев.

Старик даже не стал смотреть на кольцо.

–  Нет, не видел. Дешевые побрякушки – не по моей квалификации,– он снова прикрыл веки и потер грудь рукой.

Наступила долгая пауза. Жунид не прерывал ее, наблюдая за Чернобыльским. Все было как будто правильно и объяснимо. Именно такой, наверно, должна быть реакция человека, некогда владевшего баснословным богатством и под старость вдруг снова увидевшего его отблеск.

Но Шукаева смущало одно обстоятельство. Ему показалось, что уже после сердечного приступа он заметил в глазах ювелира жадный блеск... при виде кольца. Этот мимолетный взгляд был или не был? Может быть, он – плод его воображения?..

И тогда случилось неожиданное. Чернобыльский, вроде бы окончательно оправившись, попытался встать, но рука, которой он оперся на стол, вдруг бессильно, вяло согнулась в локте, ювелир, побледнев, снова рухнул на стул. Если бы его не поддержал Сугуров, он бы свалился на пол.

Они осторожно переложили его на кушетку. Арсен помчался к ближайшему телефону – вызывать «Скорую помощь».

Это был инфаркт.

Поскольку старик жил один, его отвезли в городскую больницу: дома его не с кем было оставить. Дараев запер входную дверь и передал ключ врачу «Скорой».

–  Ну, как вам все это нравится? – спросил Жунид, провожая взглядом удалявшуюся машину.

–  Никак,– за двоих ответил Дараев.– Я ему не верю. То есть, не сомневаюсь, что его хватил удар, но ему самому не верю...

–  Я тоже,– кивнул Шукаев.– У меня такое впечатление, что мы еще услышим об этом алмазе...

–  Выходит, зря ты протаскал и газеты, и книгу,– Дараев показал на распухший портфель, который Жунид держал в руках.

–  Выходит, зря. Кстати, возвратишь сейчас и то, и другое в библиотеку.

–  А какая, собственно, разница между алмазом и бриллиантом? – спросил Вадим Акимович.

–  Только в отделке. До пятидесяти граней – алмаз, более пятидесяти – бриллиант.

–  Ты, я вижу, поднаторел в этих делах,– уважительно сказал Дараев.– А карат? Сколько это?

–  Около 206 миллиграммов...

–  Значит, двадцать шесть с половиною каратов, это больше пяти граммов? Ничего камушек, а?

–  Да,– без улыбки сказал Жунид.– На такой пару танков запросто можно было бы построить...

–  Ну, что, поехали?

–  Едем. Ты, Вадим, пока я займусь с Паритовой и завмагом, отыщи Итляшева и пасечника. Я почти уверен, что они видели именно Бекбоева с накладной бородой, но нам нужно их документальное опознание. И еще – побывай в театре. Проверь, нет ли какой-либо связи между Паритовым и Улитой. И он, и она работают вместе...

*   *   *

Фатимат Паритову Шукаев видел впервые. До сегодняшнего дня он не считал упущением со своей стороны то, что после Бондаренко не подверг ее повторному допросу. В документах, оформленных бывшим начальником черкесского угрозыска, все было грамотно с точки зрения процессуальной и предельно ясно. А времени и без того не хватало.

И только сегодня Жунид подосадовал на себя: никогда, никому и ни в чем нельзя доверять, когда ведешь расследование. Даже самые дотошные, а Сергей Тимофеевич был еще человеком точным и аккуратным, могут допустить недосмотр или не проявить должной настойчивости. Правда, и Бондаренко не слишком доверял показаниям продавщицы, но это не было отражено в материалах дела, и Жунид об этом ничего не знал.

Словом, по мнению Шукаева, занятого тогда главным образом убийством Барсукова и Кумратова, не было необходимости в повторном допросе Паритовой.

Теперь – дело другое. Теперь был перстень, а человек, ударивший продавщицу камнем – Зубер Нахов – сидел в КПЗ управления. Когда привели Фатимат, явившуюся по вызову (заведующего с ней не было), Жунид посадил ее на стул напротив себя и начал безо всяких предисловий:

– Опишите кольцо, которое было похищено в вашем магазине перед майскими праздниками.

–  О Господи! – с деланным возмущением воскликнула она.– Опять это несчастное кольцо! Знаете, мы с мужем ничего от вас не хотим. Ну, не поймали вы этих бандитов сразу и – Бог с ними. В конце концов, перстень давно списали...

–  Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.

–  Я уже говорила: большое массивное кольцо с зеленоватым камнем, довольно большим... мельхиоровое. Вот и все... А хлопот из-за него...

Она стала сетовать на беспокойство, причиненное ей милицией, ее мужу и заведующему.

Жунид плохо слушал, с интересом разглядывая, ее наряд.

Белоснежное крепсатиновое платье, дорогие, тоже белые, лакированные туфли, пальцы на руках – в кольцах, в мочках ушей – золотые сережки. Не много ли? Зарплата у нее и у ее супруга скромная. Откуда же средства? Спекуляции с драгоценностями? Но ревизией ничего обнаружено не было. Надо заняться, стоит заняться.

Он открыл ящик стола и, достав перстень, демонстративно положил его на стекло перед Паритовой.

Но не всякий раз мельхиоровое кольцо лишало людей душевного равновесия, как это случилось с Самуилом Чернобыльским.

Фатимат и бровью не повела.

– Нашли? – прикрыв ладошкой зевок, спросила она. Жунид молчал.

Она взяла кольцо, примерила на палец – оно болталось – было велико, и положила на место.

– Это оно?

–  Да,– без колебаний ответила Паритова, встретилась с ожидающим взглядом Жунида и... забеспокоилась.

–  А бандиты? Их вы тоже... поймали? – румянец медленно сходил с ее полных щек.

«В чем дело? – промелькнуло в голове у Шукаева.– Чего она испугалась?»

Он продолжал молчать. Открыл нижний ящик стола, нагнулся так, чтобы она не видела, отобрал из пачки фотографии Зубера и Парамона и, выпрямившись, показал ей.

– Они?

Паритова побледнела еще больше. Однако тотчас же растерянность, написанная на ее лице, сменилась надеждой.

–  Но... это же старые снимки. Он тут совсем молодой...

– Значит, вы одного узнали? Которого?

Паритова отрицательно покачала головой. Видно было, что она изо всех сил старается сдержать волнение. И Жунид рискнул:

– Я могу устроить вам встречу с одним из них, с Зубером Наховым. Он нами арестован,– и показал фотографию.

Она разрыдалась.

Шукаев, вовсе не ожидавший такого пассажа и больше всего на свете боявшийся именно женских слез, неловко принялся ее утешать:

– Ну, что вы, в самом деле... Зачем же? Выпейте водички... Вот.

Разливая воду на подол платья, она отпила глоток.

– А теперь расскажите, почему вы и ваш муж скрыли от нас, что знакомы с Наховым? Почему кража кольца была так символически обставлена? Они мстили вам? За что?

Он видел, что ей нельзя дать опомниться, и импровизировал на ходу – для него это не составляло труда, поскольку он так много и так часто перебирал в уме все обстоятельства дела, что в вариантах и домыслах, недостатка у него не было Он давно подозревал, что камень, обернутый в платок,– это орудие мести. Паритову хотели наказать за что-то. Как и сыровара Сахата Кабдугова. Но за что?

– Я боюсь, боюсь...– она опять заплакала и размазала платком краску с ресниц.

– Вам нечего бояться. Поймите же, страх – плохой советчик. Расскажите все, и мы поможем вам. .

Паритова закрыла руками лицо и некоторое время сидела неподвижно. Потом медленно отняла от лица руки, вытерла глаза, еще больше испачкав щеки и лоб,– Жунид с трудом сдержал улыбку, такой комично-жалкий был у нее вид,– и вздохнула.

– Хорошо. Я расскажу.

Говорила она торопливо, часто сбиваясь и хныча, Жунид подбадривал ее и взглядом, и репликами, в душе ругая себя последними словами за то, что не занялся ею раньше. Завертелся, не хватило сил и времени. Может быть, он вообще переоценил свои силы?

К черту самокопание, самобичевание и прочие интеллигентские штучки. Он тряхнул головой. Работать надо.

Из сбивчивого, постоянно прерываемого «охами» и «ахами» рассказа продавщицы, которая – он, разумеется, это уловил – всячески пыталась обелить и себя, и своего мужа, Шукаев узнал о знакомстве Умара Паритова с человеком, который однажды привлек его внимание на базаре тем, что продавал шелковые дуа, кавказские амулеты, вышитые тесьмой и золотыми нитками. Горянки, особенно пожилые, бойко их покупали. Паритов через некоторое время встретил его на рынке еще раз и случайно заметил, что помимо амулетов; он изредка доставал из заплечного мешка другой товар – золотые кольца, бусы, браслеты ручной дагестанской работы.

Умар попробовал прицениться к безделушкам – они оказались сравнительно недороги. Решив, что вещи краденые, Паритов все же купил кольцо и серьги. Подарил их жене. А та показала Чернобыльскому, к услугам которого магазин часто прибегал, затрудняясь в оценке вещей, поступающих в скупку.

Старый ювелир достал лупу, долго рассматривал камни, затенял их ладонью, подносил к свету и, наконец, сказал с коротким дребезжащим смешком:

– И надо же! А я, грешник, думал, при Советской власти перевелись такие умельцы... Стекляшки это. Натуральные стекляшки, чтоб я пропал. Надули, Фатимат, твоего благоверного. И где он их взял?

Так выяснилось, что незнакомец, промышлявший амулетами (позднее он назвал свое имя – Зубер Нахов), приторговывал еще и фальшивыми драгоценностями. Паритов быстро смекнул, что убыток, понесенный им на первой покупке,– пустяк, мелочь, по сравнению с выгодами, которые сулит ему полюбовное сотрудничество с Зубером. Договорились они очень быстро, и деньги рекой полились в карман Нахова и его хозяина (Умар понимал, что тот не сам изготовляет «товар»), а немалая толика их попадала, конечно же, в мошну Паритова.

Жену он сначала не посвятил в тайну дополнительного источника доходов, сдавая в скупку безделушки с поддельными камешками через подставных лиц, а потом здраво рассудил, что безопаснее и дешевле обойтись без посредников.

Поначалу Фатимат была немного напугана, но вскоре легко примирилась, если не с «укорами совести» (или страхом расплаты, что гораздо точнее), то, по крайне мере, с возросшими возможностями их домашнего бюджета.

Все шло гладко, пока Зубера Нахова не сменил другой человек, о чем Умар был поставлен в известность заранее. Во время очередной деловой встречи Зубер показал Парито-ву желтый фуляровый платок с вышитыми монограммами и велел рассмотреть его внимательнее.

– Мне надо пока припухнуть,– сказал Зубер.– Вместо меня придет другой. Узнаешь его по такому вот платку. Понял?

–  А что случилось? – забеспокоился Умар.

–  Да не дрейфь ты. Ничего страшного. Отсидеться мне надо. Тут, говорят, в наших краях, один старый мой знакомый шпик объявился. За мной ничего нет, но с ним лучше мне не встречаться.

– А кто он?

Зубер помедлил.

– А... и тебе не вредно знать. Майор Шукаев – запомни. Лучше с ним на одного коня не садиться. Так что, смотри. Усек?

Через три дня, в условленный день, на черкесском рынке появился новый продавец амулетов, одетый не по-горски и не по-европейски. Мешком висел на его худой нескладной фигуре восточный халат, на голове феска. Лицо грубое, словно тесаное топором, и огромные уши. Умар в первый же день окрестил его про себя «Ослиное ухо». Назвался он Сату Кади и показал фуляровый платок в качестве пароля.

В недобрый час состоялось знакомство. Нахов был прост и Покладист, а этот...

Началось с того, что «Ослиное ухо» чуть ли не вдвое против прежнего взвинтил цену.

– Я тоже жить должен,– заявил он без обиняков.– Не ты один хлеб с маслом жрать хочешь.

Паритов в первый раз стерпел, заплатив все сполна, а во второй – наотрез отказался.

– Не дам,– сказал он.– Я тоже рискую. Немного накину и на том сойдемся.

– Дашь,– угрюмо просипел Сату Кади.– Иначе худо тебе будет.

На том первое столкновение кончилось. Сату Кади исчез, не оставив Умару привезенные из Дагестана украшения. Некоторое время Паритовым пришлось посидеть на мели. Именно тогда – Умар помнил это – появился у них в скупке мельхиоровый перстень.

Сату Кади (Жунид, разумеется, догадался, что это был не кто иной, как Хапито Гужмачев) вновь показался через три дня. Пришел прямо в магазин и стал рассматривать витрины с выставленным товаром. Особенно долго он вертелся возле той витрины, где блестело зеленоватым камнем мельхиоровое кольцо.

Фатимат основательно перетрусила: и зачем «Ослиному уху» понадобилось так открыто показываться в магазине?

Уходя, Хапито еще раз пригрозил и посоветовал, пока не поздно, взять безделушки по цене, которую он сам назначил три дня назад.

Паритов не согласился. Он уже вошел во вкус сытой денежной жизни, которую с лихвой обеспечивали махинации с поддельными камнями. Он почувствовал свою силу и не хотел уступать.

Увы! Умар Паритов не знал, на что способен Хапито Гумжачев, не знал, какие законы царят в той среде, с которой ему теперь приходилось иметь дело.

Прошло еще два дня, и Фатимат с разбитой головой отвезли в больницу, а мельхиоровый перстень исчез.

Она знала только того, который ее ударил. Это был Зубер Нахов. Его приметы она, как могла, исказила в своих показаниях, данных Бондаренко, понимая, что арест Нахова повлечет за собой и ее разоблачение.

Кончив, Фатимат с шумом выдохнула воздух, словно испытала мгновенное облегчение. Ей и в самом деле стало легче: пусть осудят, а этого ни ей, ни Умару не избежать, но хоть кончится постоянное ожидание расплаты, которая неизвестно откуда последует – то ли со стороны закона, если откроются спекуляции фальшивыми украшениями, то ли со стороны преступников, в чью паутину они оба попали так бездумно и неосмотрительно.

–  Как ваш муж узнал адрес Омара Садыка? – спросил Шукаев.

–  Однажды у нас ночевал Зубер,– уже спокойно ответила она.– Напился. Умар нашел у него в кармане записную книжку. На одной из страниц были инициалы О. С. и адрес. Умар тогда искал способа избавиться от третьих лиц. Он хотел найти самого изготовителя и получать вещи из первых рук. Ну, и поехал...

Она уже не плакала, не манерничала, только терла мокрым носовым платком покрасневший висок и заискивающе смотрела в лицо Жуниду.

–  Что же теперь нас ожидает?

–  Это решит суд,– сказал Шукаев.– Но чистосердечное признание, хотя и порядком запоздавшее, вам зачтется. С вас и вашего мужа мы, разумеется, возьмем подписку о невыезде. В магазин пришлем ревизора: с ним вместе уточните, какие украшения по скупке прошли с фальшивыми камнями. Потом каким-либо образом известим покупателей. Деньги им будут возвращены, конечно, за ваш счет. Опись вашего имущества и конфискация наиболее ценных вещей и золота будет произведена сегодня же, еще до вашего возвращения домой. А вы пока сядете вот здесь,– он показал ей на маленький столик сбоку,– и подробнейшим образом письменно изложите все, что мне сейчас рассказали.

Он позвонил и отдал распоряжения дежурному. Организация ревизии, опись и конфискация поручались лейтенанту Абдулу Маремкулову. Заведующего ювелирным ларьком теперь можно и не приглашать: он ему больше не нужен.

Паритова опять заплакала.

– Успокойтесь. Выпейте еще воды и садитесь – пишите.

*  * *

В тот же день все Черкесское управление НКВД и угрозыск, кроме дежурного взвода, провожали лейтенанта Семена Родионовича Дуденко на фронт. Рапорту его был дан ход гораздо скорее, чем предполагал Жунид.

Семен получил утром повестку и, не застав в управлении ни Шукаева, ни Дараева, ни Сугурова – они уже уехали к Чернобыльскому,– стал собираться.

Вещмешок с запасом еды на дорогу и парой белья, планшет, проездные документы и продовольственный аттестат – вот и все сборы.

Бравый, сияющий, в лучшем своем обмундировании, с серой скаткой через плечо, он стоял сейчас на перроне, запруженном людьми, в окружении своих сослуживцев.

–  Ну, что пожелать тебе на прощанье, Сеня? – сказал Жунид, впервые так назвав своего подопечного, и Дуденко порозовел, поняв и оценив это простое, почти отеческое обращение.– Бей фрицев как следует... не забывай нас. Может, и мы долго не засидимся. .

–  Семен не подкачает,– сказал Гоголев,– он парень, что надо. И кавалерист отменный... Конной разведке такие нужны...

–  Как ребята в твоем взводе? – спросил Вадим Акимович.

–  Еще не знаю,– ответил Дуденко.– Вроде, нормальные ребята. Все молодые. Рассыпались тут по перрону. Прощаются...

Было все, что полагается в таких случаях. Шум, смех, слезы. Девушки в белых платьях с букетами цветов в руках, запах сена и лошадиного пота из специальных вагонов с оборудованными заранее стойлами, оркестры, среди которых выделялась своей синей формой музкоманда милиции.

Состав из теплушек, на дверях которых мелом было написано: «Вперед, на врага!», «За Родину!», «Смерть фашизму!»,– стоял на втором пути. Весь перрон, первый путь и платформа между вокзалом и эшелоном, до отказа забиты толпой, возгласами, окликами, звуками сводного оркестра, нестройно, несыгранно грянувшего походный марш

Потом был короткий митинг.

Ораторы поднимались на небольшую, обтянутую красным сатином трибунку, говорили кратко, но взволнованно, без шпаргалок. Слова шли от сердца и, слушая их, каждый думал о своем и все думали об одном, потому что здесь, на вокзале, совершалось событие, которое касалось всех, всей страны – люди шли на войну.

Геннадий Максимович Воробьев, открывавший митинг, дал слово Гоголеву.

Виктор Иванович пожелал всем счастливого пути, передал наказ тех, кто пока остается,– гнать зарвавшегося врага прочь с нашей земли. От управления уезжало еще пять человек, кроме лейтенанта Дуденко, и Гоголев, назвав всех поименно, заканчивая свою маленькую речь, сказал:

– ... Мы в них уверены. Сегодня мы посылаем фронту самых молодых, самых умелых, все они – отличники боевой и политической подготовки, великолепно сдали нормы ПВХО и ГТО, имеют значки «Ворошиловский стрелок», отличные кавалеристы... До свиданья, дорогие товарищи, друзья, коллеги. Счастливой дороги – удачных, победных боев вам!

Когда митинг кончился и старый станционный колокол медно и протяжно дал третий звонок, толпа устремилась к теплушкам. Полетели в воздух цветы, напутствия, последние пожелания...

Жунид, Вадим и Арсен уже попрощались с Семеном, который стоял в проеме открытой двери вагона и махал им фуражкой. Его провожали только друзья. Родных у него не было, девушки еще не завел.

Поезд медленно тронулся и, пока он выехал за пределы станции, толпа, постепенно редея и отставая, еще тянулась за ним, трепеща лесом поднятых рук, машущих вслед эшелону.

–  Сколько еще будет таких прощаний,– грустно сказал Жунид и вздохнул.

–  Пойдем?

–  Пойдем.

Они пошли молча. И каждый в душе завидовал лейтенанту Семену Дуденко.

Только возле самого управления Дараев нарушил молчание:

–  Ты извини, Жунид, я не имел времени сказать тебе – прямо на вокзал прибежал...

–  О чем?

–  В театральной гримерной у Щеголевой я нашел костюм, в который, по-моему, обряжался Гумжачев: халат, феску, чувяки и кушак. Все это было в узле, в шкафу, за всяким барахлом...

–  Ты передал в техэкспертизу?

–  Конечно. В театре взял администратора и актера одного – там репетиция шла – в понятые. Изъял по форме, протокол составили...

–  В этом я не сомневался,– кивнул Шукаев.– Еще что у тебя? Как Итляшев и Юсуф?

–  Охотник узнал Рахмана, хотя и не сразу, Юсуф сомневается. Бричка, говорит, быстро проехала.

–  Ты им фотографии показал?

         -Да.

–  А как Умар Паритов?

–  Поговаривают в театре, что он неравнодушен был к Улите. Впрочем, вокруг нее многие увивались.

–  Хорошо. Ее допрос придется завтра вести тебе. Если успеешь, можно и сегодня. Хотя нет, дождись результатов экспертизы вещей из театра, покажи их сначала Нахову, а потом уже припрешь к стенке Улиту. Она клянется, что не знает Хапито... В общем, не мне тебя учить.

На город опустились лиловатые летние сумерки. Небо было бледно-сиреневым, а дома, крыши, станционные пакгаузы, тянувшиеся вдоль улицы, по которой они шли, уже потеряли резкость очертаний, окутались вечерней мглой.

–  Мне что делать сегодня, Жунид Халидович? – спросил Арсен.

–  Сейчас возьмешь на завтра два билета до Дербента. По-моему, одиннадцатичасовым нам удобнее. В девять я с Гоголевым должен быть у Геннадия Максимовича.

–  Интересуется секретарь? – спросил Вадим Акимович.

–  Да. Торопит.

–  Хорошо Семену,– мечтательно заметил Сугуров.

–  Да-а-а...

–  Ну,– остановился Жунид у поворота улицы.– А теперь я вас покину.

–  Далеко, если не секрет? – Дараев сказал это шутливо-поддразнивающим тоном безо всякого умысла, но Жунид мгновенно покраснел и благословил темноту: смущения его никто не мог видеть.

– Нет, недалеко,– как можно безразличнее сказал он.– Мы с Зулетой Хасановной должны пойти к Бекбоеву. Уже два дня, как ему сделали операцию. Я просил посмотреть его...

Шукаев козырнул им и повернул за угол.

Если бы Дараев и Сугуров задержались, то, возможно, увидели бы, как от стены дома отделилась высокая темная фигура. В некотором отдалении она последовала за Жунидом, стараясь держаться теневой стороны.

Неизвестный шел за ними от самого вокзала.