Текст книги "По следам Карабаира Кольцо старого шейха"

Автор книги: Рашид Кешоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 46 страниц)

11. ПЕРЕМЕНЫ

Итак, все-таки – война! Конец Коноплянова Цемент марки 750 Жунид торопит самого себя. Главная улика – бумажный пыж. Хорошо, что в Черкесске одно книжное издательство. «Родная речь» для IV класса. Сколько мальчишек и девчонок города учится в четвертом классе? Мотоцикл.

В этот день запомнившийся на всю жизнь не одному Шукаеву а очень многим кого так или иначе коснулась война Жунид проснулся раньше обычного, разбуженный пронзительным телефонным звонком Такой уж достался им телефон в этом гостиничном номере – резкий, горластый,– соседи даже жаловались администрации, потому что звонили Жуниду и Вадиму из разных мест достаточно часто   Приходил монтер, долго ковырялся в аппарате, вроде бы поправил, но через два дня в упрямом телефоне оглушительно щелкнуло, и он заголосил пуще прежнего. Жунид взял трубку.

–  Да. Что? – он мгновенно подскочил, сбросив с себя одеяло и сел на кровати, опустив босые ноги на коврик. Вадим тоже проснулся и, сонно щурясь, с недоумением взирал на голый атлетический торс друга.

–  Кто это в такую рань?..– потянувшись, спросил он, но, увидев неожиданно изменившееся, жесткое теперь лицо Жунида, тоже сел и, оставив беспечный тон, уже с беспокойством повторил свой вопрос:

–  Что случилось?

–  Да. Да,– отрывисто сказал Жунид.– Хорошо. Есть. Мы будем через двадцать минут...

–  Что?

Жунид положил трубку и несколько секунд молча, невидящим взглядом смотрел в пол. Лицо у него было перевернутое.

–  Война,– сказал он глухо.– Они все-таки напали..

–  Кто звонил? – вскочив с кровати, спросил Дараев.

–  Гоголев.

–  Поднимают по тревоге?

–  Да. Одеваемся. Быстро.

Больше они не разговаривали до самого управления, куда приехали точно через двадцать минут, как и пообещал Жунид. В вестибюле сидел помдеж и регистрировал прибывающих сотрудников. Люди стояли группами и шепотом разговаривали. Тихий шелестящий шепот что-то напоминал Шукаеву, только он никак не мог сообразить,что именно: ассоциация не давалась, ускользала. А тут еще подошел его черед регистрироваться. Его записали. Он оказался тридцать пятым по счету. В мозгу засела эта цифра, и он потом пол-Дня не мог от нее избавиться, мысленно повторяя: «Тридцать пятый... тридцать пятый...»

Только несколько недель спустя, вспомнив тишину того июньского утра в вестибюле управления и многоголосый тревожный шепот под его сводами, он понял, что это было похоже на подавленное, заторможенное состояние, которое возникает в доме, где кто-то умер.

Было около шести утра. Медный звон последнего удара старинных часов донесся из кабинета Коноплянова, и секретарь пригласил всех в зал заседаний. По дороге Жунид еще раз окинул взглядом Вадима, посерьезневшего Семена Дуден-ко, Сугурова и Маремкулова. «Мои – здесь»,– подумал он и, взяв Дараева под локоть, двинулся с ним к первым рядам стульев.

На сцене за длинным столом президиума, накрытым темно-бордовой суконной скатертью, молча и хмуро стояли оба заместителя начальника управления – Гоголев и Леонтьев. Самого Коноплянова не было. Комиссар госбезопасности третьего ранга Михаил Иванович Колосунин, приехавший накануне из Ставрополя с Денгизовым, сосредоточенно дымил папиросой, похаживая вдоль задника, изображающего горный пейзаж, безвкусно и аляповато намалеванный самодеятельным художником. Полковник Денгизов тоже был здесь, стоял несколько сбоку, у столика, за которым обычно сидела стенографистка, и перебирал в папке какие-то бумаги.

Зал затих. Все молча, навытяжку застыли у своих мест.

– Садитесь, товарищи,– входя на трибуну, сказал Колосунин

У него не было в руках ничего – ни бумажки, ни доклада Рука его слегка дрожала, когда он налил из графина в стакан немного воды, отпил и поставил с краю, на бортик трибуны.

– Благодарю, товарищи, за образцовую дисциплину,– начал он медленно и негромко,– стояла такая тишина, что было слышно, как поскрипывают на сцене половицы под грузным комиссаром.– Все прибыли вовремя. Собрались за сорок три минуты вместо часа,– он сделал паузу и продолжал уже другим тоном, в голосе его зазвучали холодные металлические нотки – Я должен сообщить вам, что гитлеровская

Германия нарушила наши государственные границы и без объявления войны напала на Советский Союз..

По залу пронесся возбужденный ропот   Все уже знали, но торжественно-грозные слова, прозвучавшие с трибуны, слова страшные, в которые не хотелось верить, так тяжело упали в настороженный зал, что не могли не всколыхнуть его

– Сейчас я не хочу останавливаться на подробностях, на это нет времени   Скажу только, что минувшей ночью фашистские самолеты бомбили многие крупные города нашей страны – Киев Севастополь, Смоленск, Брест .  Пограничные части советских войск ведут трудные оборонительные бои Фронт огромен   и обстановка окончательно не выяснена Надеюсь, вы сами понимаете всю серьезность момента   Перед лицом военной опасности наш с вами долг – удвоить бдительность, перевести в кратчайший срок всю нашу работу и жизнь на чрезвычайное положение

Колосунин взял у Денгизова несколько сколотых скрепкой листков и ознакомил офицеров с документом, определяющим новый распорядок в управлении. Весь личный его состав переводился на казарменное положение. Отлучки запрещались категорически без ведома непосредственного начальника. Каждый чекист должен был располагаться в своем кабинете, получив у коменданта постельные принадлежности и талоны на питание в управленческой столовой. Что же касается так называемого боевого обеспечения, то Гоголев приказал помощнику вооружить всех офицеров автоматами, выдать противогазы, оборудование для светомаскировки. Все это надлежало применять в соответствии с инструкцией, копии которой тут же раздал секретарь Коноплянова

Было семь часов, когда Колосунин отпустил всех, приказав немедленно получить необходимое имущество, оружие сделать возможные перестановки в кабинетах, где теперь им надлежало дневать и ночевать, и ровно в девять быть на экстренном совещании у начальника управления

– Значит, война,– сказал Вадим, когда они вышли из зала.

Жунид подозрительно глянул на товарища: ему показалось, что Дараев произнес эти два слова каким-то странным тоном, в котором, пожалуй, и не было растерянности или вполне понятной тревоги. Чересчур спокойно сказал, даже беспечно

–  Что ты на меня воззрился.

–  Не пойму,– серьезно ответил Жунид.– Ты, вроде  и не взволнован?

–  Нет, почему же   Приятного, конечно, мало  Но долго война не продлится. Дадим им как следует, будут помнить. Месяц-два и драпанут к своему фюреру...

Шукаев неодобрительно покачал головой.

–  Ты отличный парень, Вадим,– сказал он с досадой,– но никудышный политик. Я тебе не раз говорил. Как же! Шапками закидаем! Не дай, аллах, конечно, но я боюсь, нелегкой будет эта война. Во-первых, немцы испокон веков были отменными вояками, а,  во-вторых, они давно готовятся к маршу на восток и имели несколько репетиций в Европе. Это тебе известно. Паникерство – страшная штука, но недооценка врага – не лучше.

–  Ну вот, вечно ты меня воспитываешь,– обиженно буркнул Дараев.– Скажи лучше, где мы-то с тобой и с Арсеном будем обретаться? На место Воробьева скоро, наверно, назначат человека.

– Сейчас узнаем. Михаил Иванович распорядится.

* * *

Совещание открыл Колосунин. Конопляное не явился. По этому поводу уже ходили разговоры – никто не знал, где начальник управления.

С первых же слов Михаила Ивановича все выяснилось:

–  Чувствую и понимаю ваше недоумение,– слегка улыбнувшись, сказал он.– Дело в том, что бывший начальник Черкесского управления НКВД полковник Коноплянов уволен с занимаемой должности за нарушение социалистической законности при расследовании шахарского ограбления, за ошибки и промахи в работе. На его место назначается Виктор Иванович Гоголев, человек вам хорошо известный,—

Колосунин сделал жест в сторону Виктора Ивановича, сидевшего в кресле справа от стола.– Прошу любить и жаловать. И позвольте поздравить вас, Виктор Иванович,– Котюсунин пожал протянутую руку Гоголева, который при последних словах Колосунина встал и неловко переминался с ноги на ногу.

–  Поздравляем!

–  Давно пора!

–  Поздравляем, Виктор Иванович!

Когда шум и оживление улеглись, комиссар сказал уже другим тоном:

– А теперь – к делу. Просим вас, Виктор Иванович, хозяйничайте.

Гоголев занял место за столом, обвел собравшихся сразу посерьезневшим взглядом.

– Вы уже знаете...– голос его слегка дрогнул.– Сегодня в пять тридцать получена шифровка из Москвы о том, что над нашей Родиной нависла смертельная опасность...

Новый начальник управления говорил просто и коротко. Когда он перешел к вопросу о неотложных мерах по обеспечению государственной безопасности в новых военных условиях, несколько офицеров из сидевших за зеленым столиком, уже что-то строчили на листках бумаги.

– Наша задача – удвоить усилия, с тем. чтобы исключить всякие нарушения общественного порядка, насколько возможно, ускорить следствие и расследование по старым делам, оказать помощь военным комиссариатам в мобилизации людских и материальных ресурсов на оборону

В заключение Гоголев еще раз повторил приказ о переводе личного состава управления на казарменное положение, объявил распределение по командам, назвал старших каждой команды. В это время к столу подошел Леонтьев и положил перед ним несколько листков бумаги, только что заполненных офицерами рапорты добровольцев об отправке на фронт.

Виктор Иванович бегло пробежал их глазами и нахмурился.

–  Лейтенант Дуденко... лейтенант Маремкулов, лейтенант Сугуров, капитан Дараев...– он прочитал еще несколько фамилий.– Знаете, товарищи, желание сражаться с врагом совершенно естественно, и этот порыв делает вам честь, но... Я понимаю молодежь, а вот вас, Вадим Акимович, не понимаю. Во-первых, здесь не митинг по набору добровольцев, а совещание чекистов. Во-вторых,– мы все отправимся на передовую, если того потребует партия, а пока что наш фронт здесь! – он отложил заявления в сторону и строго посмотрел на притихших офицеров.– Приказываю прекратить подачу рапортов! Выполняйте свои обязанности! Чем лучше вы это сделаете, тем значительнее будет наша помощь фронту    Все свободны.

–  Хоть бы посоветовался,– укоризненно сказал Жунид Дараеву, когда они вышли из кабинета начальника.– Не мальчик же ты, в самом деле... Ну, представь, если сегодня в каждом учреждении, на каждом предприятии люди побросают свои дела и помчатся в военкоматы. Что получится? Всю страну парализует...

–  Вот ты всегда так,– угрюмо сказал Вадим – Разве обязательно утрировать и доводить до абсурда?

–  Выставился,– язвительно продолжал Жунид.– Смотрите – какой я хороший, какой героический – сам прошусь, добровольцем. Ты думаешь Гоголев не сделал бы то же самое, если бы не понимал, как это глупо?

–  Ну, знаешь,– у Вадима даже щеки побелели.– Сейчас же перестань ругаться. Иначе я тебя тресну. Ну, бухнул сгоряча. Они строчат, и я туда же. Не отличиться же я хотел...

–  Думаю, что нет,– Жунид неожиданно усмехнулся и хлопнул Дараева по спине.– Ладно. Забыто. Между прочим, у меня тоже было искушение,– признался он.– Но мы с тобой в долгу. Распутаем чертов клубок из четырех дел, тогда попробуем вместе. Идет?

–  Какой разговор,– облегченно вздохнув, сказал Вадим Акимович.– А хорошо было бы в одну часть...

–  Сначала надо поймать этих головорезов,– без улыбки сказал Жунид и посмотрел на часы.– Половина одиннадцатого. Сейчас мы едем с тобой в издательство – попытаемся узнать, из какой книжки вырван листок для пыжа, а к двум вернемся в управление слушать речь Молотова...

–  Интересно, почему Сталин не выступает сам?

–  Ему лучше знать. Пошли, машина ждет.

* * *

Пыж, о котором говорил Шукаев,– обгоревший, туго свернутый клочок бумаги – был осторожно расправлен, разглажен в бюро технической экспертизы и оказался порядком изуродованной страницей из детской книжки или учебника на черкесском языке. Этим пыжом воспользовались убийцы Кумратова, на трупе которого он был найден. Пуля из охотничьего ружья, выпущенная в охранника в упор (так поступили и с Барсуковым!) пробила грудь, и ее не нашли. Ожогов на теле охранника не было. Пыж застрял в складках одежды.

Обнаружил тело Кумратова Вадим Акимович в тот самый день, когда Жунид, оставшись один в кабинете Бондаренко, предавался своим аналитическим размышлениям.

Произошло это так.

Оставив газик в районе Псыжского моста, Дараев, Арсен Сугуров и Семен Дуденко вместе с проводником служебно-розыскной собаки, который за все время, пока они бродили по лесу и безрезультатно обследовали каждый куст, не проронил ни одного слова, направились сначала к тому месту, где убийцами был брошен в воду труп Барсукова.

Снова проделали они весь путь, что и тогда с Жунидом, только затратили на это вдвое больше времени, обшарили все вокруг гигантского развесистого бука, под которым больше недели назад нашли медную пуговицу – предположительно от гимнастерки сторожа фабрики, заставили ищейку пройти по правому берегу Псыжа до самого моста, потом в обратном направлении, но уже по левому – ничего.

Усталые, злые, вернулись назад и присели покурить на бревнах, в беспорядке разбросанных внизу, у основания моста.

– Не умеем мы по-хозяйски распорядиться государственным добром,– сказал Вадим Акимович, ни к кому в особенности на обращаясь.– Кончил дело – собери все, что осталось, увези, пригодится еще. А тут – сколько леса гниет под дождем, повсюду остатки раствора, какие-то бетонные бруски. .

–  Мост ремонтировали недавно,– лениво отозвался Семен Дуденко. Опоры укрепляли и берег, чтобы не смыло. Псыж весной иногда буянит, если в горах большие дожди...

День был солнечный, жаркий. И Дараев, и Арсен, и Семен обливались потом. Овчарка забралась в тень ржавой металлической бадьи с ручками по бокам, в которой, видимо, подавался автокраном раствор к основанию опор, и, высунув язык, тяжело дышала. Молчаливый хозяин ее, проводник с петлицами старшего сержанта милиции, даже не расстегнул воротничка и сидел совершенно сухой, только казался еще более скучным и угрюмым,

–  Жарища,– сказал Семен, вытирая платком лоб.– Середина июня... Что же будет в июле-августе?..

–  Как хотите,– хмуро сказал Дараев, отвечая своим мыслям,– ас пустыми руками я не покажусь на глаза Жуниду.

–  Да-а...– почесав рыжий затылок, протянул Семен.– Если вернемся ни с чем, я никому из нас не завидую. Я еще непомню случая, чтобы он был в чем-нибудь уверен и ошибся...

–  Логически все правильно,– сказал Вадим Акимович.– И он имеет основания для уверенности. Следы подводы – в сорока-пятидесяти метрах от того места, где найден Барсуков. Пуговица – в ста шагах дальше. Если их убили обоих, а на это очень похоже, то охранника почему-то решили оттащить в сторону. А, возможно, он был убит позже, и пуговица – один из следов борьбы...

–  Не знаю,– возразил Арсен.– Зачем нужно прятать трупы так далеко один от другого. Если бы убили обоих, то и бросили бы вместе...

–  Вряд ли так просто...– рассеяно сказал Вадим, видимо, что-то соображая. Он даже встал со своего бревна и, отряхивая песок с брюк, внезапно загоревшимся взглядом стал рассматривать довольно большую неровную площадку у основания Псыжского моста, где они сейчас находились.

Повсюду – остатки стройматериалов – неошкуренные бревна, горбыль для опалубки, песок, несколько разбитых бетонных блоков, из которых торчала погнутая арматура, поломанный деревянный ящик, где, наверное, разводили раствор, полусгнившие, отбеленные дождями бумажные мешки из-под цемента, проволока и несколько тавровых железных балок, битый кирпич – все это в беспорядке валялось на берегу.

–  Что с вами, товарищ старший лейтенант? – спросил Семен, заметив взгляд Дараева.

–  Понимаете, ребята... ведь дорога за мостом идет в двух направлениях: к Черкесску, прямо – шоссе, а в стороне – проселок на Шахар. Это мимо пасеки Юсуфа. Их было, судя по тому, что нам известно,– трое. Двое могли расправиться с кассиром и охранником, здесь, в леске на холмогорье, а третий выехал с моста на проселок и ждал их..

–  Ну, и что? – не выдержал Семен.

–  А то, что никуда они Кумратова не тащили  Они убили его раньше, чем кассира! Или, во всяком случае, если даже и одновременно, от трупа охранника избавились раньше. А тащили Барсукова, почему-то не захотев оставить убитых в одном месте.

–  А ведь верно,– оживился Арсен.– Итляшев видел этих троих без подводы, но шли они в направлении моста. Значит, их путь лежал от моста к пасеке, а не наоборот..

–  А раз так, то на подводу они могли сесть километрах в шести от моста-, не раньше. Если предположить, что Барсуков и Кумратов убиты именно здесь, а все говорит за это,– то они могли тут сбросить и трупы – вниз по насыпи,– показал Дараев рукой.– Кумратова спрятать поблизости – на площадке, скажем...– он огляделся,– это не более стапятидесяти, двухсот квадратных метров. Барсукова же потащили дальше.

–  А пуговица?

–  Не знаю. Разве точно установлено, что она с гимнастерки охранника? Она такая же – вот и все, что известно.

–  Но... если так, то...

–  То искать надо у подножья моста. Здесь. Пошли. Хватит раскуривать.

Поиски заняли около часа и... снова ничего не дали. Овчарка вела себя нервно, вертелась главным образом вокруг площадки, где строители готовили раствор и арматуру, ворчала, что-то вынюхивала, но без всяких видимых результатов.

Дараев весь мокрый – рубашка у него на спине прилипла к теду (китель лежал в машине) – с досадой сплюнул и, смахнув с ресниц набегавшие со лба кайли пота, спросил у проводника собаки:

–  Что с ней, сержант? Почему она вертится вокруг да около? Может, ваша ищейка больная?

–  Нет. Здорова,– обиженно отозвался тот, исподлобья глянув на Вадима Акимовича.– Чует она что-то; а где, непоймет.

–  Отпустите ее с поводка,– приказал Дараев

–  Есть,– сержант отстегнул карабин – Ищи, Тундра, ищи!

Овчарка снова заметалась между бетонных глыб, виновато поскуливая.

–  Заметьте, она все время описывает круги, то шире, то уже. .– наблюдая за собакой, сказал Семен.– Почему? Земля тут утрамбована, облита раствором – сама как бетон – если бы и месяц назад копали, видно было бы

–  Когда ремонтировали мост? – спросил Дараев.

–  В самом конце апреля. С тех пор тут все и валяется

–  Ничего не понимаю – Дараев нагнулся к собаке – Смотрите – ей явно не нравится этот ящик.

Среди глыб затвердевшего раствора, растоптанных песчаных куч, погнутых прутьев и прочего строительного хлама наполовину скрытая кустами торчала еще одна ржавая бадья, на две трети заполненная ссохшимся закаменевшим бетоном

Дараев подошел ближе пнул сапогом погнутый край бадьи

Тундра зарычала и ткнулась мордой в ее основание

Вадим оглянулся к стоявшим сзади Семену, Арсену и проводнику По лицу Дараева скользнула тень внезапной догадки..

–  Слушайте, ребята..., а что, если. .

–  Что?

–  Кувалду бы сейчас... Ну-ка, Арсен, Семен... Поишите какую-нибудь железяку или кусок рельса...– Вадим взял камень и с силой ударил по засохшему в бадье раствору, отколов небольшой его кусок. Тундра угрожающе зарычала. Семен поднял отлетевший кусок, повертел.

–  Марка – семьсот пятьдесят. Для мостовых и подводных сооружений...– и вдруг с надеждой поднял глаза на Дараева.– Неужели вы думаете?..

–  А что же еще? Ты посмотри на овчарку.

Шерсть на загривке у Тундры встала торчком, передними лапами она уперлась в край железного ящика и возбужденно глухо рычала.

Сугуров бросился в сторону, туда, где валялся железный лом. Через несколько минут они вдвоем с Семеном приволокли метровый брус двухтаврового железа.

– Возьмите собаку,– сказал Вадим Акимович сержанту. Тот повиновался – пристегнул к ошейнику повод и оттащил упиравшуюся Тундру.

Семен Дуденко потом говорил, что он на всю жизнь запомнил, что такое цемент марки семьсот пятьдесят. Они долбили бетон попарно, стоя по обоим краям бадьи и, как выразился Арсен, «в четыре руки» поднимая балку, чтобы потом с силой бросить ее вниз, не выпуская из рук. У всех четверых на ладонях вспухли кровавые мозоли.

Молчаливый проводник ищейки, несмотря на свою худобу, оказался сильным и жилистым. Не дожидаясь приглашения, он привязал Тундру к стволу одинокой акации, росшей неподалеку, снял гимнастерку и жестом предложил Вадиму Акимовичу сменить обливавшихся потом Семена и Арсена. Потом почесал волосатую мускулистую грудь, расправил широкие плечи и, подождав, пока Дараев тоже поудобнее возьмется за балку, так же невозмутимо, как все, что он делал, принялся крушить застывшую в бадье бело-серую массу.

Дараев старался изо всех сил, чувствуя, что поневоле отстает, и рельс сам тянется вверх после очередного удара о бетон, почти без его участия. После десятого удара (Вадим почему-то принялся в уме считать их) он уже не чувствовал собственных рук, а сержант продолжал махать вверх-вниз, как заведенный. Пот заливал Дараеву глаза, он уже не видел, куда опускается брус, не чувствовал отлетавших осколков, один из которых больно ударил его по щеке, когда подошли Арсен и Семен, чтобы сменить их.

Только через полчаса они добрались до того, что искали. Сначала показался каблук сапога с наполовину стесаной, поржавевшей подковкой. Потом, действуя уже осторожнее, чтобы не повредить труп, они освободили от бетона обе ноги и, расколов вдоль застывшую в бадье глыбу, принялись орудовать двумя острыми клиньями, которые Арсен нашел в груде железного лома. Кумратов лежал в растворе лицом вниз.

– Ну, вот,– сказал Вадим Акимович, в изнеможении опустившись на камень.– Теперь мы можем сказать, что не зря провели день.

Сержант, стоявший в этот момент над бадьей и не сводивший глаз с того, что в ней было, внезапно побледнел, резко отвернулся и, качаясь, пошел к реке. У самой воды его стошнило.

–  Недавно, наверно, работает,– сказал Сугуров.

–  Может, и давно. Говорят, не все привыкают к подобным зрелищам,– отозвался Семен.– Да цыц ты! Фу! Фу! – прикрикнул он на собаку, все еще привязанную к акации. Тундра натягивала поводок и оглушительно лаяла.– Сидеть!

Через два часа – уже стемнело – они подъехали к моргу, рядом с которым стояло и кирпичное здание бюро судебно-медиданской экспертизы.

Еще через десять минут туда же прибежал и Шукаев, которому позвонили по телефону. Дожидаться завтрашнего дня, чтобы узнать о результатах вскрытия, было не в его натуре.

Сугурова и Дуденко Жунид отпустил и сидел с Вадимом в маленькой приемной Зулеты. Дараев тотчас задремал в кресле: он буквально валился с ног от усталости.

Жунид вышел в коридор покурить. Теперь он не сомневался, что был прав, утверждая в противовес конопляновс-кой версии, что ни Барсуков, ни Кумратов не замешаны в преступлении. Они всего лишь – его жертвы. Главное теперь – узнать, как убит охранник. В груди, напротив сердца, на гимнастерке запеклась кровь – входное отверстие от пули. Из какого оружия он застрелен? В глубине души Жунид был уверен, что из охотничьего ружья. Размышления его прервал звук захлопнувшейся двери. С противоположного конца коридора шла Зулета.

–  Ну, что? – встретил он ее нетерпеливым вопросом.

–  Пойдем ко мне в кабинет,– сказала она устало.– Пришлось повозиться.

Жунид пропустил ее вперед и, проходя через приемную, растолкал Вадима.

–  Проснись же. Потом отдохнешь. Есть результаты.

–  Я не буду читать вам протокол – это долго,– сказала Нахова,– Вадим Акимович, по-моему, и так еле жив. Можно в двух словах?

–  Ради Бога,– вырвалось у Жунида.– Только поскорее...

Зулета сдержала улыбку. В таких случаях – она помнила – он никогда не умел быть терпеливым. Стоило ему напасть на след, и он становился невменяемым, для него переставало существовать все, кроме улик и свидетельств по делу, им овладевало возбужденно-приподнятое состояние ожидания, и он не мог понять, почему другие спокойны и неторопливы и не похожи, как он, на взведенную пружину.

–  Хорошо. Я коротко. Итак... проникающее смертельное ранение в сердце. Умер мгновенно. Пуля прошла навылет. Судя по тому, что ее не нашли там, где его бросили в раствор, по ободранным носкам сапог и стертым коленям, его волокли по земле...

–  Характер раны? – перебил Жунид.

–  Рана круглая, по-видимому, выстрел произведен из охотничьего ружья...

–  Так я и думал...– прошептал Шукаев.

–  ... в упор,– продолжала Зулета.– Но, как ина теле Барсукова,– никаких следов ожога. Очевидно, стреляли через что-то мягкое – кусок материи, мешок... не знаю. В правой стороне грудной клетки, в складках гимнастерки —

бумажный пыж. Бумага слиплась, склеилась. Нужна техэкс-пертиза.

–  Других следов насилия нет? – спросил Дараев, подняв на нее затуманенные дремой глаза с набухшими веками.– Мне показалось, когда мы его несли...

–  Да, на затылке – след от удара орудием. Может быть, камнем. Его оглушили, а потом, я думаю, приставили к груди ружье и убили. Кстати, пуговица, которую мы нашли тогда, не с гимнастерки Кумратова. У него все пуговицы на месте, и они несколько крупнее.

–  Ясно. Пыж вы нам дадите?

–  Вот он...– Зулета вынула из кармана кителя маленький пакетик из пергаментной бумаги и протянула Шукаеву.– Пожалуйста.

–  Я должен расписаться в получении? – спросил Жунид.

–  Можно завтра. Секретарь уже ушла.

–  Тогда – спасибо тебе...– он запнулся.– Большое спасибо. Так быстро и так... исчерпывающе. До свиданья. Пошли, Вадим.

Дараев молча кивнул Зулете и направился к выходу. Он уже плохо соображал, что происходит.

– Минутку,– остановила Зулета Шукаева у самых дверей и, понизив голос, так, чтобы не услышал вышедший в коридор Вадим Акимович, добавила: – Извини меня, пожалуйста, Жунид (после их первой встречи в Черкесске она впервые назвала его по имени), но... Заурчик все время спрашивает... Ты бы навестил его. Не обязательно, конечно, у меня. Можно в садике...

– Да, да. Я приду... просто завертелся, знаешь,.. Это проклятое дело отнимает у меня все время.

Она больше ничего не говорила, но и не уходила к себе в кабинет: так и стояла, повернувшись спиной к настольной лампе, горевшей на столе секретаря. Выражения ее лица он не уловил.

–  Ну, я... пойду?

–  Иди. Успеха тебе.

Известие о войне не было неожиданностью для Жунида Шукаева. Он никогда не считал себя дальновидным в вопросах политики, больше того – многое из регулярно читаемых им газет было ему непонятно. Едва ли он, например, толком представлял себе, какая разница между лейбористской партией и тред-юнионами, почему ни одна из европейских стран не смогла оказать Гитлеру никакого сопротивления, но вот здравым смыслом, не испорченным и не затуманенным излишней политической информацией, Жунид Шукаев обладал в избытке.

Он видел алчное шествие фашизма по Европе, в общих чертах понимая его идею, представляя себе, как прочно влияние Гитлера в среде мелкой немецкой буржуазии – лавочников, барменов, торговцев и других слоев общества, не слишком обремененных запросами интеллекта, а более озабоченных собственным желудком. Он немного читал и слышал о Круппе, о Рурском бассейне, о немецкой военной промышленности и, если не догадывался, когда произойдет вторжение, то, во всяком случае, не сомневался, что оно неминуемо произойдет. Слишком притягательными были для немецких фашистов просторы России, слишком не хватало им многого из того, чем она располагала в достатке,– угля, леса, нефти. Он читал в какой-то книжке о трагедии Рудольфа Дизеля, ученого, буквально затравленного германскими властями за то, что он изобрел двигатель, работающий на топливе, которого Германия не имела.

Именно здравый смысл не позволял Шукаеву разделить те беспечные шапкозакидательские настроения, которые возобладали в известной части нашего общества и легко укладывались в строки любой из популярных тогда песен о летчиках, летающих выше и быстрее всех, о танкистах, громящих врага на его территории, об армии в целом. «Чужой земли – ни пяди, но и своей вершка не отдадим». Многие, ох, как многие свято верили в это и. . ошибались. Дорого заплатили страна и народ за эту слепую веру

Но через все это еще предстояло пройти. А пока Щука-ев, твердо зная, что война будет не из легких, надеялся, выполнив порученное ему дело, еще повоевать с винтовкой в руках. Может быть, он пойдет в разведку, даже наверное, хотя в сущности это неважно. Он знал, что сумеет быть хорошим бойцом. И он хотел этого не только потому, что он один и, кроме маленького Заура, его некому ждать. Просто он – сын огромной, великой страны, и его долг помочь ей в трудный час  Разумеется, он никогда бы не отважился произнести вслух такие торжественно-громкие слова, но думал он так.

А сейчас он должен был хотя бы на пару часов сократить и без того недолгое время своего ночного сна (видит Бог, ему нелегко это сделать!), удвоить энергию и в самый кратчайший срок распутать тот клубок преступлений, который занимал все его мысли. Благо теперь у него в руках первая и едиыственная пока улика – бумажный пыж, которая приведет его в дом убийцы.

Гоголев, живший рядом со зданием управления, мог ночевать дома и, зная это, уступил Шукаеву и обоим его помощникам – Вадиму Акимовичу и Арсену бывшую «комнату отдыха», устроенную позади кабинета еще Конопляновым, обожавшим всякую «помпу». Жунид было стал отказываться, но Виктор Иванович не хотел и слушать. «Никаких разговоров,– тоном приказа заявил он.– Перебирайтесь сейчас же. И мне легче – будете держать меня постоянно в курсе событий. Кстати, спасибо вам: честно говоря, и я не очень надеялся, что вы все-таки разыщете останки Кумратова...»

В «комнате отдыха» стояли кровать, диван и нашлось место для раскладушки, на которой, как младшему, пришлось спать Сугурову.. Был письменный стол и полупустой книжный шкаф, в котором поместились все пять папок с делами.

Переезд из гостиницы много времени не занял – вещей у них почти на было: что надо мужчине – пара чистых рубашек да смена белья, и уже после обеда в управленческой столовой, когда они вернулись на новое свое местожительство, Шукаев сказал Сугурову:

– Ближайшие два-три дня мы обойдемся без тебя, Арсен. Сейчас получишь командировку, смени свою форму на самую обычную – не очень новую и не слишком старую гражданскую одежду – и поезжай вечерним поездом в Махачкалу, а затем в Дербент. До отъезда побывай у Паритовых – узнай, к кому ездил завхоз театра... Еще раз – это тоже до отъезда,– сходи в драмтеатр, поговори с людьми, нроверь все протокольные данные, которые собрал о нем в свое время Бондаренко.

Затем наведаешься в переулок Псыжский, дом 5. Возможно, ювелир Чернобыльский вернулся. И от него, и от Паритова здесь тебе нужно только одно: к кому они ездили в Дагестан, у кого бывали – адреса, фамилии, имена. Проверишь их всех...– Я напишу письмо начальнику Дагуправления. Когда-то мы встречались в Москве, на курсах. Нужно проверить там ио картотеке всех, у кого были с визитами Чернобыльский и Паритет. Возможно, это совпадение, что они оба туда подались, а, возможно, и нет. Словом, выясни, что сумеешь,– нолная тебе свобода действий. Если понадобится больше трех дней,– телеграфируй или позвонн.