Текст книги "По следам Карабаира Кольцо старого шейха"

Автор книги: Рашид Кешоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 46 страниц)

В показаниях Каражаева была еще одна мелочь, которая в другое время, возможно, заинтересовала бы Жунида и Вадима, но сейчас, когда задание краевого начальства по делу об инкассаторе из Дербента нисколько вперед не подвинулось, им ничего не оставалось, как передать все районному следователю – и пусть разбирается. Касалось это махинаций Сахата с готовой продукцией, в которые он безуспешно пытался втянуть и бондаря.

Что ж, вполне вероятно. Кабдугов жил явно не по средствам.

Но не в этом суть. Главное было в другом. На свет божий выползали мрачные тени прошлого.

Хапито Гумжачев!

*  *  *

Обыск в доме сыровара они сделали поздно вечером, возвратившись из геологоразведки. В те времена не требовалось санкции прокурора [43]43
  До 1972 года.


[Закрыть] , и Жунид сэкономил время, не заезжая в райцентр.

В качестве понятых пригласили соседей Кабдугова – двух мужчин, отца и сына. Они чувствовали себя стесненно, жались в сторонке, изредка бросая виноватые взгляды на хозяйку дома.

Жена сыровара села в изножье кровати больной свекрови и до самого конца обыска не произнесла ни слова. Желтое, изможденное лицо ее взялось розоватыми пятнами, когда Арсен Сугуров открыл большой, окованный жестью сундук, стоявший в углу комнаты.

– Смотрите, Жунид Халидович!

Укладка была набита мануфактурой. Отрезы сукна, шелка, кашемира, целые штуки полотна, батиста и дорогих костюмных материалов, дефицитных в ту пору «бостона» и габардина.

Дараев непроизвольно присвистнул.

– Ничего себе! Магазин открывать можно!..

– Пересчитайте все и внесите в. протокол,– распорядился Жунид.– Нас это не интересует. Пусть РОМ занимается... Продолжай, Арсен.

Когда все комнаты были осмотрены и ничего, кроме довольно солидных запасов одежды, нескольких свернутых в рулоны ковров, помимо тех, что висели на стенах, обнаружить не удалось, Шукаев подошел к жене Кабдугова.

Старуха не спала и злыми глазами следила за каждым движением Жунида.

– Хозяйка,– обратился он к жене Сахата,– придется временно перенести больную на другую кровать. Или на диван.

– Нет! – высоким фальцетом выкрикнула она по-черкесски.– Нету такого закона – больную старуху обижать! Я жаловаться буду!

– Жалуйтесь. Но эту кровать вам придется освободить. Сцена предстояла неприятная. Шукаев это понимал и заранее испытывал нечто похожее на угрызения совести: у кабардинцев одно из самых сильных чувств, впитанных с молоком матери,– это уважение к старшим. А тут была немощная старуха. Но он пересилил себя и повторил:

– Делайте, как приказано.

Мать Сахата затрясла головой, закашлялась, пытаясь что-то сказать и грозя Шукаеву черным костлявым пальцем. Другой рукой она вороватым движением, неумело пряча ее под одеялом, залезла под матрац и что-то тянула оттуда. А когда, наконец, вытянула, силы, видно, оставили ее, и она снова уронила голову на подушку. Одеяло сползло, открыв сморщенную тонкую в запястье руку, сжимавшую желтый лоскут

Жунид слегка наклонился и выдернул лоскут из ее вялых пальцев.

–  Вот он,– разворачивая платок, сказал он Дараеву,– фуляр Хахана Зафесова. На, посмотри...

–  Будь ты проклят,– прошипела больная, отворачиваясь к стене. Невестка ее сидела по-прежнему на краешке кровати. Упрямое хмурое выражение на ее лице сменилось без

различием и усталостью.

–  Точно,– сказал Вадим, с интересом разглядывая инициалы. Вот... С. К. посередине, а здесь – X. 3...

–  Хахан Зафесов...

–  На нем кровь, Жунид! – воскликнул Вадим, поднося платок к свету.

–Где?

– Вот,  видишь. Светлое пятнышко. И дырка ..

Заночевали они в Калеже, в «Доме колхозника».

А утром, на новом, теперь неизбежном, допросе Сахат Кабдугов перестал запираться. Да, он подозревает, больше того, он почти наверняка знает, кто покушался на его жизнь. Это Хапито Гумжачев, бежавший из мест заключения. Он сначала ударил его камнем, завернутым в зафесовский платок, а потом уже выстрелил. Кто второй? Он не знает Нет, не Мустафа Зизарахов. Мустафа – человек ни на что не годный, даже на убийство. Почему молчал? Потому что боялся. Хапито шутить не любит. Платок? Его нашла жена. Утром, у ворот. Спрятала, конечно. Она-то знает! Сама вышивала все пять платков. Имена! – Пожалуйста. Посередине – его монограмма, Сахата Кабдугова. По углам – Хахан Зафесов, Асфар Унароков, Лялям Бадаев и Феофан третий. Где теперь последние двое? Сидят, наверное. А, может, отдали аллаху души, как Асфар и Хахан.

Кабдугов отвечалобстоятельно, не спеша, несколько раз останавливался, поднимая глаза на Шукаева, словно ища у него сочувствия.

– Не думай, начальник, Сахат не врет, Сахат правду говорит. Все годы хорошо жил, честно жил... со старым давно конец...

Дараев открыл было рот, собираясь, как видно, возразить, но Шукаев незаметно наступил ему на ногу: незачем было сейчас уличать Сахата в хищении на маслосырзаводе, что никак не вязалось с его уверениями в честном образе жизни. Пусть сначала выговорится.

–  Как попал платок к Гумжачеву?

–  Много хочешь от старого Сахата,– усмехнулся Кабдугов.– Как могу знать? Может, Хахан, умирая, отдал ему? В одной ведь тюрьме сидели...

–  Вы узнали его в темноте?

–  По дороге мотоцикл проехал... со светом. Хапито, хоть и постарел, а узнать можно.

–  Кто еще бежал с ним? – на всякий случай спросил Жунид.

–  Смеешься, начальник. Сахат все сказал.

*  *  *

Так случилось, что в Зеленское районное отделение милиции они попали в праздник, Первого мая. Там уже было получено оперативное сообщение о групповом побеге рецидивистов из Читинской тюрьмы. В их числе были двое, чьи имена Шукаеву и Дараеву приходилось слышать не один раз: Хапито Гумжачев и Паша-Гирей Акбашев.

  

Жуниду по прочтении этой бумаги вдруг вспомнились слова ПашиТирея, сказанные им некогда на допросе в ауле Абухабль: «Отрицать очевидное глупо, юлить и дрожать – тоже ни к чему. Есть более разумный стиль поведения –  бежать, начальник, бежать».

Контрабандист Акбашев остался верен себе.

5. КОНОПЛЯНОВ «ЗАВИНЧИВАЕТ ГАЙКИ»

Дела управленческие. Виталий Николаевич приходит к мысли, что его сотрудники впустую тратят драгоценное время. Абдул Маремкулов получает возможность восстановить свою репутацию. Особое совещание. Новые хлопоты.

Начальник Черкесского управления НКВД, майор государственной безопасности Виталий Николаевич Конопляное считал себя человеком строгим и принципиальным, который едва ли не единолично поддерживает порядок в области и в самом аппарате. Он был глубоко убежден, что стоит ему заболеть, уехать в командировку или выйти в отставку – последнее равносильно полной катастрофе,– и все развалится, и некому будет «закручивать гайки».

Это излюбленное его выражение означало все, что угодно, начиная от вмешательства Виталия Николаевича в разные мелочи, не стоящие выеденного яйца, и кончая официальными «громами и молниями», которые он считал своим долгом в начале каждой недели обрушивать на своих сотрудников во время «оперативки».

Внешность у него была довольно внушительная: огромный рост, широченные квадратные плечи, буйная шевелюра с седеющими висками, густой рокочущий баритон, крупные руки, с короткими сильными пальцами и тяжелой ладонью, которой он любил похлопывать по столу, завершая какой-либо разговор и сопровождая этот жест старомодным словечком «баста».

Обожал Коноплянов и всяческие реконструкции.

Так, вскоре после вступления в должность он затеял грандиозный ремонт, длившийся несколько месяцев, с той якобы целью, чтобы каждому работнику предоставить отдельную комнату. При этом Виталий Николаевич не забыл и себя, расширив собственный кабинет за счет слияния трех смежных. Позади кабинета выкроил небольшую комнату для «отдыха». На дверь, ведущую туда, велел наклеить карту Северного Кавказа и, таким образом, для непосвященных вход в «комнату отдыха» был замаскирован. Впрочем, о существовании ее знала даже рассыльная управления.

Вся мебель – от дубовой массивной рамы, в которой висел портрет Дзержинского, до необъятного двухтумбового письменного стола и кресел с гнутыми подлокотниками,– была заново отполирована, на мягкие сидения кресел и диван натянут темно-бордовый плюш. Заодно Коноплянов где-то приобрел напольные часы-башню, занявшие весь угол и каждый час оглашавшие кабинет торжественным медным боем. Со стороны балкона был установлен специально заказанный длинный прямоугольный стол для «особых совещаний», за которым могло уместиться на двух рядах стульев человек двадцать пять. Стол накрыли зеленым сукном.

Без изменений были оставлены разве что люстра, темные бархатные шторы на окнах и настольная лампа со специальным зеленым плафоном.

Нашлись злые языки, уверявшие, что весь этот «тарарам» новый начальник устроил не из человеколюбия, руководствуясь заботой о сотрудниках, нуждавшихся в отдельных комнатах, а ради того, чтобы придать блеск и величие себе самому.

Впрочем, не все так думали.

Новшества на этом не кончились. Расправившись с внутренним переустройством здания, Виталий Николаевич начал практически и планомерно проводить в жизнь свою систему «закручивания гаек». По понедельникам являлся на работу раньше всех и, стоя в небольшом вестибюле до половины девятого, лично регистрировал всех опоздавших, которым потом делал соответствующее внушение Правда, опоздания он не считал смертным грехом и слишком строго не взыскивал. Но горе тому, кто рискнет появиться в управлении небритым, с несвежим подворотничком или в нечищеных ботинках. Тут уже спуску не было. Виноватому назначалось несколько часов строевой подготовки по заранее разработанной теме: «Одиночное обучение бойца» Еще строже относился Коноплянов к тем, от кого попахивало на службе спиртным,– таковых он без сожаления отправлял на гауптвахту, исполь-зуя «полную катушку», то есть пять суток со строгим режимом

Нечего и говорить,– к концу второго месяца почти все управление трепетало перед новым начальником. Только два человека, оба его заместителя, вели себя так, будто ничего не изменилось.

По-прежнему спокойно, уравновешенно и со знанием дела исполнял свои обязанности Гоголев. Второй заместитель, Леонтьев, как и прежде, поспевал всюду – до начала работы учреждений и организаций города проверял чистоту и порядок на улицах и площадях, часом позже собирал участковых милиционеров, давая им инструкции на день и особо нажимая на меры надзора за санитарным состоянием столицы Черкесии. К себе он приходил уже в десять и разбирал всякого рода происшествия, случившиеся вечером и ночью. Затем отправлялся с докладом к Коноплянову и председателю облисполкома. После обеда – выезды в районы, встречи с так называемыми «низовыми активистами», которых у него было немало и разветвленная сеть их непрестанно пополнялась. К исходу дня Леонтьев возвращался в управление и, разобравшись в полученных сведениях, отдав надлежащие распоряжения, ехал в обком к Воробьеву, обстоятельно информируя секретаря о происшествиях за сутки и принятых мерах.

У Леонтьева день был расписан так, что не оставалось и минуты свободной, за неделю он несколько раз оставался без обеда, но даже это не спасало его от Конопляновских нотаций по поводу неповоротливости некоторых работников управления, которые никак не могут ликвидировать преступность в области. Кто-кто, а Коноплянов был великим мастером отчитывать человека, не называя его по фамилии, обходя прямые обвинения, но выстраивая разговор таким образом, что собеседник всегда точно знал – речь идет именно о нем

Леонтьеву, человеку деятельному, добросовестному, но тихому и скромному, не приходило на ум спорить с начальством и уж совсем невдомек было, что Коноплянов принадлежит к той породе руководителей, для которых важно чисто внешнее, показное благополучие и нет дела до существа. Лишь бы исправно «крутилось колесо», а если при этом ржавеет ось и вылетают спицы – неважно: на наш век хватит

Коноплянов вообще считал милицию кляузным учреждением, ошибочно навязанным органам государственной безопасности. Вслух Виталий Николаевич, разумеется, таких вещей не говорил.

В свете сказанного, как теперь часто пишут в отчетах и газетных статьях, вполне объяснимы те события, которые последовали одно за другим вскоре после приезда начальника управления из Ставрополя.

Начать с того, что за время его отсутствия произошло несколько случаев нарушения законности, к которым Коноп-лянов обыкновенно относился так, будто они являлись прямым следствием нерасторопности и неумелости его подчиненных. А раз это было без него – тем более. Наломали дров и – «баста». Теперь ему предстоит расхлебывать.

Жарко стало в первую очередь Петру Яковлевичу Леонтьеву. Прежде всего он получил нагоняй за непринятие неотложных мер по ограблению на ярмарке в ювелирном магазине. Начальнику угрозыска Бондаренко был объявлен строгий выговор «с занесением», а лейтенант Маремкулов сдал оружие и прошествовал на гауптвахту за то, что упустил Цыганова. Трое суток ареста за халатность при исполнении служебных обязанностей. Незамедлительно был издан и второй приказ, отмечавший решительные действия пожарников, своевременно потушивших пожар на овцеферме совхоза «Пригородный».

Сергей Тимофеевич Бондаренко счел наказание слишком суровым и тотчас послал рапорт в Москву с просьбой перевести его в Белоруссию, где жила его мать. Не поставив об этом в известность Коноплянова, он продолжал с прежней неторопливой методичностью вести розыск Цыганова и его неизвестного сообщника.

Прошло три дня, в течение которых Виталий Николаевич Конопляное знакомился со всей документацией, касающейся нападения на продавщицу ювелирного магазина Пари-тову, кражи овец на совхозной ферме, пожара и его ликвидации, обыска на Шахарской прядильной фабрике, произведенного по просьбе старшего сторожевой охраны Кумратова, подозревавшего, что шерсть убывает «налево» неведомыми ему путями. Кстати, обыск ничего не дал.

Вывод, сделанный Конопляновым в результате рассмотрения всех этих дел, был неожиданным для него самого. Действительно: грабители на ярмарке повели себя гго меньшей мере глупо – ударили камнем Паритову, схватили ничего не стоящее кольцо и-скрылись. Явно случайное происшествие. Разве тут можно усмотреть почерк опытных рецидивистов? Обыкновенное хулиганство. Напились и стукнули продавщицу, а потом со страху не сумели даже украсть как следует. И материальный ущерб ничтожен – двести рублей с копейками. Так для какой же цели возиться и раздувать кадило? А ферма? Произведенная проверка показала, что там царила путаница в документах учета. Полная вероятность, что недостачи овец просто не было. То же самое с фабрикой Утечки шерсти не обнаружено.

У Виталия Николаевича сразу поднялось настроение, и он вызвал к себе Бондаренко.

Сергей Тимофеевич пришел с объемистой папкой: он по опыту знал, что о чем бы ни пошел разговор, ему придется отстаивать свою точку зрения, а делать это лучше, имея под рукой акты экспертиз и протоколы допросов.

–  Ну-с,– улыбаясь, встретил его Конопляное и, выждав паузу, в течение которой Бондаренко стоял перед столом, не решаясь сесть без приглашения, наконец широко повел рукой в сторону кресла. Субординация была соблюдена – начальник угрозыска постоял сколько полагается.

–  Садитесь.

Бондаренко сел, положив папку себе на колени.

–  Что же это вы, дорогой мой, развели антимонию вокруг чепухи? Весь аппарат, можно сказать, поставили на ноги?

–  Что вы имеете в виду, товарищ майор?

–  Случай с этой продавщицей! Подняли конный взвод, устроили ревизию в ювелирном магазине, послали кучу запросов – в Ставрополь, в Дагестан, всполошили людей в театре, где работает муж Паритовой, целую неделю милиция хватала на ярмарке ни в чем не повинных людей – весь город теперь гудит. Геннадий Максимович мне вчера звонил Разве обязательно с каждым пустяком лезть к секретарю обкома?

Бондаренко насупился, постучал ногтем по папке.

– Я не считаю, Виталий Николаевич, что ограбление ювелирного магазина – пустяки.

Конопляное приподнял ладонь над столом, но не хлопнул, удержался.

–  Похищено барахольное кольцо стоимостью в две сотенных, а вы называете это ограблением. Мелкая кража и хулиганское нападение! Наверняка в пьяном виде   Вот как называются такие вещи!

–  Есть подозрительные обстоятельства...– не поднимая головы, упрямо продолжал гнуть свое Сергей Тимофеевич

–  Какие, например?

Бондаренко вздохнул и раскрыл папку.

– Ударить женщину обернутым в платок камнем – не слишком ли это много для того, чтобы стащить мелочь? Когда рядом лежали очень дорогие украшения?..

–  Вот-вот, согласитесь – вывод может быть только один – случайный пьяный разбой.

–  Паритова неохотно говорит на допросах...

–  Ну и что же? Люди вообще не любят откровенничать в нашем присутствии. Что вы еще выяснили?

–  Розыск ничего не дал. Мои люди дежурили на ярмарке, в магазинах, на вокзале. К сожалению, безрезультатно.

–  Ревизия, насколько мне известно, тоже не обнаружила недостачи?

–  Да,– Бондаренко и сам чувствовал, что ему крыть нечем: на догадках и интуиции далеко не уедешь, но все в нем восставало при одной мысли о том, что Коноплянов прикроет дело, не даст довести его до конца.– Я был вчера у бывшего ювелира Чернобыльского,– неуверенно добавил Сергей Тимофеевич, видимо, не надеясь, что его заявление что-либо изменит.

– Ну, и что? (Коноплянов любил «нукать»). Начальник угрозыска развел руками.

– Скользкий старик. Ему иногда приносят на оценку вещи, поступающие в скупку. Мельхиорового кольца, которое украдено, он не помнит. Говорит, не приносили.

– А почему «скользкий»?

– Да так. Я поинтересовался его прошлым. До революции имел крупную мастерскую. Целый штат. Ценности отдал республике добровольно. Правда, неделю сидел в ЧК – утаил два золотых слитка. Потом его выпустили, золото конфисковали.

Виталий Николаевич усмехнулся и покровительственно похлопал Бондаренко по плечу.

– Видите? Нет у вас ничего определенного. Какие-то туманные подозрения. Вы даже не знаете, кого и в чем подозревать. Вот что, Сергей Тимофеевич...– Коноплянов теперь уже не колебался и прихлопнул ладонью по столу.– Оставьте. Нечего начальнику угро заниматься грошовой кражей. Передайте материалы Маремкулову – он завтра выйдет с гауптвахты – и пусть возится. Найдет этих типов – хорошо, не найдет – шут с ними. А вы вот что сделайте: соберите мне по области данные на неработающих, алкоголиков и лиц без определенных занятий – пора обратить на них внимание и почистить город и область.

– Но...– встал Бондаренко.– Как же... может быть, вы позволите мне продолжить?.. И потом – Петр Яковлевич держит в курсе Геннадия Максимовича...

–  С Воробьевым я поговорю сам,– категорическим тоном сказал Конопляное.– Баста! Передайте дело Маремкулову!

–  Есть еще одно странное обстоятельство,– все еще не теряя надежды, сказал Бондаренко. Он отлично понимал, что Маремкулов, не имеющий собственного мнения, человек, совершенно не сведущий в криминалистике, получив дело,

сделает все возможное и невозможное, чтобы угодить Коноплянову. А значит, протянет сколько сумеет, и история на ярмарке после нескольких месяцев неповоротливой волокиты будет отложена в разряд «глухих дел».

–  Что там еще? – недовольно спросил Конопляное.

–  Платок, в который был обернут булыжник, не приобщен к делу.

–  Почему?

–  Он пропал. И никто не может объяснить, куда. Лейтенант Маремкулов утверждает, что он сдал его в бюро технической экспертизы с соблюдением всех формальностей...

–  Кому?

–  Это было во время перерыва. Секретарь приняла, сделала запись в книге, Маремкулов расписался и ушел. Платок так и лежал в конверте, вложенном в книгу учета. А когда сотрудники бюро возвратились с обеда, платка уже небыло. В графе «принял» – неразборчивый росчерк вместо подписи.

Коноплянов поморщился.

–  Кому он нужен этот сопливый платок. Может,  кто случайно выбросил в корзину для мусора. Как бы там нибыло, пропажа платка не изменит моего решения.

–  Я не видел,– не уступал Бондаренко,– но лейтенант Маремкулов говорит, что платок был старинный, шелковый и с какими-то буквами...

Виталий Николаевич начал терять терпение.

– Хорошо, я проверю. Вы можете идти.

Вернувшись к себе, Сергей Тимофеевич со злом швырнул папку на стол. Сколько времени и сил он потратил! И вдруг – Маремкулов! Спустит все на тормозах – и только!

* * *

Следующий день – это было уже четвертое мая – принес Коноплянову новые хлопоты. Утром был получен документ, потребовавший «особого» совещания. Уже в девять часов оба заместителя Виталия Николаевича, начальник угрозыска, следственные работники и эксперты сидели за длинным зеленым столом и гадали, о чем же пойдет речь нынче и отчего это у шефа такой озабоченный и вместе с тем деловито-сосредоточенный вид. А распоряжение наглухо закрыть двери и окна, переключить телефоны на секретаря заинтересовало присутствующих еще больше.

Наконец Коноплянов сел в кресло, стоящее во главе стола, кивнул помощникам, показав на их места и, слегка откашлявшись, начал раскатистым баритоном:

– Товарищи! Получена секретная директива, содержание которой я доведу до вашего сведения   Вопрос, должен вас предупредить, имеет огромную важность, и я прошу, нет... я требую отнестись к нему со всей серьезностью...– говорил Коноплянов, по обыкновению неторопливо, тщательно выбирая слова (он вообще гордился своими ораторскими-талантами).– Итак...– он еще раз обвел всех строгим, «мобилизующим» взглядом и продолжал: – По данным разведки СССР, пакт о ненападении, заключенный между Советским Союзом и фашистской Германией – не более, как фикция, рассчитанная на обман общественного мнения в международных масштабах с целью выиграть время, со стороны Германии, разумеется, и подготовиться к войне с нами!..

По рядам стульев прошелестел взволнованный шепот.

– Да, товарищи. Шифровка приводит данные, неопровержимо свидетельствующие, что немецкие войска у нашего порога... Около двухсот гитлеровских дивизий размещено на подступах к западным границам СССР от Черного до Балтийского моря. Уже один этот факт настораживает...

Коноплянов не забыл и об известной в то время политической «оси» – Рим – Берлин – Токио, напомнил и об агрессии японского милитаризма в Китае с целью колониального его захвата, о происках фашизма в Европе, где Гитлер подчинил своему господству многие страны, о политической блокаде Англии и индифферентной позиции США, пока, как видно, не собирающихся оказать помощь британскому льву.

Виталий Николаевич процитировал наизусть часть заявления советского правительства по этому поводу: «... завтра может быть уже поздно, но время для этого не прошло, если все государства, особенно великие державы, займут твердую недвусмысленную позицию в отношении проблемы коллективного спасения мира...» – он опять сделал паузу, словно проверяя, какое произвел впечатление.

– Черт возьми! – растерянно пролепетал кто-то.

–  Неужели – война?!..

–  Товарищи, разговоры потом,– сказал Конопляное, постучав по столу костяшками пальцев.– Сейчас – о деле. К вашему сведению – в Келуе, Кошице и других городах Чехословакии, Польши и иных стран, находящихся под пятой гитлеризма, созданы специальные школы разведчиков, где обучаются будущие агенты для заброски в СССР в качестве шпионов и диверсантов. Наши задачи...

Виталий Николаевич еще минут двадцать говорил о необходимости принятия срочных мер по наблюдению за воздухом, соблюдению режима строжайшей бдительности, о взятии под особый контроль кошар в горах, колхозных станов, аулов в отдаленных и глухих ущельях – на случай возможной высадки вражеских парашютистов.

–  ... вся ответственность за выполнение этих задач ложится на вас, Виктор Иванович,– вставая, заключил Коноплянов.

–  Есть,– коротко отозвался Гоголев.

Открылась дверь и вошел секретарь, застыв у дверей в почтительной позе.

–  Что там еще?

–  С вами хочет говорить управляющий Госбанком. Сказал – очень важно.

–  Переключите.

Дождавшись, пока за секретарем закроется дверь, Виталий Николаевич сел к телефонам и поднял трубку.

– Да, я. Здравствуйте. Что?!.– он сдвинул к переносице седеющие густые брови и с силой опустил ладонь на стол.– Говорите яснее! Да... Когда это произошло? Как? Повторите, я запишу...– он выдернул прямоугольный листок бумаги из пачки таких же, плотно уложенных в пластмассовой узкой коробке без верха, стоявшей возле письменного прибора, пошарив по столу, нашел ручку и что-то размашисто написал, придерживая бумажку локтем другой руки.– Хорошо. Все. Примем меры.

Положив трубку на рычаг так осторожно, как будто она была сделана из хрупкого стекла, Виталий Николаевич с минуту молча смотрел на притихшее совещание, переводя сразу ожесточившийся взгляд с одного лица на другое.

– Вот. Пожалуйста. Извольте радоваться,– наконец буркнул он.– А все наша недоработка. Ерундой занимаемся, а настоящие рецидивисты творят, что им заблагорассудится...

Никто не проронил ни слова.

Конопляное встал, оперся обеими руками на край стола

– Вчера, то есть третьего мая, кассир Шахарской прядильной фабрики Барсуков получил в Госбанке четыреста сорок шесть тысяч рублей – зарплата рабочих и служащих за вторую половину апреля – и скрылся с этими деньгами в неизвестном направлении...– Виталий Николаевич сделал паузу. Говорил он таким тоном, как будто деньги похитил кто-то из присутствующих.– Кассира сопровождал начальник сторожевой охраны фабрики Кумратов, вооруженный пистолетом ТТ. Оба до сего времени не вернулись ни домой, ни по месту работы... Ясно – удрали с деньгами. И вот что, товарищи,– подобное преступление, совершенное сразу после всенародного праздника Первое мая, я лично рассматриваю, как политическое: рабочие и служащие фабрики остались без зарплаты... Мы только что говорили об усилении бдительности, а вот, извольте радоваться...

Снова зазвонил телефон.

–  Конопляное слушает... Здравствуйте, Геннадий. Максимович. Да, получили. Принимаем меры. Конечно, обязательно...

–  Первый,– шепнул Гоголев Леонтьеву.

–  Геннадий Максимович требует немедленно задержать преступников,– сказал Конопляное, закончив разговор с секретарем обкома.– Предпринимайте, говорит, что хотите,– чтоб были... Дал сроку трое суток... Что будем делать?

В голосе начальника управления зазвучали просительные интонации. Все уже знали, что Виталий Николаевич, не будучи профессиональным юристом, имел весьма смутное представление о следственной тактике, процессуальных нормах и прочих премудростях сыска – его стихией была административная работа. В гражданскую он служил в рядах Красной Гвардии, командовал дивизионной разведкой, получил тогда орден боевого Красного Знамени. В период восстановления народного хозяйства страны был директором довольно крупного овцесовхоза и сумел вывести его в число передовых. Пост же начальника областного управления НКВД требовал специальных знаний и навыков, которыми Виталий Николаевич не обладал и приобщаться к которым, видимо, не собирался, надеясь на собственный здравый смысл и... на своих заместителей.

Гоголев, едва заметно улыбнувшись, заговорил первым.

– Я предлагаю следующее: разумеется, возбудить дело по факту происшествия, затем – истребовать из Госбанка чек, по которому кассир Барсуков получил четыреста сорок шесть тысяч рублей, записать номера купюр, если это известно в Госбанке, и оповестить о них все финансовые учреждения, сберкассы и крупные магазины, затем допросить директора фабрики, главного бухгалтера и других лиц с целью выяснения, что представляли собой Барсуков и Кумратов, выявить их знакомства и связи, разослать ориентировки всем органам НКВД Северного Кавказа и отделениям милиции, которой подследственно это преступление. Коноплянов нахмурился.

–  Разведем опять бумажную волокиту, а эти головорезы преспокойненько смоются,– нерешительно сказал он и отыскал глазами Бондаренко.

–  Берите быка за рога, Сергей Тимофеевич. Действуйте быстро. И – баста! Все свободны.

Оставшись в одиночестве, Виталий Николаевич связался по телефону с начальником Джегутинского райотдела НКВД, не стесняясь в выражениях отчитал его ни много, ни мало – за то, что он проглядел в лице Барсукова и Кумра-това рецидивистов и классовых врагов государства, предложил найти их в течение суток и швырнул на рычаг трубку так, что она соскочила и, упав, повисла на проводе под столом. Водрузив ее на место, он вызвал к себе помощника по кадрам и секретаря парткома. Долго говорил с ними о деловых качествах чекистов, обслуживающих Шахарскую прядильную фабрику. В этом был весь Коноплянов с его отошедшим теперь в прошлое стилем руководства, к сожалению, не всегда и не во всем основанном на доверии и уважении к людям.

Коноплянову, развившему в этот день бурную деятельность, пришлось даже ночевать в своем кабинете. До поздней ночи он сидел у телефона, принимая только тех посетителей, которые являлись от Гоголева с докладом по поводу розыска Барсукова и Кумратова. Сделано было немало, однако это не могло избавить Виталия Николаевича от тревожного предчувствия, что по прошествии оставшихся двух с половиной суток (срок, поставленный Воробьевым), он не сумеет доложить первому секретарю обкома о поимке преступников.

В середине дня основательно похолодало, сначала пошел несильный, но холодный дождь, задул резкий северный ветер, и вскоре на распустившуюся зелень, на мокрые тротуары, крыши домов, кружась и мелькая серыми мухами, повалили рыхлые хлопья снега. Такой погоды в мае старожилы Черке-сии не помнили уже лет десять.

Часам к восьми вечера мокрые, грязные, в заляпанных ошметками глины шинелях, прибыли Дуденко и Маремкулов. Первый безрезультатно обследовал весь правый берег Кубани от городского рынка до Псыжского разъезда, второму повезло несколько больше. Абдул Маремкулов, конечно, не замедлил воспользоваться этим и, с плохо скрываемым торжеством, бросая изредка косые взгляды на своего незадачливого на этот раз соперника, доложил, что ему удалось найти свидетеля, зверолова, который накануне ставил в лесу ловушки и неподалеку от лесосеки услышал выстрелы и крики. Коноплянов поморщился.

–  Охотничий сезон начался,– сказал он.– Вы знаете, лейтенант, что такое «гай»?

–  Так, немного,– замялся Абдул.

–  То-то же. Охотничий гай – это когда целая группа людей выгоняет зверя на линию застрела. Вот вам стрельба и крики. Что еще?

Маремкулов померк.

–  Ничего. Я ограничил свои действия проверкой проселочных дорог, как мне было приказано.

–  Ладно. Составьте письменное донесение.

–  Я уже передал Виктору Ивановичу... а вот и он сам. В кабинет вошли Гоголев и Леонтьев.

–  Ну, что?

Виктор Иванович сел. Он никогда не ожидал приглашения. Постояв немного, сел и Леонтьев.

–  Директор Шахарской фабрики не мог сообщить ничего, порочащего Барсукова и Кумратова. Впрочем, как и другие руководящие ее работники. Правда, из личного дела Барсукова известно, что в прошлом он был в деникинской армии в чине поручика. Однако перешел к красным и с тех пор верно служил Советской власти... За Кумратовым – ничего...