Текст книги "По следам Карабаира Кольцо старого шейха"

Автор книги: Рашид Кешоков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 46 страниц)

14. МАЙОР ШУКАЕВ ДОПУСКАЕТ ПРОМАХ

Вдова Пилипчук. Исчезнувший квартирант. В шашлычной. Каретный сарай сослужил свою службу. Ночная слежка. Взаперти. Почти Дуглас Фербенкс. Переполох у Щеголевых.

Домик вдовы Анастасии Пилипчук стоял на ©крайне Черкесска, у самой дороги, по которой Жунид больше месяца тому назад ездил с Дараевым и Сугуровым в Зеленской район.

Старенький забор из покоробленных дождями, иссушенных солнцем досок, скрипучая покосившаяся калитка. Дом тоже деревянный, порядком обветшалый, снаружи оббитый шелевкой, с которой давно облупилась краска, и нельзя было узнать ее первоначального цвета. Резные наличники на окнах, ржавые петли наружных ставен, из которых сохранилась лишь одна половинка на боковом окне, такое же дряхлое крыльцо с тремя стертыми дощатыми ступенями. Не чувствовалось здесь мужской хозяйской руки. Бочонок под водосточной трубой, летняя печка, обмазанная глиной, сарайчик и несколько кустов смородины в палисаднике. В глубине двора – могучий старый тутовник, закрывавший своей густой тенью и дом, и часть улицы.

Анастасия Ивановна Пилипчук,– в меру полная, миловидная казачка с глубокими добрыми глазами, в цветастой вышитой кофте с короткими рукавами и сатиновой юбке, скромно, но в то же время с неприметным щегольством обтягивающей ее порядком раздавшийся стан и широкие бедра,– была не на шутку испугана, узнав, что к ней пожаловали из милиции.

–  Живем тихо, одиноко,– с мягким украинским акцентом, грудным взволнованным голосом говорила она, жестом приглашая их в комнату.– Так что ж могло случиться?

–  Вы не волнуйтесь, Анастасия Ивановна,– сказал Жунид, садясь на предложенный ею стул в чистой маленькой горнице, обставленной так, как это делается р деревнях на Украине. На стене, под полочкой с зеркалом,– множество фотографий в одной большой рамке, расшитые крестом рушники, стол посередине, тоже накрытый узорчатой льняной скатертью. В темном со следами былого лака шкафу – аккуратно расставленная посуда.

Дараев пришел вслед за Жунидом минут через пять с двумя понятыми – соседями вдовы, мужем и женой, которые робко уселись на деревянный топчан, застеленный горской кошмой.

– Мы...– Жунид остановился, подбирая выражение. Анастасия Ивановна сидела молча напротив него, и два пунцовых пятна медленно разливались по ее еще свежим белым щекам.– Мы должны задать вам несколько вопросов в связи... в связи с делом, которое сейчас расследуем...

Дараев достал бумагу, ручку и приготовился писать.

– Сразу хотим предупредить вас,– продолжал Жунид,– что нужно говорить только правду: ложные показания влекут за собой уголовную ответственность...

Он нахмурился, злясь на себя за этот официально-бюрократический тон, за формальности, которые – он был в этом убежден – не всегда и нужны. Вот сейчас ему совершенно ясно, что эта степенная, приятная женщина не может быть замешана в чем-то предосудительном; он давно не видел таких чистых открытых, таких располагающих глаз. Но... служба и эмоции – разные вещи. Эмоции и свое личное впечатление к делу не подошьешь.

–  Я... я завсегда...

–  Очень хорошо. И еще раз прошу – не волнуйтесь.

Речь пойдет о вашем квартиранте Алексее Петровиче Буеверове.

–  Он... он... его нету.

–  Где он? – быстро спросил Дараев.

–  Позавчера як ушел на работу – так и не було.

–  Что вы можете о нем сказать?

–  Та что же могу?.. Не знаю. Человек, вроде, самостоятельный, немолодой уж. Пятьдесят семь ему. Тихий, уважительный...

–  У него бывал кто-нибудь?

Она отрицательно покачала головой.

–  Та ни. Одинокий он. Вдовый.

–  Совсем никто?

Она пожала плечами, потом опять покраснела.

– Ой, нет, вру. Был чернявый такой. Черкес – не черкес Дюже суровый, глаза такие, шапка горская на нем и это... Ну...

– Что?

– Ухо перекошенное... От того уха, еще страшней он мне глянулся...

–  О чем они говорили? – бросив многозначительный взгляд на Вадима Акимовича, спросил Шукаев.

–  А не знаю  В комнату ушли Говорили тихо. На стол я хотела накрыть,– Алексей Петрович не велели.

–  С чемоданчиком он был,– робко вставил приглашенный в качестве понятого сосед вдовы – Я видал его.

–  Как выглядел чемодан?

–  Невеликий, новый, ровно только из магазина

–  Не заметили – тяжелый он был, чемодан?

–  Не. Пустой. Махал он им легонько.

–  Когда он приходил?

Анастасия Ивановна сдвинула свои густые темные брови, припоминая.

–  Кажись, после праздников... Ну, да: в аккурат после праздников...

–  Значит, второго мая? – поднял голову Дараев.

–  Та ни. Третьего уж. С утра. Часов восемь, считай, було.

–  У вашего квартиранта есть брезентовый плащ с капюшоном?

–  А як же. Они в ем на работу в дождь ходят

–  Он охотой занимается?

–  Ни, ни разу ни бачила.

–  После прихода человека, о котором вы говорите, как Буеверов провел оставшуюся часть дня?

–  Они вместях ушли.

–  Когда?

–  Та скоро. Тот с полчаса, может, побыл.

Анастасия Ивановна еще показала, что третьего мая квартирант ее отсутствовал до полуночи. Явился выпивши, хотя это случалось с ним не часто, и сразу лег спать.

Предъявленный вдове учебник сына она сразу узнала, но о том, когда и при каких обстоятельствах была вырвана страница, ничего сказать не могла.

При осмотре комнаты Буеверова, выходившей окнами во двор, они не обнаружили ничего подозрительного, кроме нескольких крупинок лороху в щели подоконника .Вадим Акимович осторожно выдул черные крошки из щели и собрал в бумажный пакетик.

–  Та що ж воны натворилы? – подписав протокол, спросила вдова.– Неужто какое черное дело? Человек-то они добрый, тихий...

–  В тихом омуте черти водятся, Анастасия Ивановна,– назидательно сказал Шукаев.– Вы знали, что ваш квартирант отсидел пять лет в тюрьме?

Ее щеки опять расцвели красными пятнами.

–  Будто уж?

–  Мне незачем вас обманывать. Алексей Буеверов был осужден за пособничество банде. А сейчас – подозревается в убийстве.

–  Господи ты, Боже мой,– всплеснула она руками.– Вот страсти-то...

–  Поэтому мы вынуждены просить вас никому ни словом не обмолвиться о нашем сегодняшнем разговоре. Особенно Буеверову, если он появится. В этом случае вы должны тотчас же известить нас. Вот телефон. Звоните в любое время дня и ночи. Но так, чтобы не спугнуть его. Сможете?

Она помялась.

– Та постараюсь. Раз он такой обманщик, чего уж...

*   *   *

Шашлычная была пуста: в понедельник базар плохой, а существовало заведение Алексея Буеверова главным образом за счет тех, кто приезжал на рынок.

По требованию Жунида, предъявившего свое удостоверение, входную дверь заперли, повесив на дверях табличку «Закрыто».

Буфетчик – круглолицый осетин и парнишка-черкес, выполнявший роль то подсобника, то официанта,– ничего не знали о местонахождении своего шефа. Что касается мальчика (ему было лет семнадцать-восемнадцать), то он, по убеждению Жунида и Вадима, действительно говорил правду и был немало напуган процедурой допроса, ну а буфетчик показался им продувной бестией, ни одному слову которой не следовало верить. Его благостно-масляная плотоядная физиономия с традиционными усами, на концах слегка подпаленными куревом, маленькие, изрядно заплывшие глазки излучали довольство жизнью и чересчур уж откровенное, а потому казавшееся наигранным добродушие. Допрос был перекрестный, и это позволило Шукаеву удостовериться в правильности своего первого впечатления о буфетчике. На вопрос, обращенный к обоим, не заметили ли они каких-либо странных или чем-то запомнившихся им знакомств Буеверова, не приходили ли к нему посторонние люди в течение последних двух месяцев и несколько более, буфетчик, не раздумывая, ответил отрицательно, а юноша робко сказал, что он помнит, как Алексей Петрович дважды или трижды встречался в шашлычной с человеком, которого звали Исхаком. Жунид перехватил злобный взгляд буфетчика, которым тот удостоил помощника при этих словах. В следующую секунду лицо осетина снова выражало прежнее любезное простодушие.

–  Значит, товарищ... Дзаев не знает, кто такой Исхак'

–  Не знает. Откуда знать. Не видел. Может, приходил может, не приходил. Разве тут мало Исхаков?

–  Как он выглядел? – спросил Дараев парня. Тот повел плечами.

–  Обыкновенно. Лет сорок пять. Горец.

–  А фамилия?

–  Не знаю.

Теперь и мальчишка замкнулся. Видимо, опасаясь гнева буфетчика. Больше они от него ничего не добились. Жунид решил вернуться в управление – объявить розыск Буеверова, использовав его фотографию, имевшуюся в регбюро, и одновременно послать Дуденко в шашлычную с обыском.

Но все вышло иначе, чем он рассчитывал.

Свернув в переулок, чтобы выйти сквозь пролом в стене, ограждавшей базар от улицы, и таким образом сократить путь к управлению (они были без машины), Шукаев на минуту остановился, с интересом разглядывая неуклюжее, непонятного назначения деревянное здание с пристройками, угловую часть которого занимала шашлычная ресторана «Кубань».

– Чего ты?

Жунид показал на длинный старый сарай, дощатая дверь которого выходила к базарной стене.

–  Хотел бы я знать, что там?

–  Так посмотрим.

–  Посмотрим. Пошли.

Перешагивая через разбитые ящики, сплющенные, слипшиеся от дождей картонные коробки из-под крупы и конфет, они подошли к двери. На ней – большой висячий замок, если и не новый, то во всяком случае не ржавый,– видно, пользовались им довольно часто: скважина и металл вокруг нее носили следы недавних прикосновений ключа. Словом, замок никак не соответствовал заброшенному виду сарая и двери, висевшей на одной медной петле, позеленевшей от времени.

– Если бы это был склад, такую дверь давно бы сорвали. Рискнем? – Жунид полез в портфель и достал оттуда продолговатый кожаный футлярчик, который постоянно возил с собой вот уже девятый год. Вадим Акимович знал – в футляре были две универсальные отмычки из набора воровских инструментов, который Жунид в свое время отобрал у Семена Дуденко, тогда еще беспризорника и мелкого воришки, к которому инструменты попали случайно. Они были так мастерски сработаны, что у молодого лейтенанта Шукаева, только что окончившего школу милиции, не хватило духу расстаться с ними, приобщив набор к делу.

– Давай!

Жунид достал длинную тонкую пластинку с пропилами по краям, вставил ее в замок, который открылся с первого же поворота отмычки.

– Знал ремесло этот мастер,– усмехнулся Шукаев и жестом пригласил Вадима за собой.

На удивление дверь не скрипнула на своей единственной петле, а отворилась бесшумно. Жунид задержался, тронул дверь и провел пальцем по петле: на пальце остался грязный след от тавота.

– Смазывали недавно,– покачал он головой.– Интересно...

Внутри пахло пылью, старой кожей и гнильем.

– Смотри под ноги,– шепнул Жунид и прислушался: из дальнего угла сарая доносились голоса.

– Что это? – тоже шепотом спросил Дараев.

– По-моему, разговаривает кто-то...– едва различил его тихий ответ Дараев.

Подождав, пока глаза привыкнут к полутьме,– день был пасмурный и в сарай сквозь щели проникало совсем мало света,– Жунид знаком велел Вадиму Акимовичу следовать за собой: теперь он уже ясно видел, что сарай пуст, а голоса доносятся со стороны примыкавшей к нему шашлычной.

– Тихонько, не наткнись на что-нибудь...

Старые колеса от экипажей, запыленные обрывки упряжи, разбросанные повсюду подковы – пробраться к задней стене сквозь завалы из всей этой рухляди было нелегко,– но они все же сумели обойтись без шума и через несколько секунд, умеряя дыхание, уже стояли в углу, где голоса были слышны особенно явственно.

Шукаев всмотрелся в деревянную стенку у своих ног и осторожно поднял прислоненную к ней дощечку. Из открывшегося прямоугольного отверстия размером с пачку «Казбека», аккуратно вырезанного пилой, ударил дневной свет, и они услышали совсем рядом с собой рассерженный бас Дзаева:

– ... стукач сопливый! Выхвалиться захотел, дурак? Ах, как я все помню, ах, как я все вижу? Мало тебе добра сделал Алексей Петрович? А ты на его хороших друзей капаешь! Пойдет теперь милиция искать Исхака – что да почем! Уважительному человеку – неприятности!

– Да я не хотел... я...– это голос парнишки-подсобника.

– Не хотел,– ворчливо, но уже без прежней злости сказал буфетчик.– Дурак сопливый (очевидно, это было излюбленное его ругательство)... Алексей Петрович вернется, он еще тебе уши пообрывает.

– А где он? Второй день нету...

– Не твое собачье дело. Будет. Давай, иди в зал... Жунид нагнулся и прокричал прямо в отверстие:

– Дзасов! Говорит майор Шукаев. Мы все слышали! Задержитесь там, где вы находитесь,– мы будем через две минуты! – и тихо – Дараеву: – Пошли, Вадим, он еще кое-что нам расскажет.

Когда они вернулись в шашлычную, буфетчик стоял у занавески, прикрывавшей вход в импровизированный «отдельный кабинет». Лицо его было бледно.

– Ну-с,– ухмыльнулся Вадим Акимович,– оказывается, вы совсем неплохо знали человека по имени Исхак?

– И даже, возможно, осведомлены о том, куда исчез Алексей Буеверов?

– Я... я не знаю...

– Вы, наверное, не поняли, в чем дело? – сказал Шукаев, откидывая занавеску.– Войдите сюда...– он подвел Дзасова к стене «кабинета», отодвинул стоявшую на полу кадушку с фикусом, и показал буфетчику темневшее над плинтусом отверстие.– Знали о существовании этого подслушивающего устройства?

– Нет, нет! Клянусь, не знал! – по напуганной физиономии Дзасова, с которого мигом слетели все его самодовольство и самоуверенность, Жунид понял, что на этот раз он говорит правду.

Им пришлось задержаться – записать дополнительные показания Дзасова, который торопился сейчас реабилитировать себя в глазах милиции, испугавшись обвинения в укрывательстве. Дело в том, что Шукаев во время первого допроса, занятый своими мыслями (нелегко держать в голове материалы сразу нескольких дел), просто забыл сказать, что Буеве-ров подозревается в убийстве.

Теперь он исправил свою оплошность.

У Дзасова, услыхавшего страшные слова об убийстве, отвисла нижняя челюсть. Несколько секунд он так и сидел с раскрытым ртом, снова побелел, потом покраснел и залепетал что-то несусветное:

– Я... не подумайте ради аллаха... Что я... мясо там левое брал  . Так – дикий кабан разве хуже барашка?.. Иные как скажут... Из чего есть, из того шашлык жарим... Я потому... А это куда ж... убийство... Зачем мне. Пусть сам...

– Успокойтесь! – строго прикрикнул на него Дараев.– И говорите вразумительно.

Вот когда их, наконец, ожидала удача. Первая настоящая удача за столь долгий срок! Не косвенные данные, не трудно поддающиеся расшифровке детали, а конкретные, прямые улики.

Если привести в порядок бессвязные, постоянно прерываемые вздохами и отрывочными восклицаниями расстроившегося Дзасова новые его показания, то сводились они к следующему.

Из знакомых Буеверова буфетчик знал... Рахмана Бекбо-ева. Знал, что тот работает заготовителем на Шахарской прядильной фабрике и Алексею Петровичу приходится чуть ли не кунаком, хотя особой дружбы Дзасов за ними не замечал. Да и приходил сюда Рахман всего раза три-четыре.

Вечером третьего мая, часов в десять,– Дзасов уже собирался закрывать – Буеверов велел ему приготовить шашлыки на троих и «сматываться». Буфетчик так и поступил, поскольку Петрович не раз устраивал вечерние возлияния со своими друзьями в закрытой шашлычной. Бывал на подобных сборищах и Дзасов, когда дело касалось кабаньей туши или турятины, которые Буеверов за бесценок покупал у охотников и пускал в оборот, нимало не заботясь о том, что ничего не подозревавшие черкесы или карачаевцы из тех, кто оставался верен мусульманским обычаям, совершат грех, вкусив вместе с бараньими кусочками шашлыка несколько и от дикой свиньи, нанизанных на один шампур.

Говоря об этом, Дзасов принял покаянный вид, чувствовалось, что он старается выгородить себя, хотя было ясно, что махинации с мясом приносили и ему немалые дивиденды. Умолчать же об этом совсем, видимо, боялся: лучше уж сказать правду о таких «маленьких» неблаговидных делах, чем оказаться замешанным в историю с убийством.

На вопрос о том, у каких именно охотников Буеверов скупал дичь, Дзасов дал ответ настолько неожиданный, что Дараев даже перестал писать и недоуменно смотрел на буфетчика – уж не смеется ли он над ними.

–  Кумратов,– убежденно повторил Дзасов.– Исхак Кумратов. Хороший охотник. Кабанов бо-о-оль-ших привозил.

–  Он обычно бывал здесь, в шашлычной?

–  Нет. Не заходил. На подводе во двор заезжал. Мясо отдаст в мешке, деньги получит – и домой. Непьющий.

–  Вы знаете Кумратова?

–  Видал не раз. Фамилию знал, имя знал, как охотника знал. Кто он такой, не спрашивал.

–  Черт, нелепость какая-то,– тихо пробурчал Вадим Акимович.

–  Что сказал? – повернулся к нему буфетчик.– Неверишь? Зря не веришь: клянусь, правда. Я...

–  Хорошо, хорошо,– перебил его Жунид.– Последний вопрос: где Буеверов?

Дзасов развел руками, хлопнул себя по толстым ляжкам.

–  Вчера утром ушел. Сильно сердитый. Сказал – трест ресторанов и столовых в командировку посылает. Мясо в колхозах покупать. На неделю, сказал.

–  Это все?

–  Клянусь, все.

– У Буеверова с собой ничего не было? Вещей, чемодана? Буфетчик наморщил лоб, заморгал, вспоминая. Лицо его вспотело от страха и от напряжения, он вытирал его рукавом несвежего халата.

– Нет. Кроме того, что сказал... Не знаю...

– Что общего было у Буеверова и Бекбоева?

–  Рахман редко приходил. Долго не засиживался. Зачем приходил – не знаю...

–  Подпишите протокол. И позовите вашего подручного.

– Эй, Залимхан! – крикнул Дзасов.– Иди сюда. Паренек тотчас появился за занавеской: в том, что он слышал весь допрос от первого слова до последнего, сомнений не оставалось. Впрочем, Жунид на это и рассчитывал.

– Ну, а ты? – спросил он.– Тоже ничего не замечал? – и едва заметно улыбнулся.

Глаза у Залимхана округлились.

– Алексей Петрович сапоги мыл. В земле были. Увидел, что я смотрю, прогнал сразу: чего, сказал, шпионишь...– паренек побагровел, сообразив, что выдал себя.

– Да-а-а,– протянул Дараев неопределенным тоном – не то осуждающе, не то одобрительно.—. Нехорошо подслушивать.

– Но я...

– Ладно,– сказал Жунид.– Простим на первый раз.– Когда это было?

– Четвертого мая после обеда! – выпалил Залимхан, воспрянув духом. Видимо, он успел обдумать свои слова за ранее, слушая, как допрашивали буфетчика.

–  А почему ты обратил на это внимание? Залимхан мотнул головой.

– В перерыв я на почту ходил. После перерыва пришел – он сапоги моет. Где испачкал? Чего копал?

Жунид встал, рассеянно достал папиросу, постучал мундштуком по крышке коробки.

–  Лопата у вас тут есть? – вдруг спросил он.

–  Есть,– удивленно отозвался Дзасов.– Была где-то.

–  Принесите. И фонарь какой-нибудь.

–  Фонаря нет. Лампа керосиновая. Притащить? – у Залимхана возбужденно заблестели глаза.

–  Тащи.

Шукаев сразу повел их в каретный сарай. Дзасов и Залимхан, разумеется, знали о его существовании, но недоумевали, зачем их сюда привели: оба считали сарай бесхозным и давно никому не нужным. Замок их не удивил: Буеверов повесил его год назад, сказав, что будет добиваться от треста капитального ремонта, чтобы за счет пустующей площади сарая расширить шашлычную. Трест отказал, а замок с тех пор так и висит.

–  Ты думаешь, что...– Дараев наклонился к уху Жунида, и конца фразы никто, кроме Шукаева, не расслышал.

–  Посмотрим.

В сарае они пробыли минут сорок. А когда вышли, пыльные, грязные, с пятнами ржавчины и грязи на брюках и сапогах, в руках у Шукаева было завернутое в промасленную перепачканную землей бумагу охотничье ружье Шестнадцатый калибр. Ни он сам, ни Дараев ни минуты не сомневались, что это было ружье Кумратова, из которого его убили. Оставалось узнать, кто это сделал. Сам Буеверов или кто-либо Другой.

* * *

Из аула Халк, куда они ездили к вдове Кумратова предъявить ей ружье мужа на опознание, Вадим и Жунид вернулись ночью. Все сходилось. Вдова из трех охотничьих ружей (еще два взяли в лесничестве) сразу узнала берданку Исха-ка. На цевье под затвором были мелко вырезаны ножом две буквы – И. К.– Исхак Кумратов.

Она уже знала о его гибели и залилась слезами, увидев ружье. Жунид, как мог, успокаивал ее, стоя с хмурым лицом.

– Не надо... Что ж теперь сделаешь,– он сам понимал беспомощность и ненужность всяких слов.– Одно мы можем вам обещать – злодеи не уйдут от расплаты...

В управление они возвратились поздно, в двенадцатом часу ночи. Дараев пошел к Леонтьеву с докладом (Гоголев второй день находился в командировке в Ставрополе), а Жунид поднялся на второй этаж и, едва выйдя на верхний марш лестницы, с которого хорошо был виден весь коридор, инстинктивно прижался к стене: в двери приемной Гоголева, мелькнула, скрывшись за ней, темная фигура. Он даже не рассмотрел – женская или мужская, потому что в коридоре горела всего одна сорокаваттная лампочка, свет которой бил ему в лицо. Электроэнергию экономили.

Жунид оглянулся. На этаже – никого. Он рванул шнурки, сбросил туфли и, сунув их под стоящий в коридоре диван, в носках помчался по коридору. Остановившись у двери, прислушался. Щелкнул замок. Судя по тому, что звук до него дошел приглушенный, кто-то открыл их комнату. Раздался тихий скрип двери.

Шукаев постоял еще несколько секунд – в коридоре по-прежнему было пусто – и, осторожно приоткрыв дверь, юркнул в приемную. Там было темно. Лунный свет слабо освещал столик секретаря, на котором стояла закрытая брезентовым чехлом пишущая машинка, застекленный шкаф, набитый бумагами, подшивками газет, и длинный ряд стульев для посетителей у стены.

Освоившись с темнотой, Жунид шагнул к двери, ведущей из приемной в кабинет Гоголева. Она была полуотворена. Жунид осторожно просунул голову. Вторая дверь, в их комнату, плотно закрыта. Из-под нее вдруг по полу скользнул синеватый неяркий свет и погас: мигнули фонариком. Он на Цыпочках подошел ближе. Теперь от неизвестного ночного гостя его отделяла тонкая переборка. Присев, он заглянул в замочную скважину, потому что в комнате снова мелькнул свет. Рука, державшая фонарь,– самого человека он разглядеть не мог, только темное бесформенное пятно,– направила тонкий луч на полку, где лежали папки с документами.

Жунид не достал револьвер, не прыгнул на ночного грабителя с криком: «Руки вверх!», как это обычно описывается в детективных романах, а продолжал наблюдать, пока не увидел, как второй рукой, полистав дело, непрошенный посетитель вырвал несколько страниц и, смяв, положил в карман. То есть Шукаев не видел, куда и как были положены вырванные листы – рука просто ушла в темноту, и зашелестела бумага. Шкаф захлопнулся, и уже не синеватый, как показалось вначале, а ослепительно белый луч ударил Жу-нида по глазам.

Он едва успел отскочить от двери и притаиться за углом огромного конопляновского шкафа. Неизвестный запер их дверь на ключ, снова щелкнул фонариком, освещая себе обратный путь и, не успел Шукаев опомниться,– а выдать себя не входило в его расчеты,– как он оказался запертым в кабинете Гоголева.

– Вот-те раз,– едва слышно прошептал он с досадой и потянул носом.

Запахло духами. Женщина. Так он и думал. Пока он будет сидеть здесь взаперти, она преспокойно уйдет.

Так нет же, черт подери!

Он метнулся к окну, еще раз чертыхнулся, больно ударившись коленкой об стол и выглянул на улицу. Как раз под окном, на уровне пола второго этажа темнел бетонный козырек, опирающийся на две кирпичных колонны – вход в управление.

Стараясь не шуметь, Шукаев повернул рычаг старинного шпингалетного устройства, и огромная рама окна медленно отворилась. На улице прохладно – ночи в Черкесске редко бывают теплыми даже в июне,– но это его не остановило. Сев на наружный подоконник, он спрыгнул на козырек, лег животом на его шершавую поверхность, покрытую пылью и мусором и, свесившись, заглянул вниз. Парадное было неярко освещено электрической лампочкой – закон ночного затемнения в первые дни войны да еще здесь, на Кавказе, не вошел в силу. В вестибюле за столиком сидел дежурный, поклевывая носом. Видел его Жунид сейчас вверх ногами.

– Идиотство,– прошептал он, подтянувшись назад и усмехнулся.– Почти Дуглас Фербенкс [55]55
  Дуглас Фербенкс – американский киноактер, исполнявший главные роли в фильмах с авантюрными сюжетами.


[Закрыть] .

Он терпеть не мог, когда на работников уголовного розыска и милиции смотрели, как на людей, которые только и заняты погонями, слежкой и перестрелками. Старый, нелепый, подогреваемый дешевыми детективчиками взгляд на профессию криминалиста. Вредный взгляд. Сколько молодых людей, совершенно не обладающих качествами, необходимыми будущему чекисту, сбитые с толку плохими фильмами и романами, жаждущие романтики и приключений, оказывались обманутыми и разочарованными действительной, реальной практикой работы в милиции. Девять десятых времени следователя или оперативного работника уходит не на головокружительные трюки, а на нудное, долгое копание в документах, в постоянных скучных, а порой и изнуряющих допросах, причем львиная доля информации, которая извлекается таким образом, в конце концов оказывается ненужной.

Изредка, конечно, бывает и стрельба, и опасность, и самбо, и скачки с препятствиями...

Однако, нечего ему тут лежать Так можно и прозевать...

Убедившись, что поблизости никого нет, он перевернулся ногами к краю козырька, съехал на животе и спрыгнул. Ступни угодили на край газона, и он больно стукнулся пяткой.

О том, чтобы бежать босиком наверх за туфлями нечего было и думать. Шукаев спрятался в тени дерева. Может, она и не выйдет вовсе? А если выйдет не через главный вход? Даже наверняка не через главный. Тут никак не обойти дежурного. А зачем ей лишний свидетель?! Она пройдет черным ходом: ключ у нее определенно есть, раз есть ключи от приемной и кабинета начальника.

Жунид бегом обогнул здание и проник во двор, благо калитка оказалась не запертой. Спрятаться здесь было нетрудно: он стал за трансформаторную будку, попав ногой в лужу, которая никогда не просыхала, потому что рядом находилась колонка, где шоферы мыли машины. Холод пополз по ногам, и Шукаев поежился. Насморк обеспечен – кто знает, сколько ему придется здесь проторчать.

Но ждать пришлось недолго. Через несколько минут отворилась дверь запасного выхода, которым часто пользовались работники управления, и вышла женщина в темном плаще с сумочкой в руках. Во дворе не было никакого освещения, кроме луны, наполовину задернутой тучами, и Жунид не мог разглядеть ее лица.

Дверь она торопливо заперла на один поворот ключа и быстро пошла к калитке. Шагов ее он почти не слышал,– видно, на ногах у нее были чувяки.

Рассказывая потом друзьям о событиях той памятной ночи, Жунид не скупился на юмористические детали: лучше Уж самому над собой посмеяться, чем ждать, когда это сделают другие. Ему, например, казалось, что фигура майора милиции в форменной одежде и босиком – зрелище достаточно комичное, и он был приятно удивлен и обрадован, что ни Вадиму, ни Арсену, ни даже Виктору Ивановичу Гоголеву не пришло в голову его вышучивать. Наоборот, все считали, что Жунид Шукаев нашел единственно возможный, правильный выход из создавшегося положения и заслуживает благодарности в приказе, которая и не заставила себя ждать.

Впрочем, тогда, ночью, Шукаеву было тоже не до смеха. Женщина шла очень быстро и поминутно оглядывалась: он должен был призвать на помощь весь свой опыт, чтобы не обнаружить себя.

Не слишком приятны были и холодные камни мостовых, и изрядно остывший асфальт, особенно если учесть, что он основательно промочил ноги: идти за этой быстроногой особой, вернее, то бежать, то красться, то прятаться, прижимаясь к заборам и стенам домов, ему пришлось едва ли не через весь город.

Наконец, где-то за железнодорожными путями в темноте окраинной улицы, женщина в плаще остановилась возле стоящего на отшибе довольно большого кирпичного дома и, оглянувшись (Жунид в это время стоял на другой стороне, за могучим стволом старой акации), три раза стукнула кольцом калитки.

Он мысленно отметил про себя, что собаки во дворе нет, и стал лихорадочно соображать, где они находятся. Видимо, в старой части города, примерно в километре-полутора от товарной станции. Помнится, пакгаузы оставались по левую руку.

В доме зажегся свет, зашаркали по двору чьи-то шлепанцы и приятный женский голос спросил:

–  Кто?

–  Это я,– шепотом ответила поздняя гостья.– Открывай скорей...

Скрипнула калитка и первый голос спросил:

– Принесла?

– Да.

Жунид подождал, когда они скроются в доме, и подошел к забору. Забор был из кирпича вперемежку с камнем. В середине каждой секции – филенка из косо уложенных враствор обкатанных речных голышей.

Шукаев пощупал ладонью верхнюю кромку ограды – ни стекла, ни колючей проволоки, слава Богу, нет,– и осторожно перелез во двор, наблюдая за домом. В одном окне по-прежнему горел свет. Он подкрался к нему, на всякий случай достал пистолет и, встав на носки, заглянул внутрь.

Сквозь просвет между марлевыми занавесками, закрывавшими нижнюю половину рамы, ему было довольно хорошо видно, что происходит в доме.

В проеме двери, ведущей в соседнюю комнату, опершись плечом о косяк, стоял человек высокого роста с бритой головой и зловещего вида иссиня-смуглой физиономией, в котором Жунид тотчас узнал... Одноухого Тау. Тот стоял так, что к окну было обращено здоровое ухо, но это не могло сбить с толку Шукаева. Кто-кто, а он-то хорошо знал Рахмана Бек-боева. Его иссеченную мелкими шрамами голову, всегда чисто выбритую, его впалые щеки и угрюмый взгляд исподлобья.

Рядом с ним – миловидная молодая женщина с пышным бюстом и округлыми формами, которых не мог скрыть тесный ей ситцевый халатик. Вошедшая женщина стояла спиной к окну и несколько боком – лица ее он не видел, только руки, копавшиеся в сумочке, которую она положила на стол, возле самого окна.

О чем они говорили, Жунид не слышал, в доме были двойные рамы, кроме того, со стороны железной дороги раздавались пыхтение и свистки маневрового паровоза, далеко разносившиеся в ночной тишине.

Когда женщина, которую он преследовал, вынула из кармашка плаща сложенный вдвое листок бумаги, Шукаев бросился к дверям. Они оказались незапертыми, и он, бегом проскочив через сени, ворвался в комнату.

– Не двигаться! – крикнул Шукаев, щелкнув предохранителем.

Галина Васюкова (это была она) ахнула и прижала руки к груди.

–  В чем дело? – глухим голосом спросил Тау  вороватым движением пряча в карман бумагу

–  Руки!

Бекбоев неохотно поднял руки

– Вы! – кивнул Жунид полной женщине – Возьмите у него из кармана листок! Ну, живо!

Улита Щеголева отрицательно покачала головой и обворожительно улыбнулась. На нее, казалось, не произвел никакого впечатления ни пистолет Жунида, ни весь его решительный вид.

– Не могу я. Как же – в карман к мужчине лезть.

Тут Шукаев допустил промах. Велев Бекбоеву повернуться к стене, он переложил револьвер в левую руку, чтобы на всякий случай держать под прицелом обеих женщин, а правой полез в карман к Одноухому Тау. Листок он успел вытащить, но отреагировать одновременно на скрип открывшейся сзади него двери и молниеносный прыжок Рахмана, бросившегося ничком ему под ноги, не успел.