Текст книги "Земля несбывшихся надежд"
Автор книги: Рани Маника
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
И тут из-под стола вылезла Лалита, держа на ладошке пропавший рингит. Это я сама, это я уронила деньги под стол! У меня заболело сердце. Джейан не брал денег. Я увлеклась. Я зашла слишком далеко. Где я научилась такой жестокости? Что я наделала?
Я видела, как снаружи Анна промывает брату глаза и перерезает его веревки. Он рухнул на землю, как мягкая тряпичная кукла. Темная масса на песке. Я взяла бутылку с маслом из семян сезама и вышла, чтобы дать ее Анне.
– Вотри немного ему в спину, – распорядилась я. Голос мой прерывался. У Анны тряслись руки. Я перевела взгляд на вздрагивающее тело, распростертое на земле. Кожа Джейана местами слезла, и были видны полосы живого мяса. Я взяла его за подбородок и посмотрела в его сильно распухшие покрасневшие глаза. Его лицо было мокрым, все тело тряслось, как в лихорадке, белки глаз пронизывали злые красные жилки.
– Извини меня, – сказала я и очень отчетливо увидела в багровой темноте его суженных глаз ненависть.
Садилось вечернее солнце, и его оранжевое сияние казалось таким близким, будто можно было потянуться и потрогать его. Небо было восхитительного розового цвета. Словно крепко нашлепанная детская попка. Моя мама говорила, что розовое небо предвещает рыбакам богатый улов креветок. Я зажмурилась и увидела в небе мамины красивые миндалевидные глаза. Они были влажными и грустными. Что я наделала? Я чувствовала, как мои закрытые веки изнутри жгут слезы. Я слышала из далекого-далекого далека ее голос: «Неужели ты забыла все, чему я тебя учила, мое своенравное, непокорное дитя? Разве ты забыла прекрасную беременную королеву с жестоким сердцем?» Нет, я не забыла. Я помнила каждое слово.
«Она была такой злой, что, когда она съела свои сладкие медовые манго, она забросала песком оставшуюся мякоть плодов, которые не доела, чтобы наблюдавшая за ней беременная бродячая собака не могла съесть даже эти объедки. Она хихикала в свои сложенные ладони, но ее жестокость не прошла незамеченной. Видишь ли, моя дорогая Лакшми, никакая жестокость никогда не проходит незамеченной. Бог видит все. Когда для злой королевы наступило время рожать, у нее родился выводок щенков, а дворняжка родила в дворцовом саду принца и принцессу. Король мгновенно понял, что произошло. Он был в такой ярости, что прогнал свою королеву из дворца, а детей принял, как своих собственных».
Я вернулась назад в мой деревянный дворец. Скоро должен был вернуться мой муж, и я приготовилась к молчаливому осуждению его маленьких грустных глаз. Я пообещала лучше следить за свирепым чудищем внутри меня. На время оно притихло, но мы оба знали, что оно только и ждет, когда сможет вырваться, взять надо мной верх. Иногда я чувствовала, как оно бьется в моих жилах, жаждая крови.
АннаМой брат Севенес рассказывал, что иногда в его снах с ним разговаривают животные. Однажды среди ночи ему приснилось, что снаружи перед нашей дверью стоит кошка и вполне отчетливо говорит ему: «Здесь так холодно. Пожалуйста, впусти меня в дом».
Вздрогнув, он проснулся. Снаружи неистово ревела буря. Порывистый ветер стучал в ставни окон и завывал перед дверью. Огромные капли дождя громко тарабанили по рифленой оцинкованной крыше пристройки. Внутри дома воздух был влажным и тяжелым.
Мой брат поднялся с постели, ведомый силой, которая была сильнее его – бесстрашным любопытством. Вспышки молнии наполняли коридор белым светом, а удар грома заставил его подскочить и зажать уши ладонями. В такую беспокойную ночь никто не знает, что за вероломный дух, что за безумные демоны ожидают вас с другой стороны закрытых дверей; но Севенес просто должен был открыть дверь. В другом конце коридора, в мерцающем свете масляной лампы на стене кухни он видел тень мамы, склонившейся над шитьем. Он оттянул засов входной двери и бесстрашно открыл ее.
На ступеньках перед дверью, терпеливо ожидая, сидела перемазанная мама-кошка и пять дрожащих маленьких котят. Кошка, не мигая, пристально смотрела на него глазами, сиявшими в сером сумраке штормовой ночи, как два сапфира. Он так же пристально молча смотрел на нее, но она, словно он пригласил ее войти, аккуратно схватила своих дрожащих деток зубами за шкурку на загривке и по одному перетащила их в тепло нашей кухни. Севенес и мама сделали на кухонном полу постель из тряпок, развели немного сухого молока в мелкой тарелке и с удовлетворением наблюдали, как оно исчезало под маленьким розовым язычком кошки.
По словам брата, это был единственный случай, который он может припомнить, когда он ощущал близость с мамой. Он забыл о тонкой трости, висевшей на крючке на кухонной стене, и ощущал только сладкий аромат бананового варенья в мамином дыхании, когда она притянула его близко к себе и поцеловала в макушку. Он чувствовал тепло и любовь и был рад находиться с ней в доме, когда за стенами бушевала ночь.
Мама разрешила ему оставить кошку. Для котят нашли хозяев.
Бездомная кошка выглядела удивительно. Крупная, с маленькой треугольной мордочкой и серым мехом, таким легким и роскошным, какой только можно себе представить, она гордо ходила по дому с высоко поднятым носом. Мой брат дал ей величественное имя Кутуб Минар и устроил ее корзинку возле своей кровати. Иногда по ночам, когда он просыпался в поту, испуганный одним из своих жутких ночных кошмаров, он поворачивался к ее корзинке и когда видел успокаивающий контур ее поднятой головы и два синих бассейна света, неподвижно глядящих на него, всегда успокаивался. Когда она так смотрела на него этими своими омытыми лунным светом глазами, он мог поклясться, что в него начинает вливаться тихая энергия, пока, наконец, сердце не прекращало бешено стучать в груди. И только когда он совсем успокаивался, кошка дико зевала, опускала голову, закрывала глаза и снова падала на свой коврик с изображением солнечных лучей на поляне из великолепных цветов.
Кутуб Минар определенно старалась не попадаться маме на дороге. Ее маленький острый подбородок лежал на лапах, пока ее настороженные красивые глаза обеспокоенно следили за каждым маминым движением. Мама была как пантера в клетке. Неудивительно, что она заставляла кошку нервничать. Животные тянутся к спокойным, миролюбивым людям. Таким, как мой отец и Лалита. В первый раз, когда Севенес пришел домой от заклинателя змей, кошка выгнула дугой спину, подняла шерсть на загривке дыбом, прижала уши по бокам своей красивой мордочки и зашипела на него. Ее длинный хвост бил из стороны в сторону. Севенес в изумлении уставился на ее выпущенные когти. Она явно собиралась прыгнуть и вцепиться ему в горло. Затем в какой-то момент она поняла, что тот, на кого она так яростно шипит, – ее любимый хозяин; со странным воплем она опустила хвост, бросилась в поля позади нашего дома и исчезла в лесу. То ли запах змей так напугал ее, то ли присутствие злых духов, с которыми общался заклинатель. Все детские годы моего брата она была ему хорошим другом и внезапно умерла, когда ему исполнилось семнадцать. Однажды утром мы проснулись и нашли ее в корзинке мертвой, свернувшейся, как в крепком сне.
В течение многих лет, после того как умерла Мохини, я просыпалась по ночам и видела, как в темноте нашей спальни сидит Севенес и ожидает появления призрака. Он сидел так тихо и так неподвижно, что за этим было странно наблюдать. В последний раз он заснул на своем посту. У него было много вопросов к Мохини и было что рассказать самому. Он не видел ее. «Слушай внимательно мой голос, мой маленький стражник», – сказала она. Он слушал очень внимательно, но проходили целые годы, а от нее не было больше ни слова. Приходили и уходили праздники Дивали. Каждый год мы, как всегда, накануне вечером окружали дом глиняными лампами, просыпались на рассвете, купались, одевались в яркие новые одежды, которые мама шила для нас ночами, и ели вкусный завтрак с богатым выбором. Для каждого на столе было его любимое блюдо. Лалита и я по-прежнему обязательно разносили по соседям подносы с праздничными пирожными и дрожащими кусками цветного желе, но сам праздник Дивали что-то потерял. Он стал пустым. Дивали в доме, где нет счастья, – словно улыбка мертвого ребенка. Улыбка настолько хрупкая, что никто из нас не осмеливался об этом говорить, хотя все мы это видели. Она была в глазах у всех нас, когда мы автоматически улыбались друг другу и наблюдали, как члены нашей семьи превращаются в далеких посторонних людей.
Лакшмнан был самым посторонним из всех. Нам казалось, что он ненавидит нас и открыто радуется любому виду нашего унижения или боли. А таких случаев было много. Он хитроумно оправдывался в маминых глазах, принося домой наивысшие отметки. Он был настолько умен, что был способен продавать своим друзьям свои конспекты каждую неделю. Лакшмнан учился как одержимый. Он отдавал всего себя учебе. Каждый день он занимался до поздней ночи, будучи уверен, что сможет встретить Богиню Богатства в доме Богини Образования. Он был в лабиринте, но в конце этого лабиринта был горшок с золотом, несметное богатство и драгоценные камни. Он хотел иметь это, чтобы с гордостью прикасаться к нему и беспечно использовать. Он хотел длинных автомобилей и больших домов. Он хотел бросаться деньгами левой рукой. Он решил, что если образование было тем безвкусным хлебом, который он должен есть в обмен на сияющую холодную мечту, он будет есть его неистово. Место лучшего ученика в его классе было предметом беспощадного сражения между ним и другим мальчиком по имени Рамачандран. Если Лакшмнан приходил домой с черным лицом, это означало, что Рамачандран вырвал первое место у него из-под ног.
При японцах мы все пропустили три года надлежащей учебы, так что, когда оккупанты ушли, мы вернулись в те же классы, в которых были до начала войны. Поэтому выпускные экзамены для Лакшмнана выплыли на горизонте и стали приобретать реальные очертания, только когда ему исполнилось девятнадцать. В те годы печать на документы о среднем образовании ставилась за морем, в Англии, а после этого вы могли использовать ваш школьный аттестат, чтобы поступить в колледж или даже прямо в университет. Лакшмнан не занимался ничем, кроме учебы. Его курчавая голова, согнувшаяся над книгой, наморщенный сосредоточенный лоб, бесконечное количество выпитых чашек маминого обжигающе горячего кофе… Она им очень гордилась.
Успех казался гарантированным.
В день экзамена Лакшмнан ушел, уверенный в себе, но еще до того как солнце осветило верхушки кокосовых пальм, мама увидела, как он возвращается в сопровождении самого мистера Веллупилайи.
– Что случилось? – обеспокоенно спросила она, обходя крыло дома, чтобы встретить их.
– Я не знаю, мама, но я не смог даже рассмотреть бумаги из-за боли в голове, – сказал Лакшмнан. Под глазами его были видны черные тени, а сами глаза смотрели ошеломленно, щурясь, ослепленные даже слабым утренним светом.
– Учитель нашел его упавшим на бумаги за партой. Я думаю, вам следует показать его врачу, – серьезно посоветовал мистер Веллупилайя.
Мама немедленно повела Лакшмнана в больницу. Там ей не смогли объяснить, что произошло. Возможно, дело в перенапряжении или в давлении. Однако они сказали, что Лакшмнану нужны очки. У него близорукость. Мама заказала очки у окулиста в городе. Лакшмнан шел рядом с ней ошеломленный, отказываясь верить. То, что произошло, было трагедией. Это было видно по маминому лицу, когда мы вернулись домой из школы. Они оба придавали огромное значение его успеху на экзаменах. Теперь он должен был ждать целый год, чтобы пересдать их.
Однажды вечером я выглянула из окна кухни и увидела Лакшмнана, который сидел под деревом жасмина и курил. Он курил отрывистыми, нервными затяжками, и я мгновенно поняла, что он хочет, чтобы мама его увидела. Какая-то его часть хотела подразнить, проверить ее. Моему брату было скучно.
Когда все потеряно, остается только дьявол и божество, которому он поклоняется, – деньги. Лакшмнан всегда горел желанием стать богатым, но теперь он хотел получить это легким путем. Его жадное сердце привело его в компанию состоятельных китайских мальчиков. У них были машины, подружки с именами, которые вы могли бы дать пушистому котенку, набор дурных привычек, которыми они странным образом гордились, и они вели разговоры о деловых сделках стоимостью в многие тысячи рингитов. Они беспечно хвалились своими проигрышами в азартные игры. «Легко пришло, легко уйдет», – похвалялись они. Мой брат разглядел в их неплотно сжатых ладонях тайные семена деревьев, которые приносят в качестве плодов деньги. Как он восхищался ими! Он не видел, что у них внутри бьются холодные сердца размером со сжатый кулак. У них он научился говорить «суп суп суи» – нет проблем, все просто, и «мо сионг корн» – не беспокойся об этом, не имеет значения.
Он никогда не приводил этих новых друзей в дом, но я видела его с ними, когда шла домой из школы. Мне не нравились взгляды их хитрых узких глаз, но я никогда не говорила о них маме, потому что слишком боялась рассказывать ей. К тому же я думала, что им нужны только его конспекты. Нет, не те, которые были для продажи, а те, которые делали его первым учеником. Я знала, что в это же время в следующем году они уйдут, со своими лысыми головами и загнутыми клювами, которые глубоко вопьются уже в другую жертву.
Лакшмнан и я сдавали выпускные экзамены вместе. В этот раз накануне он не занимался.
– Я смогу вспомнить то, что учил в прошлом году, – самонадеянно объявлял он, надевая вечером туфли, чтобы идти гулять. Когда же пришли результаты, он смог получить только вторую степень. Рамачандран в прошлом году получил первую и учился в Сэндхерстском военном училище в Англии. Он сфотографировался, сидя в кресле чистильщика обуви, и прислал снимок домой с подписью: Посмотрите, чего я достиг. Теперь колониальные хозяева чистят мне туфли.
Со второй степенью максимум, на что мог рассчитывать Лакшмнан, было место чиновника по трудоустройству в Правительственном ведомстве, но даже этот вариант был для него закрыт, так как в то время там не было вакансий. Я получила третью степень, и директор школы предложил мне должность учителя. Мама была довольна, и я стала учить детей.
Лакшмнан был взбешен и разочарован. Я помню, как он часами нервно и торопливо метался взад и вперед по гостиной, как обезьяна в клетке. В другие дни он сидел в гостиной и бесконечно курил, рассеянно тарабаня пальцами по деревянному столу, глядя в никуда, перед горой беспорядочно разбросанных пустых пачек из-под сигарет и пепельницей, полной погасших окурков. Много недель он разглагольствовал и бушевал по поводу того, как ему не везет, и затем, наконец, стиснув зубы от злости, присоединился ко мне – работать учителем. Это было плохое решение. Как он ненавидел преподавание! Проходя по коридору мимо его класса, я видела, что он ведет урок со сжатыми кулаками.
Система образования в наши дни работала так, что к работе учителя вас готовили три месяца. Каждые выходные нужно было ехать в другое место, где и проходила подготовка. Лакшмнан захотел проходить такую подготовку в Сингапуре. Но тянулся он на самом деле не к знаниям, а к ярким городским огням. Он был по-настоящему захвачен этой идеей и впервые почувствовал себя человеком, особенно после постоянных конфликтов со всеми нами. Ему было так тяжело и он так долго был несчастлив, что мама решила отправить его в Сингапур. Ей было жалко видеть его сидящим в гостиной, нетерпеливого и беспокойного, курившего пачку за пачкой сигареты. В тот день они сидели в гостиной и обсуждали организационные вопросы воплощения этой идеи.
Мой брат Севенес читал в спальне книжку комиксов, когда внезапно в голове его раздался голос. Комиксы неожиданно вывалились из его задрожавших пальцев. Это был голос, который он ждал столько долгих лет, что почти забыл его. К нему обращалась она. Он выскочил из кровати.
«Не дайте ему уехать», – сказал голос.
Он немедленно побежал в гостиную и порывисто объявил, что Мохини сказала ему, что Лакшмнан не должен ехать. Сначала на лице Лакшмнана отразился шок, потом боль, жуткая боль. Он по-прежнему никогда не вспоминал о ее смерти. Даже простое упоминание ее имени заставляло его выходить из комнаты.
– Какая невероятная чушь! – закричал он, подпрыгнув на стуле.
– О чем ты говоришь? – спросила мама, побелев, как цветок миндаля.
– Я только что слышал, как голос Мохини очень отчетливо сказал: «Не дайте ему уехать», – ответил Севенес.
– Ты уверен в этом? – спросила мама. Лоб ее обеспокоенно нахмурился.
– Я не верю этому. Мохини вернулась из мертвых с советом, как мне распоряжаться своей жизнью? Это смешно, и я не могу поверить, что ты принимаешь во внимание этот вздор, – затараторил Лакшмнан. И по-детски взорвался: – В этом сумасшедшем доме я никогда не могу сделать то, что хочу.
– Почему ты так сердишься? Подожди минутку, – попыталась остановить его мама, но Лакшмнан сделал то, что обычно делал в таких случаях. Он выскочил из комнаты и в неконтролируемом порыве с яростью ударил сжатым кулаком по сложенным кирпичам.
Конечно, Лакшмнан уехал в Сингапур. Мама страдала, но чтобы противостоять его все вокруг сокрушающим кулакам и скрипящим зубам, нужно было обладать гораздо более жестким сердцем, чем у мамы, которая приберегла для своего любимца самую мягкую его часть. Она отправила его с чемоданом, полным новой одежды и его любимых острых закусок. Поначалу он писал домой довольно часто бодрые письма, полные описаний повседневных дел, и казалось, что, в конечном итоге, мама приняла правильное решение, отпустив его. Но вскоре оказалось, что права была Мохини. Без всякого предупреждения письма прекратились. Через два месяца пришла почтовая открытка без какой-либо информации, а потом вообще ничего. Мама начала беспокоиться и волноваться, думая уже, что ни за что не должна была отпускать Лакшмнана. При постоянно плохом настроении ее раздражало буквально все. Бедный отец, мне кажется, много недель даже не смел заговорить с ней.
Потом наступил момент, когда мама уже не могла дольше ждать. Она попросила одного из товарищей сына, чтобы тот узнал, что происходит с ее первенцем. Тот вернулся с новостью о том, что Лакшмнан стал игроком. Его видели в клубах для игры в ма-джонг в самых худших районах Чайнтауна. В этих сомнительных местах он быстро пристрастился к игре, и эта страсть приобрела над ним такую власть, что у Лакшмнана буквально слюнки текли при звуке щелканья фишек для ма-джонга. Он проигрывал все свое жалованье и забывал посещать лекции для учителей. Директриса его курсов, помня о его росте, горящих глазах и способе решения вопросов с помощью кулаков, быстро перевела его в крошечную школу на маленьком рыбацком острове за пределами материкового Сингапура, чтобы ей лично не пришлось иметь дело с регистрацией его плохой посещаемости. В той маленькой деревне только-только появилось электричество.
Лакшмнан решил покончить со всем этим и сбежал.
Он ненавидел все это и уехал сразу же, но, без средств, мог спать только на полу в доме приятеля. К тому времени у него накопились огромные долги. Семья не могла поверить таким невероятным вещам, о которых спокойно рассказывал посторонний человек в перерывах между прихлебываниями маминого чая.
Со своей обычной решительностью мама погасила долги Лакшмнана и прислала ему обратный билет. Он приехал назад, но, к нашему крайнему изумлению, не поджав хвост, а как герой-завоеватель. Мама приготовила его любимые блюда: карри из сушеных бобов и пресные хлебцы чапатти. Она купила ему машину в обмен на обещание, что он найдет работу и остепенится. За рулем своего нового автомобиля он выглядел здорово. Он нашел место учителя, но страсть к игре оказалась сильнее. Голос, зовущий его играть, убеждал, терзал изнутри, придирался, пел и шептал в его жилах «Ма-джонг!», пока, наконец, это стало невыносимым. Лакшмнан готов был на что угодно, чтобы успокоить этот непрекращающийся шепот, даже если при этом он терял все. Мы беспомощно слушали, как он объяснял нам это, держа указательный и большой палец в миллиметре друг от друга, чтобы показать, насколько близко он подошел к выигрышу. Так близко, что должен снова попытать счастья.
В нашей семье началось ужасное сражение. Старший брат требовал денег и угрожал взломать мамин сундук и взять деньги и драгоценности. Его глаза со злостью блестели за толстыми стеклами очков.
– Посмотрим, посмеешь ли ты, – бросила ему вызов мама, опасно сверкая глазами.
С ревом Лакшмнан выскочил из дома, стукнув при выходе ногой дверной косяк. Когда в руки ему попадало его жалованье, он исчезал на выходные и возвращался всклокоченный и разбитый. Темная опасность надвигалась вновь. Однажды вдень зарплаты я видела, как мама стоит в гостиной, печально глядя на кучу сигаретных окурков. Я знала, о чем она думает: «Где же он?»
Она решила, что должна найти и сама посмотреть на его новую возлюбленную, которая так успешно опустошает карманы ее сына и так крепко держит его в своих стальных объятиях. Мама наняла рикшу до города, попав в район, куда раньше и йогой не ступала. Поднявшись на несколько ступенек вверх к магазину кофе, спросила дорогу у старика, сидевшего на кассе, как копающаяся в мусоре ворона, и тот молча указал в сторону задней части магазина. Она прошла за грязную штору и дальше вниз по узкому коридору. Из-за зашторенных дверей вдоль прохода раздавался детский говор и смех. Маленькая китайская девочка с пышной челкой, почти закрывавшей ее глаза, высунула голову из-за одной из таких занавесок и застенчиво улыбнулась маме.
Наконец, мама оказалась перед изорванной красной шторой. За этой шторой жил своей жизнью другой мир. Мир такой жалкий и постыдный, что у нее затряслись руки, когда она раздвинула полотнища грязной ткани и заглянула в удивительно большую и очень грязную комнату. Стены из сбитых гвоздями тонких досок, крыша из сцепленных листов оцинкованного железа, серый грязный бетонный пол. На буфете высилась высокая груда немытых тарелок, мисок и палочек для еды. Игра не позволяла останавливаться, даже чтобы поесть. Древняя старуха, сгорбленная и почти лысая, медленно убирала гору немытой посуды. В комнате стояли пять круглых столов, за которыми сидели мужчины и женщины с остекленевшими одержимыми лицами. Дышать здесь было тяжело из-за застоявшегося дыма сигарет и сладковатого аромата жарящейся свинины, проникавшего из кухни где-то рядом. И в этом отвратительном игровом зале мамины несчастные глаза натолкнулись на ее любимого красивого сына, с возбужденно блестевшими глазами за стеклами очков. На мгновение она почувствовала обжигающую боль в сердце. А пока она смотрела на него, не веря своим глазам, Лакшмнан выкрикнул «Ма-джонг!» и нервно рассмеялся смехом настоящего игрока. Стоило только посмотреть на дьявольский свет в его глазах, на его сосредоточенность.
Пораженная, мама сделала шаг в его сторону. Она еще сможет его спасти. Но тут сын сделал руками быстрое, почти непристойное движение, которое было для нее настолько непостижимо чужим, что охладило и остановило ее. Жест его был понят и быстро скопирован другим игроком, и мама поняла, что Лакшмнан для нее потерян. Он жил в мире, доступ в который был ей запрещен. Она стояла там окаменевшая, вглядываясь в преисподнюю, в которую угодил ее красивый, замечательный, сбившийся с пути сын, и перед ее глазами вспыхнула картина из прошлого, такая четкая, что нестерпимо заныло в груди. Ах, она была тогда такой молодой! Она мурлыкала что-то про себя, пробуя рукой горячую воду в синем тазу, в котором, как в вальсе, мягко кружились лепестки гибискуса. Это, должно быть, был тот самый момент, когда вода приобрела нужный рыжеватый опенок, потому что она подняла своего агукающего ясноглазого малыша и осторожно опустила его дрыгающиеся ножки в тщательно приготовленную воду для купания. Как он смеялся и брызгался! Как он вымочил ее всю! Какими курчавыми были волосы на его головке! Как давно все это было, и как много надежд болезненно разбилось о скалы жизни с тех пор. Мама отступила назад за грязную занавеску и, держась за сердце, пустилась по грязному коридору в обратный путь.
Она не могла забыть его жуткий смех. Он радовался только бледным фишкам, которые лежали на его стороне стола. Она чувствовала себя потерянной и напуганной. Если раньше она уступала и давала ему деньга ради мира в доме, то теперь в открытую отказывалась дать ему даже один рингит. Она спрятала свои личные деньги и драгоценности и конфисковала мою банковскую книжку, чтобы Лакшмнан не смог меня запугать и заставить расстаться с какими-либо моими сбережениями.
Дом превратился в зону боевых действий. Мелкие вещи метили вам в лицо. Однажды колючая кожура дуриана полетела прямо мне в лицо. Слава Богу, я успела увернуться. Дырки, которые эта кожура дуриана оставила в кухонной стене, видны и сейчас. Потом, неожиданно и внезапно, отношения смягчились, когда Лакшмнан стал помогать маме в ее усилиях выдать меня замуж. Именно в это время он познакомился с практикой подготовки приданого.
Это было как взрыв в его голове. Женитьба означает приданое.
Мама отложила для меня десять тысяч рингитов. Конечно, как жених он мог распоряжаться, по крайней мере, такой же суммой. Он занялся подсчетами, но, согласно обычаю, Лакшмнан не мог жениться раньше, чем я выйду замуж. В нем росло нетерпение, но обычай должен был быть соблюден. Сначала должна выйти замуж старшая дочь. Брат усердно занимался поиском жениха и с готовностью пел дифирамбы разным молодым людям. В них всех он видел только хорошее, а мама видела только плохое, пока ей на колени не упало предложение от топографа из Кланга.
Проситель руки, который смог произвести на маму впечатление своей специальностью, назначил встречу, чтобы посмотреть на меня. Для таких случаев существовало несколько правил. Родители вместе со своим сыном приезжают в дом к невесте, и, пока они разговаривают с родителями девушки, она приносит поднос с чаем и пирожными. Все вежливые разговоры прекращаются, и они рассматривают ее, зачастую очень критически. Бедная девушка перед уходом должна скромно налить чай и раздать пирожные, произнося как можно меньше слов. Ей позволялось робко улыбаться будущим свекру и свекрови.
Я не переживала по этому поводу. Я уже несколько раз играла в эту игру, потому что мама уже успела отклонить ряд соискателей. Мне понравился один из них, но я беспрекословно доверяла маминым суждениям. Она – как медведица, способна за много миль уловить даже самый слабый запах гнили. В тот момент я не знала, чем занимается топограф, поскольку это была не такая престижная профессия, как доктор или юрист, но чтобы привлечь таких женихов, у меня не было ни соответствующего положения, ни достаточно большого приданого. Однако моя дальновидная мама считала, что Малайя является развивающейся страной, и это только вопрос времени, когда на хороших топографов будет огромный спрос. Она надеялась, что когда-нибудь у нас с мужем будет небольшое состояние. Но больше всего ей хотелось, чтобы это был умный мужчина. Она говорила, что знает, какой бывает жизнь с глупцом, и для нас хочет другого будущего.
Я рассчитывала, что запросы моего жениха не будут слишком высокими. Я сидела перед зеркалом и не видела ничего выдающегося в своей внешности. Красота досталась Мохини. Ее кожа была шелковистой, как лепесток магнолии, а глаза необыкновенного зеленого цвета. Мои же были бледными и заурядными. В те годы я не пользовалась никакой косметикой, так как мама считала это ненужным, хотя и Лалита, и я пудрились огромным количеством пудры. Иногда Лалита наносила ее на свою кожу столько, что, выходя из своей спальни, была очень похожа на обезьяну – белолицего капуцина. Бедная Лалита была воплощением всех маминых страхов. Если бы мама села и записала перечень всего, чего бы она не хотела видеть в своей дочери, она бы получила точное описание Лалиты. Отцовские широкие бедра, плоский зад, ножки, как у цыпленка, доставшиеся ей бог знает от кого в нашем семействе, пара широко посаженных маленьких глаз и мясистый нос.
– Анна! – позвала мама.
– Иду, – ответила я и побежала на кухню помогать разрезать кокосовый пирог, который позже я должна была подать нашим гостям. Это был очень простой рецепт, но в нем был секретный ингредиент, который делал его вкуснее, чем обычный кокосовый пирог, – цветы имбиря. Было жаркое послеобеденное время, и Лалита сидела снаружи и пила кокосовый сок прямо из зеленого кокосового ореха. Про себя я подумала, что пришло время ей перестать проводить столько времени на солнце. Ее кожа и так была уже слишком темной. Я позвала ее, и она легкими шагами послушно вошла в дом.
– Перестань сидеть столько на солнце, а то никто не захочет жениться на тебе, – осторожно посоветовала я.
– Мама говорит, что на мне и так никто не женится. Я хотела бы быть такой же красивой, как ты.
– Не говори глупости. Ты же прекрасно знаешь, что она говорит такое, только когда не в настроении. Конечно же, ты выйдешь замуж, когда подрастешь. Для каждого человека найдется пара. А теперь порежь пирог, а я выложу его на поднос.
Мы молча занялись делом, а я пыталась представить себе, как будет выглядеть мой муж, надеясь, что он будет красивым. Когда мы закончили, я приняла душ и переоделась в прекрасное синее с зеленым сари, цвет которого очень мне шел. Я заплела свои волосы и воткнула в них несколько цветков жасмина. Затем припудрилась и нарисовала на лбу маленькую идеально круглую черную точку. Моя подруга Миина заверяла меня, что если бы я только чуточку мазнула губы помадой и чуть-чуть подвела глаза, я бы действительно выглядела очень привлекательно, но я слишком боялась того, что скажет мама, если увидит меня с карминовыми губами и подведенными глазами. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что в школе у меня было прозвище «ММ», сокращенно от Мэрилин Монро. В таком обидном прозвище виновата была моя манера покачивать бедрами. В нашем сонном городе приличные девушки не становились актрисами. Начнем с того, что это была работа для девушек с низкими моральными устоями, таких, какой была Мэрилин. Что ж, она определенно была потаскухой.
Я покрутилась перед зеркалом, чтобы убедиться, что мое сари хорошо подоткнуто сзади, а потом села ждать. Пришла мама, держа в руках карандаш для глаз. Не говоря ни слова, она встала передо мной на колени, аккуратно оттянула мое нижнее веко и нанесла краску. То же самое она проделала и со вторым глазом. Ошеломленная, я сидела совершенно неподвижно. Я понятия не имела, что она вообще знает, как пользоваться карандашом для глаз. Затем на ладонь своей руки она положила мягкую розовую помаду.
