Текст книги "Земля несбывшихся надежд"
Автор книги: Рани Маника
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)
Мой брат Севенес был всего лишь мальчишкой, но у него уже был его странный дар. В ту ночь, когда Мохини умерла, он видел ее. Он проснулся, услыхав звон ее колокольчиков. Он сел на кровати, очнувшись от глубокого сна. Здесь, среди зеркалец и других мелких предметов, мерцавших тут и там в лунном свете, стоял ее призрак, такой же ощутимый и реальный, как и он сам. Он с удивлением пристально смотрел на нее. Она была очень бледной и очень красивой. В той же одежде, в которой ушла из дома, Мохини была мгновенно узнаваемой и милой, выглядела, как обычно, и казалась такой реальной, что Севенес сначала даже ничего не понял. Она просто стояла там и смотрела на брата. Ни в ее лице, ни на теле Севенес не увидел никаких перемен. Даже ее волосы блестели и были расчесаны. Затем Мохини нежно улыбнулась.
– О, как хорошо! – воскликнул он с облегчением и радостью. – Они не причинили тебе вреда.
Он смотрел, как сестра с этим же звенящим звуком прошла к другой кровати, где спали мы с Анной. Он говорил, что она мягко погладила наши волосы и нагнулась поцеловать наши лица. Мы не проснулись, не пошевелились. Он следил за ней с нарастающим смятением. Происходило что-то странное, чего он не мог понять. Потом она двинулась к другой стороне его кровати, поцеловала тихо дышавшего Джейана и остановилась, дольше всего глядя сверху вниз на Лакшмнана, такого истощенного беспокойством и ожиданием, что, казалось, в этом мирр он уже не существовал. С выражением глубокой жалости она нагнулась и нежно поцеловала своего брата-близнеца; так прижавшись губами к его щеке, будто не желая его отпускать.
– Перед ним такая тяжелая жизнь. Ты должен попробовать направить его, хотя, я боюсь, он вряд ли послушается, – произнесла Мохини странным шепотом. Затем она посмотрела прямо в лицо смущенного Севенеса. – Слушай внимательно мой голос, мой маленький ночной страж, и, может быть, ты услышишь меня. – Потом она повернулась и стала уходить, сопровождаемая мягким звуком звенящих колокольчиков.
– Постой! – закричал он, протянув к ней руку, но она продолжала идти в темноту, не оборачиваясь. В коридоре по дороге на кухню мягкий звон колокольчиков замер. Думая, что все это ему приснилось, Севенес поднялся с постели и пошел на освещенную лампой кухню, где, уставившись в ночную тьму, сидела наша мама: плечи ее были опущены. На этот раз руки ее ничем не были заняты и только беспомощно лежали ладонями вверх на ее коленях. Уже само это смутило и обеспокоило моего брата. Руки мамы всегда были заняты делом, шили, штопали, чистили анчоусы, выбирали из риса меленьких черных жучков, писали письма бабушке, перетирали бобы для еды или делали еще что-то.
– Мохини пришла домой, мама? – спросил он.
– Да, – печально ответила она, вглядываясь в ночное небо. Вдруг она повернула голову и странно посмотрела на него. Глаза на ее изможденном лице выглядели как две черные дыры. – Ты что, видел ее?
Севенес внимательно посмотрел на мать.
– Да, – ответил он, внезапно испугавшись.
Слабый голос в его голове шептал, что ему уже не следует беспокоиться о том, что Радж похитит Мохини. Никогда уже ему не нужно будет сожалеть о своем эгоизме. Японцы решили эту проблему за него.
Сразу после оккупации произошел странный случай. Убегавшие японцы вынуждены были бросить свои товарные склады, набитые ценностями и конфискованным имуществом. У них не нашлось свободных кораблей, чтобы вывезти на свою родину предметы невоенного назначения; поэтому после своего поражения им пришлось покинуть нашу страну с пустыми руками. В наш дом бегом ворвалась жена заклинателя змей, чтобы сообщить о том, что народ ворвался в большой склад возле рынка.
– Быстрее! – кричала она. – Весь склад забит доверху, и все расхватывают мешки с сахаром, рисом и всевозможные вещи.
– Езжай прямо сейчас, – сказала мама отцу. – Все растаскивают склад рядом с рынком. Посмотри, может, и тебе что-то достанется. – Пока он переодевался из саронга в брюки, она суетилась и нетерпеливо ворчала, прерывисто дыша.
– Торопись! – кричала она в спину его удаляющейся на велосипеде фигуре.
Отец ехал так быстро, как только мог, но ко времени, когда он добрался до склада, уже все растащили. Мимо сновали люди, тащившие на плечах большие ящики и объемные мешки, а внутри, за хлопающими дверями склада, остался только мусор на полу и отчетливое ощущение пустоты. Он въехал на велосипеде прямо на середину пустого склада и осмотрелся вокруг. Отец уныло размышлял об ожидающей его жене и ее остром языке, но когда он уже выезжал наружу, то заметил продолговатую коробку, наполовину прикрытую дверью. Она, по-видимому, выпала из чьего-то мешка. Отец поднял коробку и с удивлением обнаружил, что она довольно легкая. Он быстро вскочил на свой велосипед и поехал домой.
Заклинателю змей и его сыну достаточно повезло, и они принесли домой большую сумку сахара и полный джутовый мешок риса.
– Что это? – воскликнула мама, разочарованно глядя на принесенную отцом коробку. Она потрясла деревянную коробку, и мы услышали слабый глухой звук. Что бы там ни было внутри, оно было хорошо упаковано. Деревянная крышка была забита гвоздями. Такая тщательная упаковка указывала на то, что там находилось что-то необычное. Мама начала открывать коробку ножом, а мы все с любопытством столпились вокруг. Она сняла крышку и вынула солому которая использовалась как набивка. Сначала ее рука коснулась холодной гладкой поверхности. Это оказалась нефритовая кукла, так красиво сделанная, что я слышала, как мама тяжело задышала. Она подняла ее вверх. Просвечивающийся камень сиял великолепным темно-зеленым цветом. Кукла была длиной всего шесть дюймов, с очень длинными волосами, спускавшимися до бедер, и выражением умиротворения на лице. Никто из нас раньше не видел такой изысканной красоты. На небольшой золотой подставке, на которой стояла фигурка, была выгравирована надпись по-китайски. В нашем доме воцарилась тишина. Лицо мамы приобрело странный опенок.
– Она похожа на Мохини, – слишком громко сказал Севенес.
– Да, похожа, – согласилась мама жутким голосом. Тогда я объяснила себе, что эти ужасные японцы забрали у нас Мохини, а взамен дали эту маленькую игрушку. Мы все ее потрогали, прежде чем мама поместила ее в шкаф для семейных реликвий, где когда-то стоял ее бюст. Эта кукла расположилась в нашем шкафу рядом с моей веселой коллекцией ершиков для чистки трубок в виде птичек и замысловатыми обломками коралла, которые Лакшмнан подобрал на берегу. Только через много-много лет я узнала, что надпись на кукле гласила, что это Куан Йин, богиня прощения, и что это изделие времен династии Чинг, которому более двухсот лет. Эта информация для мамы была совершенно неважна, так как она с первого момента, когда увидела куклу, знала, что это такое и что это означало для нее. Она чувствовала дыхание ужаса и видела, как убегают все ее надежды.
Перед ее глазами, как наяву, стоял старый китайский предсказатель и говорил слова, которые мама так старательно пыталась забыть: «Опасайся своего старшего сына. Он – твой враг из прошлой жизни, который вернулся, чтобы наказать тебя. Ты познаешь боль, похоронив своего ребенка. Ты привлечешь в свои руки фамильную вещь огромной ценности. Не оставляй ее у себя и не пытайся извлечь из нее выгоду. Она принадлежит храму». Но если она отдаст статуэтку в храм, это будет означать, что она поверила этому мерзкому человеку и его ужасным пророчествам. Да, она потеряла ребенка, но это же произошло и с тысячами других людей. Это была война. Вот что война делает. Предсказателю не нужно было, нельзя было верить. Ее любимый первенец не был врагом. Мама просто отказывалась верить этому. А зеленая нефритовая кукла словно шептала ей: «Опасайся своего старшего сына». Мама думала, что если поставит эту статуэтку глубоко в стеклянный шкаф за кораллами и разноцветными птичками-ершиками для трубок, то сможет сделать так, что предсказатель ошибется. Но собственное желание поглотило ее саму, а желание ее сына – разрушило.
Помню, как мама рассказывала, что после смерти Мохини Лакшмнан начал во сне скрипеть зубами. Внезапно я начала бояться Лакшмнана. Не знаю, откуда приходит этот страх, но я прихожу от Лакшмнана в ужас. Это не потому, что он ударил или обидел меня, или я увидела, как он в раздражении пробил рукой дырку в стене или сделал еще что-то, на что жаловались мама и Анна. Но неожиданно в моем воображении он уже не отбивает при стирке одежду о камень в ореоле сияющих брызг, сверкающих, как бриллианты, он – злой Асура, один из жестоких великанов, правящих подземным миром. Я чувствую, что злость переполняет его, находится под кожей так близко к поверхности, что мельчайшая, незначительная царапина может дать ей вырваться наружу, проявляясь багровым цветом лица и потерей контроля над собой. Я даже не помню, когда он перестал обращаться ко мне «Привет, малыш» в своей особенной манере.
После того как японцы ушли, меня послали в школу; но я была только средней ученицей. Моей лучшей подругой была Налини. Мы нашли друг друга, когда китайские девочки в нашем классе отказались с нами сидеть, пожаловавшись учителям, что мы чернокожие, потому что нечистые. Когда же учителя заставили их сесть с нами, они пожаловались своим матерям, которые приехали в школу и потребовали, чтобы их дочерям разрешили сидеть отдельно от индийских девочек. «У индийских девочек в волосах вши», – надменно и лживо заявили они. Поэтому Налини и я, в конце концов, стали сидеть вместе. У нас у обеих была темная кожа, но она была намного беднее меня, потому что у меня было нечто такое, чего у нее не было. У меня была мама.
С моей точки зрения, мама – хорошая женщина. Без к никого бы из нас здесь сегодня не было. Я глубоко сожалею, что не способна дать ей возможность гордиться мною. Я с радостью стала успешным продолжением ее самой, во что она с таким трудом старалась превратить нас всех. Как я хотела стать частью картины, которую мама рисовала в своем воображении. Я могу представить себе эту картину: это сцена прекрасного дня рождения в великолепном доме. Возможно, это день рождения кого-то из детей Лакшмнана, а мы все приезжаем к нему по красивой подъездной дорожке в дорогих автомобилях. На нас хорошая одежда, наши мужья и жены улыбаются рядом с нами, а наши дети бегут вперед, чтобы радостно броситься к своей улыбающейся бабушке. Ее руки широко распахнуты, чтобы обнять всех этих маленьких человечков в красивых одеждах. Лакшмнан наклоняется с высоты своего роста в шесть футов два дюйма и нежно целует маму в щеку. На заднем плане благосклонно улыбается жена Лакшмнана. Рядом с ней стоит стол, полный красиво упакованных подарков и изысканных угощений.
Иногда я удивляюсь, почему Анне не нравится моя картина? Почему у нее присутствует такое тщательно скрываемое презрение к тому, что маме хотелось бы этого? Я этого страстно хочу. А Анна ведет себя так, словно мама разрушила всю нашу семью. Это абсолютно не так.
Жена Лакшмнана называет маму желто-коричневой паучихой. Как она утверждает, наш бедный отец, только чтобы она не развелась с ним, каждый месяц приносит домой коричневый конверт, полный денег. Да, может быть, мама и есть коричневая паучиха. Всю свою жизнь она из ничего выплетала для всех нас еду, самую лучшую одежду, любовь, образование и крышу над головой. А я дочь этой паучихи. И я не могу не считать ее прекрасной. Я потратила всю мою жизнь, стараясь сделать маму счастливой. Потому что, когда она счастлива, весь дом ликует, стены широко улыбаются, шторы радостно трепещут, голубые покрывала на подушках смеются в солнечном свете, вливающемся через открытые окна, а огонь в печи пляшет от восторга. Когда я смотрю на маму, то внутри у меня возникает страстное желание быть такой, как она, хотя и сама знаю, что похожа на отца.
Я не могу вспомнить проблемы, которую не смогла бы одолеть моя мама. Она бралась за них легко и бесстрашно, будто это какие-то носовые платки, которые просто нужно сложить. Случалось, что приходилось ронять слезы, но и их можно утереть. Когда японцы уходили, отцу было пятьдесят три. В доме оставалось семь ртов, которые нужно было кормить; поэтому мы с мамой сели в автобус и отправились в больницу, в офис мистера Муругесу. У него был светлый просторный офис с побеленными стенами и большими окнами в нишах, перед которыми стоял заваленный бумагами письменный стол. Хозяин провел нас внутрь, словно мы были важными гостями и для него было большой честью принять нас у себя.
– Проходите, проходите, – настоятельно приглашал он нас.
Можно было сразу сказать, что он был порядочным человеком. Окна его кабинета выходили в прекрасный квадратный садик, через середину которого проходил крытый коридор, соединявший два здания. По коридору, непринужденно разговаривая, проходили медсестры и врачи. На деревьях сидели птицы майна, а два мальчика играли в игру с каштанами на бечевке. На улице все было мирным и спокойным, но за стенами плакала моя мама. Мистер Муругесу заметно сжался на своем стуле. Мама прикладывала к глазам один из больших отцовских носовых платков и просила мистера Муругесу дать отцу работу.
– Посмотрите, как еще мала моя младшая, – сказала она, поворачивая свое лицо в мою сторону. – Как я смогу кормить и одевать всех их? – спросила она смущенного мистера Муругесу.
Еще через несколько минут он вскочил со своего стула, как будто стул этот внезапно стал для него слишком горячим.
– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, – хрипло успокаивал он ее, поправляя свои очки и открывая левый ящик стола. – Попросите своего мужа прийти и встретиться со мной. Я уверен, что мы найдем для него что-нибудь в бухгалтерии. Когда он придет сюда, мы сможем поговорить о его жалованье.
Мама прекратила рыдать и стала с чувством благодарить его. Благодарность исходила от нее большими теплыми волнами, которые обволакивали пришедшего в замешательство мужчину.
– С удовольствием, с удовольствием, – бормотал мистер Муругесу.
Из ящика своего стола он вынул квадратную жестяную баночку. Когда он взял ее в руки, то выражение смущения и беспомощности исчезло с его лица. Он открыл ее и предложил содержимое мне. Внутри находились разные индийские пирожные в сахарной глазури.
– Спасибо, – застенчиво произнесла я, взяв одно ладху.
Пирожное в моей руке было таким большим, а исходящий от него аромат сахара и кардамона таким соблазнительным! К этому моменту великодушный мистер Муругесу уже полностью овладел собой, и на его лице появилась обаятельная улыбка.
– Не ешь это здесь. Ты насоришь в офисе мистера Муругесу, – посоветовала мама с таким выражением, будто сказала «не смей позорить меня перед посторонними».
– Нет, нет, позвольте ребенку съесть это сейчас, – настаивал мистер Муругесу высоким счастливым голосом.
Я откусила от яркого желто-красного шарика. Мгновенно мягкие круглые крошки упали на мою красивую, праздничную одежду и покатились на полированный серый пол мистера Муругесу. Я помню, как тайком глянула вверх на маму и наткнулась на ее пристальный и злой взгляд. Ее ресницы были все еще влажными, но к тому времени все слезы уже были аккуратно сложены в белом носовом платке отца.
Война закончилась, и появилось много поводов для праздников. Старому Сунгу исполнилось шестьдесят. В связи с этим его третья жена решила устроить торжество. Прорицатель предсказал, что для Старого Сунга это может быть последним днем рождения. Решили, что это должен быть всем праздникам праздник. Соберутся все его жены и дети. Целыми днями кухарка вымачивала, фаршировала, увязывала, мариновала, пекла, жарила и складывала в герметичные банки всевозможные деликатесы. Муи Цай чистила, натирала, мыла и помогала на кухне. Весь дом был украшен красными флажками со специальными пожеланиями еще большего процветания.
Даже третья жена проводила много времени на кухне, снимая пробу, раздавая советы и ругаясь. Кухарка приготовила любимое блюдо хозяина – мясо собаки – трех разных видов. В один из них она добавила растертые в порошок зубы тигра для постоянной энергии, в другой – толченый рог носорога для сексуальной силы, а в третий – душистые корни для хорошего здоровья. Привезли специальную длинную вермишель, чтобы дать хозяину долгую жизнь. Там был молочный поросенок, блестящий от глазури, с ярким апельсином во рту. Там было даже блюдо из дикого кабана. В качестве первого блюда приготовили два вида супов – из акульих плавников и птичьих гнезд.
Все было готово. Даже Муи Цай выдали новую форму темно-фиолетового цвета для особых случаев.
В назначенный день начали съезжаться гости. Они выходили из сияющих больших автомобилей, демонстрируя свое преуспевание невероятной тучностью. Одетые в прекрасные одежды, смеясь, заходили они в дом Старого Сунга. Муи Цай прошла утром мимо нашего дома, и в ее усталых глазах было такое возбуждение, которого, по словам мамы, она давно уже не видела.
– Сегодня здесь будут мои сыновья. Я увижу их всех, – шепотом сказала Муи Цай маме.
Это было очень значительное событие, поэтому посмотреть вышли на свои веранды все соседи. С нашей веранды я видела, как Муи Цай влетала и вылетала из кухни, одним глазом следя за прибывающими гостями, чтобы не упустить возможности увидеть своих сыновей. Наконец приехала первая жена. С годами она стала еще толще, по обе стороны от нее шли два мальчика. Дети Муи Цай. Они были одеты в одинаковые китайские костюмы огненно-красного цвета, на которых были вышиты разноцветные райские птицы. Они с гордым видом стояли рядом с первой женой и с любопытством оглядывались вокруг. Муи Цай застыла в дверях кухни, словно прикованная, увидев своих детей. Затем приехала вторая жена, с ней было еще два мальчика. На них была одежда из синего шелка, и они яростно толкали друг друга.
Под звук ударов кимвал начался танец льва. Шестеро мужчин в красочных костюмах львов подскакивали и танцевали перед восторженной публикой.
После того как дети поели, им было разрешено поиграть. Пока все были в доме заняты едой, я видела, как Муи Цай выскользнула наружу, чтобы посмотреть, как играют ее дети, стараясь подойти к ним по возможности близко. Она стояла совсем неподвижно, следя за своими сыновьями. Они бегали с палками, обозначавшими ружья. Может быть, они были победоносными англичанами, поскольку, заметив Муи Цай, пристально глядевшую на них, они показали на нее и, выкрикивая что-то по-китайски, начали хватать с подъездной дорожки пригоршни песка и мелкого щебня и бросать в своего японского противника, Муи Цай. Я видела, как она в шоке ушла на негнущихся ногах.
– Эй! – закричала им мама с нашей веранды. Надевая на ходу тапочки, она побежала к дому Старого Сунга. – Эй, прекратите это! – со злостью выкрикивала она, но в шуме этой жестокой игры, громких детских возгласов и победных кличей голос мамы терялся. В дверях появилась вторая жена и что-то сказала им таким строгим тоном, что мальчики сразу от стыда понурили головы. Мама остановилась. Мальчики подскочили ко второй жене и в знак извинения поцеловали ей руку. Она добавила что-то более мягким голосом, и они побежали в другое крыло дома, где их ожидал большой выбор сладких нионийских пирожных, специально заказанных в Пинанге. Вторая жена вернулась в дом, даже не взглянув на каменную фигуру Муи Цай.
От нашего забора я видела, как мама тихо позвала Муи Цай.
Та пошла к маме, ошеломленная. На ее лбу была небольшая царапина, и из нее медленно сочилась кровь.
– Раньше, когда я была маленькой, я бросала камни в беременную бродячую собаку на рынке. Иногда мы даже бросали камни в нищих, приходивших к нашему дому. Это мне наказание, – смиренно сказала она.
– О Муи Цай, мне так жаль. Они ведь ничего не знают, – успокаивала мама бедную женщину.
– И никогда не узнают. Но они хорошо выглядят, мои дети, не правда ли? У них ясный взгляд, и однажды они унаследуют все, что принадлежит моему хозяину.
– Конечно, так и будет.
Она печально повернула назад и вошла в дом через заднюю дверь. Это был последний раз, когда мама видела Муи Цай. Та вдруг куда-то исчезла, и на ее месте появилась другая рабыня, которая управлялась со своими обязанностями без улыбки и хотя бы малейшего намерения подружиться с соседями. Долгое время никто не знал, что случилось с нашей Муи Цай и где она находится. Но однажды, в ответ на мамин вопрос по этому поводу, кухарка Старого Сунга выразительно покрутила указательным пальцем у виска.
