Текст книги "Земля несбывшихся надежд"
Автор книги: Рани Маника
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)
Если я была невероятно горда своей дочерью, то ее отец молился даже на землю, по которой она ходила. Девочка заставляла трепетать его душу, касаясь ее самых сокровенных струн. Айя иногда даже удивлялся самому себе. Когда Мохини была еще совсем маленькой и полностью помещалась на его огромных ладонях, у него возникало особое чувство, которое он помнил потом всю жизнь. Ему самому с трудом верилось, что он является отцом этого чудесного создания, и он мог часами стоять и смотреть, как она спит. Нередко по утрам я находила ее одежду сложенной рядом с гамаком.
Если Мохини упала или поранилась, отец брал ее на свои большие нежные руки и медленно качал, успокаивая. А ее слезы отражались в его глазах. Как он только страдал, когда она болела! Айя любил дочь настолько сильно, что переживал ее боль как свою собственную или даже намного сильнее.
Когда она немного подросла, то часами могла слушать голоса по радио, которые что-то рассказывали. Она слушала, накручивая локоны светлых волос на пальцы, не понимая, с помощью какого волшебства взрослые люди поместились в этом небольшом ящичке.
Своего маленького сыночка я назвала Лакшмнан. Первенец, красивый, умный и дорогой. Несомненно, он был моим любимцем. Понимаете, несмотря даже на то, что Мохини превзошла все мои ожидания, она не была так желанна, как сын. И меня никогда полностью не покидало чувство, что я без спросу украла из чьего-то сада самый прекрасный цветок. В дочери не было ничего ни от меня, ни от отца. Даже когда я держала ее на руках, мне казалось, что я взяла ее у кого-то на время и однажды этот кто-то постучит в мою дверь, чтобы вернуть ее себе. Поэтому в проявлении чувств к ней я была даже немного сдержанной. Я была очарована красотой Мохини, но я не любила ее так, как любила Лакшмнана.
Я очень его любила. Я просто обожала его! В моем сердце был алтарь, огонь на котором вспыхивал каждый раз, когда мой сын начинал смеяться. Я узнавала себя в его умных глазах, и когда он прижимался ко мне, я не могла точно сказать, где заканчиваюсь я и начинается он.
Муи Цай тоже родила ребенка. Она тайком принесла его ко мне в дом однажды поздней ночью, когда все соседи уже спали, чтобы я посмотрела, какой он хорошенький. У нее родился мальчик, как она и просила богов в красном храме возле рынка. Он был очень крупный, со светлой кожей и черными как смоль волосами. Именно о таком ребенке Муи Цай и просила богов.
– Ты же видишь, предсказатель все наврал, – шумно радовалась я, испытывая облегчение от того, что у нее все было хорошо, – ребенок родился живым и здоровым. А если предсказатель ошибся с будущим Муи Цай, значит, его смело можно было записать в шарлатаны, а все его страхи – просто жестокая ложь и не более. – Я пальчиком потрогала крохотные ладошки новорожденного, а он начал энергично брыкаться, зажал мой палец у себя в кулачке и не отпускал его. – Посмотри, какой он сильный, – продолжала восхищаться я.
Муи Цай медленно качнула головой в знак согласия, как будто бы не хотела провоцировать богов громким выражением своей гордости за ребенка, хотя в глазах у нее светилось счастье. В свете масляной лампы ее кожа просто светилась, да и сама мать ребенка светилась так, будто бы лампа горела внутри ее самой, но, согласно поверью, нельзя хвастаться удачей. Она уже однажды поплатилась за такое хвастовство. Поэтому в ту счастливую ночь она просто поцеловала своего ребенка и полушутя пожаловалась на то, что он очень сильно ворочается у нее на руках. Когда она прижимала своего младенца к груди, я была счастлива за нее. В конце концов, у нее появилось что-то, что действительно является ее собственностью.
Ровно через месяц, что соответствовало окончанию послеродового периода, хозяин Муи Цай отдал ее ребенка первой жене. Она была слишком шокирована таким предательством, чтобы протестовать. Полностью опустошенная, она не могла возражать. И все, что ей осталось, это обычный в таких случаях красный кошелек, внутри которого лежали сложенные пятьдесят рингитов.
– Как же он мог? Разве у матери нет никаких прав? – возмущалась я такой несправедливостью.
Муи Цай вяло рассказала мне о еще одном китайском обычае, согласно которому первая жена имеет право забрать себе первенца второй жены или наложницы.
– Большая честь, что старшая жена попросила моего сына. Я думаю, что так будет лучше для мальчика. Теперь он займет в семье достойное место, – добавила она с глубокой грустью в голосе. Ее сердце было разбито, и огонь, горевший внутри нее, казалось, угас насовсем.
С удивлением я посмотрела на нее. Эти китайские обычаи казались мне просто чудовищными. Муи Цай иногда приходила посидеть со мной ночами, которые она не могла проводить в одиночестве, слушая призывные крики лемуров в рамбутанговых деревьях. Она все с той же легкостью влезала ко мне в окно, но что-то в ней изменилось. Смеющаяся девчушка, полная озорных затей, куда-то пропала. На ее месте сидела женщина с потерянным круглым лицом. Как побитый щенок, сидела она у меня на кухне, спрятав подбородок в ладони. Иногда в деталях рассказывала о том, как у нее забрали ребенка.
«А чего же ты ожидала? – повторяла она презрительные слова своей мерзкой хозяйки. – Или ты считаешь себя выше первой жены?» И с жаром начинала говорить, что она и не думала ставить себя выше, чем первая жена. Конечно же, она знает свое место. Она всего лишь Муи Цай. Бедная Муи Цай. У меня было двое прекрасных малюток, а у нее – только понимание того, что ее ребенка укачивает чужая женщина. Иногда, когда она смотрела на моих двойняшек, которые мирно сопели во сне под хлопковыми одеялами, у нее на глазах выступали горькие слезы. Она начинала всхлипывать и вытирать слезы рукавом, при этом шепча кротким голосом: «Это была воля богов».
Потом однажды она снова забеременела. Торжествуя от признаков своей мужской плодовитости, хозяин пообещал, что на этот раз она сможет оставить ребенка себе. Первая жена не навестила Муи Цай, что было хорошим знаком. Это Муи Цай твердо усвоила. Отсутствие новостей от главной женщины их семьи – это уже хорошие новости сами по себе.
Я перестала кормить грудью и тоже забеременела. Муи Цай и я снова были вместе, играли в китайские шашки и негромко смеялись при свете керосиновой лампы. После обеда, когда ее хозяйка обычно спала, она садилась на подоконник, и мы вместе мечтали вслух. Это были мечты о невозможном – о том, как многого достигнут в будущем наши дети. Иногда она помогала мне выкапывать земляные орехи. Мы вместе мыли их и варили, наполняя кухню влажным паром. Именно тогда она начала время от времени вздыхать и говорить мне о том, что самое счастливое время она провела у меня на кухне. По мере приближения родов Муи Цай становилась все более взволнованной. Где-то глубоко в сердце шумели голоса предков, которые напоминали ей о предсказании, которое прозвучало внутри душной палатки более двух лет назад. Множество умерших родственников стояли, протянув руки, желая оставить ее бездетной. Неужели хозяин обманет ее?
Часто ночью бедняжка просыпалась от кошмаров, а сердце бешено стучало, вырываясь из груди. Поднявшись с постели, она выходила из своей комнаты и смотрела в черноту ночи, пытаясь увидеть огонек керосиновой лампы в моем окне. И если он мерцал, то Муи Цай с облегчением вздыхала, закрывала тихонько свою дверь и шла на свет. Даже в последние месяцы беременности она взбиралась на невысокий подоконник окна в кухне. Как сладкий, неясный голос из прошлого, я все еще слышу слова: «Лакшми, ты мой огонек в ночи».
Я всегда была рада увидеть ее круглое лицо. Иногда мы о чем-то шептались, а иногда просто сидели в темноте, размышляя каждая о своем. Когда я вспоминаю о том времени, я понимаю, насколько ценной была наша дружба. Если бы только я знала тогда то, что знаю сейчас… Я бы прошептала этой девушке на ушко, что люблю ее. Сказала бы, что она моя лучшая подруга, и еще сказала бы ей: «Ты моя сестра, а это твой дом». Может быть, я просто была слишком молода, слишком занята собственными делами и детишками. Я принимала наши близкие отношения с Муи Цай как что-то само собой разумеющееся и никогда не задумывалась о том, как они для меня важны. Иногда без каких-либо причин она просто начинала рыдать, говоря несчастным, полным страданий голосом: «Я родилась под несчастливой звездой».
Муи Цай родила еще одного мальчика. Она говорила, что у него были черные волосы. И что он улыбался ей. Она прижимала его к груди и целый день не выпускала из рук. На второй день ее хозяйка пришла к ней в комнату. У нее было хищное выражение лица, когда она говорила Муи Цай о том, что ребенок первой жены умер месяц назад и что их долг помочь ей. Муи Цай должна отдать своего ребенка скорбящей женщине. Узнать о смерти первого сына было еще тяжелее, чем мысль о том, что нужно отдать и второго ребенка. В смятении мать покачала головой и отдала своего младенца. В душе Муи Цай знала, что ее старший сын умер из-за того, что его разлучили с ней.
Она стояла с посеревшим лицом, так и не проронив ни слезинки, даже когда ее злобная хозяйка бессердечно продолжила:
– Ты молода и очень плодовита. У тебя в животе найдется еще много сыновей.
– И вы заберете их всех? – тихо спросила Муи Цай. Настолько тихо, чтобы третья жена ее не услышала.
Через два месяца в наш душный малярийный мир явилась моя Анна. Она была цвета карамели, с огромными глазами. Те ночи были самыми страшными для меня. Сначала горячечная лихорадка, потом холодный пот и ужасный, неконтролируемый озноб. Днем в слабом тумане, вызванном действием хинина, я увидела своих детей на руках у Муи Цай. В течение семнадцати дней Айя виделся мне как бесплотная тень, а дети – как яркие точки, слышался беспокойный шепот рядом с кроватью. Иногда я чувствовала прохладные губы мужа у себя на лбу, а иногда по лицу пробегали чьи-то любопытные пальцы. Но чаще всего мне хотелось отвернуться и провалиться в черноту беспамятства. Когда все закончилось, у меня пропало молоко, а грудь превратилась в камень. Я ощупывала ее пальцами – она была твердой и очень болела. Я чувствовала себя слабой и разбитой. Единственным, кто мог вызвать хоть слабую улыбку на моем лице, был Лакшмнан.
Я смотрела на маленькую Анну и чувствовала жалость. Бедный ребенок. Для нее у меня не осталось материнского молока, но она была маленьким прекрасным созданием с огромными сияющими глазами. И я благодарила небеса за то, что еще один мой ребенок не унаследовал гены неуклюжего мужа. Я лежала в постели и смотрела, как Айя осторожно держал дочку в руках, как будто боясь уронить ее или причинить боль, хотя Мохини он с первого дня брал на руки, как опытная нянька.
Муи Цай была просто очарована моей новорожденной дочуркой. Она реагировала на Анну так, как никогда не реагировала на Лакшмнана или Мохини. Она находила очарование и радость даже в самых маленьких деталях.
– Посмотри, какой маленький у нее язычок, он такой забавный! – однажды воскликнула она, и ее круглое лицо осветилось радостной улыбкой. В другой раз я вернулась с рынка и увидела, что Муи Цай кормит Анну грудью. Она виновато посмотрела на меня.
– Прости, но ребенок кричал от голода.
Внезапно я поняла, почему Анна не ест разведенное сгущенное молоко. С горящими ушами я слушала объяснения Муи Цай: у нее пропало молоко после того, как забрали ребенка, а после первого крика Анны груди Муи Цай неожиданно снова стали наполняться молоком. Прямо в тот момент, в присутствии моего мужа ее блузка стала влажной от молока.
Ну конечно же! Мне это и в голову не приходило, но именно моя подруга кормила Анну все те семнадцать дней, когда я лежала в лихорадке. Только с большим трудом смогла я справиться с неожиданно нахлынувшей на меня инстинктивной злостью, что кто-то, кроме меня самой, кормил грудью моего ребенка. Я сказала себе, что только тяжелые утраты стали причиной того, что Муи Цай позволила себе такую вольность. Я понимала это. По крайней мере, так я говорила себе. Я хотела быть великодушной. Она так много потеряла. Какой вред был в том, что она кормила моего ребенка? У меня ведь не было молока, а у нее молоко будет еще несколько месяцев. Так, значит, маленький ротик Анны сосал маленькие груди Муи Цай… Материнство – странное состояние. Оно так много дает и так много требует. Я должна была быть благодарной Муи Цай, но почему-то у меня не было благодарности к ней. Хотя я ничего не сказала, я не смогла просто так забыть о случившемся. Это стало фундаментом стены в наших отношениях. Стена не была высокой, но каждый раз, когда бедная женщина хотела добраться ко мне, ей приходилось перелезать через нее. Теперь мне жаль, что я построила ту стену. Я была единственной ее подругой, и я отвернулась от нее. Конечно же, сейчас слишком поздно сожалеть обо всем. Я говорю всем своим внукам, чтобы они не строили подобных стен, потому что, появившись раз, стена начинает расти сама по себе, нередко уже помимо вашей воли. Такова природа самой стены: она сама продолжает строить себя до тех пор, пока не становится настолько высокой, что через нее уже невозможно перебраться.
Когда Мохини было три года, она простудилась. Не прошло и недели, как у нее появился пугающий астматический кашель и хрипы в груди. Она сидела, маленькая и беззащитная, обложенная тремя подушками, в моей большой посеребренной кровати и с трудом дышала. Ее прекрасные глаза были полны страха, а губы стали пугающе синюшного цвета. Из ее крохотной груди слышались ужасающие хрипы, что вызывало слезы у моего мужа.
Я пробовала традиционные лекарства, которые обычно применяются в таких случаях, а также все те средства, которые советовала женщина из храма. Я втирала тигровый бальзам в грудь малышки, держала ее тело над паром различных травяных отваров и буквально силой вталкивала ей в горло какие-то черные ведические таблетки. Потом ее отец ездил на автобусе в Пекан, чтобы купить синих голубей. Они чудесно смотрелись в клетке и забавно кивали головами. Но я зажимала тело голубя одной рукой, а второй – рубила голову. Малышке Мохини нужно было есть этих голубей, приготовленных вместе с гвоздикой, черными корнями и шафраном. Потом первая жена из странного соседнего дома принесла целый пакет, сделанный из газетной бумаги, в котором были специально высушенные насекомые. Присмотревшись внимательнее, я обнаружила там жучков, муравьев, пчел, тараканов и кузнечиков, которые были высушены и слиплись друг с другом, лапками и крылышками, как будто бы они были все вместе, пока не попали в пакет. Я варила их в воде, пока отвар не приобрел коричневый цвет. Потом отлила треть получившегося отвара и влила его в рот ребенку. Но все было бесполезно.
Глухой ночью нам пришлось пережить несколько ужасных часов, когда Мохини вся посинела от недостатка кислорода. В нашей местной больнице доктор дал ей небольшую розовую пилюлю, от которой ее тело начало дрожать и выгибаться. Эта дрожь испугала меня еще больше, чем змеиный треск в груди. Прошло два ужасных дня. Айя склонил голову, обхватив ее руками, как старик, беспомощный и отрешенный. Выключенное радио молчало. Во всем случившемся он обвинял себя. Это он пошел с дочкой гулять, когда она промокла под внезапно начавшимся дождем.
Я тоже сначала хотела обвинить его, но винить на самом деле было некого, потому что это ведь я попросила его тогда, чтобы он пошел погулять с детьми. Я молилась. Как я молилась! Проводила часы, стоя на коленях на холодном полу храма, падала ниц, демонстрируя свою полную покорность воле богов… Я всего лишь букашка в этом мире. Пожалуйста, Ганеша, помоги мне. Конечно же, великий бог не покинет меня и в этот раз.
На третий день Муи Цай ворвалась ко мне на кухню с нелепейшей идеей. Я перестала мешать чечевицу, которая готовилась на плите, и стала слушать в шоке и неверии те быстрые и взволнованные слова, которые вырывались из ее маленького ротика. Еще до того как она закончила говорить, я уже отрицательно качала головой.
– Нет, – сказала я, но без уверенности в голосе. Правда состояла в том, что я была готова попробовать что угодно, я просто хотела, чтобы меня убедили в необходимости таких средств.
Муи Цай не унималась.
– Это поможет! – горячо настаивала она.
– Это отвратительная идея. Кому в голову могла прийти такая ненормальная мысль?
– Это обязательно поможет. Пожалуйста, попробуй. Это средство очень и очень хорошее. Его привозят для хозяина из Шанхая.
– Это невозможно. Как я могу заставить свою малышку сделать это? Она с трудом-то и дышит. Она может сразу же задохнуться.
– Ты должна это сделать. Ты же ведь хочешь, чтобы она выздоровела от этой ужасной болезни?
– Конечно же, но…
– Тогда попробуй это средство.
– Это обычная крыса?
– Конечно же, нет. Это специально выращенная крыса с красными глазами. А когда она новорожденная – на ней совсем нет шерсти. Она розовая и размерами не больше моего пальца.
– Но она же должна будет проглотить ее живой!
– В первые несколько минут после рождения она не двигается. Мохини может проглотить ее с медом. Просто не говори ей, что именно ты даешь.
– А ты уверена, что это поможет?
– Да, в Китае очень многие люди так лечатся. Это очень хорошее средство. Не переживай, Лакшми. Я попрошу хозяйку Сунг о помощи.
– А сколько крыс ей нужно будет проглотить?
– Только одну, – быстро ответила Муи Цай.
Но моей девочке не пришлось проглатывать ни одной крысы, как предлагала Муи Цай. Айя отказался от такого способа лечения. Впервые за все то время, что я его знала, он вспылил.
– Никто не будет кормить мою дочь живыми крысами. Проклятые варвары! – грозно возмущался он перед тем, как войти в комнату, где находилась Мохини. Здесь от его гнева не осталось и следа.
Айя ненавидел крыс. От одного их вида в нем все просто переворачивалось. Без каких-либо видимых причин, как мне теперь кажется, Мохини начала выздоравливать. Через несколько дней ей стало лучше, и уже никогда ей не понадобилось глотать живьем детенышей специально выращенных красноглазых крыс.
Севенес пришел в этот мир в полночь. Когда он родился, заклинатель змей играл на своей флейте. И причудливая мелодия, наполненная светлой грустью, сопровождала его рождение, как предзнаменование того, настолько необычным человеком ему предстоит вырасти. Повитуха завернула его ярко-красное тельце в чистое полотенце и передала мне. Под прозрачной кожей была заметна паутинка зеленовато-синих вен, по которым пульсировала кровь. Малыш открыл глаза: они были темными и какими-то на удивление серьезными. Я снова с облегчением вздохнула. Он не был похож на моих пасынков.
Будучи ребенком, Севенес всегда лучезарно улыбался, и у него в любой ситуации всегда был готов ответ на любой вопрос. Курчавый, всегда с озорной улыбкой на лице, он был просто неотразим. Я гордилась его умом, который проявился так рано. Уже в самом юном возрасте он интересовался всевозможными необычными вещами. Дом заклинателя змей, стоящий у развилки, притягивал его, как магнит. Уже после того, как я запретила сыну ходить туда, он все равно тайком убегал и часами там находился, очарованный необычной атмосферой, царившей в доме. Только-только он был у нас во дворе, и вот – уже пропал в том ужасном доме. Ему чего-то все время не хватало – чего-то, что заставляло его постоянно искать нечто несуществующее. Часто сын просыпался ночью от кошмаров, от которых у него волосы становились дыбом. Ему снились огромные ползущие, как улитки, пантеры с пылающими глазами оранжевого цвета, которые выпрыгивали у него из груди и кусали за лицо. Однажды ему приснилось, что я умерла. Во сне Севенес видел, как я лежала в ящике. На закрытых веках у меня были монетки, а люди, которых он никогда раньше не видел, проходили мимо с горящими лучинами в руках. Старушки хриплыми голосами пели заупокойные песни. Уже взрослая Мохини с ребенком на руках плакала в уголке. До этого он еще ни разу не видел обряда индуистских похорон, но настолько красочно описал все детали, что у меня холодок пробежал по спине. Это было выше моего понимания.
Однажды, когда Анне было уже два с половиной года, я возвращалась из сада и от неожиданности просто остолбенела. Анна сидела на руках у Муи Цай, погрузив голову в ее голубое с белым платье. Я была просто потрясена увиденным, потому что была уверена, что Муи Цай давно перестала кормить ее грудью, ведь ненормально кормить грудью двухлетнего ребенка. Во мне закипела злоба. Возмущение заставило меня забыть, что сама я сосала грудь почти до восьми лет. Ужасные, жестокие слова готовы были сорваться с языка. Горечь просто переполняла меня. Я было открыла рот, но неожиданно увидела, что Муи Цай, не зная, что ее кто-то видит, смотрит куда-то вдаль, а по ее круглому лицу катятся слезы. И в этом лице была такая скорбь, что я невольно прикусила язык. В висках бешено пульсировала кровь. Она же моя подруга. Моя лучшая подруга. Я проглотила все те слова, которые готовы были сорваться с губ.
Стоя за дверью в кухню, я глубоко вздохнула и попыталась, насколько смогла, спокойным голосом позвать Анну. Она прибежала ко мне с самым невинным выражением лица. Она не предавала меня. Я это понимала, но в моей груди все равно поселился ужасный зверь ревности. И этот зверь был безжалостным. Почему этот зверь поселяется в сердце? Я так и не нашла ответ на этот вопрос. Он притворяется, что все прощено и забыто, но никогда ничего не забывает. Оставаясь некоторое время неподвижным, он, притаившись, ждет, чтобы уничтожить все хорошие отношения. Или черным вороном отчаяния прошепчет в ухо, будто Муи Цай хочет украсть моего ребенка, чтобы выдавать за своего собственного. Я крепко прижала Анну к себе. Она чмокнула меня в щечку и сказала:
– Тетя Муи Цай здесь.
– Хорошо, – бодро ответила я. Но после этого старалась больше не оставлять Анну с Муи Цай.
Дни пробегали, сливаясь в недели и месяцы, так же, как огонь сжигает дрова, оставляя после себя только пепел. Мне было уже почти девятнадцать. Женщина. Мои бедра стали шире после родов, а груди наполнились молоком. Изменилось и мое лицо, – отчетливей стали проступать скулы, в глазах появилось чувство уверенности в себе. Дети росли быстро, заполняя дом смехом и детскими криками. Я была счастлива. Так хорошо было вечерами сидеть во дворике и смотреть, как они играют среди сохнущих белых простыней, подгузников, рубашек Лакшмнана и крохотных платьиц Мохини, раскачивающихся на ветру. У меня нередко появлялась мысль, что из простого сукна у меня получилась шелковая сумочка. Все мои дети были прекрасны, ни один из них не был похож на моих несчастных пасынков.
Муи Цай остригла свои длинные волосы. Теперь они только закрывали ей шею. И мы обе снова были беременны. Одно неосторожное движение в темноте могло закончиться трагически. Большие круглые глаза Севенеса пристально следили за тем, как Муи Цай ходит тяжелой походкой приговоренного.
Теперь ее хозяин твердо пообещал, что она сможет оставить ребенка себе. «На этот раз он выглядел искренним», – сказала Муи Цай. Я ничего не могла ей ответить. Она смотрела на меня с такой пустотой во взгляде, какой никогда раньше не было. Она была как маленький зверек, попавший ногой в капкан. При свете масляной лампы я видела, как она безмолвно сидит, уставившись в пустоту, а в уголках ее глаз мерцают слезинки. Раньше мы могли обсуждать с ней любые темы. Даже постельные подробности: у нас не было никаких секретов друг от друга. А теперь между нами была, хоть и невысокая, но стена, с одной стороны которой было мое молчание, а по другую сторону этой стены стояла Муи Цай, несчастная и печальная, и просто смотрела. У меня была куча детишек, а у нее – только визиты ее хозяина и беременности, но ни одного ребенка.
«Мы все еще остаемся друзьями», – упрямо твердила я себе, отказываясь разрушить стену. Когда человек молод, ему очень непросто преодолеть эгоизм и гордость.
После того как она родила ребенка, я продолжала оставлять керосиновую лампу гореть всю ночь и сидела допоздна возле окна в надежде услышать в темноте ее шаги и мелодичный голос: «Ты еще не спишь?» Недели проходили, но круглое лицо Муи Цай так и не появлялось в моем окне. Я была на последнем месяце беременности. Случайно я мельком увидела ее с веранды – она сидела на зеленом каменном стуле, положив локти на каменный стол и уставившись в землю. Волосы закрывали ее лицо. Быстренько надев тапочки на босые ноги, я неуклюже поторопилась к стене, окружавшей собственность Старого Сунга. Услышав свое имя, она механически повернулась ко мне и секунду смотрела будто сквозь меня. Сейчас она показалась мне совершенно незнакомым человеком. Она сильно изменилась с последней нашей встречи. С неохотой Муи Цай поднялась со стула и направилась в мою сторону.
– Что случилось? – спросила я у нее, хотя уже обо всем догадалась.
– Вторая жена забрала ребенка, – безучастно прозвучал ответ. – Но хозяин сказал, что я могу оставить себе следующего. А где Анна? – спросила она, и ее лицо на миг оживилось.
– Приходи, посмотришь на нее. Она очень быстро растет.
– Я скоро приду, – мягко ответила она, немного улыбнувшись. – Тебе лучше уйти, пока тебя не увидела хозяйка. До свидания.
Шторы на одном из окон раздвинулись и снова закрылись. Еще до того как я попрощалась с ней, Муи Цай повернулась и пошла по направлению к дому. Я беспокоилась о Муи Цай не очень долго, потому что после обеда появились слухи, будто что-то произошло с моим мужем. Когда он ехал в банк на велосипеде, его сбил мотоциклист. Говорили, что его повезли в больницу в бессознательном состоянии. Меня охватило предчувствие еще большей беды.
Тревога все росла по мере того, как мы с детьми ехали на такси в больницу. Я вся тряслась от страха. Мысль о том, что мне придется растить их самой без кормильца, заполняла мою голову, вытесняя все остальные мысли. Я прошла вместе с детьми в отделение «скорой помощи» и посадила их на длинной скамье в коридоре. Они втиснулись между причитающей женщиной и мужчиной с ужасными признаками слоновьей болезни. Дети смотрели на огромные распухшие ноги мужчины, который поднялся и медленно пошел по коридору. И тут я увидела неподвижное тело Айи, которое везли на тележке. Я подбежала к нему. Но чем ближе я подходила, тем больше страх одолевал меня. У него в голове зияла огромная рана, из которой сочилась кровь.
Кровь была повсюду: в волосах, на шее, на рубашке, тоненькими струйками стекала на тележку. Я никогда в жизни не видела столько крови. Кровью было залито все лицо. Из четырех передних зубов, тех самых, на которые я обратила внимание еще на свадьбе, у него остался только один. Рана была просто ужасной, но настоящий шок я испытала, когда увидела, что у Айи с ногой. Кость была сломана и ее острый край торчал наружу, прорвав мышцы. При виде этого кошмара я едва не лишилась чувств. Надо было за что-то ухватиться, чтобы не упасть в обморок. Единственное, на что я могла опереться, была стена, и я тяжело упала на нее всей спиной. Почувствовав опору, я позвала мужа по имени, но он никак не отреагировал.
Несколько мужчин-санитаров быстро прокатили его по коридору к двойным дверям приемного отделения. Я стояла, опершись на стену, глядя в никуда и едва держась на ногах. Ребенок внутри меня зашевелился, и я почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Я посмотрела на скамью, на которой в ряд тихо сидели дети и смотрели на меня большими испуганными глазами. Я слабо улыбнулась и поплелась к ним. Колени не переставали дрожать. Я подошла поближе, и дети сгрудились вокруг меня.
Лакшмнан обнял меня за шею своими тоненькими ручками.
– Мама, когда мы поедем домой? – спросил он каким-то странным шепотом.
– Скоро, – ответила я, сжав его в объятьях так сильно, что он даже застонал. Мы с детьми ждали несколько часов.
Мы ушли поздно ночью, так и не дождавшись новостей. Айя все еще находился без сознания. Рикша вез нас, близнецы грустно смотрели на меня, Анна уснула, засунув большой палец себе в рот, а Севенес пускал пузыри. Я смотрела на них и думала о вдове, которая бросила в колодец шестнадцать своих детей, а потом бросилась туда сама. Мысль о том, что мне самой придется растить детей, пугала меня до ужаса. Я будто бродила в каком-то черном туннеле, и голоса детей звучали откуда-то издалека.
Не слишком веря в реальность всего происходящего, я накормила их и положила спать. О том, чтобы поесть самой, я и не вспомнила. «Зачем, о Ганеша, посылаешь ты мне такие испытания?» В ту ночь я ждала Муи Цай. Мне до боли хотелось поговорить с ней.
На следующее утро, когда дети проснулись и позавтракали, мы снова поехали в больницу. В обед вернулись домой. Я покормила детей и расплакалась, не в силах снова ехать в больницу. Вечером я повела детей в храм. Там, положив маленького Севенеса на холодный пол, поставила остальных детей в ряд перед собой. Мы молились. «Пожалуйста, Ганеша, не покинь нас в трудный час. Посмотри на них», – умоляла я его. «Они так невинны и так малы. Пожалуйста, верни им отца».
На следующий день снова не было новостей. Айя не приходил в сознание.
Переживания и страх овладели мной. Не в силах справиться с навалившимися на меня бедами я перестала есть. Я забыла даже о маленьком человечке внутри меня. Четыре дня, пребывая в полной прострации, я морила голодом невинного ребенка! На пятый день я очнулась. Все мое тело болело.
Я смотрела, как мои дети ели на завтрак свой любимый сладкий суп. Вид кушающих детей может разбить сердце, когда запуган и остаешься один. Они аппетитно жевали, усердно работая челюстями и ложками. Севенес забрызгал супом белую рубашку. Я посмотрела на них – таких маленьких и беззащитных, и страх окатил меня ледяной волной. Завтра мне исполнится девятнадцать. Слезы закапали у меня из глаз, мешая разглядеть детей, их быструю работу ложками и их маленькие зубки. Иногда глаза могут плакать сами по себе, в то время как их хозяин отстраненно смотрит на все происходящее и видит ужасные вещи. Раньше со мной ничего подобного не происходило. Я видела, как умирают все мои надежды и мечты, которые я так долго лелеяла. Видела, как они превращаются в скелеты – сначала с них слезает кожа, потом плоть, обнажая белые кости. Это были ужасные видения. А когда я отвернулась от этих страшных видений, я увидела свою судьбу, злобно хихикающую в углу. А все мои бесплотные мечты были загнаны в железный ящик, закрытый на прочный замок.
Страх становился все безжалостнее.
Я побежала в комнату, чтобы помолиться. У алтаря я опустила дрожащий палец в серебряную вазочку с красным кумкумом и поставила такую большую неровную красную точку, что она почти полностью размазалась у меня на лбу.
