Текст книги "Земля несбывшихся надежд"

Автор книги: Рани Маника

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

– Нет, я чувствую себя прекрасно. Может, просто устала. Езжай. – Мои слова звучали так же неестественно, как я себя чувствовала. Его, кажется, удовлетворил мой ответ. – Сейчас мне нужно отдохнуть. Что, если я с тобой попрощаюсь…

Люк сразу же понял. Подошел и нежно поцеловал меня в губы.

– Да, отдохни немного. – На его губах была сдержанная добрая улыбка.

Я улыбнулась в ответ. Ты негодяй! Как можешь ты быть таким бесчувственным? Я аккуратно встала из кресла, не желая показаться неуклюжей. Несомненно, она была изящной и стройной, но у меня на ее счет были планы. Ее голова на блюде – это единственное, что меня устроило бы. Я чувствовала, что он провожает меня взглядом, когда я медленно уходила. Поднявшись наверх, я повернула ключ и села в ожидании на кровать. Когда я услышала, как закрылась дверь его спальни, я тихо вышла из комнаты и спустилась вниз.

Когда я быстро шла по дороге, мое сердце очень громко билось в груди. Что, если Люк стоял у своего окна и смотрел на меня? Я просто скажу, что мне нужно было пройтись, чтобы прояснить голову. Солнце уже село за деревья, день был красновато-коричневым и золотым, когда я вышла из ворот. В его окне горел свет, но никого не было видно. Он все еще был в душе. Я пошла по дороге, ведущей к главной. В конце стояла темно-синяя машина, которую я взяла напрокат. Дрожа, я села в машину. Темнело. Я ожидала.

Скоро мимо проехала его машина. На какую-то секунду страх парализовал меня. Затем мои руки и ноги, словно отдельные существа, снова ожили. Повернут ключ, включена передача. Нажата педаль газа. Было легко догнать его. Я ехала за ним туда, где дорогие торговые центры вырастают из земли, словно разбуженные гиганты. Муж остановился около магазина китайских лекарств. На первом этаже этого магазина был салон красоты, а на верхнем – вывеска, предлагающая девушек в качестве эскорта. Рядом с магазином китайских лекарств была маленькая узкая лестница за железной дверью. На моих глазах дверь открылась, и оттуда вышла молодая девушка невиданной красоты в длинном черном наряде чеонгсам с золотой вышивкой в форме побегов бамбука. Идеальные ножки показывались в длинных разрезах ее одежды, и абсолютно черные до плеч волосы обрамляли ее улыбающееся продолговатое лицо. Сногсшибательная девушка помахала рукой мужчине из аптеки, не тот ей не ответил. Она спустилась по нескольким ступенькам на улицу и плавно скользнула на переднее сиденье машины Люка. Он тронулся, не оглядываясь.

Я сидела, вцепившись в кольцо руля, наверное, час, а может, десять минут. Время больше не имело значения. Машины проезжали мимо. Другие девушки спускались по этой лестнице, одетые в разнообразные обтягивающие откровенные наряды и плавно садились в большие роскошные машины, иногда – в такси, а я сидела и наблюдала. Пока, наконец, мимо не проехал продавец, развозивший лапшу. Звонок на его велосипеде прозвенел рядом и разбудил меня от тихого сна.

Я завела машину и поехала домой. Вдруг странная боль охватила мое оцепеневшее тело. Она появилась в левой части живота и разлилась, словно капля отравленных синих чернил в круглом горшке молока. Росла и росла. Скоро я поняла, что отравлен будет весь горшок, но, наконец, я уже поворачивала к дому. Как я добралась – это тайна, спрятанная в глубинах подсознания, которое и привело меня обратно домой.

Я припарковала машину в конце дороги и пошла. Боль все усиливалась. Я схватилась за живот и беспомощно опустилась на землю. Однако нельзя было допустить, чтоб он узнал о моей поездке и о том, что я видела. Я стала ползти к дому. В моих бессвязных мыслях девушка в черном платье садилась в сверкающую машину. Она махала мне рукой. Лицо мужчины из магазина китайских лекарств ничего не выражало. Было понятно, что он не одобрял этого.

На четвереньках я доползла до входной двери, позвонила и скрутилась в клубок от ужасной боли. Перед глазами стояла девушка, машущая рукой. Что-то вырвалось из моего живота. Дверь открылась. Аму упала на колени. Ее лицо я помню, как в тумане, но потом ее тонкие руки быстро подхватили мою голову. На меня опустились звезды, и наступила темнота, прекрасная темнота…

Я пришла в себя в машине, но богине Смерти стало жаль меня, и она отбросила меня обратно в прекрасную темноту, где жили звезды. Я помню ветер, обдувающий мои ноги, и огоньки над головой. Они тоже торопились. Вот звук проезжающего троллейбуса. Настойчивые звуки. И помню, что слышала голос Люка. Мягкость исчезла из его голоса, который теперь звучал рассерженно и требовательно, так далеко и неясно.

Девушка в черном с золотым чеонгсаме помахала мне рукой. На ее лице сияла улыбка юности и красоты. Продавец в магазине китайских лекарств насмешливо улыбался. Я тоже ему не нравилась. Девушка хихикала, мужчина смеялся. Я ошиблась. Он не осуждал ее, они работали вместе. Издалека я услышала их смех. Вместе с затухающим звуком пришел новый приступ боли. Совсем белой, потом совсем черной. Блаженная темнота…

Я назвала ее Ниша. Я смотрела на нее с истинным изумлением. Она трясет своими крошечными ручками и ножками и счастливо вопит. Как может нечто столь маленькое и беспомощное быть столь сильным? Это к ней я прихожу, когда боль становится совсем нестерпимой. В сиянии ее улыбки боль уползает, словно трусливая змея.

Люк все еще спит в другой комнате. Думаю, я испугала его. Его холодные глаза смотрят вопросительно и обеспокоенно. Он внимательно следит за мной, как покровитель, но у меня перед глазами эта девушка. Вчера я сидела в его, кабинете и рассматривала содержимое ящиков. Конечно, я ничего не обнаружила. Но сегодня нашла в его машине фотографию. Да, я нашла ее фотографию. Она стоит посреди гостиничного номера. Ее красота настолько удивительна, что выплескивается с фотографии на мои потные руки, заставляя их дрожать. В ее глазах есть что-то устрашающе вечное, словно озеро в сумерках – незабываемое, таинственное и полное грез.

Озеро может улыбаться? Возможно, в темноте.

В большой футболке она купается в лучах света. Она не человек, а сгусток непреодолимого соблазна. Как она выглядит, лежа на животе и положив голову на его плечо? У нее влажные волосы и беззаботная улыбка. Есть какая-то невероятная чистота в ее застывшей улыбке. Я вижу ее глубокую потребность быть любимой. Она влюблена в него. Желание сверкает на ее ненакрашенном лице, будто утренняя роса на молодой траве.

Если бы я могла процитировать ей Терренса Диггори: «Желание появляется как следствие того, что уже утрачено». Если бы я могла сказать ей, что то, что сначала кажется таким очевидным, блекнет и выглядит так, как сегодня выглядит прошлое и как настоящее будет выглядеть завтра. Она играет нечестно, но я знаю решение, которого нет у нее.

«Кто займет твое место?»

Два года назад я была просто наивной девочкой, абсолютно не имевшей представления о жизни, тем более о мужчине, ставшем моим мужем. Оказывается, он курит. Да, я вижу пачку сигарет с ментолом. Время летит. Ее сон скоро закончится. Как же ему не закончиться, через десять, пять лет, два года? Кто займет твое место?

На этой фотографии видно, что вдалеке на столике у кровати лежит кошелек, который я подарила Люку на день рождения два года назад. Рядом связка ключей, один из которых открывает нашу входную дверь. На спинке кресла висят джинсы – ее, и его брюки. На кресло небрежно брошено полотенце. Им вытирались. Это слияние ароматов и застенчивых мыслей. Виден только край большой кровати. Простыни смяты. Ах… я увидела ее любовное гнездышко. Я увидела кружевной черный бюстгальтер, висящий поверх его брюк. Я буду жить в этой части их гостиничного номера еще долгие годы. Днями, неделями, месяцами, годами я буду выглядывать в окно и видеть недвижимые тучи вдалеке, и буду возвращаться в их маленькое любовное гнездышко. Эта картина будет преследовать меня всегда, днем и ночью. Бюстгальтер другой женщины брошен на брюки моего мужа.

В мечети ниже нашего дома мулла читает в громкоговоритель свои молитвы Аллаху. Его низкий голос резонирует в сумерках и отзывается эхом.

– Аллах-о-Акбар, Аллах-о-Акбар.

Мне всегда нравились их молитвы. Ребенком я всегда слушала призыв муллы, такой реальный, что я могла забраться внутрь него, будто это было волшебное сооружение в воздухе. Я могла выглянуть из его окон и подняться по ступенькам из этих магических звуков, пока не доберусь до верхней комнаты, где… Нет, эти дни уже в прошлом. Я кладу фотографию обратно. Я слышу, как Аму поет для Ниши. Она чудный ребенок.

Я пошла навестить дядю Севенеса. Я спросила у него имя хорошего бомоха – человека, который сможет помочь мне, чтобы наложить проклятье. Фотография подсказывает мне, что эта девушка опасна. Любящая женщина всегда будет желать большего. Проститутка хочет лишь того, что лежит у мужчины в кошельке. Влюбленная женщина хочет знать, что у мужчины в сердце. Висит ли ее портрет у него на стене.

 Лакшмнан

Тем утром шел сильный дождь.

Этот звук и сейчас у меня в голове. Кап. Кап. Кап. Как стук детского кулачка в стекло окна. Ах, как я устал. Мне скоро будет пятьдесят, а чувствую я себя на все сто. Меня мучат боли в руке, которые поднимаются к плечу, а когда я лежу без сна в постели, слушая дыхание жены рядом со мной, мое сердце пропускает несколько ударов. Оно тоже устало. Оно просто хочет остановиться.

Я мечтаю о ней. Она приносит мне корзину с цветами и фруктами. Она сияет, и ей только четырнадцать. Как я завидую ей! «Возьми меня с собой, Мохини», – молю я, но она лишь прикладывает свою прохладную руку к моим губам и просит набраться терпения. «Сколько еще лет мне искупать свою вину?» – спрашиваю я, но она качает головой и говорит, что не знает этого.

– Это был несчастный случай, – говорили все, пытаясь освободить себя от ответственности, защищенные своим коконом безвинной скорби. Но не я. Потому что это я был причиной того несчастного случая. Это была моя ошибка. Это я был тем идиотом, поскользнувшимся и упавшим в яму, которая должна была защитить ее.

Ибо каждый человек убивает того, кого любит. Однако не каждый человек умирает.

Да, он не умирает, но как он живет! О Господи, как он живет!

Много лет назад я прочитал об одном великом арабском путешественнике, Ибн Баттутте, который жил в четырнадцатом веке. Он писал о том, что во время приема у султана Мул-Джава он видел, как один мужчина, в руках у которого был нож, походивший на переплетный инструмент, произносил длинную речь на незнакомом языке. Затем мужчина схватил нож обеими руками и с такой силой перерезал себе горло, что его голова упала на землю. А султан рассмеялся, заявив: «Они наши рабы. Они делают это легко во имя любви к нам».

Вот что я сделал. Я лишил себя жизни во имя любви к своей сестре.

Я думал, что никогда больше не буду говорить о ней, и, тем не менее, сейчас, после стольких лет молчания, я чувствую, что должен это сделать. Девять месяцев мы были вместе где-то глубоко внутри моей мамы, выглядывая друг из-за друга, все у нас было на двоих: все жизненные ресурсы, пространство, жидкость и смех. Да, смех. Моя сестра заставляла мое сердце смеяться. Она делала весь мир ярким и ослепительно блестящим, не говоря ни слова. Мы редко разговаривали с Мохини. Зачем кто-то станет разговаривать со своей рукой, ногой или головой? Настолько она была частью меня. Когда ее забрали эти японские ублюдки, из меня как будто вынули жизненно необходимую деталь. Я закрывал глаза и видел ее лицо, и это желание увидеть ее становилось невыносимым. Оно заставляло меня вопить, кричать и разрушать. Я не вопил, не кричал. Я просто разрушал.

Сначала я просто набрасывался и ломал самых близких мне людей, дыша огнем и превращая в пепел все на своем пути. Я получал нечеловеческое удовольствие от разжигания вражды, вида нарастающего страха в глазах моих братьев и сестер, но этого мне было мало. Даже раздавить каблуком сердце мамы, исполненное любви ко мне, было для меня недостаточно. Я должен был уничтожить себя. Как мог я быть успешным, богатым, счастливым после того, как убил свою сестру? Иногда я сижу и думаю, какой бог наказал меня той пресловутой головной болью во время выпускных экзаменов. Могли это быть сам господин Лакшмнан в своей первой попытке саботировать свою же жизнь? Может ли быть, что тот переплетный нож уже совершил свое страшное дело?

Я знаю, что Димпл была удивлена, когда я сказал ей, что хочу быть частью ее «вереницы грез». Ведь тысячу раз до этого я отказывался.

– А почему именно сейчас ты принял это решение, папа? – спросила, недоумевая, дочь.

Сейчас потому, что пламя злости, горевшее внутри меня, угасает, а оранжевые угли становятся серыми. Сейчас, потому что Ниша должна знать мою позицию, а у меня есть своя позиция, и сейчас потому, что настало время признать и посмотреть в лицо чудовищным ошибкам.

Иногда моя голова смотрит вверх на мое тело, пораженная теми глупыми, невероятными поступками, которые оно совершило. Однако остановиться я не мог. Можно было разрушить многое, но я легко калечил себя во имя любви к сестре.

Настоящий ущерб был нанесен в Сингапуре, где я хорошо узнал свои пороки. Порядочная семья, которую знала мама, предложила мне остановиться у них. Их сын, Ганеша, был на два года старше меня, а дочь такого же возраста, как Анна, которую они называли Аруна. Кажется, она возненавидела меня с того самого момента, когда мы впервые встретились. На лице ее появились гримасы, звучали язвительные комментарии, которые, несомненно, были направлены на меня. Ее мама обычно гладила мои рубашки, и однажды, очень спеша, уже выбегая из дому, она крикнула своей дочери, чтоб та погладила мне рубашку. Аруна с отвращением на лице взяла мою рубашку, чтобы погладить, но я выхватил ее прямо из ее рук.

– Не стоит беспокоиться! – сказал я грубо, отворачиваясь.

Той ночью моя дверь приоткрылась, и в полумраке вошла Аруна. На ней была лишь комбинация, шелковая ткань четко очерчивала линию ее груди. Потрясенный, я не сводил с нее глаз. Когда она подошла достаточно близко, я протянул руку и коснулся ее груди – большой и мягкой. До этого я не знал женского тела. Она ненасытно набросилась на меня. Той ночью я любил ее бессчетное количество раз, а она стонала и извивалась в моих руках, за все это время не произнеся ни слова. И так же молча ушла еще до рассвета, оставив после себя острый запах страсти. Я открыл нараспашку окно и закурил. Там я ненадолго забыл о Мохини, но чувство вины вскоре вернулось.

Следующим утром за завтраком девушка была молчалива и ни разу не взглянула мне в глаза. Язвительные комментарии и гримасы исчезли. Той ночью она снова пришла. Мы поймали ритм. К тому моменту, когда она ушла перед рассветом, я уже хорошо знал ее тело. Я открыл окна, и аромат ее тела исчез.

Мы выработали стиль. Я все меньше и меньше смотрел ей в глаза и все больше ждал ее обнаженного тела. Несколько раз Аруна не приходила ночью. В те дни я курил, пока не засыпал.

Затем однажды она прошептала мне в темноте:

– Я беременна.

Каким наивным я тогда был! Эта реальная мысль, честно говоря, никогда не появлялась в моей затуманенной голове, и я вскочил от внезапного ужаса.

Аруна привлекла меня к себе и в отчаянии прижалась.

– Женись на мне, – умоляла она.

Той ночью мы не занимались любовью. Она ушла рыдая. Я сидел, застывший, на кровати. Она мне даже не очень нравилась, не говоря уже о любви. Я вспоминал о ней, как о сне или привидении, с которым встречаешься только ночью. Воспоминания были всегда бесформенны и расплывчаты. Что я действительно помнил? Прикосновение бархатного язычка к моей спине, нежных губ к моим закрытым глазам, скольжение ее тела по моему и черную воронку, в которой утопало мое чувство вины. И, конечно, ее запах – влажный аромат куркумы. Я не мог заснуть, поэтому выпрыгнул из окна и пошел искать круглосуточную забегаловку в Джалан Серрагон, куда часто заходил. Черное лицо Веллу, освещенное желтым светом газовой лампы, расплылось в широкой улыбке.

– Здравствуйте, учитель! – весело окликнул он.

Я равнодушно улыбнулся и без сил рухнул на деревянную скамейку. Не дожидаясь заказа, он поставил передо мной стакан горячего чая. Затем снова вернулся к своему занятию: охлаждал чай, переливая его из одной эмалированной кружки в другую. Какое-то время я смотрел, как пенящаяся жидкость, искусно растянутая между двух кружек, принимала очертания страусового пера, затем повернул голову и смотрел в темноту. К моим ногам, мяукая, пришла бездомная кошка, и шелудивая собака подкрадывалась, чтобы добыть себе немного еды среди мусора, сваленного в канаве. Всю ночь я просидел, глядя на вереницу людей, приходивших в забегаловку к Веллу за чаем.

Сначала кинозрители, крикливые и жизнерадостные, потом студенты из соседнего колледжа, молодые и беззаботные; после них – проститутки со своими клиентами, два полицейских на дежурстве, а затем – удивительно красивые трансвеститы. Они нагло смотрели на меня. Чем глубже была ночь, тем более и более странные люди приходили, пока, наконец, не приехали мусорщики. Я встал и ушел.

Утром за завтраком я сообщил их отцу хорошую новость: я нашел жилье у одних своих друзей; их дом был ближе к школе, в которой я преподавал. Я не смотрел на нее. Сложил вещи и уехал до того, как настала ночь, снимать тесную комнатку в китайском квартале, где мало что заслуживало внимания. Я стирал свои носки в умывальнике, когда неделю спустя ко мне пришел ее брат.

– Аруна мертва, – сказал он.

Ее образ вспыхнул у меня перед глазами: полураздетая, глаза горят страстью.

– Что?! – не понял я.

– Аруна мертва, – повторил он с застывшим лицом.

Как наяву, я видел ее шею, выгнутую до предела, голову, запрокинутую назад, когда она изгибалась на мне дугой, словно античная греческая скульптура. Она была одного цвета с самой землей.

– Это было самоубийство, – хрипло прозвучал его шепот, как будто он сам не верил тому, что говорил. – Она просто продолжала заходить в море, пока не утонула.

Я видел ее сильное тело и как она уходила, уходила вдаль, но странно – я не чувствовал боли. Трагедия. Клитемнестра мертва. Она больше никогда не станцует в полумраке.

На ее похороны я пришел. Смотрел в безумные глаза ее отца и разделял непонимающую скорбь ее матери с доброжелательностью самозванца-убийцы. Когда я подошел к гробу девушки, то увидел ее лежащей на моей постели, ее бедра обнимали мою подушку, и темные грустные глаза глядели на меня. Этим глазам я не мог лгать. «Спи, Клитемнестра. Спи. Ведь я лучше помню тебя в полумраке», – бормотал я у ее бледного лица. Потом вышел и недвижимо долго сидел на улице. Мой ребенок мертв. И некому было даже плакать по нему. Я вернулся в свою маленькую комнатку и отказался оставить для Аруны место в своей памяти. Она стала прозрачной. Прощай, Клитемнестра. Ты же знаешь, я никогда тебя не любил.

Со своей следующей возлюбленной я познакомился совершенно случайно, через друга друга. Чему быть, того не миновать, как говорится. На этот раз настала моя очередь упасть в шелковые объятия бессердечной любовницы по имени Ма-джонг. Ее имя творит со мной чудеса. Она взывает ко мне. Это таинственный шифр, власть страсти. Вы никогда не поймете этого, ведь вас никогда не звали ее красные виниловые губы. Один щелчок – и я, моя семья, мои грандиозные планы, мои назначенные встречи, мой незаконченный обед, моя больная жена, моя лающая собака, мои назойливые соседи – все растворяется без остатка. Я держу в руках прохладные фишки, и я уже король, но самое главное – я забываю о своей мертвой сестре. Я остаюсь с этой любовницей до утра.

Я расскажу вам настоящую тайну о нас, безнадежных заядлых игроках. Мы не хотим выигрывать.

Я знаю, что до тех пор, пока я проигрываю, есть еще смысл продолжать борьбу. Большой выигрыш неизбежно повлечет за собой невыносимое: необходимо покинуть стол, когда у тебя все еще есть деньги, чтобы потратить на свою ненасытную любовницу.

Да, это правда, я женился на Рани, чтобы покупать наряды своей любовнице, которую звали Ма-джонг, и я оставался верен ее собственническим, безрассудным прихотям все эти годы, даже когда моя семья была бедна и несчастна. Я был ужасным отцом, безмозглым отцом.

Из комнаты Нэша я уже вынес все ценные вещи. Я знал, что Рани настраивала Беллу против всей моей семьи. Как ни горько это признавать, но я знал и то, что эта сука до полусмерти избивала мою Димпл, но в итоге я все равно возвращался к своей госпоже, иначе чувство вины было невыносимым. Она была моим опиумом, обещая мне забвение. Теперь приближается смерть. Наберись храбрости! Я не боюсь. Мой отец ожидает на той стороне.

Когда мы только-только поженились, моя скорбь по Мохини раздражала мою жену.

– Ради Бога! – восклицала она. – Есть семьи, в которых войну пережил только один человек. Готова поспорить, они не ведут себя так смехотворно. Речь идет лишь об одной умершей девочке, Лакшмнан. Жизнь ведь продолжается!

Но годы шли, ничего не менялось для меня, и Рани становилась злой и как никогда завидовала, что моя умершая сестра существовала для меня более реально, чем она.

– Как ты смеешь вот так обижать меня? – кричала она.

Я никогда никому не говорил об этом, но я видел, что делали японцы с женщинами, которые им нравились. И эти воспоминания не дают мне покоя и во сне.

Это случилось, когда мы с моим другом туземцем Удонгом охотились в лесу. Японские солдаты в лесу – это все равно, что борцы сумо на балете. Они выделяются на общем фоне, словно нарыв на большом пальце. Они передвигались с таким шумом, что их было слышно за несколько миль. Однажды в субботу мы случайно встретили их на одном из участков леса. Мы спрятались в кустах за спинами этих сволочей и наблюдали, как они развлекаются с китаянкой. Очевидно, она была курьером коммунистов, бросившим вызов этому дикому лесу ради успеха дела. Как же они пользовались ею!

О Господи, я не могу описать, что они с ней делали.

В конце она уже больше не была человеком. Покрытая собственными экскрементами и истекая кровью, она тяжело дышала, лежа на земле, когда один из них перерезал ей глотку. Другой отрезал ей одну грудь и вставил ей в рот, как будто она ее ела. Они находили это веселым, заливались смехом, застегивая свои забрызганные кровью брюки и продолжая свой смертоносный путь.

Когда смолкли их грубые гортанные голоса, мы вышли из нашего укрытия и стояли, застыв и не веря в происшедшее, над телом женщины. Ее голые ноги лежали криво, а лицо было искажено кровавым куском мяса, торчащим изо рта. Было совершенно тихо, будто жестокие джунгли, которые ежедневно сами кормят себя, стали свидетелем страшной резни и теперь стояли, ошеломленные увиденным. Сегодня я все еще вижу ее, эту тихую ненависть на лице несчастной китаянки.

Мы оставили ее лежать там, это предупреждение, насмешку японцев над коммунистами. Опасаясь репрессий и не желая быть вовлеченными в войну между японцами и коммунистами, мы взяли с собой только лишь воспоминания об этом ужасе. В своих ночных кошмарах я видел, что мы стоим не над телом коммунистки-курьера, а над телом Мохини, ее обнаженные ноги лежат криво, а во рту окровавленный кусок мяса, и она смотрит на меня с тихой ненавистью.

Я совершил невообразимую несправедливость по отношению к Димпл, но, возможно, она простит меня, потому что моя голова уже давно катится по земле. Я всегда знал, что она не будет счастлива рядом с Люком, знал, что он поломает ей жизнь. Для таких мужчин женщины – это игрушки, это их собственность. Ему следовало жениться на Белле. Она покрепче и знает, что делать с такими мужчинами.

Я должен спросить, откуда грусть в глазах моей дочери. Я должен противостоять ему. Это мое право, мой долг как отца, но он умен, мой зять. Этот желтый цвет его кожи! За годы они научились подкупать даже своих богов липкими, сладкими угощениями, тогда почему не сделать этого со своим безголовым тестем? Он подкупил меня этим большим домом, в котором я живу. Он замазал мне рот сладким цементом, на котором построен этот дом.

Аруна призрачно и нереально сидит в ногах на моей кровати в комбинации и смотрит на меня, ее глаза открыты, но пусты… Нет сомнений, что все это видения, но меня не оставляет мысль о том, что она живет в ногах на моей кровати.