Текст книги "Земля несбывшихся надежд"
Автор книги: Рани Маника
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)
НишаЯ стояла посреди зала и смотрела вокруг себя с определенной долей удовлетворения. В доме было абсолютно тихо. Даже старые дедушкины часы не тикали и не звонили. Когда-нибудь я их отремонтирую, но сейчас мне просто хотелось почувствовать дом.
Бригада крепких женщин в синем сняла с потолков толстый слой паутины, отполировала черный мраморный пол до яркого блеска, вернула глянец изогнутым перилам. Портрет мамы, написанный маслом, вернулся от реставраторов – мистическое, прекрасное свидетельство настоящей красоты. В кранах была вода, а в выключателях ожидал команды на выход желтый свет ламп. Снаружи мужчины заменили изодранный гамак, почистили пруд и запустили туда рыбок ярких расцветок. Водоросли из пруда они сожгли в дальнем конце сада. Маленький летний домик в саду отремонтировали и покрасили в первоначальный цвет – чисто белый.
На кухне большинство старомодных приспособлений было выброшено, чтобы дать место более современным предметам. Холодильник, микроволновая печь и очень хорошая посудомоечная машина, которая так и не получила одобрения Аму. О, я забыла сказать: я нашла Аму! Это было непросто: какой-то слепой в храме Ганеши привел меня к одному священнику в монастыре, который, в свою очередь, отправил меня к своему завистливому кузену, а тот попытался сбить меня со следа, но я вернулась по своим следам и, наконец, стояла перед ней. Она побиралась на ночном рынке, выживала, питаясь красными муравьями, которых собирала на дохлых ящерицах, и испорченной едой, которую выбрасывали рыночные торговцы. Я увидела ее – беззубую, с протянутой тоненькой рукой, ее ноги были покрыты толстым слоем грязи и воняли отбросами, – и мгновенно вспомнила, каково это было – лежать в кольце ее любящих темнокожих рук.
– Димпл, – сказала она в смущении.
– Нет, Ниша, – ответила я, и она, не владея собой, начала; всхлипывать. Так я привела ее домой.
Официально я была без единого гроша, но меня это не волновало. Мои потребности были малы. Ничто не казалось мне более важным, чем восстановить дом в его былом величии. Часто я бродила там, с трепетом и недоверием, и просто трогала вещи, прикасалась пальцами к гладким, блестящим поверхностям и все еще поражалась тому, как много раз я проезжала по главной дороге и никогда не догадывалась, что первый поворот налево приведет меня в мой собственный дом. Замечательный дом с такими сокровищами. Мне с трудом верилось, что все это было моим. И я снова оборачивалась, чтобы посмотреть на портрет мамы и встретить ее грустную улыбку.
Я твердо решила разыскать других моих родственников. Встреча с Ратой дала толчок этому решению. Я заглянула в телефонную книгу и нашла там только Беллу Лакшмнан.
Я набрала номер.
– Алло, – ответил резкий голос.
– Алло. Меня зовут Ниша Стедмен, – сказала я. За секундным молчанием последовал громкий вопль, который резанул мне ухо. Я отодвинула трубку подальше, когда другой голос, отрывистый и сильный, сказал: – Да, чем я могу вам помочь?
– Алло. Меня зовут Ниша Стедмен. Я думаю, что вы можете быть моими родственниками.
– Ниша? Это ты?
– Да, а вы Белла с прекрасными кудрями, не так ли? – спросила я, уже смеясь.
– О Боже, не могу поверить! Почему ты не приедешь? Приезжай сейчас же.
Я направилась, следуя ее объяснениям, на Петалинг Джайа. Автомобильное движение было сильным, и к тому времени, когда я добралась, уже почти наступили сумерки. Я припарковала машину и увидела высокою женщину, которая стояла у дверей, как страж, и вглядывалась в свет уходящего дня. Когда я двинулась в сторону их калитки, она шагнула вперед и, прихрамывая, пошла ко мне, громко рыдая.
– Ниша, Ниша, это действительно ты? После стольких лет… но я всегда знала, что ты не забудешь свою бабушку Рани. Дай на тебя посмотреть. Ты – вылитая Димпл. Она была мне такой хорошей дочерью. Я нежно любила ее.
Она обняла меня своей медвежьей хваткой и, схватив мою правую руку обеими своими руками, стала покрывать ее сухими, жесткими поцелуями.
– Входи, входи, – приглашала она между всхлипываниями и поцелуями.
Из дома вышла привлекательная женщина с прекрасными волосами, опускавшимися ниже талии. У нее было гибкое тело танцовщицы, и она носила колокольчики на лодыжках. В темноте ее глаза казались огромными и блестящими. Да, это был экзотический цветок всей семьи. Когда я подошла поближе, то увидела тонкие черточки вокруг ее глаз. Должно быть, ей лет сорок.
– Привет, Ниша. Боже, ты просто невероятно похожа на Димпл!
– Это звучит похвалой павлина, – сказала я.
– Ах, ты слушала мои записи, – смущенно рассмеялась она, неловко стоя слева от меня, поскольку моя вновь найденная бабушка уже монополизировала пространство вокруг и вела меня в скромно отделанный дом. Напротив двери стоял уголок из старых темно-синих диванов, на стенах висело несколько дешевых картин со сценами из жизни малайской деревни. Вдоль одной стены стоял шкаф с полками, уставленными вычурными маленькими украшениями. К моему удивлению, их обеденный стол выглядел очень дорогим и полностью выпадал из интерьера этого странно обставленного дома.
Бабушка Рани собрала вместе два края своего сари и скорбно вытерла сухие глаза.
– Я годами молилась, чтобы настал этот день, – вздохнула она. Затем, поворачиваясь к дочери, сказала: – Пойди и приготовь ребенку чаю и принеси немного этого импортного пирога. – И, повернувшись ко мне, спросила: – Где ты теперь живешь?
– В Ларе.
– О, ты живешь там совсем одна?
– Нет, я живу с Аму.
– Эта старая ведьма еще не умерла?
– Мама, не говори таких ужасных вещей, – сделала ей замечание Белла, качая головой от негодования.
– Так как же вы поживаете? – спросила я свою бабушку.
– Плохо, плохо, очень плохо.
«О, значит по сравнению с прошлым ничего не изменилось», – хотела сказать я, но не сделала этого. Вместо этого сказала:
– О, мне так жаль это слышать.
Белла ушла готовить чай и отрезать импортного пирога. Бабушка Рани смотрела в спину уходящей дочери сощуренным, подозрительным взглядом. Удостоверившись, что Белла отошла за пределы слышимости, она нагнулась вперед и яростно зашептала:
– Ты знаешь, она ведь проститутка. Из-за нее никто из наших соседей со мной даже не разговаривает. Почему ты не заберешь меня жить с тобой в Лару? Здесь я жить больше не могу. Весь мир смеется надо мной.
Я смотрела в ее горящие, злые глаза, и мне было жаль Беллу. Я вспомнила, что Белла говорила на кассетах о своей матери: Она – кармическое наследие. Ядовитый подарок судьбы. Я прекрасно представляла себе, как эта отвратительная женщина, сидевшая передо мной, могла третировать мою бедную маму. Димпл была слишком хрупким цветком для такой женщины-питона. Теперь этот питон пытается задушить и меня. С каждым моим выдохом она будет сжимать меня все туже и туже, пока не почувствует, что в кольцах ее сильных мышц уже прекратилась борьба, уже не чувствуется упругости. Тогда разомкнутся ее челюсти, чтобы начать заглатывать меня целиком.
Из кухонной двери выглянула тетя Белла.
– Чайник кипит, – бодро сообщила она нам.
– Послушайте, я помню, как мы вместе ели мороженое в Дамансаре, – сказала я ей. – На вашем всегда были тертые орехи.
– Да, все правильно – у меня всегда было мороженое с орехами. Значит, к тебе вернулась вся твоя память?
– Нет, только кусочки и отрывки, но вас я помню. Я помню волосы и великолепную, по-настоящему шикарную одежду, которую вы носили. На вас глазели все мужчины.
Бабушка Рани фыркнула.
– Знаете что? Забудьте про чай. Вместо этого мы поедим мороженого. Как в старые времена! – импульсивно воскликнула я.
– Идет. Отправляемся немедленно, – согласилась Белла усмехаясь.
– Вы что, девочки, думаете оставить меня здесь, совсем одну, с моими опухшими ногами и покалеченными руками? А что, если я упаду, пока вас не будет? – капризно запричитала бабушка Рани.
– Ну, пожалуйста, бабушка Рани. Я обещаю, что не задержу Беллу надолго. Просто посидите и подождите немного, ладно?
Белла откинула назад свои тяжелые волосы. Она по-прежнему оставалась очень сексапильной женщиной.
– Пойдем, – сказала она. В машине она продолжила: – Знаешь, я не проститутка.
– Я знаю, – ответила я, включая передачу.
– Просто мама уже никогда не станет прежней, после того как убила своим языком моего отца.
Последняя кассета была прослушана, но история осталась неоконченной. Из выдвижного ящика я достала телефонный номер Розетты.
– Я закончила прослушивать пленки, – сказала я в трубку.
Мы договорились о встрече. Я положила трубку и побрела наверх по изогнутой лестнице. Папина ох-какая-таинственная любовница была доступна для свидания предположительно в шесть часов. Теперь – какие подарки подойдут для такого свидания? Я пообещала этой даме финансовое вознаграждение в обмен на информацию, но это было, разумеется, до того, как выяснилось, что у меня фактически нет ни гроша. Однако не все было потеряно. В своей спальне я открыла сейф в стене и вынула из темного проема маленькую коробочку, инкрустированную морскими ракушками. Подарок с моря для ребенка.
Я открыла коробочку, внутри которой находилась чудная коллекция ювелирных изделий – все предметы, которые папа оставлял на маленьком столике за дверью моей комнаты за многие годы. Я высыпала драгоценное содержимое шкатулки на кровать жестом, довольно небрежным по отношению к предметам такой ослепительной красоты. Упав на покрывало, засияли белые камни. Бриллианты были папиными любимцами. Их бессмертное великолепие нравилось ему больше всего. Жемчуг выглядел слишком приниженно, а другие камни очень напоминали разноцветные стекляшки, но вот холодные, твердые алмазы имели для него особую привлекательность. Я распутала небольшое ожерелье из белого золота с бриллиантами, самый крупный камень имел огранку багет. Я помнила, что отец застраховал его на двадцать тысяч рингитов. Оно свешивалось с моих пальцев, переливаясь множеством сверкающих огней. Пришло время расстаться с ним. Я подняла его так, чтобы оно раскачивалось на уровне моих глаз.
– Как ты посмотришь на то, чтобы переехать жить в Бангзар и обвивать прекрасную шейку шлюхи? – мягко прошептала я.
Я небрежно уронила ожерелье на кровать, а все остальные драгоценности сложила в их домик с ракушками. Мне было слышно, как внизу Аму разговаривает сама с собой, замешивая тесто для нашего простого обеда из пресных лепешек чапатти и тертых бобов.
Найти дом Розетты было легко. Вокруг него росли такие же ели, как и те, что окружали Лару. По-видимому, мой папа-изменник питал к ним большую любовь. Когда я позвонила, черные ворота бесшумно открылись. Я заехала и припарковалась под навесом у крыльца рядом с довольно стареньким спортивным «мерседесом». Дверь открыла горничная китаянка. Мой взгляд скользил но дому, восхищаясь работой моего отца. Мраморный пол, изогнутые перила и огромные хрустальные люстры также были в доме его любовницы. Отцу положительно нравился вид золоченых дворцов. Розетта улыбнулась, изогнувшись, поднимаясь с большого дивана из черной кожи, который выглядел новым и современным. Явно не в папином вкусе. Она вышла навстречу с вытянутой вперед рукой.
– Как вы поживаете? – Голос ее был дружелюбным, а рука – мягкой и сухой.
– Прекрасно.
Эта женщина погубила мою мать. И только посмотрите на нее! Как она спокойна, приглашая в свое логово дочь того самого человека, которого уничтожила.
– Коньяк? – спросила она, уже двигаясь в сторону.
– Спасибо.
– Без льда, если я правильно помню. – Она смотрела на меня, приподняв бровь. Она больше не напоминала мамино безумное описание молодой девушки, машущей рукой. За эти годы Розетта приобрела опыт и уверенность.
Я кивнула.
– Итак, что бы ты хотела узнать?
– Все. Начните с самого начала, – сказала я; при этом я опустила руку в маленький бархатный мешочек и достала оттуда сияющее ожерелье. Я положила его на темно-зеленый мраморный стол. Никакое обрамление не смогло бы придать этому украшению такого очарования, как глянцевая темнота мраморной поверхности. Тоже, без сомнения, папин вкус. Я подняла глаза и увидела, как Розетта смотрит на блестящие камни: выражение ее глаз было трудно описать. Точно не жадность и не счастье, возможно, своего рода темное страстное желание. Как будто она смотрела в свое прошлое на что-то очень далекое и более недостижимое. Беглый взгляд на потерянную жизнь.
– Как вам, вероятно, известно, мой отец, стал банкротом. Не осталось ничего, кроме моих ювелирных украшений и дома, который мне завещала мать. Я думаю, вы согласитесь принять это маленькое ожерелье вместо чека, который я вам обещала.
Розетта вышла и вернулась, неся в руках напитки. Это был, однако, не ликер Тиа Мария со льдом. По цвету это напоминало чай. Она перехватила мой взгляд и засмеялась.
– Когда вы молоды, пить спиртное разрешается по всякому светскому поводу. В моем возрасте алкоголь допустим только в особых случаях.
– Похороны моего отца были таким особым случаем?
– Встреча с вами – такой случай.
– Тогда что же вы пьете? – спросила я, сраженная таким ответом.
– Специальную индонезийскую смесь из трав и кореньев. Она жутко горькая, но о ней известно, что она сохраняет молодость своим жертвам.
Ей было под пятьдесят, и все же, расслабленная в своем родном окружении, она выглядела никак не старше тридцати. Пластическая хирургия? Но у нее не было следов операции. Она следила за тем, как я ее изучаю, и рассмеялась. Тоненькие черточки появились вокруг глаз и рта.
– Юность – капризная подруга. Вы можете отдать ей все, и, тем не менее, она вас покинет. Настоящим другом является возраст. Он остается с вами, отдавая себя все больше и больше, до вашего последнего дня. В следующем году мне будет пятьдесят.
Все мои секреты находятся в маленькой деревне в Индонезии, где живет старик с высохшим лицом, как у черепа, владеющий самой замечательной магией, которая называется сузук. Он натачивает алмазно-золотые иголки до тех пор, пока они не становятся такими тонкими, что их едва можно заметить. Потом эти иголки он окунает в кровь молодости и вводит их под кожу своему клиенту. Находясь под кожей, они наделяют того, кто их носит, молодой внешностью и неописуемой красотой. Эту иллюзию я подкрепляю отвратительными тонизирующими напитками.
Проблема в том, что эти тончайшие, как волоски, иголки под вашей кожей обязательно должны быть вынуты, прежде чем вы умрете или, по крайней мере, прежде чем будете похоронены, иначе ваша душа, связанная с жизнью магией сузук, вечно будет скитаться по кладбищам и обочинам дорог. Понятное дело, что большинство наших поп-певиц и актрис в Малайзии сделали это. Посмотрите внимательно на их глянец, и вы заметите, что под ним находится обычное человеческое лицо. Как раз перед тем, как умереть, я выну все мои иголочки и сразу же постарею. Мрачно, не правда ли? – со смехом сказала она, глядя на мое удивленное лицо. – В любом случае, ты находишься здесь не для того, чтобы выслушивать, какие сложности моя смерть принесет моей душе. – Она вытянула перед собой свои руки, белые, с великолепным маникюром, показывая, что я должна сесть.
Я села в кожаное кресло. Оно было большим и очень удобным, но я поборола в себе побуждение развалиться в нем и расслабиться. Я хотела понаблюдать за этим пленительным существом, которое сумело вызвать во мне и жалость, и восхищение. Поэтому я села прямо. Это была женщина, которая даже в молодости удерживала в своих руках такую власть, которая могла соблазнить такого мужчину, как мой отец, и погубить мою маму.
– Хорошо, так с чего же мне начать?
– Начните сначала и завершите тем, что было в конце. Где вы познакомились с моим отцом? Что вы знаете о моей матери и обо мне в этой связи?
– Я познакомилась с твоим отцом, когда работала в агентстве «Эскорт Золотых Девушек». Он был с твоей мамой, и меня ей тоже представили, но я не думаю, чтобы она это запомнила. Я сидела за огромным столом с множеством других красивых женщин. В тот вечер я ужинала с другом твоего отца, но твой отец мгновенно попался на крючок. Он пожирал меня своими темными глазами. Я видела, как он смотрит на меня, и уже чувствовала у себя в сердце укусы его зубов. Твоя мама никогда этого не понимала: у нее не было ключа к разгадке сущности твоего отца. Она была молода, наивна, без тени хитрости и беременна. Когда она смотрела на его лицо, ее глаза светились счастьем. Она никогда не смогла бы поверить человеку, который скрывался у него внутри. Она была очаровательна и слишком чиста, чтобы Люк мог показать ей ту свою уродливую сторону, которую скрывал от всего мира. Во мне он видел белую, как рис, кожу, но, кроме того, приятие ее и признание. Я понимала его. Морально изуродованного и искалеченного, но все же мучительно привлекательного. Между нами не было мягкости. Мы вместе делали неприятные вещи. Вещи, которые шокировали твою мать.
У меня никогда не было чувства, что я что-то отбираю у Димпл. То, что я брала, она бы, в любом случае, сама не захотела. В пустыне хочется дождя, чтобы ее освежить, очистить и восхищаться ею; но в пустыне требуется и солнце, чтобы знать, что это пустыня. Твоя мать была дождем в жизни твоего отца, а я была солнцем. Она заставляла его прекрасно выглядеть и демонстрировать лучшее в нем, но ему требовалась я. Так или иначе, он знал, где меня найти.
Люк позвонил мне на следующий день, и наша мама-квочка мадам Ксу устроила так, чтобы мы пообедали в Шангри-Ла. В те годы это был самый лучший отель в стране. Весь вечер он наблюдал за мной. Он не мог есть из-за другого голода, который разъедал его мысли и чувства. Я смеялась и дразнила в нем зверя, пока, наконец, мы не поднялись наверх. Номер комнаты 309 навсегда отпечатался в моей памяти. Он открыл дверь гостиничного номера, я зашла первой, а когда обернулась, человек уже исчез и остался только зверь.
Он вынул из своего бокового кармана черный шелковый платок, а я без улыбки и удивления достала точно такой же из своей сумочки. Боль может быть изысканной, но мужчина, за которого вышла замуж твоя мать, остался за дверью гостиничного номера. Люк оставался верным твоей матери, в то время как мы со зверем делали свое дело. Не просто занятие любовью, а нечто настолько жизненно необходимое, что невозможной была сама мысль о том, чтобы этого лишиться. И это было то, что ярко горело в течение двадцати пяти лет, пока он не умер. Ты и я не могли бы никогда встретиться при его жизни, хотя я и следила за тем, как ты подрастала. Я сидела в парках и издалека наблюдала за тем, как ты играешь, поскольку я относилась совсем к другой жизни, параллельной, которая никогда не пересеклась с твоей.
Она остановилась и отпила маленький глоточек своего жуткого индонезийского варева. Я была ошеломлена. Конечно, то, что говорила эта женщина, не могло быть правдой, но после маленького горького глотка она снова открыла рот, и из него хлынул поток слов. Как речная вода устремляется в трещину дамбы, быстро образуя новые проломы и, наконец, полностью обрушивая ее. Волны становятся все больше и выше. «Вскоре ее слова поглотят меня», – лихорадочно размышляла я. Розетта смотрела прямо на меня. Красивые волосы обрамляли ее лицо и опускались по плечам.
– Почему ты выглядишь такой удивленной? Разумеется, пленки должны были стать для тебя полной неожиданностью. Но у каждого есть мотивы, которые заставляют совершать те или иные поступки.
Я покачала головой.
– Когда я слушала записи, это было как чтение романа, прошлое, к которому я не могла иметь отношения; но то, что вы сейчас сидите здесь передо мной, внезапно делает все это таким реальным – слишком реальным. Вы превратили моего отца в постороннего человека. В чудовище.
– Нет, он не был чудовищем. Он нежно любил твою маму, и он глубоко любил тебя.
– Да, настолько глубоко, что не мог даже заставить себя ко мне прикоснуться, – с горечью воскликнула я.
– Бедная Ниша. Разве ты не знаешь, что твой отец набрал бы полный рот земли, лег бы и умер ради тебя? Что бы он ни делал, он всегда думал о тебе. Я не так уж много знаю о детстве твоего отца, но это была совсем не та романтическая картинка, которую он рисовал твоей матери. С ним происходили жестокие, варварские вещи, которые и сформировали его извращения; но до того как он встретил меня, он отказывался их признавать. А затем я стала его самой глубокой тайной; после меня он стал бояться самого себя. Боялся ядовитых ночных цветов, которые ожидали своего часа, чтобы распуститься.
Люк рассказывал мне, что однажды вечером он сидел внизу с твоей матерью и пил чай; высокие, до самого пола, окна были открыты. Дул приятный прохладный ветерок, и все фонари в саду были зажжены. Часы только что пробили десять. Они выключили все огни в доме и зажгли только свечи на статуях из черного дерева рядом с лестницей. Он чувствовал себя довольным и умиротворенным в этом мягком освещении. Такое чувство и давала ему твоя мать. Он поднял глаза и увидел, как сверху спускаешься ты, в коротком белом топе, который едва доходил до твоих белых шортов; волосы твои взъерошены, тыльной стороной руки ты терла заспанный правый глаз. Ты просто сияла при свете свечей. И во рту у него пересохло. В какой-то неконтролируемый миг он захотел тебя. А затем пришел в себя и почувствовал глубокое омерзение. После этого Люк возненавидел себя и стал тебя бояться, из-за этого единого неконтролируемого мгновения, когда отвратительный ночной цветок внутри него, разбухший от своих ужасных соков, уже грозил раскрыться. С того момента он отказывался прикасаться к твоей мягкой юной коже. Он хотел быть тебе отцом, а не тем, чего требовал отталкивающий цветок. Он хотел быть по отношению к тебе чистым.
Во мне нарастало смятение; я пристально смотрела на Розетту, но ее ответный взгляд был безучастным. Я поставила нетронутый бокал с коньяком и встала. Я подошла к ближайшему окну и стояла, глядя на улицу.
– Вы не можете рассказать мне ничего хорошего о моем отце? – Я слышала свой вопрос как бы со стороны.
– Твой отец любил тебя, – просто ответила она.
– Да, он был педофилом.
– Он мог бы им стать, если бы не ты. Обращайся нежно с памятью о нем. Тебе повезло. У тебя нет темных побуждений, бурлящих внутри, день и ночь нашептывающих и заставляющих делать вещи, в которых потом стыдно себе признаться. Пока твоя мать не умерла, твой отец никогда не догадывался о том, что она знала о моем существовании много лет. Она поступила с этим неправильно. Если бы она противостояла ему, все могло бы пойти по-другому. Самый страшный демон при свете дня может показаться смешным, но в сумерках он разрастается ввысь и вширь до невероятных размеров.
После того как Димпл умерла, твой отец прослушал ее записи в первый раз. Когда он слушал их, по лицу его лились слезы. Тогда он понял причину ее все нараставшей холодности, ее неприятие его. А когда он услышал об официанте с вечеринки, он от раскаяния упал на пол. Видишь ли, когда твоя мать допустила к своему телу молодого официанта, она уничтожила хорошего человека, за которого выходила замуж. Стоял и наблюдал за ней в постели с официантом мужчина, которого я держала в своих руках. Мужчина, которого, как ошибочно и наивно полагала твоя мать, она хотела встретить.
В тот вечер Люк пришел ко мне злой и беспокойный. Он бродил по дому, как тигр в клетке, глядя на меня холодными глазами. А когда взял меня в свои руки, был обдуманно жестоким, не давая нам обоим получить хоть какое-то удовольствие. После этого сел и выпил две большие порции виски. Затем отправился домой с холодной ненавистью. Начал продумывать способы, чтобы унизить, оскорбить и уничтожить ее.
– Однажды вечером он пришел домой и увидел результат своей работы. Димпл еще не умерла. Она смотрела на него, как бессловесное животное, и он понял, что это на самом деле творение его рук. Ее страдающий дух оставался рядом с Люком еще долго после того, как ушло ее тело. Он не мог видеть ничего, что она носила, чего касалась, на чем лежала. Она была повсюду, куда бы он ни посмотрел. Он видел ее даже в глазах слуг. Спать он не мог. Поэтому Люк запер дом, не взяв ничего, кроме бумаг из своего кабинета, и никогда не касался записей. Он запер их в небольшом шкафу в гардеробной комнате своего нового дома, и они находились там, пока ты не нашла их после его смерти. Отец не хотел, чтобы ты запомнила ее, лежащей в собственной крови, с открытым ртом, хватающим воздух, как у рыбы, брошенной на берег. И вопрос в ее глазах: «Теперь ты доволен?»
Даже через много лет бутылка Шардоне, со вкусом подобранная композиция из цветов или длинное черное платье в витрине магазина будут взывать: «Теперь ты доволен?» Это были времена, когда он был счастлив, по крайней мере, тем, что начисто стер прошлое для тебя. Что, пока ты лежала на больничной койке, он волшебным образом изменил весь твой мир. Определил в новую школу, избавился от всех старых слуг, жестко отсек всех твоих родственников – от себя могу добавить, что это, казалось, доставляло ему особое удовольствие. Люк ненавидел твою бабушку Рани.
Отец купил новый дом, дал тебе новую комнату и полностью новую жизнь. Неужели так трудно простить ему, что он не хотел, чтобы ты запомнила такую Димпл? Неужели так сложно поверить, что он любил тебя так глубоко, что не хотел, чтобы ты страдала так, как страдал он? Он всегда хотел рассказать тебе о твоей наследственности и прошлом, но, чем дольше он откладывал, тем труднее это становилось сделать. Он установил для себя условные даты.
«Когда ей исполнится восемнадцать», – сказал он мне. Затем наступило и прошло твое восемнадцатилетие, и он сказал: «Когда ей будет двадцать один, это точно». Наступило и прошло двадцатиоднолетие, потом ты уехала учиться за границу, и он сказал: «Когда она вернется». Потом он, конечно, заболел и тогда сказал: «Когда я умру. А это будет достаточно скоро».
– Жаль, что я не знала этого раньше, пока он был жив. Я всегда считала, что он меня не любил, – медленно сказала я.
– Ничего не может быть дальше от истины, чем это, – печально ответила Розетта.
Я подошла к месту, где сидела эта прекрасно сохранившаяся женщина. Ее кожа была поразительно белой. Глядевшие на меня снизу вверх ее глаза казались очень большими и полными мягкой темноты. Я подумала, интересно, что мой отец видел в них. Что он увидел в них такого, что разбудило спавшего в нем монстра? Подумать только, что эта женщина почувствовала в своем сердце зубы, лишь только однажды посмотрев на отца. Какими крайне запутанными и странными могут быть жизни других людей! Какими необъяснимыми!
Несколько минут мы с Розеттой просто смотрели друг на друга, каждая погруженная в свои мысли. Затем я наклонилась и крепко обняла ее.
– Спасибо вам за то счастье, которое вы дали моему отцу, – очень мягко сказала я.
В глубине глаз Розетты пробежала печальная призрачная тень. Она опустила глаза и склонила голову. Прекрасные шелковистые волосы, которыми я восхищалась раньше, упали наперед и скрыли ее лицо. Я почувствовала сильное желание погладить эту шелковую, страдающую голову. Я подняла руку и поднесла ее к щеке женщины. Ее волосы действительно были мягкими. Розетта нежно потерлась головой о мою руку, как это сделала бы ухоженная черно-белая кошка. Я никогда не могла бы быть ее другом. Ни при каких обстоятельствах. Потому что передо мной всегда стояла бы отвратительная картина: эта женщина, держащая в объятиях моего отца.
– Спасибо, – прошептала Розетта. – Может, я и проститутка, но я любила твоего отца.
– Вы, по крайней мере, прожили свою жизнь, поэтому должны знать, как выглядят все ваши «а что, если бы…», – сказала я ее опущенной голове. Затем повернулась и вышла. Я знала, что никогда больше не вернусь в эту жуткую золоченую клетку с ее одинокой черно-белой кошкой.
В ту ночь я проснулась под утро совершенно без всякой причины. Некоторое время лежала, сбитая с толку и странно встревоженная. Кошмары мне не снились, пить мне не хотелось. А потом неожиданно вспомнила другой случай, когда я проснулась без каких-либо причин.
Я увидела себя, стаскивающую одеяло, выскальзывающую из кровати и отправляющуюся искать свою мамочку. В таких случаях мамочка всегда знала, что делать. Мы любили прижаться друг к дружке на ее большой кровати, и она могла вытащить из-под кровати книжку про приключения Ханумана, бога обезьян.
Как в кино, я вижу себя идущей к маминой комнате. В доме стоит полная тишина. Я берусь за прохладные перила и, глядя вниз, вижу гостиную, полную мрачных теней по углам. В зале внизу темно, виден только мягкий свет от ночников. Это означает, что папы еще нет дома. Мои босые ноги движутся по мраморному полу беззвучно. Дверь в мамину комнату закрыта. Аму и водитель крепко спят в своих комнатах внизу. Я вижу себя, маленькую, с волосами до плеч, выдерживающую небольшую паузу перед маминой дверью, прежде чем повернуть ручку. Дверь открывается, и совершенно неожиданно я полностью просыпаюсь. Комната выглядит несколько по-другому. Горит лампа у кровати. В комнате тихо и спокойно, слышен только капающий звук. Мягкий, тихий звук. Кап… кап… Как из незакрученного крана.
Мамочка заснула у маленького столика возле кровати. Она сползла на столик, лицо ее отвернуто от меня. Она так устала, что заснула прямо за столом.
– Мамочка! – мягко зову я.
В комнате холодно, тихо и немного дымно. Там стоит какой-то сладковатый запах, которого я не узнаю. И происходит что-то фатальное, чего я не могу пощупать пальцами, но волосы на моих руках встают дыбом, во рту сухо. Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Я увижу мамочку утром. Так будет лучше всего. Все всегда выглядит лучше в утреннем свете. А потом я опять слышу этот звук падающих крупных капель. Кап. Я медленно поворачиваюсь кругом и направляюсь к спящей фигуре мамы. На ней ее прелестная ночная рубашка. На столе, где заснула мама, лежат странные трубки и предметы, которых я никогда раньше не видела. Я подхожу все ближе и ближе.
– О мамочка, – шепчу я растерянным шепотом, приближаясь все ближе и ближе, а затем, вместо того чтобы обойти и зайти со стороны маминого лица, я делаю еще два шага мимо глубоко спящей мамы. Если я буду идти дальше, то просто упрусь в мамину кровать, поэтому я вынуждена повернуть. Я поворачиваю очень медленно. По какой-то таинственной причине, которая мне самой непонятна, я закрываю глаза. Я делаю глубокий вдох, а потом опять открываю глаза.
Я смотрю прямо в мамины глаза. Они смотрят на меня, но в то же время – сквозь меня. Ее глаза тускнеют, рот открывается и закрывается, как у рыбы. Глубоко в ее животе торчит великолепный японский меч с резьбой, который висел в кабинете у папы.
