Текст книги "Земля несбывшихся надежд"
Автор книги: Рани Маника
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)
– Мне все равно. Ты знаешь, что самое странное? Недавно я слышала крик новорожденного в соседней комнате. И когда я вошла туда, плачущий ребенок исчез.
Я посмотрела на нее озабоченно, но она опять засмеялась. Это был тяжелый смех. Муи Цай сказала, что не испугалась, потому что знала – это был всего лишь призрак ее первого ребенка, который звал свою мать. Затем мы сыграли несколько партий в китайские шахматы. Я выиграла все их, и мне не надо было даже мошенничать. Муи Цай была где-то далеко.
Несколько дней спустя к нашим соседям примчалась «скорая». Она остановилась перед домом Старого Сунга, и оттуда выскочили два человека, одетые в белое. Сначала я подумала, что что-то случилось с хозяином, но это была Муи Цай. Я побежала к «скорой» и увидела то, что не забуду никогда в жизни. Ее лицо было искажено от боли, а глаза безжизненны, как будто она была на грани смерти. На носилках ее рука продолжала конвульсивно дергаться. Большое пятно черноватой крови испачкало платье, маленькие ножки тоже были покрыты пятнами крови, на лбу выступили крупные капли пота. Хозяйка бежала за носилками и объясняла санитарам на малайском, что она обнаружила Муи Цай уже в таком состоянии и что даже не знала, что та беременна.
Муи Цай посмотрела сквозь меня, ей было так больно, что она даже никого не узнавала. Она стала корчиться от боли. Я коснулась ее руки. Та была холодной как лед. Испугавшись, я попыталась удержать ее, но она резко оттолкнула меня. Человек в белом нетерпеливо отстранил меня, и носилки поместили внутрь медицинского фургона. Врач был очень серьезен. Двери «скорой» захлопнулись. Я посмотрела на хозяйку Сунг, стоявшую за «скорой», на ее безучастные глаза на дряблом лице. Раньше строившая козни, теперь она только раздраженно и угрюмо молчала. У меня появилось сильное желание подойти и толкнуть ее на землю, но это означало бы, что после этого я перестану быть одним из незаметных жильцов. Мы можем потерять наш сад. Без всякого выражения на лице я повернулась и пошла домой.
Муи Цай вернулась спустя неделю. Теперь она часами сидела под деревом ассама в одиночестве. Иногда я видела, как она старательно выводила пальцем узоры на каменной плите, а иногда безучастно смотрела вдаль. Когда я выходила к воротам поговорить с ней, она смотрела на меня из своего затененного места как на незнакомую. Обессиленная даже попыткой встать и подойти ко мне, она беззвучно плакала. Я поняла, что мое присутствие расстраивает ее. Но когда вышла к воротам Анна, Муи Цай подошла, хромая, взяла мою дочь за руку и обратилась к ней на китайском, на языке, которого Анна не понимала.
Прежде чем я продолжу свой рассказ, я должна напомнить, что сказал старый странствующий предсказатель, который остановился на отдых в Сангра, моей матери обо мне. Я тогда была всего лишь ребенком, ползающим в пыли. Он поднял меня и долгое время изучал мое невинное лицо, глядя, как я булькала и пускала пузыри, а все вокруг ждали, что он поведает о моем будущем. Предсказатель погладил длинную серую бороду рукой, больше похожей на суковатую ветку дерева, чем на руку человека, и сказал, что Бог поместил джунгли в голову каждого человека. Некоторые Он заполнил благородными созданиями – оленями и грациозными антилопами, некоторые – болтливыми обезьянами, других – мудрыми совами, а иногда и хитрыми, проворными лисицами. Но в мою голову Он в своей мудрости поселил свирепого и хищного льва.
Люди, которые прожили праведную жизнь, не имеют причин рассказывать о ней, те же, кто жил только ради себя, пытаются себя оправдать. С этого момента я расскажу вам все. Все, чтобы вы могли научиться на моем опыте и сделать все по-иному.
Война уже почти закончилась, и в мае 1945 года пришла новость о поражении и капитуляции Германии. А 6 августа американцы бомбили Хиросиму. Би-Би-Си распространила сообщение, что японцы были поражены новым мощным радиоактивным оружием. Целый город был стерт с лица земли красивым грибовидным облаком. 15 августа император объявил своим подданным о капитуляции. Мы услышали эту новость почти сразу из радиопередачи союзников. Тогда было много случаев, когда японские солдаты накачивались наркотиками и совершали харакири обычными ножами. Иногда они казались подавленными и напуганными, но хотя война и была закончена, на улицах японские солдаты все еще оставались хозяевами. Мы были тихими людьми и предпочитал и держать головы опущенными, пока не прибудут англичане. Я все еще сушила стираную одежду Мохини над огнем в кухне, как и делала это последние три года. Никто не должен знать, что она существует, пока желтые ублюдки не уберутся. В то утро я была в храме, чтобы отблагодарить Ганешу за милость, которую он оказал моей семье. Нам повезло – беда нас не коснулась. Я смотрела в окно и любовалась своими детьми. Лакшмнан и Мохини мололи муку. Анна с отрешенным лицом свежевала курицу. Это был один из тех необычных спокойных дней, когда я могла даже вспомнить свои мысли. Когда-нибудь она станет вегетарианкой, подумала я. Джейан с Лалитой играли в секретном месте Мохини, ссорились и дрались. Севенес был на собрании бойскаутов, куда его заставил пойти его начальник отряда. Я жарила шпинат с перцем и чесноком.
Капли воды с мокрых листьев шпината яростно разбрызгивали горячее масло, и я четко запомнила свои чувства. Счастливо завершилась для нас война. Японцы должны скоро уйти, и все снова будет, как прежде. Муж может вернуться на работу, дети в школу, чтобы снова учиться нормальным предметам, а я – к задаче накопить денег для приданого моим дочерям. Для Мохини мне потребуется меньше, и сомнительно, что на Лалиту нужно будет больше. Я планировала хорошие свадьбы своим дочерям. Для моих детей открывалась ослепительная жизнь. Первым делом я продам проклятых коров.
Слишком много тяжелой работы. Я оставила шпинат поджариться немного дольше. Когда я нарезала баклажан, полностью окунувшись в собственные мысли, послышался визг колес. Визг, которого я приучилась бояться, визг, который мог значить только одно. Нож замер в воздухе на мгновение и выпал из моей ослабевшей руки прежде, чем я вскочила и подбежала куличному окну. Два джипа, заполненных молчаливыми японскими солдатами поворачивали на нашу грязную улицу. Мое сердце начало бешено стучать в груди. В панике я закричала на детей. Я открыла люк, и Анна, которая была ближе всего, заскочила в него.
– Японцы! Быстрее, Мохини! – закричала я, подбегая обратно к окну.
Солдаты уже разбивались по парам и шли в направлении нашего дома. Я отвернулась от их мрачных желтых лиц и увидела, что Мохини и Лакшмнан, запыхавшись, вбегали в гостиную. Она собиралась заскочить в дыру, а Лакшмнан должен был закрыть люк за ними с Анной. Я отвернулась и увидела, что два солдата уже начали подниматься по нашей лестнице. Один из них был с орденской лентой, и я знала, что это полковник Ито.
– Быстрее, Мохини, – слышала я быстрый шепот Лакшмнана.
В его голосе был животный страх, и я думаю, именно Лакшмнан виновен в том, что случилось дальше. Когда он подтолкнул ее, то сам потерял равновесие и упал в люк. Тяжелые черные ботинки были уже за дверью. Японцы никогда не стучались, они открывали дверь ногой. И в эти последние мгновения Мохини приняла ужасное решение. Она решила, что уже слишком поздно вытаскивать Лакшмнана, а для нее там места уже тоже не осталось. Поэтому глупая девчонка сделала непостижимое: захлопнула люк и перетянула сундук на место над ним. Когда я отвернулась от окна, то увидела, что она стоит перед сундуком.
Я так долго держала дочь взаперти, что фактически перестала обращать на нее внимание и забыла, как люди раньше на нее реагировали. Теперь же мои глаза округлились в полнейшем ужасе, на мгновение я взглянула на нее похотливыми глазами японских солдат. Она была изящной, восхитительной девушкой, обворожительная Мохини вернулась. Убогое платье только подчеркивало ее красоту. Ее зеленые глаза, освещенные солнцем, казались огромными и сияющими. Годы, проведенные взаперти, превратили карамельный цвет ее лица в кремовый, цвета магнолии. От испуга ее рот немного открылся и был похож на розовый спелый фрукт, с такой тонкой и беззащитной кожицей. Перламутровые зубы блестели. Старая блуза, в которую она была одета, слишком плотно обтягивала ее грудь, а на новую одежду необходима была невообразимая сумма «банановых» долларов и, кроме того, единственными, кто смотрел на нее, была ее семья… Каждый раз, когда Мохини вздыхала в страхе, ткань растягивалась и еще плотнее облегала ее молодую грудь так вызывающе, что я не могла на это смотреть. Мой взгляд упал на узкую талию и задержался на животе, который был виден в том месте, где уже давно не было двух пуговиц. Старая, давно испорченная юбка просвечивалась на свету, который лился в окно позади нее. Бедра были соблазнительны – гладкие и округлые. Детские, но, о, такие притягательные. Она была действительно четырнадцатилетней богиней. А для них она будет большим подарком. Я встряхнула головой, все еще не веря. Нет, нет, нет! Мой самый страшный ночной кошмар становился явью. Я не могла поверить, что это происходит. Как это может случиться сейчас? Война закончена, мы почти справились с бедой. Замерев в состоянии полнейшего ужаса, я могла только вытаращить глаза.
Внезапно дверь открылась, и четыре черных ботинка загрохотали в мертвой тишине. Время остановилось, пока мои глаза, как в замедленной съемке, поднимались на этих животных в коричневой форме. Да, я знала, что увижу. Они неотрывно и не веря себе уставились на мою малютку. Я никогда не забуду их маленькие черные глазки: обычно такие безразлично жестокие, теперь они светились от жадности. Как шакал, который наткнулся на целого буйвола и который всю жизнь считал, что глаза, внутренности и яйца, которыми побрезговал лев, – это пир. Даже сейчас я помню, как у них загорелись глаза, когда они увидели свежее мясо.
Затем один из них пересек комнату. Полковник Ито. Он взял мой нежный цветок за подбородок своей грубой рукой и повернул ее лицо сначала в одну сторону, затем в другую, как бы пытаясь убедиться, что собственные глаза не обманывают его. Он издал жадный гортанный звук. Его рука опустилась ей на шею, и толстые пальцы охватили ее, а один палец аккуратно погладил горло. Одним быстрым движением рука полковника, как желтая змея, оказалась сзади ее головы и схватила резиновую ленту, удерживавшую ее волосы. Шелковистые восхитительные волосы рассыпались по ее лицу, и я услышала ее шумный выдох. Его трепет от неожиданно обнаруженного сокровища ужасал. Мохини стояла, парализованная страхом. Я видела, как напряглась ее шея, и, положив руку ей за спину, Ито подтолкнул ее вперед.
– Иди, – жестко сказал он.
Я подалась вперед.
– Подождите, подождите! Пожалуйста, подождите! – закричала я.
Без малейшего предупреждения его нож оказался прямо у меня перед грудью. Я остановилась, открыв рот.
– Отойди, – приказал холодно японец.
– Подождите, вы не понимаете! Она же еще ребенок!
Он бросил на меня взгляд, полный высокомерного удивления.
– Она индианка! Не китаянка. Японские солдаты берут только китайских девушек… Пожалуйста, не забирайте ее, – лепетала я бессвязно и отчаянно в жестокое усатое лицо.
– Отойди, – повторил Ито, и я увидела, как он покосился на кончик своего ножа. Ярко-красное пятно расплывалось по моей блузе: нож вошел в мое тело. Я не мигая смотрела в его бледное лицо. Да, я знала этого человека. Я знала его три года. Я давала ему самых лучших цыплят и самые молодые кокосы.
– Пожалуйста, уважаемый полковник, позвольте мне готовить для императорской армии. У меня хорошие продукты. Очень хорошие продукты.
Внезапно я почувствовала удушающий запах подгорающего на сковороде шпината. Я увидела, как скривились его губы. Я упала на колени, плакала, умоляла. Я знала этого человека. Он столько раз спрашивал меня с холодным мрачным юмором: «Где ты прячешь своих дочерей?» Я сильно обхватила его ноги обеими руками.
С отвращением на желтом лице он сильно ударил меня в живот. Боль была, как взрыв. Я упала, схватившись за живот. Японец грубо толкнул Мохини к двери. Стоя на руках и коленях, я завыла, как волк на луну. Они не должны покинута мой дом с моей дочерью! Неожиданно самым важным стало не пропустить их в двери. Мой рот открылся, и оттуда стали вылетать слова. Слова, которые я ни за что на свете не хотела бы произнести.
– Я знаю, где вы можете найти китайскую девственницу. Тело, которое никогда не чувствовало мужской ласки, – сказала я, задыхаясь и ужасаясь от понимания того, что я делаю и что уже не в силах остановить.
Его солдаты остановились, но полковник продолжал идти к двери.
– Она необычная и красивая, – добавила я рыдая. – Пожалуйста, пожалуйста!
Я не могла позволить им уйти.
Ито остановился. Рыбка захватила наживку. Его желтое лицо повернулось. Два злых бездонных глаза уставились на меня. Он убрал свою руку от Мохини. Странная улыбка появилась на его грубом лице. Он ждал, пока я поднимусь. Я поманила Мохини, и она пошла ко мне, спотыкаясь, как слепая. Поднявшись, я крепко взяла ее за руку, держа поближе к себе. Моя дочка дрожала, как умирающая маленькая птичка майна. Это неправильно! – кричала кровь, стучащая в моих висках.
– Следующий дом, – всхлипнула я. – У них девочка за шкафом.
Полковник сухо кивнул головой, подражая мне. Я сглотнула большой комок страха. Его маленькие миндалевидные глазки смотрели зло и холодно. Я задрожала от страха и тотчас поняла, что пожертвовала бедной А Мои напрасно. Он шагнул вперед и толкнул меня так сильно, что я ударилась о стену. Оглушенная, я упала и увидела, как он схватил Мохини за руку и вытащил на свет. Я слышала, как их тяжелые ботинки затопали на террасе. Весь дом трещал и шатался от их подбитых ботинок, ужасный звук, который часто посещал меня в моих кошмарах. На мгновение я восстановила равновесие, опершись на руки и колени, и застыла от абсолютного ужаса – после всего они ее все-таки забрали! С усилием я поднялась и побежала. Я выбежала на террасу, затем скатилась по деревянной лестнице, которую помыла еще этим утром, а теперь она покрыта грязными отпечатками ботинок. Я бежала с протянутыми руками по дорожке, засыпанной щебнем. Ублюдки были еще недалеко. Мохини уже поднималась в машину. Ее маленькое овальное личико повернулось в мою сторону. Она посмотрела на меня, но не издала ни звука, не произнесла ни единого слова. Ни «спаси меня, мама», ни «помоги мне!» Ничего. Я добежала до джипа, даже коснулась его, но как только моя рука дотронулась до горячего металла машины, та заревела, и смеющиеся нелюди исчезли в облаке пыли под скрип колес.
Я гналась за ними. Гналась, пока они не исчезли из виду, и тогда я не остановилась, не упала на землю и не заплакала. Я просто повернулась, как тайваньская намоточная игрушка, и пошла обратно.
На деревянных ступеньках после меня остались кровавые отпечатки. Израненные подошвы ног привели меня через весь дом в кухню прямо к плите. Я убрала закопченный дымящийся шпинат с огня. Это был очень неприятный запах, запах горелого шпината и перца. Я никак не могла отдышаться. А сердце стучало, как бешеное. Наверно, я долго простояла перед плитой, слушая его. «Что ты мне споешь? Когда я услышу твою песню?» – шептала я ему, но оно только стучало все быстрее.
Потом я решила выпить чаю. Я угощу себя чаем с настоящим сахаром. Я купила немного дорого чая у друга, который работал в департаменте водных ресурсов, всего неделю назад и теперь решила немного выпить. Чай с черной патокой – это не совсем то. Целых три года я очень хотела чая с прекрасным белым сахаром, но всегда запрещала себе. Сначала детям. Да, дети всегда должны быть первыми.
Налив воду в чайник, чтобы закипела, и положив ложку чайных листьев в большую голубую кружку, я стояла над чайными листьями, пока они мне не стали казаться роящимися черными муравьями. А когда я налила горячей воды, они уже выглядели, как мертвые муравьи, мертвые муравьи. Я положила крышку на кружку и услышала тихие звуки, отчаянные, но очень тихие. Кто-то звал меня. Вообще-то, меня звал даже не один голос. Кроме того, слышались звуки глухих ударов. Я решила не обращать на них внимания. Я начала искать сахар, но не могла вспомнить, где его спрятала. Озадаченная, я села на скамейку. На улице начинался дождь.
– Ребенок непременно промокнет. Я пока наколю для нее имбиря. Ее грудь так плоха, – тихо прошептала я сама себе. Подтянув колени к подбородку, я, должно быть, выглядела, как маленький сжатый мячик, и начала раскачиваться туда и сюда, туда и сюда, напевая старый детский стишок, который когда-то пела мне моя мама. Я не должна была оставлять ее одну на Цейлоне. Бедная мама. Это невыносимо – потерять дочь. Нет, я не буду думать о потерянном сахаре. Проще всего было петь и раскачиваться. Я пела одни и те же четыре строки снова и снова.
Должно быть, прошло много времени. Я думала, что слышу тот же самый настойчивый стук и голоса детей, которые зовут меня и кричат. Также казалось, что крики становились все более отчаянными, просящими и испуганными, но поскольку они были так слабы и далеки, эти странные звуки, я решила придерживаться своего старого решения игнорировать их и вместо этого сконцентрироваться на боли в моей голове. А она так болела, как будто в висках стучал молоток. Казалось, я плавала в море боли, и только непрерывное раскачивание могло немного ее ослабить.
Наконец какой-то звук проник через мой кокон боли.
Прищурившись от полуденного солнца, которое светило мне прямо в глаза, я повернулась и увидела своего мужа, стоящего в дверях кухни. Его широкое темное лицо выглядело отвратительно, и я тут же почувствовала такую ненависть, какой никогда в жизни не испытывала. Как мог он оставить нас самих защищаться от японских солдат, в то время как сам сидел, сплетничая с тем дрожащим старым сикхским охранником у банка? Это он во всем виноват! Меня захлестнула черная ярость так, что я уже ничего не видела. Не думая, я развернулась и кинулась к мужу, дико крича в его тупое, потрясенное и уродливое лицо. Барабанная дробь в моей голове стала настолько громкой, что, хотя я и видела, что его губы двигались, но не слышала те звуки, которые, должно быть, вылетали из них. Мои пальцы попали на его высокие скулы, а короткие ногти вонзились в его кожу, блестящую от пота, я рванула их вниз так злобно, как только могла. Сначала Айя был слишком потрясен, чтобы реагировать, но когда я завыла и снова подняла руки, он перехватил и крепко, как тисками, сжал их.
– Лакшми, прекрати, – сказал он, я посмотрела на его исцарапанные щеки, на кровь, стекающую за воротник с неестественной привлекательностью. – Где дети? – спросил муж настолько тихо, что мне пришлось оторвать взгляд от воротника и посмотреть в его маленькие, испуганные глаза.
– Они забрали Мохини, – невнятно сказала я, и так внезапно, как мой гнев возник, так же он и исчез. Я чувствовала себя потерянной и очень нуждалась если не в муже, который заберет мою ношу хотя бы на час, то хоть в ком-нибудь, кто сможет сделать все, как раньше. Его ноздри раздулись, как у какого-то огромного животного в приступе боли. Внезапно он оказался на коленях.
– Нет, нет, нет!.. – Айя задыхался, смотря на меня широко открытыми глазами, все еще не веря. Я взглянула на него сверху вниз, и во мне не осталось ни боли, ни жалости. Нет, он не сможет взять это бремя даже на час. Муж поднялся очень медленно, как очень старый и больной человек, и пошел отодвинуть ящик. Дети выскакивали, рыдая, в его большие руки. Он собрал их поближе к себе и рыдал вместе с ними. Я видела их, моих детей, как они украдкой бросали наполненные страхом взгляды на меня и снова прижимались к нему. Даже Лакшмнан. Дети – такие предатели.
– Я рассказала им о соседской А Мои, – сказала я и увидела, как напряглась спина моего мужа.
– Зачем? – шепотом спросил он, потрясенный.
В его взгляде был такой непередаваемый ужас, как будто я всадила ему нож в спину. Что ж, он так и не узнал меня после всего. Кровь стекала по его темным щекам и капала на его воротник.
– Потому что я думала, что смогу спасти Мохини, – медленно ответила я. Одинокая слеза стекла по моей щеке. Да, только тогда я поняла, что натворила. И все же, если бы выпал шанс, поступила бы я по-другому? Возможно, если бы я умела лучше участвовать в такого рода торгах. Если бы только она сумела убежать в поля и спрятаться в кустах. Если бы только Лакшмнан не упал. Если бы только…
– О Боже, о Боже, что ты наделала? – тихо сказал мой муж. Он еще раз обнял цепляющихся за него детей и сказал: – Я пойду к соседям и, если еще не поздно, постараюсь предупредить их, но если уже слишком поздно, не хочу, чтобы кто-нибудь когда-нибудь еще упоминал об этом.
Дети энергично закивали. У них были такие огромные испуганные глаза. Айя выбежал из дома. Мы ждали в кухне. Никто не двигался, пожирая глазами друг друга подобно незнакомцам из разных лагерей. Севенес вбежал в кухню. Видимо, собрание бойскаутов закончилось. У него был разъяренный взгляд. Он, должно быть, увидел мои кровавые следы.
– Неужели крокодил забрал Мохини? – задыхаясь, спросил он.
– Да, – сказала я. Мой сын назвал все своими именами.
– Нужно найти Чибинди! Только он теперь может ей помочь! – дико закричал он, стремглав бросившись из дома.
Айя вернулся очень быстро. Было слишком поздно. Солдаты уже увели А Мои. Той ночью Лакшмнан убежал из дома. Он не позволил бы мне удержать его. Я видела, как он направился в джунгли, где Севенес обычно пропадал с тем отвратительным мальчишкой, заклинателем змей. Лакшмнан вернулся следующей ночью, в царапинах и синяках. Он не спрашивал о сестре, так как видел по моему лицу, что солдаты не вернули ее. Тогда я этого еще не знала, но именно в этот день я потеряла сына навсегда.
Я поставила перед ним тарелку с едой. Он очень долго смотрел на нее так, как будто внутри него происходила какая-то борьба. Потом вдруг набросился на еду и ел, как будто не видел еды в течение многих недель. Как изголодавшееся животное. И тут его жестоко вырвало в собственную тарелку. Рот и подбородок Лакшмнана были испачканы кусочками частично переваренной пищи. Сын посмотрел на меня и завыл.
– Я не могу есть то же, что и она! Оно прокисло. Совсем прокисло. Она хочет умереть. Ама, она просто хочет умереть! Помогите ей, кто-нибудь, пожалуйста, пожалуйста!
Я испуганно наблюдала за Лакшмнаном, а он рухнул на пол к моим ногам, продолжая выть тонким голосом, свернувшись клубочком. До сих поря до конца не понимала, что мои двойняшки действительно имеют какую-то внутреннюю связь, что даже никакие слова им не были нужны. Что они чувствовали? Какие звуки, какие запахи, какие мысли, какие эмоции, какую боль, какую радость? Сын продолжал выть у моих ног…
С тех пор Лакшмнан очень изменился – он как будто поменял детскую курточку на взрослый мужской плащ. И с такой готовностью, что я перестала воспринимать его как ребенка. Теперь мой старший сын вставал еще до того, как солнце появлялось над горизонтом, чтобы разнести накрытые ведра со свежим молоком по кофейным магазинам в городе, и возвращался с пачкой «банановых» банкнот. Он выгонял пастись коров на поля, косил длинную траву для вечерней кормежки, перегонял их к маленькой речушке купаться и чистил загоны два раза в неделю.
Он охотился на дичь для всей семьи и стирал одежду, которую я замачивала на ночь до этого в золе и воде, слитой от вареного риса, когда уже не оставалось мыла. Он делал всю мужскую работу, но ведь по сути он был еще только мальчиком. Я не могла видеть его в таком состоянии. Я села на корточки около него.
– В этом нет твоей вины, – сказала я, гладя его волосы, не зная, что в его голове тысячи голосов шептали: «Это сделал ты, Лакшмнан. Ты сделал это – позволил японским собакам забрать ее». Я попыталась обнять его, но он даже не видел, что я сижу на корточках рядом с ним и слезы бегут по моим щекам.
Он не чувствовал мою руку. Лакшмнан поднял сцепленные руки к щекам и закричал, но все равно голоса в его голове не исчезли. «Лакшмнан, ты сделал это! Лакшмнан, ты…» Его лицо превратилось в маску отчаяния.
Я чувствовала непонимающие взгляды других детей, стоящих в дверях, защищенных и чистых в своей печали и непонимании, но Лакшмнан был оглушен сознанием собственной ужасной вины. Он любил ее больше всех и теперь сам был ответственен за ее позор. Если бы только он не был настолько неуклюж. Если бы только он сразу вылез, как только упал! Если бы только…
Кто теперь на ней женится? Никто. Она была безвозвратно опозорена. Испорченный товар. А если она забеременеет? Тогда о нашей гордости и радости все будут шептаться и презирать ее. Цветок, за которым мы так тщательно ухаживали, уничтожен. Глаза, которые я промывала чайной настойкой, чтобы придать им истинную прозрачность, теперь всегда будут излучать только боль и страдание. Неужели для этого она провела три последних года как пленница в собственном доме? Измученный разум Лакшмнана зациклился на том моменте паники и выбора. На ошибке, которую, он знал это, совершил именно он…
– Они вернут ее, – нежно сказала я сыну и так близко приблизилась к его лицу, что почувствовала его кислое дыхание. – Она не умерла. Они вернут ее.
Внезапно он замер. Его сцепленные руки отодвинулись от лица, и он первый раз посмотрел мне в глаза. То, что я увидела в его блестящих глазах, я часто вспоминаю и сейчас. Я видела почерневшую, выветренную и пустынную землю. Мохини ушла и взяла с собой фруктовые деревья, цветы, птиц, бабочек, радугу, реки… Без нее ветер выл над пнями. Когда японцы увезли ее, они также забрали и часть его, Лакшмнана. Лучшую часть. Намного лучшую часть. Он стал чужим в моем доме, незнакомцем, в чьих пустых глазах скрывалось что-то жестокое и взрослое. Я видела в его глазах то, что он видел в моих: злую змею чудовищной силы. Это побуждало не совершать необдуманные поступки. Когда вы узнаете, что я еще сделала, вы будете хуже думать обо мне, но я была не в силах сопротивляться воле этой змеи.
В течение следующих трех дней мой муж сидел, как прикованный, рядом с радио, надеясь услышать новости. Он немного передвинул стул так, чтобы можно было видеть дорогу через окно в гостиной. И в течение этих трех дней я ничего не ела. Я смотрела на тарелку жареной тапиоки кремового цвета в недоумении. Лакшмнан проснулся еще раньше, чем обычно, быстро выполнил все свои хозяйственные обязанности и затем сел снаружи на ступеньках, не отводя глаз от дороги. Его широкие плечи были напряжены от ожидания. Он ни с кем не говорил, и никто не смел заговорить с ним. Дети смотрели на меня большими испуганными глазами, но я предпочла казаться занятой. И только когда пришла ночь, я смогла закрыть дверь кухни и лечь на свою скамью, беспомощно глядя в чернильное малайское небо. Я не могла думать о судьбе своей дочери. Я отказывалась думать о потемневших от солнца жилистых руках, сжимавших металлическое оружие, о тех ненасытных ртах и жадных языках. И их зловонии. О Боже, как сильно я старалась не думать о том мужчине, который помочился на Муи Цай. Я легла, вместо того чтобы слушать ночные звуки, сверчков, гудящих москитов, крики диких животных, шорох листьев на ветру. Вместо того, чтобы ждать мою Мохини.
На третий день около полудня японцы привезли А Мои. Она была вся в синяках, кровоподтеках и едва могла идти, но она была жива. Я знаю, потому что стояла в тени в метре от окна и видела, как обезумевшая от горя мать выбежала из дома, вопя при виде хрупкой фигурки своей дочери, повисшей на руках двух солдат. Они опустили девочку у ног ее матери и уехали. Семья отнесла ее в дом. Я была в ужасе. Где же Мохини? Почему они не вернули ее? Нужно было выбежать и спросить.
Возможно, они вернут ее завтра, сказала я сама себе смиренно.
Той ночью, хотя я и пыталась бодрствовать, меня одолела странная вялость, и я заснула на кухне. Это был беспокойный сон, заполненный странными видениями, и я просыпалась много раз, разгоряченная и измученная жаждой. Взбудораженная и измотанная, я бесцельно бродила по дому из комнаты в комнату, что-то бормоча и беспокойно вращая глазами.
Я открыла окно и выглянула в ночь. Все выглядело и звучало, как обычно. В кустах пели сверчки, от дома заклинателя змей доносилась печальная мелодия флейты, жужжали москиты. Я закрыла окно и пошла проверить, как там дети. Странно, но они казались мне совсем посторонними. И это было неприятное чувство.
Холодная вода стекала по моему телу и громко расплескивалась по цементному полу, затопив его полностью и создавая маленькие волны, которые выплескивались за небольшой выступ, устроенный на пороге, и вытекали в коридор. Я стояла в затопленном коридоре и, чувствуя себя немного лучше, решила заварить себе большую кружку чая. Если бы мой муж тоже не спал, я бы и ему заварила. Я вошла в спальню, влажный саронг был подтянут мне до подмышек и перевязан выше груди.
Айя сидел на кровати, опустив голову на руки. Когда он услышал мои шаги, то поднял голову. На кровати лежало крошечное зеленое платьице. Я подошла ближе и коснулась шелковистого материала. Он казался прохладным. Когда-то я разрезала одно из моих самых хороших сари, чтобы сшить это платье, и все же забыла доделать его. Это было целую вечность назад, Дивали, праздник огней, когда я одела Мохини в зеленое, чтобы цвет платья гармонировал с цветом ее глаз. Я помнила, как расставила вокруг дома масляные лампы, помнила, как одела ее в это платье. Боже, она была тогда такая маленькая. Даже священник в храме ущипнул ее за щечку в восхищении. Я ошеломленно смотрела на ссутуленную и сломленную фигуру, сидящую на кровати.
– Где ты нашел это? – спросила я.
Я понимала, что мой голос звучал обвиняюще. Не было вещи в моем доме, о которой бы я не знала. Я знала, где и что находится в этом доме сверху донизу, и все же муж тщательно прятал это платье где-то все эти годы.
– Я хранил это для ее дочери, – прошептал он.
Где-то глубоко внутри возникло ощущение такой безмерной пустоты, что я просто не могла ее ни признать, ни подтвердить – пустоту, которая высушила бы меня до конца. Я тихо взяла какую-то одежду из шкафа и вышла. Бодрость, которую мне придал холодный душ, исчезла. Муж раскрыл свою боль, как огромное опахало. Так откровенно, с такими налитыми кровью глазами и зловещими зрачками, что я отступила назад, потрясенная. Мне надо было поддержать его, но это было не в моих правилах, вместо этого я таила растущую ревность. Его любовь казалась в моих глазах более чистой, высокой, чем моя.
