Текст книги "Земля несбывшихся надежд"
Автор книги: Рани Маника
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)
В течение следующих трех лет Муи Цай убирала, готовил и ухаживала за своей мачехой. После того как девочке исполнилось тринадцать лет, мачеха стала не только выражать постоянное недовольство, но и занялась подсчетами. Младшей сестре Муи Цай уже исполнилось восемь лет, и теперь она уже могла выполнять те обязанности, которые до этого исполняла ее старшая сестра. А для Муи Цай наступало время, когда уже пора было думать о замужестве. А замужество, кроме проблем, которые с этим связаны, еще означало и приданое. Однажды утром, когда отец Муи Цай был на работе, мачеха заставила ее одеться в самое лучшее платье и сидеть в большой комнате. Потом она сообщила на рынок, и проезжавший купец зашел к ним в дом. Ему-то Муи Цай и продали. Купчую составили на тонкой красной бумаге. С того момента, как мачеха подписала эту бумагу своей мягкой белой ручкой, Муи Цай стала полной собственностью купца. До конца своих дней у нее больше не будет собственной воли.
Купец с тяжелым взглядом и длинными желтыми ногтями заплатил за нее и навсегда увел из дома. Муи Цай не взяла с собой ничего, кроме своей одежды, которую она сложила в небольшую сумку. Купец посадил ее в клетку. В комнате стояли и другие клетки, в которых, согнувшись, сидели другие напуганные дети. Неделями она так и жила – угрюмая служанка раздавала им тарелки с едой и забирала ведра с испражнениями через решетки. В темной комнате, вместе с девочками из других деревень, она плакала от страха и одиночества. Но они не могли понять друг друга, потому что разговаривали на разных диалектах. Всех их посадили на корабль, который направлялся в юго-восточную Азию. Сильные муссонные ветры нещадно мотали старый корабль по волнам Южно-Китайского моря. Долгие дни несчастные дети в ужасе кричали в тесном и темном трюме. Кислый запах океана, морская болезнь и безысходность наводили их на мысль о том, что все они погибнут в морской пучине и будут съедены большими рыбами в отместку за то, что люди сами употребляют рыбу в пищу. Только чудо помогло им выжить. Все еще пошатывающихся после этого ужасного путешествия, их с большой прибылью продавали на невольничьих рынках Сингапура и Малайзии для работы по дому или в гаремы.
Старый Сунг, новый хозяин Муи Цай, заплатил за нее двести пятьдесят рингитов. Она была подарком его новой, третьей жене. Так маленькая Муи Цай оказалась в большом доме, который красовался на нашей улице. В течение первых двух лет она выполняла домашнюю работу и жила в крохотной комнатушке в задней части большого дома. Но однажды хозяин, который до этого большую часть времени тратил на то, чтобы ласкать бедра своей жены и перекладывать палочками еду из тарелки себе в рот, неожиданно стал улыбаться Муи Цай странной улыбкой. Потом, уже после того как я переехала к мужу, его масляные глазенки стали рассматривать ее во время обеда с такой жадностью, что это напугало девушку, – ведь он был довольно мерзким типом.
По дороге на рынок я частенько видела его сидящим в прохладе гостиной, когда он читал какую-то китайскую газету, а слуга махал опахалом. На нем обычно была длинная рубашка навыпуск, которая, однако, не скрывала его большого живота. Жирное тело китайца напомнило мне о его пристрастии к собачьему мясу. Он часто приносил домой мясо щенков, завернутое в коричневую бумагу. Повар делал из этого мяса рагу, в которое добавлял дорогой женьшень, который специально привозили для Старого Сунга из центральных районов Китая.
Каждый вечер хозяин играл в одну и ту же игру. Обеими руками он закрывал себе рот, прикасаясь пальцами к зубам, а похотливые глаза осматривали липким взглядом молодое тело служанки. Опустив взгляд, Муи Цай делала вид, что ничего не замечает. Она не понимала, какая именно роль отводилась ей в этой игре, но ощущала какое-то внутреннее сопротивление. Жена Сунга в это время смотрела вниз и тоже ничего не замечала. Она сидела за столом в своих прекрасных одеждах, как орел в гнезде, ожидая каждого нового блюда, при появлении которого ее палочки начинали двигаться быстрее, аккуратно перенося выбранные кусочки из тарелки в рот. После того как лучшие кусочки были съедены, она продолжала есть с божественной величавостью.
Вскоре Старый Сунг стал украдкой, как бы случайно, прикасаться к «маленькой сестренке» своей жены, и однажды его толстая рука скользнула по ее бедру, когда Муи Цай подавала суп. Суп разлился на стол. Жена продолжала ничего не видеть. «Глупая никчемная девчонка!» – гневно пробормотала она, опустив взгляд в тарелку с кусочками молочного поросенка.
– Расскажи ей обо всем, – в ужасе потребовала я.
– Как я могу? – пробормотала Муи Цай в ответ. У нее в глазах был страх. – Он же хозяин.
А хозяин все больше уделял внимания Муи Цай. Она даже стала уходить на ночь из своей комнаты. В ней она ночевала только тогда, когда китаец уходил в дом других жен. Когда же он приходил к ее хозяйке, Муи Цай скручивалась калачиком под одной из кроватей, которые стояли едва ли не в каждой комнате огромного дома. Только таким образом ей удавалось в течение многих месяцев избегать нежеланных встреч с хозяином. Однажды она залезла ко мне домой через окно, и мы вместе с ней сидели на скамье в кухне и до рассвета разговаривали о домашних делах.
Я считала, что происходящее с Муи Цай является нарушением законов и собиралась сообщить об этом властям. Кто-то должен был прекратить страдания Муи Цай. Я рассказала Айе о своих намерениях. Он работал в офисе. Наверняка он знал кого-то, кто может помочь в такой ситуации, но он только отрицательно покачал головой. Закон здесь ни при чем, если только домашнего раба не избивают.
– Но ее хозяйка дает ей пощечины. А ведь это и есть жестокое обращение! – настаивала я на своем.
Он опять покачал головой и медленно, тоном школьного учителя, объясняющего детям элементарные вещи, ответил:
– Во-первых, такое поведение не считается избиением, а во-вторых, хотя сам мистер Сунг не приходит к нам собирать деньги, он является собственником нашего дома, как и всех других домов в округе.
Я тяжело вздохнула, понимая, что придется отказаться от революционных идей привлечь Старого Сунга к ответу. Проблема действительно была неразрешима.
Однажды ночью, когда деревья серебрились в лунном свете, хозяйка Муи Цай позвала ее к себе в спальню. Она хотела, чтобы та сделала ей массаж. У хозяйки после ужина разболелась спина. Она сняла сатиновые одежды и ничком легла на кровать. Муи Цай прошлась своими загорелыми руками по мягкой белой коже хозяйки. Без одежды было заметно, что хозяйка склонна к полноте.
– Сегодня вечером я позволю тебе помассировать хозяина. Он очень устал, а у тебя так хорошо получается, – сказала хозяйка, поднимаясь и забирая свой сатиновый халат. Как будто по заранее утвержденному сценарию в этот момент в спальню зашел хозяин в желтом халате, разрисованном на спине черными драконами. Халат доходил до колен его толстых белых ног. Муи Цай застыла в шоке. Ее хозяйка не смогла посмотреть прямо в глаза своему мужу; вместо этого она с опаской глянула на Муи Цай и раздраженно произнесла:
– Не придумывай себе чего-то такого из-за пустяков.
После того как в коридоре утихло шуршание тапочек хозяйки, хозяин сел на слегка смятую постель. Муи Цай стала на колени перед кроватью и с недоверием в глазах посмотрела на хозяина. Было очевидно, что после месяцев жарких взглядов игра заканчивается. А ее победитель сидел в желтом халате. Халат расходился у него на животе. Хозяин немного потянулся и выключил лампу. В лунном свете блестело от капелек влаги его лицо, похожее на маску. Муи Цай была перепугана до ужаса. Атмосфера запретных страстей, мерцающий лунный свет и возбужденная плоть, от которой исходил неведомый ранее запах. Но Муи Цай чувствовала не только страх, но и отвращение.
– Ну же, моя дорогая, – приветливо приглашал хозяин странным голосом, жестом показывая на постель.
Она знала его мысли так, как будто он произносил их вслух. «Девушка может не быть красавицей, но ее юность прекрасна сама по себе, а твоя девственность даст мне необходимую жизненную силу. Для мужчины моего возраста всегда полезно первым прикоснуться к телу девственницы». Ее чистота и невинность были как цветок, готовый к тому, чтобы его сорвали. А в этом саду он хозяин всего.
Китаец приветливо улыбнулся, обнажаясь полностью.
Бедная девушка все еще смотрела на небольшого червячка у него между ног и не могла поверить, когда хозяин взгромоздился на нее, такую хрупкую, сверху. Что-то небольшое, но твердое с болью вошло в ее тело, и, к своему удивлению, она почувствовала, как влажная плоть заплясала в ней. Он похрюкивал, как дикая свинья, и стонал прямо ей в ухо, пока неожиданно все его тело не вытянулось и не застыло на Муи Цай. Девушка едва не задохнулась под его весом. Хозяин перевернулся на спину и попросил стакан воды.
Все закончилось. Она одним движением надела штаны и пошла принести хозяину воды. Слезы стекали по лицу, а подбородок дрожал – она едва сдерживала рыдания. Когда Муи Цай вернулась с водой, ее мучитель заставил ее полностью раздеться. Пока он пил, его возбужденный взгляд изучал ее тело. Она чувствовала, как его взгляд пробегал от лица до кровоточащих бедер. Она так и стояла обнаженная в лунном свете, пока он не протянул к ней свои толстые руки и не привлек к себе. Когда он уснул, сильно храпя, Муи Цай смотрела отсутствующим взглядом на серебряные тени, игравшие на потолке, и вдруг увидела над собой искаженное яростью лицо хозяйки. Разувшись, та зашла в комнату так незаметно, что Муи Цай даже не слышала ее шагов.
– Вставай, бессовестная дрянь, – злобно прошипела она. Ее завистливый взгляд пробежал по молодому телу. Униженная Муи Цай попыталась прикрыть грудь. – Вставай и прикройся, бесстыдница. И никогда больше не смей засыпать в моей постели, – продолжала шипеть хозяйка.
Муи Цай торопливо пошла в заднюю часть дома, чтобы помыться. Она не могла заснуть и до самого рассвета лежала в своей маленькой комнате с открытыми глазами, переживая случившееся. После этого случая хозяин часто требовал сделать ему «массаж», а иногда даже дважды за ночь. В эти ужасные дни она сначала слышала его шаги возле своей двери и легкое поскрипывание, когда он открывал дверь. Секунда – и в серебристом свете луны появлялся ярко-желтый халат с черными драконами. Потом дверь закрывалась, и в темноте комнаты без окон можно было услышать только шуршание тапочек по цементному полу и учащенное дыхание. Потом холодная рука прикасалась к ее маленькой груди. А воздух наполнялся жарким дыханием. Странные движения внутри ее тела начинались снова.
Очень скоро Муи Цай забеременела.
Хозяин был очень счастлив, поскольку ни у одной из его трех жен не было детей. В течение долгого времени все вокруг шептались, что детей нет по его вине, но теперь стало очевидно, что причина не в нем, а в этих старых гарпиях. В восторге он приказал кормить Муи Цай наилучшим образом, чтобы его ребенок был сильным и здоровым. Даже заставил быть доброй с Муи Цай хозяйку, хотя в глазах той и продолжал гореть огонек черной зависти и ненависти. Частенько Муи Цай прятала для меня некоторые свои очень дорогие, но ужасно горькие особенные травы для беременных.
– Это для того, чтобы ребенок был сильным, – говорила она счастливым мелодичным голосом.
Однажды хозяин пришел с известием, что его первая жена хочет увидеть плодородное дерево, которое дало жизнь семени мужа. Это была грузная женщина с двойным подбородком, надменным лицом, ровным носом и маленькими хитрыми глазами. Дом Старого Сунга был заполнен беготней. Готовились изысканные блюда, пол был вымыт и начищен, а самая лучшая фарфоровая посуда выставлена на стол.
– Ты ела? – спросила она в соответствии с традиционным китайским приветствием. Голос у нее был грубый, а на лице, сквозь маску надменности, проступала скорбь. Скорбь из-за того, что внимание мужа приходится разделять с другими и что она не может иметь детей.
– Да, у нее очень хороший аппетит, старшая сестра, – ответила за Муи Цай ее хозяйка.
– Сколько месяцев до рождения? – важно спросила первая жена.
– Осталось еще три месяца. Угощайся чаем, старшая сестра, – ответила третья жена со смиренной вежливостью, которая была для нее совсем не свойственна. Она поднялась и налила себе еще чаю.
Первая жена одобрительно кивнула головой. После этого она приходила еще несколько раз и каждый раз при этом сидела с Муи Цай под деревом ассам. Она была добра, казалась искренней и все больше и больше интересовалась нерожденным ребенком. Она даже приносила подарки – дорогие детские одежки и маленькую крякающую, как настоящая, небольшую уточку. Муи Цай была благодарна этой большой пожилой даме за визиты. Общаться с первой женой было честью. Может быть, ей наконец-то улыбнется удача. Все переменится после того, как родится ребенок. Она будет мамой наследника огромных богатств хозяина.
В городе началась ярмарка. Ряды размещались на большом футбольном поле, неподалеку от рынка. Муи Цай и я ускользнули туда в самое жаркое время суток, когда ее хозяйка дремала под опахалами после плотного обеда.
Чтобы попасть на ярмарку, нужно было заплатить двадцать центов.
Сладковатый запах яиц и ореховых пирожных смешивался с маслянистым ароматом, исходящим от больших сковородок, на которых в большом количестве растительного масла запекалась рыба в тесте. А примечательностью того жаркого ярмарочного дня была импровизированная сцена, вокруг которой сидели улыбающиеся девушки в ожидании скромных молодых людей, готовых заплатить пятьдесят центов за удовольствие потанцевать зажигательный танец с понравившейся девушкой.
– Приходите увидеть девушку – повелительницу змей! – призывал огромный рекламный щит, на котором гигантская змея обвивалась вокруг девушки с пронзительными черными глазами. Мы заплатили по десять центов и зашли в палатку. Внутри было очень душно. В этой духоте горела какая-то лучина с благовониями. В железной клетке на соломе по-турецки сидела ничем не примечательная малайка средних лет. В руках у нее была до разочарования маленькая змея, которую она пыталась закрутить вокруг себя. Но змея только высовывала раздвоенный язык, не слишком понимая, чего от нее хотят. Нам было жарко и скучно, и мы очень быстро вышли из палатки.
На улице мы купили немного кокосовой воды со льдом, и Муи Цай убедила меня стать в очередь к китайскому прорицателю. Рядом с палаткой прорицателя были развешены рисунки различных типов ладони, поделенные на несколько участков. Связи этих участков с судьбой описывалась какими-то китайскими иероглифами, выполненными зеленой гуашью. Нам дали красные билеты с номерками. Муи Цай и я решили зайти вместе. В волосах Муи Цай играл ветер, и мы смеялись над чем-то забавным, когда подошла наша очередь.
Старый китаец с редкой козлиной бородкой таинственно улыбнулся нам с другой стороны складного столика. У него была очень желтая кожа и широкие глаза. Он жестом указал в сторону стульев, стоявших перед столом. Мы неуклюже уселись, поставив стаканчики с водой на траву и перестав смеяться.
У него на столе стоял маленький красный алтарь с дымящимися лучинами и маленькая бронзовая статуэтка.
Он поднял правую руку и произнес:
– Пусть говорят предки!
Почувствовалось легкое дуновение ветерка.
Беспристрастно он потянулся к Муи Цай, взял ее ладони в свои морщинистые руки и глубоко вздохнул. Муи Цай и я пожали плечами и удивленно посмотрели друг на дружку, пытаясь сбросить неожиданно появившееся напряжение в этой до одури душной палатке. Я забавно закатила глаза, а Муи Цай наигранно надула губы.
– Горе, много горя, очень очень много скорби! – хриплым голосом закричал прорицатель.
Его резкий крик в тихой палатке застал нас врасплох.
– У тебя не будет детей, которых ты сможешь назвать своими, – добавил он странным глухим голосом.
Воздух, казалось, замер. Я почувствовала, как Муи Цай оцепенела от страха. Ее маленькие руки будто горели огнем, и старик резко отпустил их. Затем он обратил пронзительный взгляд на меня. Спокойно и уверенно я положила ладони на его протянутые руки. На своих влажных руках я почувствовала сухую прохладную кожу. Он закрыл глаза. В жарком воздухе он замер, как статуя.
– Сила, очень много силы. Тебе нужно было родиться мужчиной. – Он сделал паузу и нахмурился. Под закрытыми веками глазные яблоки хаотично двигались. – У тебя будет много детей, но не будет счастья. Берегись своего старшего сына. Это твой враг из прошлой жизни, который вернулся, чтобы наказать тебя. Ты познаешь скорбь утраты своего ребенка. К тебе в руки попадет фамильная драгоценность огромной ценности. Не пытайся удержать ее у себя и не пытайся заработать на ней. Она принадлежит храму.
Он бросил мои руки и открыл свои странные глаза, посмотрев на нас отсутствующим взглядом. Муи Цай и я поднялись со стульев, удивленные и испуганные. Нам обеим почему-то стало холодно, хотя жара была просто невыносимой.
Мы вышли на улицу, позабыв про стаканчики с водой. Я посмотрела на Муи Цай. Ее глаза были круглыми от страха, а руками она держалась за живот. Хотя она уже была на седьмом месяце беременности, ее живот был намного меньше, чем у меня. Если она надевала широкое платье, то живота почти не было заметно.
– Послушай, – смело начала я, – ясно же, что все это обман. Почему он сказал, что у тебя не будет детей, ведь ты уже беременна? Мы просто выбросили деньги на ветер. Все, что он сказал, – просто чушь.
– Да, ты права. Наверняка это все обман. Ужасный обман проходимца, который любит пугать молодых девушек.
Всю дорогу домой мы молчали. Я пыталась забыть все услышанное. Старик говорил, едва шевеля губами, но все его странные слова запечатлелись у меня в голове, как какое-то проклятие. Я аккуратно придерживала свой живот руками, как будто пытаясь его защитить. Было смешно даже подумать о том, что мой старший сын, который еще даже не родился, но которого я уже люблю, может быть моим врагом.
Полнейшая чушь. Глупее мне ничего не приходилось слышать.
А жизнь продолжалась. Кусок дерева, который когда-то мой муж принес для резьбы, стал понемногу превращаться в овал лица. Сначала я смотрела каждый день на те изменения, которые с ним происходили. Однако эти изменения происходили настолько медленно, что я вскоре потеряла к этому всякий интерес.
Подождите, я же должна рассказать о встрече с большим питоном! Однажды я сидела на холодном полу в кухне, разбирала и чистила маленькую рыбешку. Анчоусы стоили дешево, и их во множестве можно было купить на базаре, поэтому я использовала эту рыбку в приготовлении многих блюд. Анчоусы с рисом, анчоусы с баклажанами, анчоусы в кокосовом масле… Почти без раздумий я добавляла анчоусы во все. В тот день лицо Муи Цай появилось в окне кухни. У нее были большие от удивления глаза, и она нервно размахивала руками.
– Быстрее, пойдем, посмотрим на питона!
– Где он?
– За домом Минаха.
Мы побежали за дом Минаха и в кустах, довольно далеко от дома, увидели трех маленьких мальчиков, которые, прижавшись друг к другу, пальцами указывали на что-то, лежащее на сухой земле. Их глаза сияли от волнения и страха одновременно. Толстый, свернувшийся кольцами питон не двигался, но, очевидно, чувствовал наше присутствие. Солнце и очень плотный обед сделали его вялым и неподвижным. Немигающие пепельно-оранжевые глаза на голове формы граненого бриллианта недоброжелательно смотрели на нас.
Питон был огромным и прекрасным.
Настолько прекрасным, что мне захотелось оставить его у себя. Во мне уже не было страха перед змеями. На громкие крики пришли несколько мужчин, которые стали бить питона по голове. Его толстое лоснящееся тело стало сворачиваться кольцами и распускаться в нитку от боли, пока не затихло в луже крови. Вытянутое тело убитого питона измеряли веревкой, отмерянной от запястья до локтя. Было объявлено, что его длина более двенадцати футов. После этого питону разрезали живот, в котором нашли полупереваренную козу, изуродованную настолько, что опознать ее было невозможно. Я в полном изумлении смотрела на непонятный кусок плоти, покрытый пищеварительными соками, из которого торчали рога и копыта. И тут мне в голову пришла странная мысль. Очень скоро мой живот будет больше, чем у питона, потому что он рос пугающими темпами. К девятому месяцу он был настолько большим и неудобным, что я была уверена – еще немного, и я лопну, как перезревшая дыня на грядке.
Однажды я почувствовала настоящую боль. Вода стала литься из меня рекой, как льется дешевый рисовый бренди на вечеринках. Шею свело от боли. Пришло время.
Но я действовала достаточно решительно и стала звать мужа, чтобы он привел повивальную бабку. Несколько секунд он смотрел на меня, не понимая происходящего, но потом резко повернулся и выскочил из дома. Я стояла у окна и смотрела, как он неистово крутил педали велосипеда, несясь по мощеной тропинке.
На кухне я приготовила два свежих полотенца и несколько старых, но чистых саронгов. В огромном чане я поставила греться воду, чтобы у меня была чистая теплая вода, в которой я смогу обмыть сына. Я склонила голову и еще раз помолилась. Пока продолжались схватки, я села на скамью и распечатала старое письмо от матери.
У меня дрожали руки. А я-то думала, что уже взрослая и спокойно могу относиться к любой ситуации! Семь тоненьких листов бумаги шуршали у меня в руках, как секретные заклинания. Как дух, который едва прикасается к листам на деревьях. Маленький аккуратный почерк мамы дрожал у меня перед глазами.
Резкая боль пронзила меня с головы до ног. Семь тоненьких листков, исписанных мамиными стремлениями, надеждами, молитвами, любовью и пожеланиями, мягко паря, упали на пол кухни.
Очень скоро боль стала просто нестерпимой. Но я все равно старалась оставаться спокойной. Даже мама гордилась бы мной – я просто зажала между зубами деревянную палку и сдерживала крики, чтобы соседи ничего не видели и не слышали. Неожиданно, как будто со стороны, я увидела себя стоящей на веранде с плоским животом и ребенком в руках. Как такое чудо могло произойти? Но боль снова молнией пронзила мое тело, и я схватилась за живот от дикой боли. Капелька пота скатилась со лба на верхнюю губу. Потом еще одна. А потом еще и еще.
– Ганеша, помоги мне, – молилась я сквозь стиснутые зубы.
Но страшнее боли был страх. Страх за ребенка. Страх, что что-то случится не так. Еще один ужасный спазм, и я начала паниковать. Мысленно я стояла в небольшом храме Ганеши и звонила в колокольчик, чтобы ублажить богов. Я звонила, пока не стерла руки до крови.
– О Ганеша, тот, который может устранить любые препятствия, помоги мне. Сделай так, чтобы ребенок родился здоровым, – снова и снова молилась я.
Я чувствовала, как ребенок внутри меня стучит ножками, и из-под моих закрытых век потекли слезы.
Я проклинала своего медлительного глупого мужа. Где он? Я представила, что он сейчас сидит в какой-то канаве, свалившись с велосипеда. Ребенок начал двигаться внутри меня. Резко, нетерпеливо и опасно. Болезненное давление между ног все нарастало, и неожиданно накатила новая волна страха.
Ребенок начал выходить. И не было повивальной бабки, чтобы помочь ему.
Без предупреждения я оказалась в самом центре тайфуна. Палка выпала у меня изо рта. Углы комнаты потемнели.
Бог отвернулся от меня.
Я была уверена в том, что умираю. Внезапно я забыла о соседях и снова представила себя на веранде с уже плоским животом и ребенком на руках. Я забыла о том, что должна оставаться смелой и гордой. Страшная смесь боли и ужаса не знает гордости. Как перепуганное животное, я раскрыла рот и закричала длинно и протяжно. Неожиданно я едва не лишилась чувств от боли, но в тот же момент почувствовала, как появляется головка ребенка.
«Тужься, тужься», – услышала я из ниоткуда голос повивальной бабки. Ее голос звучал так, как будто сделать это было настолько просто. Просто. Тайфун у меня в голове неожиданно утих, как по волшебству. «Тужься, просто тужься». Я ухватилась за края скамьи, глубоко вздохнула и начала тужиться. Я снова контролировала себя. Пугающее одиночество уже забылось. Теперь я только помнила магическую картину: я держу на своих окровавленных руках ребенка. Я почувствовала в животе какое-то движение и посмотрела на происходящее будто со стороны.
– О Ганеша, ты подарил мне мальчика, – счастливо прошептала я.
Мои руки потянулись к ножу, который лежал рядом с разделочной доской, как будто это для меня было нечто будничное. В то утро я резала лук, и нож был весь в луковом соке. Я сжала нож в руке и уверенным движением перерезала пуповину. Теперь ребенок был свободен от меня.
Глаза новорожденного все еще были закрыты, но крохотный ротик уже открылся. Ребенок заплакал. Его тонкий голосок зазвучал как будто бы в моем теле. Я засмеялась от радости.
– Ты просто не мог больше ждать, не так ли? – спросила я с восторгом.
Я посмотрела на беззубое, смешное даже в своем недовольстве существо и подумала, что это самое прекрасное создание, которое я видела в своей жизни. Материнство приоткрыло для меня занавес тайны. Я знала, что отныне ради этого сморщенного человечка я готова оторвать львам головы, остановить поезд голыми руками и сдвинуть покрытые снегом горы. Как в комедийном фильме, в тот же момент на пороге появились Айя и повивальная бабка. Я широко им улыбнулась.
– Возвращайся домой, – гордо сказала я повитухе, подумав о сэкономленных пятнадцати рингитах, которые приберегла, чтобы рассчитаться за ее помощь. Я отвернулась, чтобы накормить молоком свое прекрасное новорожденное создание. В действительности мне хотелось, чтобы они вообще исчезли, но тут я почувствовала, как кулачок ударил меня в нижнюю часть живота. Я едва не лишилась сознания. Повитуха бросилась ко мне. Она схватила ребенка и положила поверх чистых полотенец. Потом нагнулась надо мной. Ее руки умело действовали внутри моего тела.
– Айя, будь милосердным, – запричитала она, заставив мужа отвернуться в сторону, и пробормотала: – Там еще один ребенок!
Так просто родился близнец моего сына. Он выскользнул из меня прямо в умелые руки повивальной бабки. Повитуха была старой малайкой по имени Бадом, которую рекомендовал Маних. «У нее в руках настоящий дар», – сказал он тогда. И это была истинная правда. Я никогда не забуду силу ее рук, уверенность и четкость ее движений. Она знала все, что необходимо знать о матери и ребенке. Она обладала поистине богатым опытом и знаниями, которые были для меня очень важны. От запретных огурцов и ароматных цветов, которые будут способствовать скорейшему сокращению матки, до магических настоек вареной крапивы с какими-то добавками, которые позволят вернуть телу былую красу.
Она вложила мне в руки двух шикарных малышей.
Сын оправдал все мои надежды. Это был подарок богов. Мои молитвы были услышаны – черные кудряшки волос, громкие крики говорили о его здоровье. А на свою дочь я смотрела с определенной долей неверия. Просто она была какой-то особенной. То, что она была светлой, я еще как-то могла понять. Бадом, когда положила крошечный живой комочек мне на руку, посмотрела на меня широкими от изумления глазами и удивленно произнесла:
– У нее же зеленые глаза!
Никогда еще в жизни ей не приходилось видеть ребенка с зелеными глазами.
В изумлении я смотрела на розовую рожу своей дочери и на ее серебристые волосы. Это можно было объяснить только тем, что в ее жилах текла кровь миссис Армстронг – знаменитой бабушки моей мамы, которую пригласили ко двору, чтобы преподнести букет королеве Виктории и пожать ее руку в перчатке. Я смотрела на маленькое светлое создание в своих руках и решила, что ни одно из тех имен, которые мы с мужем обсуждали, не подойдет. Я назову ее Мохини.
Мохини – это имя звездной искусительницы из старинных легенд. Она была настолько красива, что даже случайный взгляд в бездонную глубину ее глаз заставлял забыть обо всем даже богов. В маминых рассказах они тонули в ее глазах один за другим в страстном желании обладать ею. Я была тогда еще слишком молода, чтобы понять, что яркая красота – это проклятие. Счастье отказывается разделять ложе с красотой. Мама писала мне, предупреждая, что это не очень хорошее имя для девочки. Оно может принести несчастье. Теперь-то я знаю, что должна была послушаться ее.
Я даже не могу описать несколько первых месяцев. Это было похоже на прогулки в тайном саду и прикосновение к сотням и тысячам новых прекрасных цветов: новые расцветки, новые ароматы и чудесные формы. Все это наполняло мои дни с рассвета до заката. И я была счастлива. Даже спать ложилась с улыбкой на губах, очарованная своими прекрасными детьми. Даже во сне я прикасалась ладонями к их нежной шелковистой коже.
Идеальная от макушки маленькой мягкой головки до кончиков пальцев на ногах, Мохини была без единого изъяна. Люди смотрели на нее с нескрываемым любопытством – откуда она у меня только взялась? Они смотрели на меня, потом на уродливого отца, а потом на нее – и зависть пускала корни в их маленьких мелочных сердцах. Я очень серьезно относилась к тому, чтобы дочь моя выросла красивой: купала ее в кокосовом молоке и умащивала ее кожу незрелым лимоном, разрезанным на четыре части. Раз в неделю я толкла цветы гибискуса и запаривала эту кашу в кипящей воде до тех пор, пока вода не окрашивалась в светло-ржавые оттенки. Потом разводила этот раствор водой и опускала в него извивающееся маленькое тельце дочурки. Мохини плескалась и смеялась, разбрызгивая воду в разные стороны. Я не буду даже рассказывать, сколько усилий я приложила, чтобы ее молочно-белая кожа не потемнела.
Ни одного ребенка на свете не любили больше. Брат просто обожал ее. Хотя они и не были внешне похожи, между ними существовала какая-то невидимая связь. Они понимали друг друга с полуслова, с одного взгляда. Это было что-то необъяснимое. Они не заканчивали предложение один за другого, скорее, они просто замолкали в одно время. Как будто бы в моменты тишины они общались друг с другом на каком-то ином, более глубоком уровне. Даже сейчас, когда я закрываю глаза, я вижу, как они сидят напротив друг друга и чистят рис в каменных ступках. Не говоря ни слова. Они и так понимали друг друга. Он поднимает тяжелый камень, а она руками подсыпает рис в щель. Оба молчат, а работа идет настолько слаженно, как будто все делает один человек. Я могла часами наблюдать за тем, как они работают вместе. Рис приходилось чистить через день. Это была довольно опасная работа: можно было поранить руки.
Когда они были вдвоем, устанавливалась магическая тишина, как будто бы они входили в круг под названием «мы», причем все вокруг это понимали. Я помню, что иногда эта атмосфера начинала угнетать окружающих.
