Текст книги "Сочинения в 2 т. Том 2"
Автор книги: Петр Северов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 44 страниц)
Возможно, из каких-то источников японцы получили в конце концов доказательства, что захваченные ими люди – мирные охотники острова. Офицеру только и оставалось исправить ошибку. Он так и сделал, но сделал по-своему, по-самурайски. Он вызвал пленников из барака, приказал им снова стать на колени и сказал:
– Я не могу оживить тех, что умерли. Значит, такова их судьба. Я не могу возвратить и ваших товаров – они давно уже проданы, значит, такова судьба этих товаров. Но я дарую вам свободу, возвращаю байдару и еще дарю несколько мешков риса. Ступайте домой и благодарите судьбу.
В океане бушевал шторм. Курильцы сидели на берегу, на черных холодных камнях, с надеждой вглядываясь в свинцовую даль. Так проходили дни… Ветер стихал, но при первом кратком затишье над океаном ложился плотный, тяжелый туман. И снова проходили дни. Утром, в середине июня, проглянуло солнце и с первыми признаками долгожданной погоды над ясной отчетливой линией горизонта курильцы увидели силуэт корабля.
Вопросы мичмана Мура японскому офицеру и его ответы переводил курилец Алексей. Головнин не сразу увидел переводчика. Курилец стоял на коленях, не решаясь поднять головы, запыленный и черный, как эти камни.
– Прикажите этому человеку подняться, – сказал Головнин. – Где видано такое, чтобы переводчик стоял на коленях?
Мичман резко обернулся, выпрямился, козырнул. Новицкий и матросы стали смирно. Японский офицер понял, что перед ним командир корабля. Он поднял руку ко лбу и медленно поклонился, сгибая поясницу. Капитан тоже ответил поклоном. Мичман докладывал громко, взволнованно:
– Переводчик боится японцев. Он не решается подняться. Я думаю, эти курильцы страшно напуганы. Они имеют вид каких-то забитых тварей…
– Осторожнее, мичман, в выражениях, – одернул его капитан, – Перед нами прежде всего люди, и русские подданные, и значит – наши соотечественники.
Он подошел к переводчику и силой поднял его с колен. Японцы смотрели изумленно. Улыбаясь, Головнин спросил:
– Ты хорошо говоришь по-русски?
– Мой мало говорит, – испуганно ответил переводчик. – Мой мало знает…
– Ну, этого достаточно, чтобы объясниться, – заметил Головнин. – В крайнем случае помогут жесты. Объясни офицеру, что мы пришли для того, чтобы запастись пресной водой и дровами.
Курилец говорил очень долго. Офицер дважды прерывал его вопросами, обернулся к своим солдатам и что-то сказал. Четверо солдат отделились от группы и пошли к берегу.
– Куда он послал их? – спросил Головнин.
– Они идти на байдару, чтобы сказать своим…
– Значит, он опасается нас? По мы пришли с добрыми намерениями.
– Он говорит – надо бояться. Русский большой корабль.
Головнин засмеялся.
– Все эти страхи нагнал Хвостов!
Японец вздрогнул и отступил на шаг.
– Хвостов? Николай Сандрееч Хвостов?! Лейтенант?!
– Пусть успокоится, – сказал Головнин. – Мы не собираемся нападать на их селение.
Настроение офицера неожиданно изменилось: он решил не выказывать страха. Превратившись в гостеприимного хозяина, он пригласил капитана в свой крытый плетеными матами шалаш, отложил в сторону обе сабли, снял кушак. Расторопный денщик внес большую жаровню и посуду с рисовой водкой – саке. Теперь он окончательно стал любезным и болтал без умолку, не смущаясь тем, что курилец Алексей не успевал переводить его длинную затейливую речь.
– Дров нет, вода нет, – сказал Алексей. – Начальник говорил – нет. Надо быть осторожным, мой начальник…
Головнин обернулся к Алексею:
– Ты думаешь, он что-то замышляет?
Алексей смотрел растерянно.
– Так, он есть плохой…
Через несколько минут Головнин поднялся с циновки и поблагодарил офицера:
– Время позднее. Мне пора на корабль.
Японец не скрывал огорчения. Он поминутно кланялся и улыбался, только глаза его, маленькие, черные, быстрые, не лгали: в них затаились жестокость и злость.
– Мне очень жаль, – прощаясь, сказал ему Головнин, – что при всем вашем гостеприимстве вы не смогли снабдить нас дровами и пресной водой. Нам придется поискать другую бухту.
Он не был уверен, что Алексей с точностью переведет эти слова. Но японец понял и спросил озабоченно:
– Куда вы собираетесь идти?
– На поиски нужной нам бухты.
– Вам нужно идти в Урбитч, – сказал японец. – Это на западном берегу острова. Там есть и вода, и дрова, и магазины…
Переводя его совет, Алексей добавил:
– Там есть много солдат япони… Так, он есть плохой…
Уже в шлюпке, по пути к «Диане», Новицкий спросил:
– Вам очень понравилось японское гостеприимство?
Головнин с усмешкой оглянулся на берег.
– Очень! Искренности – ни единой капли. Только хитрость и страх. Впрочем, для нас самое главное, чтобы они не знали об истинных целях нашего прибытия. Нисколько не сомневаюсь, что они сделали бы все возможное, чтобы помешать нашей работе. Очень недоверчивый господин! Он все выпытывал у меня, зачем мы прибыли…
– Я слышал, – сказал Новицкий.
Капитан взглянул на него удивленно:
– Это как же – находясь в полусотне саженей от шалаша?
– В том шалаше, а по-нашему, по-сибирски, в бараборе, со стороны взгорья имеется большая прореха. Вот у этой прорехи я и стоял. Их караульных не просто было провести.
Капитан нахмурил брови и внимательно взглянул на штурманского помощника:
– Подобного задания вы от меня не получали.
Новицкий казался смущенным.
– Может, вы не приметили, Василий Михайлович, по занятости, что у самурая этого, кроме двух сабель, кинжал еще имелся? За шелковым поясом, под халатом торчал, рукоять чуть-чуть виднелась… Сабли-то в бараборе он в сторону отложил, а с кинжалом не расстался. Вижу, ластится к вам, все время поблизости находиться хочет, полу халата запахивает и ощупывает рукоять. Тут я все время настороже находился. Ружьем я владею, как изволите знать, без ошибки: только бы одно его предательское движение – тут же поставил бы точку, прямо в переносицу. Вы-то ведь не заметили кинжала, Василий Михайлович.
– Почему вы так думаете? – спокойно спросил Головнин. – Нет, я отлично видел кинжал…
Небо над океаном прояснилось ненадолго. В течение трех суток «Диана» курсировала вокруг острова Уруп, и Головнин успел положить его на карту, исправив неточности прежних описей. Была нанесена на карту и часть острова Итурупа, именно та загадочная часть, где многие мореходы залив считали проливом. В этом южном районе гряды у экспедиции оставалась еще одна очень важная задача: опись гавани и пролива, отделяющего остров Кунасири от Мацмая[5]5
Остров Кунасири – ныне Кунашир; Матсмай, или Мацмай, – ныне Хоккайдо.
[Закрыть]. Никто из опытных моряков в этом проливе не бывал, а на картах русских промышленников, составленных «на глазок» или по памяти, «для себя», имелись грубые ошибки.
На обратном пути к Итурупу шлюп снова – в какой уже раз – вошел в густую пелену тумана. И у острова Шикотан, и у Кунасири это серое месиво сырой волокнистой мглы не прерывалось. Лишь на короткие минуты в смутных просветах выступали то отвесы скалистых гор, то покрытые лесом откосы, то над подводными камнями белая кипень бурунов.
Огорченный потерей времени на трудном пути, Головнин решил отыскать гавань Кунасири, где, кстати, как уверял оставшийся на шлюпе Алексей, можно было получить пресную воду и купить продукты.
Непроглядный туман стеной отгородил от шлюпа берег, и только по гулу прибоя Головнин и Рикорд, почти бессменно дежурившие на мостике, определяли расстояние, что отделяло судно от близкой грозной черты.
Вечером в начале июля «Диана» осторожно вошла в пролив кунасирской гавани, и, чтобы не тревожить японцев поздним прибытием, Головнин решил остановиться в проливе.
Прошло немного времени, и на обоих мысах, справа и слева от шлюпа, вспыхнули высокие костры.
– Гавань оберегается, как видно, очень зорко, – заметил Рикорд. – Устроились на чужой земле и чувствуют себя, конечно, неспокойна а вдруг опять нагрянут решительные парни вроде Давыдова и Хвостова?
В сутеми вечера Головнин пытался рассмотреть в подзорную трубу селение в глубине гавани, но видел только дальние силуэты гор.
– Постовые сообщают о нашем прибытии, Петр Иванович. В общем, сигнализация, как где-нибудь в пиратском гнезде… Я думаю, нужно усилить дозор: «гости» могут появиться еще этой ночью.
Костры у входа в гавань полыхали до самого утра, а когда с восходом солнца шлюп поднял якоря и двинулся к берегу по спокойному разливу бухты, с дальней крепости, со взгорка, одновременно грянули две пушки. Ядра вспенили воду очень далеко от шлюпа. На палубе кто-то насмешливо крикнул:
– Доброго здоровья!
– Что это означает? – удивленно спросил Рикорд, вглядываясь в странного вида крепость, сплошь обвешанную полосатой материей, обставленную щитами, на которых – это легко можно было рассмотреть в подзорную трубу – чернели грубо нарисованные амбразуры.
Капитан покручивал пуговицу мундира.
– Не думаю, чтобы это был салют.
– Значит, предостережение: «Не приближайтесь»?
– Очевидно, посыльные с Итурупа еще не прибыли. Офицер обещал мне, что сообщит на Кунасири о нашем дружественном расположении. Впрочем, в этой гавани бывал наш переводчик, он знает их порядки.
Рикорд кивнул вахтенному:
– Вызвать переводчика…
Курилец был заметно растерян. С опаской поглядывая на берег, он только пожимал плечами.
– Нет, не понимай… Это совсем не понимай.
– Почему над городом и над крепостью так много флагов? – спросил Рикорд.
– Тоже не понимай… Они всегда так делать, если начальник приехал.
– Я начинаю думать, – заметил Рикорд, – что эти два выстрела и действительно были салютом.
Капитан покачал головой.
– Нет, не похоже. Однако сейчас мы выясним, обстановку. Прикажите спустить шлюпку. Со мной отправятся штурманский помощник Средний, четыре матроса и переводчик.
– А если это связано с опасностью, Василий Михайлович?
– Мы не можем отказаться от описи гавани. И второе: нам нужно пополнить запасы. Неужели эти непрошеные гости настолько черствы, что откажут в продаже хотя бы небольшого количества продуктов? Они ведь и сами моряки и знают, что значит нужда на море.
Шлюп отдал якоря в миле[6]6
Морская миля – 1852 метра.
[Закрыть] от берега. Утро было ясное, тихое, необычное для этих мест. Дальние горы казались сложенными из синьки. Синими были и вода за бортом шлюпки, и крылья чаек, скользящих над покатой волной. Стремительно разрезая неторопливые волны, шлюпка приближалась к молчаливому берегу, на котором, сколько ни всматривался Головнин, не заметил ни единого человека.
До линии слабого прибоя оставалось не более пятидесяти саженей, и Головнин уже наметил место для высадки, когда над самой шлюпкой, над головами моряков, с урчанием пронеслось ядро… Все батареи крепости одновременно открыли огонь, высокие всплески окружили шлюпку, что-то глухо ударило в подводную часть борта.
«Наверное, пробоина», – подумал Головнин, приказывая гребцам развернуться. Белые всплески уже покрыли деревянные решетки на дне шлюпки, однако, послушная веслам, она уверенно, круто развернулась и, не описывая полукруга, полетела обратно к «Диане» по всколоченной, взвихренной зыби, сквозь шумный соленый ливень взнесенной ядрами воды.
– Плохо… очень плохо стреляют, – сказал Головнин, усмехнувшись матросам. – Такую близкую цель с первого залпа следовало бы накрыть! И заряжают очень медленно, разини… Ну, подлые пираты, было бы у меня на то приказание, проучил бы я вас!
На выручку капитану от «Дианы» уже мчались шлюпки с вооруженными моряками: при первом залпе японских пушек Рикорд послал их в помощь Головнину. Однако помощь уже не требовалась – капитанская шлюпка выходила за дистанцию обстрела неповрежденной.
Японцы, конечно, видели из крепости, что ядра их не долетали, но тем не менее продолжали ожесточенную пальбу, и Головнин удивился этому безрассудству:
– Наверное, рады случаю провести боевые учения? Или у них перегружены арсеналы? А ну-ка, Рикорд, пошлите один «гостинец», да так, чтобы в крепость угодил!..
На шлюпе прозвучал сигнал боевой тревоги; комендоры метнулись к пушкам. Эти несколько медлительных секунд, когда корабль словно бы замер на незримом решающем рубеже и люди на нем будто затаили дыхание, позже Головнин не мог вспомнить без волнения. Именно в те секунды решался исход дальнейших событий. Грянул бы выстрел, и многое изменил бы он к лучшему в продолжении плавания «Дианы», в судьбе самого Головнина. Пожалуй, шлюп ушел бы в пролив, что отделяет Кунасири от Мацмая или возвратился к северным островам гряды, где тоже было еще немало незавершенных дел. Однако этот выстрел не прозвучал, и хотя капитан поступил осмотрительно, отдав другое приказание, – люди на берегу с этим не посчитались.
– Повремени-ка, братец, – сказал Головнин комендору, быстро поднимаясь на палубу шлюпа. – Мщение? Они его заслужили. Но открывать военные действия без воли правительства мы не должны.
По четкому стуку шагов он понял, что Рикорд уже стоит рядом. Не оборачиваясь, Головнин спросил:
– Ваше мнение, капитан-лейтенант?..
Голос Рекорда прозвучал взволнованно:
– Правильно… Однако обидно, так обидно, Василий Михайлович!
– Личная обида и акт международного значения… Что важнее?
– Они открыли огонь без малейшей на то причины! Они подпустили шлюпку к самому берегу и стали расстреливать ее в упор! Быть может, они посмеют заявить, что это было вызвано необходимостью самообороны? Но ведь на шлюпке – семь человек, а на берегу крепость. Даже первобытные люди где-нибудь на южных островах не допустили бы такого бесчестного поступка.
– Терпение, Петр, терпение и выдержка, – медленно, глухо проговорил Головнин. – Если мы сами окажемся в положении, когда необходимо защищаться, мы им дадим урок настоящего боевого огня. А пока – пушки накрыть. Шлюп отвести дальше от крепости. Попробуем… еще раз попытаемся объясниться.
Комендоры в молчаливом огорчении отошли от пушек. С берега прогремел последний выстрел, и окутанная дымом крепость затихла.
И снова на мысах всю ночь горели огни. В текучих отблесках, что дробились на зыби, черными тенями шныряли японские лодки. Вахтенные шлюпа были зорки – ни одна из лодок не приблизилась к «Диане»…
В эту ночь в офицерском салоне долго совещались Головнин, Рикорд и лейтенант Рудаков, придумывая способы объяснения с японцами на расстоянии. План, предложенный Рудаковым, был прост, и капитан шутливо заметил, что, может быть, тысячу лет назад такая же «почта» применялась и в Европе.
Утром шлюпка отбуксировала к селению и оставила на видном месте кадку, в которой в одном отделении был поставлен стакан с пресной водой, положено несколько поленьев и горсть риса. В другом отделении лежал отрез красного сукна, бисер и золотые монеты. Здесь же была положена картинка, нарисованная кем-то из мичманов: она изображала гавань, крепость, шлюп, стреляющие пушки крепости и безмолвные пушки шлюпа…
Японцы подобрали кадку, как только матросы «Дианы» возвратились на корабль. В тот день они не дали никакого ответа.
Приказав готовиться к бою, Головнин вывел «Диану» на то самое место, где недавно его обстреливали японские батареи.
Крепость молчала. Никто не вышел из-за обвешанных пестрыми тканями стен. Капитан велел созвать всех офицеров и зачитал перед строем приказ. В этом приказе он потребовал от каждого офицера немедленно в письменной форме сообщить свое мнение о создавшемся положении: ждать ли ответа под угрозой нового обстрела, или применить силу?
Красавчик Мур выступил из шеренги и, видимо, надеясь, что его поддержат все офицеры, выкрикнул сорвавшимся голосом:
– Сражение!.. Только сражение… Как они осмелились?! Да мы их… да мы… единогласно!
Его никто не поддержал.
– Я знаю, мичман, вы – отважный человек, – заметил Головнин. – Однако столь ответственный вопрос требует общего решения.
Мур не вошел – спрятался в шеренгу. Офицеры улыбались. Головнин отдал команду разойтись.
Через полчаса капитан перечитывал письменные заключения офицеров «Дианы». Мур и действительно оказался в единогласии – за военные действия высказывался только он. Возмущаясь бесчестностью японского начальства, все офицеры считали, однако, что без повеления правительства начинать военные действия ни в коем случае нельзя.
Закончив чтение поданных бумаг, капитан приказал вывести шлюп за дистанцию крепостного огня. С дальнего рейда, где корабль находился в безопасности, он послал отряд вооруженных матросов в рыбачье селение, расположенное у самой гавани, по береговому изгибу. Отряд возглавил Рикорд. В случае, если японские солдаты воспротивились бы высадке, Рикорд имел указание применить силу. Для расплаты с рыбаками он имел при себе деньги и вещи.
Селение оказалось безлюдным. Матросы обошли два-три десятка хижин, встречая одну и ту же картину поспешного бегства. Они взяли немного сушеной рыбы и риса, оставив хозяевам несколько отрезов сукна. Курилец Алексей изумлялся и негодовал:
– Много плати!.. Очень много наша плати…
На следующий день японцы все же дали ответ, выставив кадку на прежнем месте. В кадке оказалось писаное иероглифами письмо и две замысловатые картинки; письмо никто на шлюпе не смог прочитать, а над картинками и Головнин, и Рикорд долго ломали головы, строя различные предположения, но в заключениях о смысле этой «живописи» так и не сошлись.
Было ясно одно: японцы отказывали команде «Дианы» в какой-либо помощи. Оставалось надеяться только на себя. Кстати, кто-то из матросов приметил на правом берегу гавани устье небольшой речонки. Капитан направил туда за пресной водой отряд вооруженных матросов с лейтенантом Рудаковым. Пристально наблюдая с крепостного вала за работой моряков, японцы не оказывали помех. Больше того, вскоре они прислали парламентера.
Это был курилец, пожилой человек, очень худой и бедно одетый. Шел он медленно, опасливо, поминутно оглядываясь по сторонам, будто страшась засады, и как прикрытие держал перед собой деревянный крест… Рудаков пожалел, что на этот раз не взял с собой переводчика Алексея. Даже подарки не развеяли у парламентера страха – по-видимому, он оставил в крепости заложников. Все же Рудаков понял, что японский начальник согласен встретиться с капитаном шлюпа на лодках при условии равной охраны с обеих сторон.
На этот раз японцы выставили кадку совсем близко от крепости. Головнин рассчитывал, что встреча должна произойти у этого знака. Шлюпка отчалила от «Дианы» и двинулась в направлении крепости, но японцы не выходили навстречу. Все это становилось похоже на глупую издевательскую игру. Но, возможно, японцы опять пытались завлечь капитанскую шлюпку под огонь батарей?
Головнин приказал возвращаться. С крепостного вала японцы махали ему веерами. Что это означало? Насмешливое пожелание доброго, пути? Нет, из глубокого ерика, врезанного в берег, стремительно вышла большая лодка и двинулась к шлюпке Головнина… Переводчик Алексей заметил опасливо:
– Очень много солдат есть их лодка! Наших люди совсем мало…
Кто-то из матросов ответил ему беспечно:
– Разве это много? Только втрое больше, чем нас, да к тому же мы при оружии.
На японской лодке тоже оказался переводчик-курилец. Он сидел у ног чиновника, одетого в цветастый халат. Еще издали курилец прокричал несколько слов, и Алексей, заметно удивленный, сказал, что японцы извиняются за обстрел капитанской шлюпки; они опасались нападения.
Малые суда сблизились, и чиновник встал, весь подавшись вперед, медленно, церемонно поднеся левую руку ко лбу.
Головнин кивнул Алексею:
– Скажи им, Алексей Максимович, что они напрасно нас опасались. На каждый их выстрел мы могли бы ответить десятком выстрелов, однако мы не питаем к ним вражды.
Японец снова поклонился: о да, теперь они понимают свою ошибку и готовы оказать русским морякам всяческую помощь. Какие же продукты нужны русскому капитану? Рис? С удовольствием! Рыба и зелень? Конечно же, с удовольствием! И стоит ли торговаться о цене? Пусть русский капитан сойдет на берег и обо всем договорится с начальником крепости.
Алексей перевел эти слова, а матрос Григорий Васильев покачал головой и молвил в раздумье:
– Может, ловушка? Больно занозисты и хитры.
– Да, может быть, – сказал Головнин. – Но передай ему, Алексей, что на берег я приеду завтра. «Диана» приблизится к их крепости, и я сойду на берег.
Переводчики-курильцы много говорили о чем-то своем; они оказались старыми друзьями, а этот новый служебный долг еще не привыкли исполнять. Впрочем, Алексей оказался не так уж прост. Он успел расспросить старого приятеля о положении в крепости и селении. На обратном пути к шлюпу он рассказал Головнину, что японцы действительно стреляли из пушек от страха; ночью они отправили в глубь острова, в горы, свои наиболее дорогие товары, а утром, возвратясь в дома, с изумлением увидели ценные вещи, оставленные русскими за взятую рыбу.
– Япони приехал в чужой дом, – сказал Алексей. – Очень боятся они русский хозяин!
Второе свидание с японцами состоялось неожиданно. Ранним утром в устье речонки матросы «Дианы» наполняли водой две-три оставшиеся бочки, когда от крепости вышла лодка, на этот раз с небольшим количеством людей. Они бросили на воду уже знакомую кадку, а сами поспешили к берегу. Немало удивились и капитан, и матросы, найдя в этой кадке все вещи, оставленные японцам за рыбу.
– Наверное, мало? – спросил Головнин у Алексея.
Тот замахал руками:
– Нет, много!.. Очень… очень!
Все же капитан положил в кадку несколько шелковых ост-индских платков, прибавив к ним еще горсть пиастров. Японцы внимательно следили с берега за каждым его движением. Поняв, что шлюпка поворачивает к «Диане», они замахали белыми веерами, а некоторые выбежали на галечный откос, знаками приглашая моряков причалить.
– Спрятать оружие под парусину, – приказал Головнин. – Только так спрятать, чтобы в течение секунды оно могло быть в руках… На берег со мной сойдут переводчик и ты, Васильев. Остальным оставаться на шлюпке. Японцев к шлюпке не подпускать. Слушать каждое мое слово…
– Как же вы рискуете, капитан? – почти испуганно спросил матрос первой статьи Макаров. – Жизнью рискуете… Их-то вон сколько! И все в железе с ног до головы, а у вас только сабля…
– У меня шесть пистолетов разложено по карманам, – усмехнулся капитан. – Да и вас на шлюпке трое остается, – это ли не сила?
Шлюпка с разбегу врезалась в галечник, и капитан первым сошел на отлогий откос. Навстречу ему вышла группа японцев, все в блестящих латах, с кинжалами у поясов, каждый – с двумя саблями.
– Что это означает, – спросил капитан, ответив на приветствие офицера, – вы возвращаете нам плату за продукты?
Смуглый, сухощавый офицер с выпяченными, длинными зубами присел и раскинул руки.
– Мы не окончили переговоры и потому ничего не можем принять.
– Это закон вашей страны?
– Да, это закон. Однако сейчас выйдет из крепости наш начальник, вы можете, капитан, поговорить с ним.
Шествие начальника было обставлено особой торжественностью. Двое солдат церемонным шагом сопровождали важную персону. Один из них нес копье, другой большую золоченую шапку, похожую на старинный шлем. Маленький толстый начальник двигался особой манерой, – прыская от смеха, матросы назвали его «иноходцем», – шел он подбоченясь, что-то пристально рассматривая на земле, стараясь пошире расставить ноги, будто все его оробевшие подчиненные должны были проскочить меж этих кривых, расставленных ног.
Беседа началась со взаимных любезностей. Головнин сказал, что очень сожалеет о происшедшем: из-за противных погод ему пришлось завернуть в гавань Кунасири и тем самым нарушить спокойствие высокого начальника.
Если бы этот низенький начальник обладал чувством юмора, он, пожалуй, различил бы в речи капитана тонкое острие иглы. Но самурай слишком свыкся с окружавшим его почетом и принял как должное эти слова. Он даже соблаговолил ответить, что тоже сожалеет о нечаянном обстреле шлюпки, и тут же со сладкой улыбочкой солгал, будто навстречу «Диане» выходила японская лодка, на которую почему-то русские не обратили внимания.
– Как это печально, высокочтимый капитан! Лодку я выслал специально, чтобы узнать у добрых гостей, не понадобятся ли им мои скромные услуги?..
– Мы даже щепку заметили бы в гавани, – сказал Головнин, – не то что лодку. Но этого не говори ему, Алексей. Спроси: теперь-то он успокоился наконец?..
– Я счастлив! – ответил японец. – Я просто счастлив, мой обожаемый капитан! Я хотел бы только уточнить одну маленькую подробность, что, надеюсь, не затруднит капитана… Когда шлюп находился у берегов Итурупа, мой уважаемый капитан говорил, будто он прибыл для торговли: продавать и покупать. Сейчас же он говорит, что зашел в нашу гавань из-за неприятных погод?
Головнин видел: человек тридцать вооруженных японцев и сам начальник теперь напряженно следили за выражением его лица. Медленно, незаметно и, конечно, не случайно японцы постепенно окружали его, Васильева и Алексея. Было еще не поздно возвратиться на шлюпку, а в случае нападения – проложить себе дорогу оружием. Но не подумают ли японцы, что это – страх, что он, русский капитан, а значит, и его команда боятся японцев? Быть может, они охотно уступят дорогу к шлюпке? Как же тогда будет выглядеть бегство с переговоров? Он решил продолжать начатую игру до конца. Делая вид, будто не понимает вопроса, он попросил курильца объясниться подробней, выслушал его и, к удивлению начальника, улыбнулся:
– Но дело в том, что на курильском языке, – сказал он, – нет слов: «покупать» и «деньги». Я думаю, в этом недоразумении повинны переводчики. Только дурные погоды привели меня сюда на пути из восточных владений России в Петербург.
Японец достал из кармана халата узкий сверток бумаги и записал этот ответ. Вопросов к русскому капитану у него оказалось много. Ему непременно нужно было знать, сколько лет русскому царю и как называются по-русски… туфли; холодно зимой в Петербурге или тепло и ловится ли в России рыба иваси; где находится бывший русский посол в Японии Резанов и какой табак предпочитает капитан… Наконец, справившись, как называется по-русски луна, и с прежним серьезным видом записав ответ, он сказал, что теперь очень доволен.
Крытая большими циновками палатка была расположена здесь же, на галечном откосе. В пятый или в шестой раз справляясь о здоровье капитана, начальник пригласил его в палатку. Здесь начались угощения рыбой и икрой, чаем и какими-то сладкими кореньями, напитком саке, и табаком, и новыми неожиданными вопросами:
– Как это называется? – спрашивал японец, не переставая улыбаться. – Пуговица? О, как красиво! Как это приятно звучит – пуговица!
Головнин приметил, что каждое новое блюдо приносили разные люди. Они приходили в палатку и оставались здесь – все вооруженные, замкнутые, знающие что-то, о чем нельзя подавать вида. Так постепенно в палатке собралось до двух десятков японцев. Головнин решил, что вежливости уже отдано положенное количество вопросов и ответов, и спросил начальника, когда он разрешит получить продукты и сколько нужно будет заплатить?
– Мой дорогой капитан! – почти закричал японец. – Вы говорите, десять мешков рису? Но почему так мало? Двадцать мешков! Нет, что я говорю? Тридцать!..
– Вы очень щедры, господин начальник! – заметил Головнин.
– Меня подкупает ваша скромность, добрейший капитан! Что значат, в конце концов, какие-то десять мешков рису? И потом, вы так мало просите рыбы и зелени.
– Я не просто прошу, а спрашиваю: можно ли купить?
– Вот именно: купить! Но вы так скромны с этой просьбой… Десять мешков рису. Ха-ха!.. Я был бы готов, милый капитан, отдать вам все богатства этого острова. И не только острова – океана. Но, к сожалению, это может остаться лишь мечтой. В крепости находится начальник постарше меня. Я не имею права отпустить даже одного мешка рису, даже луковицы, уважаемый капитан…
– Болтун! – равнодушно сказал Головнин, досадуя, что напрасно истратил столько времени, и поднимаясь с циновки.
– Вот именно: болтун! – весело воскликнул японец. – Красивое слово: болтун… Что означает это слово?..
– Скажи ему, Алексей, что этим словом он может при знакомствах рекомендоваться. Пусть и в документе своем запишет: болтун…
– Я очень рад, – сказал японец. – Я напишу своей жене, что получил от вас новое, такое громкое имя!
Покидая палатку, Головнин какие-то секунды испытывал чувство близкой опасности, почти физическое ощущение ее. Быть может, еще один шаг – и здесь что-то должно было свершиться. Он опустил руки в карманы мундира, прикоснувшись к холодноватому металлу пистолетов и вошел в расступившуюся группу вооруженных японцев.
Что заставило их расступиться? Возможно, стремительное появление матроса Васильева, который шагнул навстречу своему капитану с ружьем в руках?
С берега донеслась песня, знакомая, русская песня, слышанная еще в Рязани. Пели ее три матроса, оставленные на шлюпке. Слаженные сильные голоса свободно плыли над гаванью, уносясь в океан, и была в этой песне душевная ясность и молодая, уверенная удаль, для которой словно и не существовало ни опасностей, ни преград.
«Похоже, они расступились перед этой песней», – подумал Головнин.
Вечером «Диана» переменила якорную стоянку, приблизившись к крепости на расстояние пушечного выстрела. Капитан вызвал к себе мичмана Якушкина, молодого, исполнительного, очень любознательного офицера, о котором на шлюпе говорили, что Якушкин обязательно хочет все видеть собственными глазами и готов для этого забраться даже в кратер вулкана.
– Кажется, вы хотели побывать на берегу? – спросил Головнин. – Сейчас предоставляется такая возможность. Возьмите шлюпку и гребцов и отправляйтесь на берег. Впрочем, далеко от шлюпки не отходите. Второй офицер обещал снабдить нас рыбой. Получите рыбу и возвращайтесь. Будьте очень осторожны. Люди должны быть вооружены.
Смуглое лицо Якушкина просияло; личное поручение капитана было для мичмана большой честью. Уже через две минуты шлюпка отвалила от борта; мысленно Головнин похвалил мичмана за расторопность.
Шлюпка возвратилась к «Диане» ночью. Мичман гордился доставленным грузом: такую большую, нагулянную кету давненько уже подавали команде на стол. Японцы очень вежливо встретили Якушкина, спрашивали о здоровье капитана шлюпа, снова приглашали Головнина в гости, в крепость.
– Правду сказать, – докладывал мичман, – не ожидал такого ласкового приема.
– Мягко они стелят, – заметил Рикорд. – Не пришлось бы кому-нибудь из нас жестко спать…
Якушкин еще находился под впечатлением встречи на берегу:
– Все же нельзя не отметить их предупредительности. Когда я сказал, что капитан приедет завтра, они побеседовали между собой и офицер мне ответил: «Если будет туман, пусть уважаемый капитан не приезжает. В этой гавани, – говорит, – при тумане очень опасно плавание. Как ни печально промедление, – говорит, – но риск был бы еще печальней!»
– А не кажется ли вам, мичман, – неожиданно и почему-то строго спросил Рикорд, – что не этот риск их заботит? Туман – хорошее прикрытие для внезапной атаки. Этого они и опасаются и, значит, по-прежнему не доверяют нам. Кроме того, возможно и еще одно обстоятельство: им нужно выиграть время, чтобы получить инструкции из своей столицы: как обращаться с нами, оказывать помощь или опять открывать пальбу?
