Текст книги "Сочинения в 2 т. Том 2"
Автор книги: Петр Северов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)
– Что делать, Борисыч? Шаланду нашу пора просмолить. Дождь мешает.
– Сделайте навес, – сказал Илья.
Рудой усмехнулся, вытер о колени руки.
– А доски где взять?
– Брезент возьмите…
– Да нет его, брезента…
– Парус возьмите. На баркасе большой парус.
Словно обозленный непонятливостью Ильи, Рудой дернул себя за ус.
– Не даст Асмолов.
Японцы с вежливым вниманием слушали их разговор.
– Не даст? – переспросил Варичев и поднялся с кровати. – Я приказываю ему. Так и скажи, если не даст. Приказываю.
Рудой даже отступил к порогу. Веки его часто мигали. Но вдруг он засмеялся коротким и радостным смешком.
– А-а… Понимаю. Боевой порядок?.. Есть, командир! – И стукнув каблуками, вышел из горницы.
Варичев мельком взглянул на гостей. Они восторженно смотрели на него и не скрывали своего восторга.
Капитан, заметно волнуясь, сказал что-то переводчику, и тот, несколько робея, спросил:
– Вы здесь самый главный начальник?
– Да, – нехотя ответил Илья.
– Капитан просит вас посетить наше судно… Ответный визит. Он будет очень благодарен вам, сэр.
– Видите ли, я нездоров, – помедлив, сказал Илья. – По крайней мере – не сегодня.
Японец прищелкнул языком, горько покривил губы.
– Это очень-очень печально, сэр. Что с вами?
Варичев равнодушно махнул рукой.
– Так, пустяки… Случился у нас пожар… Ну, я вынес из огня человека.
– О! – изумленно воскликнул переводчик, и белые зубы его блеснули. Выслушав его, капитан тоже изумился. Он словно вышел из оцепенения теперь. Размахивая руками и тряся головой, он долго говорил, почти захлебываясь. Черные очки его были похожи на орбиты черепа. Варичев подумал, что человек этот напоминает спирита, и непонятная речь его звучит, словно таинственное прорицание.
– Капитан изумлен, – наконец, сказал переводчик. – Он заверяет вас в своем сердечном уважении. Спасая своего друга… вы рисковали собой?..
Но Илья прервал его.
– Нет. Я спасал не друга. Я спас преступника. Он обрезал невод и хотел искупить свою вину: сам поджег амбар, в котором был заключен.
Едва уловимая искра промелькнула в глазах японца. Он схватился за голову, попятился к двери. Теперь он не говорил, но кричал своему капитану, путая русские и японские слова. Илья разобрал несколько из них: какая сила… подвиг… слава…
И ему было весело и забавно наблюдать за двумя этими изумленными людьми, – Они долго не могли успокоиться и когда, наконец, утихли, переводчик спросил увлеченно:
– Несчастный он человек… Что же это – дегенерат?
Варичев подумал о том, что в море, вдали от берегов, на корабле, когда, кажется, все пересказано, каждая новость особенно интересна.
– Нет… просто фантазер, – сказал он.
За время их беседы в горницу к Илье приходило еще несколько рыбаков, и он выслушивал их, давал советы, спрашивал о ремонте судов.
Прощаясь, капитан долго тряс его руку, и переводчик не менее десятка раз повторил приглашение навестить шхуну.
Шесть дней подряд в море не утихал шторм, но в поселке Рыбачьем никто не сидел без дела. Вместе со своей бригадой Рудой заново прошпаклевал шаланду, просмолил все пазы густой и душистой смолой. Из обрывков сетей для Асмолова стачали новый невод. Дружно шла работа в эти дни. Даже старый Андрюша словно ожил, из его маленькой закопченной кузни все время несся, вперемежку с песней, заливистый звон наковальни. Было похоже – преступление Степки и печаль старика Асмолова, все, что произошло за эти дни, лишь сплотило рыбаков, с нетерпением ждали они выхода в море.
Один только человек оставался в стороне от этой веселой, горячей работы, В комнату его доносился тонкий, как хруст морозного наста, голос пил, стук молотков, легкий запах смолы лился через открытое окошко.
Опираясь на высокий костыль, Степка ходил по комнате, прислушивался к шуму на причале, к прерывистому гулу штормового ветра. Из-под нависшего бинта полные мутной грусти сумрачно смотрели его глаза.
Вахтенный рыбак, сидевший в этой же комнате, не разговаривал с ним. Решение Совета Степке сообщили в тот же день, и он сказал равнодушно:
– Все равно…
Он знал, кто вынес его из огня, и этому тоже не удивился. Целыми часами лежал он на койке, глядя в одну точку на потолке. Но штормовой ветер, гудевший над крышей, словно срывал его с постели. Корчась от боли, Петушок спрыгивал на пол, брел к окну и, увидев причал, останавливался в непонятном испуге.
Он ни о чем не просил, почти не ел, только непрерывно курил, и часто случалось, что вахтенный вынимал из его пальцев догоравшую папиросу, – Степка не чувствовал ожога в забытьи.
Илья пришел к нему на шестой день. Капитан снова посетил Варичева с просьбой приехать на судно. Уже утихал шторм, и команда «Моджи-мару», очевидно, собиралась продолжать свой путь.
Варичев сам, пожалуй, не навестил бы Степку, хотя и понимал, что такая встреча нужна, что она неизбежна, но капитан просил показать ему «несчастного безумца», и, наконец, собравшись посетить шхуну, Илья зашел вместе с гостем к Петушку.
Степка лежал на койке, закрыв глаза. Он не слышал, как открылась дверь и три человека вошли в горницу.
Варичев кивнул вахтенному.
– Спит?
Петушок открыл глаза, вздрогнул всем телом и сильнее прижался к подушке.
Илья остановился посреди комнаты, неожиданно растерявшись, не зная, что сказать. Глаза Петушка смотрели на него со страхом, и только они казались живыми на сплошь забинтованном лице, только они остались от того, что было недавно веселым и сильным человеком. Но переводчик выручил их. Он подошел к Степану и движением руки, каким отодвигают штору, разогнал густой табачный дым.
– Мы, гости, пришли проведать вас в несчастье… Извините за беспокойство. Мы сейчас уйдем.
Степка молчал, видимо, не слыша или не понимая. Тогда, наклонясь к нему и заглядывая в лицо, переводчик сказал тихо:
– Вы курите плохой табак. Я оставлю вам сигареты. – Он положил на табурет пачку сигарет и снова повел рукой, как бы отодвигая штору. Но вот Петушок пошевелился. Опираясь руками о края койки, он поднялся и сел. По-прежнему он смотрел на Илью.
– Я все понял, – прошептал он. – Не надо… Ничего не надо мне толковать. Я ведь все понял. Я виноват… Один я.
Переводчик отвернулся к окну. В маленьких глазах его заблестела радость, толстые губы дрогнули, как будто он нашел что-то дорогое.
– Я надеюсь, – сказал Варичев, осматривая комнату, – что ты еще сумеешь… когда-нибудь вернуться к жизни и, кто знает, возможно… осуществишь свою мечту.
– Ты веришь?! – почти закричал Степка, и плечи его затряслись, как от озноба.
– Я спас тебя, – сухо сказал Илья. Он повернулся и первый вышел из горницы и не заметил даже, какая радость засветилась в глазах Петушка.
С удивлением смотрел на Степку вахтенный рыбак. Добрые два часа неутомимо ковылял он по комнате, останавливался, яростно стучал костылем о пол и чему-то тихо смеялся. Так неожиданно переменился этот человек.
Спускаясь рядом с Варичевым к причалу, переводчик оглянулся на Рыбачье.
– Капитан говорит – он очень любит такие маленькие, как будто заброшенные селения.
Илья остановился на пригорке.
– Через три года вы не узнаете этих мест… Там, в долине, – он показал на пологий овраг, полуоткрытый на изгибе, – я раскину парники… Причал я переброшу ниже, к нему смогут подходить даже среднего тоннажа суда. На мысе будет маяк… Поселок поднимется выше. Склады я решил построить на месте этого причала…
– А скажите, – улыбаясь, спросил японец, – что если они, – он кивнул на группу рыбаков у баркаса, – что если они скажут: склады нужно строить в другом месте?
Этот простой вопрос немного смутил Илью. Он посмотрел на переводчика. Тот улыбался, белые зубы его блестели.
– Вы просто как Робинзон! Заново открываете страну! Сколько же у вас Пятниц?.. Мы видели – они все преданы вам.
– Пока немного, – сказал Варичев, по-прежнему чувствуя, что переводчик не договаривает чего-то. – Но сюда приедет народ.
Переводчик болтал, не смолкая, и уже успел порядочно надоесть Илье, но они спустились к причалу, и здесь Варичева окликнул Крепняк:
– Иди, Борисыч, шаланду посмотри!
Илья подошел к шаланде, перевернутой на берегу. Наклонясь и внимательно рассматривая свежие полосы смолы, Крепняк проговорил тихо:
– Это хорошо, что на шхуну едешь. Давно пора. В оба смотри. Разведка – проверенное дело. – И резко переменил тон: – Шпаклевка хорошая и смола хороша!
– Да! – отозвался сзади знакомый голос. – Хорошая работа!..
Капитан и переводчик подошли к шаланде и долго осматривали ее, похлопывая ладонями по крепкому дубовому килю.
В тоне, каким говорил Крепняк, Варичев услышал предостережение, почти приказание, и это, уже не в первый раз, неприятно удивило Илью.
– Я знаю, – сказал он строго, и щеки его побагровели. – Я знаю… Шаланда отремонтирована хорошо…
Крепняк засмеялся.
– На то и мастера, чтобы верно работать!
Илья сел в маленькую остроносую лодку «Моджи-мару», и уже через несколько минут они причалили к борту шхуны.
На борту их встретили три матроса, все в синих нанковых пиджаках, с большими иероглифами фирмы на спинах и груди. Едва Илья успел ступить через низкий фальшборт, как матросы стали в шеренгу и дружно прокричали несколько слов.
– Они приветствуют вас, как хозяина и гостя, – сказал переводчик и небрежно махнул матросам рукой.
В небольшой, но чистенькой каюте капитана, сплошь увешанной цыновками с видами Фудзиямы и одиноких пальм на морском берегу, было спокойно и тихо. Даже плеск зыби не был слышен здесь. Над столиком в круглой оправе висела фотография мужчины в военном костюме и тропическом шлеме. Варичев сразу узнал переводчика, но тот, заметив его взгляд, объяснил:
– Мы родственники с капитаном, он шурин мой. Вместе эту военную лямку тянули…
Вскоре принесли крепкий, душистый чай, и капитан достал из ящика бутылку дорогого коньяка. Неожиданно он оказался начитанным человеком: переводчик едва успевал разъяснить его соображения о творчестве Достоевского и Толстого. На протяжении всей беседы капитан не задал ни одного вопроса, который бы заставил Илью насторожиться; он избегал даже разговаривать на темы, связанные с политикой, и единственное, чем был увлечен, – чтобы русский гость возможно приятнее провел у него время.
Варичев уже собирался уходить, когда, как обычно улыбаясь, переводчик сказал:
– Мы обнаружили повреждение в моторе. Нужно произвести ремонт. Но ведь это займет два-три дня, и мы не знаем, – смущенный, он молчал несколько секунд, – может быть ваши, этот Рудой или этот рыбак, что был около шаланды, не разрешат?
– Почему же? – спросил Илья.
Переводчик, видимо, колебался: сказать или не сказать? Маленькие глазки его смотрели печально.
– Пока вы осматривали шаланду, этот Рудой сказал нам: уходите. Я ответил, что вы разрешили, но он повторил: наплевать, все равно уходите… Знаете, я не понял, я даже переспросил: разве слово начальника не есть дело? Он засмеялся, однако, и повторил: наплевать.
Варичев встал, надел фуражку. Он остался спокойным, хотя от ярости даже дышать ему было тяжело.
– Вы останетесь, пока отремонтируете мотор. Я разрешаю.
Капитан проводил его до трапа. Ловкий, как обезьяна, в лодку спрыгнул матрос.
На причале Варичева ждал Крепняк.
…Но пока лодка быстро неслась по реке, капитан и переводчик стояли на палубе, и переводчик улыбался, щуря глаза.
– Начало хорошее, – сказал по-русски капитан.
Переводчик обернулся к нему. Лицо его мгновенно переменилось.
– Это не начало… Скорее финал.
Помолчав, он сказал небрежно:
– Принесите в мою каюту бутылку вина.
Капитан выпрямился.
– Есть…
* * *
На берегу Асмолов чинил парус. Заметив, что Варичев возвращается, он сошел на причал и подал руку Илье, когда причалила лодка. Он подождал, пока лодка отойдет, и потом спросил тихо:
– Что узнал?
Крепняк весь подался вперед. Он изогнулся, словно перед прыжком, борода его топорщилась, плотно сжатые губы посинели. Илье захотелось поиздеваться над стариками, он сказал таинственно:
– Многое узнал… На шхуне – динамит. Даже есть пулеметы…
– Что?! – яростно заревел Крепняк и, стиснув кулаки, метнулся к причалу. Но Илья удержал его за полу куртки. Обняв стариков и держась за них, он хохотал до слез.
Крепняк, однако, вырвался от него.
– Ты дело говори…
Варичев взял его за рукав.
– Ну, если дело, так дело. Пойдемте, Асмолов.
Они поднялись по тропинке до первого дома. Отсюда было видно море, уже утихающее, залитое брусничным закатом. Спокойная и глухая вокруг лежала тундра. Бакланы играли над устьем реки, и крылья их были огненны, словно прозрачны, как раскаленное стекло.
На травы уже упала роса, с первого взгляда было трудно отличить искристые ягоды голубики от капель воды. Ветер дул с юга, был он теплый и свежий, настоянный на терпких запахах трав. Шум прибоя заглох, глубокая светлая тишина легла над безлюдной равниной. Первозданным казался этот мир, наполненный только тишиной и ветром.
– Итак, мы будем говорить о деле, – сказал после молчания Илья. – Вы доверяете мне?
Они наклонили головы.
– Так.
– Вы избрали меня председателем Совета?
И старики снова наклонили головы.
– Так.
– Тогда нам нужно говорить не об этих, – он кивнул в сторону шхуны, – они починят мотор и уйдут. Нам нужно говорить о том, что будем мы делать сегодня, что завтра… Первозданный край лежит вокруг. От самого слова «тундра» веет морозом, но сильные люди приходят сюда и сами не знают, что они избранники природы. Пусть пройдет время, и здесь загудят сирены кораблей, и улицы города, быть может, будут называться: Асмолова, Крепняка. (Он не сказал о себе.) И мужество будет законом.
Варичев говорил долго и увлеченно. Он любит этот пустынный край, он уже сердцем к нему прикован. Он сделает счастливым это племя Робинзонов…
Но Крепняк спросил неожиданно и с усмешкой:
– А скажи, Борисыч… вот построили мы поселок. Живем, богатеем. Разве мы не построили бы маяк? Или склады, что ли? И никакие мы не робинзоны, книжку эту я в полку еще читал, – просто люди.
Нет, Варичев не понимал этого рассудительного, с крестьянской хитрецой человека. До чего различными были они людьми. Знал ли Крепняк аромат жизни? Мог бы он слышать на древних развалинах давно уже смолкшие голоса или хотя бы любоваться морем на закате? Нет, он сам был словно частицей моря и ничего другого не хотел понять. Как же он поймет Варичева, для которого жизнь – ракета, в котором живут как бы два человека, и один из них – альпинист; один взбирается на вершину, а другой говорит: быстрее, или: осторожней, или: вперед!
Вероятно Крепняк тоже замечал это резкое различие их характеров. Уж не хотел ли он, чтоб и Варичев стал такой же частицей этой суровой природы, человеком, думающим только о лове, об охоте и снастях? Он словно стремился направлять поступки Ильи и не только снижать их до своего понимания, но и самую личность Варичева снижать. Что это было, скрытый и примитивный эгоизм? Илья не мог понять. Он понимал одно: рано или поздно ему придется столкнуться с этим человеком, и, может быть, уже теперь, в самом начале этого сурового пути.
– Я не знаю, построили бы или нет, – сказал Илья равнодушно. – Однако я знаю другое: теперь, когда я здесь, – построите.
Он заметил нетерпеливое движение Крепняка, но продолжал еще громче:
– Один только рыбный промысел – этого мало. Настоящие сокровища в море – киты. Вот где миллионные прибыли, основа будущего города, нет, не поселка – города, – он несколько раз повторил это слово.
Крепняк промолчал. Легко было догадаться, что он не верит. Невелико было население Рыбачьего, чтобы начать такое большое и трудное дело. Но он промолчал, – значит, он чувствовал, что Варичев не остановится ни перед чем. Так понял Илья. В кармане его бушлата хранилась взятая у Асмолова карта побережья, пустынная линия берега, до укрепленных районов на севере и на юге. На этой карте, на отдельном плане района, Варичев наметил уже местоположение маяка и новый план поселка: консервный завод, склады, причал, парники. Последние дни, после избрания в Совет, он не расставался с картой, и пока рыбаки чинили на берегу суда и снасти, пока на складе гремели молотки бондарей и по ночам (Варичев не знал об этом сюрпризе) Асмолов с пятью рыбаками сносили камни на мыс для фундамента маяка, целыми часами Илья просиживал над картой, как будто это было уже началом работы.
Сейчас он хотел показать старикам свой план-программу, показать, что слова его – не фантазерство, что все продумано и всю ответственность он берет на себя.
Он опустил руку в карман и тотчас отдернул ее. Пальцы его коснулись холодноватого, круглого, как бомба, предмета. У него мелькнула мысль, что, может быть, это и в самом деле бомба, и желтое, неподвижное лицо капитана, похожее на череп, на мгновенье встало перед ним. Судорожным движением он выхватил из кармана этот неизвестный предмет и поднес к глазам. Большие золотые часы, те самые, что лежали на столе в каюте на «Моджи-мару», блеснули в свете луны.
– Что это? – тихо спросил Крепняк.
Почти бессознательно Варичев зажал часы в кулаке и опустил руку. Он даже не колебался. Это было инстинктивное движение. Он опустил руку и спрятал ее в карман.
– Так, пустяки, – сказал он, стараясь быть спокойным, хотя этот маленький металлический диск теперь жег его пальцы, словно был раскаленным. – Медная гайка. Грузило с японских сетей, – еще сказал он и отвернулся, глядя в тундру.
Асмолов сказал что-то, но Варичев не расслышал. Он стоял и смотрел вдаль, ничего не видя перед собой. Шли секунды, и еще, может быть, не поздно было сразу же сказать об этом случае товарищам, но он молчал, и с каждой секундой все отдалялась возможность поправить свой необдуманный поступок, прямо и честно сказать: вот что подсунули мне «гости». Однако, что скажет Крепняк? А вдруг он не поверит искренности Варичева, но подумает, что это плата за разрешение японцам остаться еще на три дня? Тогда – куда же делась карта? Нужно, значит, сознаться, что его перехитрили, что они взяли у него карту и заплатили за это. Как же поверит Крепняк, что его, бывалого, опытного человека, так легко обошли? Нет, Крепняк заподозрит другое. Все рассказать сейчас – значит, склонить голову перед Крепняком. Но ведь легко избавиться от этих часов, закопать их в землю или забросить в море, и пусть никто не узнает, никто…
– Я пойду к себе, – сказал Илья после некоторого молчания, – Я чувствую себя еще нездоровым. – И уже хотел идти, но Крепняк взял его за локоть. Варичев остановился, похолодев. Крепняк, наверное, заметил часы. Однако Крепняк сказал:
– Эти должны уйти. Шторм уже утихает. Пускай убираются отсюда. Слышишь, Борисыч, пускай уйдут! Ты сам знаешь, как относятся они к нашим морякам у себя, даже в штормовую погоду. А сейчас они могут уйти – и пусть уйдут.
Заметил ли Крепняк часы? Было похоже, что заметил. Возможно, из осторожности, из врожденной проницательности он нарочно медлил, чтобы выяснить, откуда они взялись.
– Да, они должны уйти, – сказал Варичев. Теперь он почти ненавидел Крепняка. – Но у них неисправен мотор…
Крепняк упрямо тряхнул головой.
– Пускай уходят под парусами.
Простая и ясная мысль неожиданно пришла Варичеву. Не вздумает же обыскивать его Крепняк? А ночью часов не станет. И, следовательно, исчезнет причина возможного раздора. Прежняя уверенность сразу вернулась к нему.
– Я отправлю их завтра, – сказал он твердо. – Пусть чинят мотор…
И, повернувшись, пошел к дому Николая. Он решил не позже утра побывать на шхуне, возвратить часы и потребовать обратно карту.
Решение Варичева отправить японцев на следующий день не понравилось Крепняку. Мрачный, он вернулся домой и долго ходил от окна к окну, потом снял со стены берданку и тщательно смазал ее оружейным маслом.
Асмолов тоже долго не мог уснуть. Он понимал Крепняка, его обостренное чутье, его открытую ненависть к врагу, но он, как ему казалось, понимал и Варичева, он видел смелую выдержку в его медлительности. Илья как будто ожидал какого-нибудь проступка со стороны «гостей» (уж больно подозрительны были эти «гости»), какой-нибудь подлости, свойственной всем хищникам, ожидал, чтобы расправиться, если такая подлость будет совершена.
* * *
…Варичев пришел домой и не узнал своей комнаты. Вся она была убрана свежими цветами: на подоконниках, на столе, на ковре у кровати – везде синели бледные северные цветы. Даже пол был усыпан цветами. Сколько времени собирала их своими обожженными руками Серафима? Он сразу понял, с каким нетерпением ждала она его. Как оживилась она, как засмеялась, едва переступил он через порог, как сузились зрачки ее глаз, когда она заметила на себе взгляд Николая.
Николай ушел за чем-то к Андрюше, и только утихли за окошком его тяжелые, медленные шаги, Серафима, взволнованная, с глазами, блестящими от слез, но радостная, как ребенок, бросилась к Илье. Не ожидал Варичев, что она знает так много гордых и ласковых слов.
За время, пока его не было дома, к нему приходило несколько человек по разным делам; одна рыбачка даже приносила ему больного ребенка. И он сознавал, что это больше, чем дружба, – его окружали доверие и любовь.
Он проснулся рано, почти на заре. Шафранный свет пылал на востоке, не было слышно гула прибоя, над морем лежал полный штиль.
Быстро одевшись, Илья вышел на улицу, спустился на причал. Вахтенный рыбак дремал, прислонившись к шаланде. Он не заметил Варичева. Отомкнув лодку, Илья с силой нажал на весла. На середине реки он оглянулся по сторонам. На берегу никого не было видно; наверное, его не заметил никто. Впрочем, он и не боялся. Он ехал для последнего разговора с капитаном.
Утреннюю вахту на шхуне в этот день нес переводчик. Издали еще он увидел Илью и теперь встречал его своей обычной, заискивающей улыбкой.
Варичев поднялся на палубу и спросил капитана.
Переводчик покачал головой.
– Он спит.
– Разбудите его, – потребовал Илья.
Но переводчик удивленно поднял брови.
– Зачем? Он поручил мне… Вы же знаете – он мой шурин. Мы ждали вас сегодня. Правда, ждали ночью. Утром все же опасно.
– О чем вы болтаете? – раздраженно крикнул Илья.
Японец остался невозмутимым.
– О вашей безопасности, – сказал он. – Вы привезли часы и хотите получить карту. Но эта карта является гарантией для нас, гарантией, что мы уйдем отсюда благополучно. Собственно, ей нет никакой цены, если не считать вашей подписи.
Он протянул руку, останавливая Варичева.
– Часы вы не показали никому. Это понятно. Иначе ваших молодцов трудно было бы удержать…
– Но теперь я расскажу им все, – сказал Илья. – И я арестую всех вас до одного.
Переводчик засмеялся.
– Тогда в первую очередь вы арестуете себя… Иначе это сделают без вас. Но мы ничего не хотим. Мы хотим только уйти и уйдем завтра утром. Никто не будет знать о неприятных минутах, пережитых вами. О, мы бы, несомненно, поверили вам, но вы здесь не один.
Кажется, он готов был говорить целый час, но Варичев резко оборвал его:
– Я прошу вернуть мне карту.
И протянул японцу часы. Тот взял их и медленно отошел к трапу.
– Подумайте… Хорошо подумайте, сэр. В ваших руках не только наша, но и ваша собственная судьба.
Варичев смерил взглядом разделявшее их расстояние. Он мог бы убить этого маленького человека или вышвырнуть его за борт. Но, словно поняв движение Ильи, японец поспешно взбежал по трапу на низкий спардек и скрылся в каюте.
Илья остался один на тесной палубе, заваленной сетями. Он стоял и думал, стиснув зубы. С чего это началось? И ему почудилось – это началось давно, в морозную зиму на фактории, когда дрейфующий корабль был покинут им навсегда. Однако не это было самым главным теперь. Он может усилить вахту на берегу, принудить к уходу незваных гостей. Он может сделать так, что ни один из них не побывает больше на берегу. Тогда будет спасено так удачно начатое им дело: ведь он – мозг и душа этого дела, и, значит, в этот решительный момент он просто обязан защитить себя. Не ради личного интереса, конечно…
Он вернулся на причал и, встретив двух рыбаков, приказал им внимательно следить за шхуной. На берег никого не выпускать. Третьего рыбака он послал вскоре на шхуну с запиской к капитану. Он требовал, чтобы «Моджи-мару» ушла не позже чем завтра. Это – последняя его уступка. Он говорил себе, что только ради благополучия своих рыбаков, ради еще несвершенных планов пошел на маленькую жертву перед своим человеческим достоинством.
Около складов он встретил Крепняка. Тот сразу же одобрил усиление вахты, но нахмурил брови, как только Илья сказал, что «гости» уходят лишь завтра.
– А если не уйдут, – сказал Крепняк решительно и потряс кулаком, – тогда… тогда мы задержим шхуну. И вот что – давай сегодня же обыщем ее… Я сам берусь за это дело.
С большим трудом Илье удалось убедить его не нарушать гостеприимства. Он считал это вполне логичным со своей стороны, – первый шаг был хорошо продуман и нельзя останавливаться на полпути, – зачем все открывать теперь, когда до отхода шхуны осталась одна ночь? Пусть вместе с нею канет в морском просторе даже память о том, что случилось здесь за последние дни.
Он вернулся домой, но делать ничего не смог. Приходил Андрюша, приносил новые уключины, Илья сказал ему резко: «Завтра»…
Он рассеянно выслушал Рудого, который предлагал немедля выйти на лов, и тоже сказал: «Завтра».
Серафима заметила, что он чем-то озабочен. Она подошла к нему встревоженная.
– Здоров ли ты, Илюша?..
Он не ответил ей. Он думал о себе, о своих новых земляках, живущих здесь рядом. Как поступил бы Крепняк сегодня на шхуне, если бы с ним так разговаривал переводчик? Он, конечно, связал бы этого юркого человечка и привез на берег. Но что это дало бы ему? Они сожгут карту и никаких доказательств не останется у Крепняка. Варичев забыл, что в комнате кроме него находится Серафима. Он сидел у стола, захваченный мыслями, но все они были оправданием его поступка. Наконец, уже совершенно спокойный, он поднялся из-за стола.
Серафима стояла у двери. Слезы дрожали на ее ресницах.
– Что это с тобой? – удивленно спросил Илья, словно опомнившись, и обнял ее за плечи.
Она опустила голову. Он слышал, как бьется ее сердце.
– Ты все мне рассказывал… Правду говорил… Почему ты сегодня молчишь?
– Я просто устал, – сказал Илья, жадно ловя ее дыхание, быстро оглядываясь на окна. Но она отшатнулась. Он словно спешил, словно торопился уйти. Впервые он почудился ей таким чужим и далеким. Она больше ни о чем не спросила его. И даже улыбнулась насильно – ей не нужны утешения, когда-нибудь Илья поймет это.
Когда он ушел, Серафима долго еще стояла у двери. Теперь она была одна. Слезы катились по ее щекам. Она чувствовала: что-то случилось. Но он ушел и не захотел, чтобы она помогла. Тяжело было думать об этом Серафиме.
До самого вечера Варичев пробыл на причале и уснул вместе с Асмоловым в тесном кубрике баркаса, пахнущем тесом и смолой.
* * *
Японская шхуна стояла на якоре посередине реки, развернувшись носом против течения. Подслеповатый рейдовый огонь едва заметно светился на ее мачте. В свете луны, зеленом и дымном, была отчетливо видна безлюдная палуба, даже вахтенный не стоял, как обычно, у маленького, словно игрушечного, трапа.
Вскоре после полуночи луна зашла, и мрак над рекой стал непроглядно густым, хотя на вершинах далеких гор еще дрожал и струился холодный свет.
В тишине, наполнившей мир, только угадывалась близость могучего и словно живого моря, тяжелое и влажное дыхание его.
Вахтенные на причале не слышали ни плеска весел, ни сдавленного шепота пяти человек, плывших на лодке от шхуны к берегу.
Это случилось далеко за полночь, почти в предрассветный час, когда на скалах начали просыпаться птицы и тяжелая роса сплошь укрыла траву. Пять человек вышли на берег ниже причала, неподалеку от того места, где еще недавно горел амбар. Тот, который вышел первым, самый маленький и ловкий, остановился на отмели, прислушался и неторопливо вытащил из-за пояса парабеллум. Все остальные заметили его движение и достали из карманов револьверы.
Лодка тихо развернулась и прижалась бортом к берегу. Течение могло унести ее, поэтому человек в очках взял цепь и, отыскав кочку на откосе, закрепил на ней кольцо.
С отмели на невысокий обрыв они поднялись одновременно.
Бледный свет звезд едва заметно блестел на листьях травы. Впереди, в тишине, спал поселок, только в домике, где был заключен Петушок, горел розоватый огонь.
– Это напоминает мне конквистадоров, – сказал маленький человек. Он всегда шутил в опасные минуты. – Ну, конквистадоры, за мной…
Осторожно и медленно он двинулся на огонек. Низко пригибаясь к земле, один за другим, четверо шли по его следам. Он останавливался иногда, вглядывался в ночную темень, и все останавливались тотчас, как бы повторяя каждое его движение.
Кружа среди черных и высоких травянистых кочек, они вышли к домику со стороны, противоположной реке.
Маленький человек слегка приоткрыл дверь.
Вахтенный рыбак – Алексей, молодой курчавый парень, сидел у стола, опершись подбородком на ладонь. Видимо, он дремал.
Петушок лежал в постели, по-прежнему забинтованный, но глаза его были открыты. Он сразу приподнялся, заметив на пороге маленького, уже знакомого человека. Он, кажется, хотел крикнуть вахтенному, но человек шагнул через порог и поднял на уровень груди парабеллум. Он улыбнулся Петушку, показав белые металлические зубы. Вся команда «Моджи-мару» вошла в комнату вслед за ним, и последний из них, сухощавый, темнолицый капитан в больших, круглых очках, бесшумно и плотно прикрыл дверь.
Вахтенный поднял голову и, полуобернувшись, глянул на Петушка. Черные глаза Степки горели, они были огромны, и вахтенный с тревогой подумал, что, возможно, это начинается припадок. Он встал, чтобы подать воды, и не успел крикнуть, не успел испугаться даже, только изумился, когда револьверное дуло прижалось к его груди. В следующее мгновенье он понял, что происходит. Рука его протянулась к ружью, прислоненному к столику, но было поздно. Грянул выстрел, вахтенный крутнулся на каблуке, хватаясь за грудь, и запрокинул голову. Два человека подхватили его и осторожно положили на пол.
По-прежнему неподвижно Степка лежал в постели. Он был похож в эти минуты на загнанного зверя и словно готовился к прыжку. Но маленький человек сказал:
– Мы пришли освободить тебя. Поднимайся… Ты уйдешь с нами на юг…
Степка стиснул зубы.
– Никуда я не пойду…
– Ты пойдешь, – спокойно сказал маленький человек. – Ты минуту подумаешь и пойдешь…
– Да, он пойдет, – тоже по-русски сказал очкастый, которого раньше переводчик называл капитаном. – Пусть он подумает одну минуту.
Кусая обожженные, соленые от спекшейся крови губы, Степка смотрел на переводчика. Пять человек молча ждали его ответа. Наконец, он спросил:
