Текст книги "Сочинения в 2 т. Том 2"
Автор книги: Петр Северов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)
В назначенный день крейсер, однако, не пришел. У Игната оказалось много свободного времени. Две недели он прожил в порту Туапсе. На танкере «Советская нефть» заболел матрос. Ему разрешили совершить рейс на Ближний Восток, где, впрочем, Игнату уже приходилось бывать и раньше. Он сделал два рейса и лишь потом впервые поднялся по широкому трапу на серую, сумрачную громадину боевого корабля. Здесь началась новая, нисколько не похожая на прежнюю жизнь – та жизнь, с которой теперь он свыкся настолько, словно родился здесь, на корабле.
Но главное событие произошло тогда, во время вынужденного двухнедельного отпуска, проведенного им в туапсинском порту. Он часто бродил по городу, на рыбачьей пристани, на вокзале, встречая и провожая поезда, просто не зная, куда себя деть. Среди рыбаков вскоре появились знакомые, дружные, веселые ребята, а так как и сам он был из рыбаков, знал такелажное дело и все орудия лова в работе, – его здесь приняли, как старого друга.
Любил выходить он в море затемно еще, задолго до утренней зари, невод ставной трусить, хитрую камбалу на глубинах отыскивать, глупого бычка на «банках» легко, словно играя, полные корзины набирать… Море с первым проблеском рассвета играло и лучилось изнутри, и было оно, как в детстве, наполнено тайной, тревожной радостью и новизной.
Как-то взял он на лесу камбалу размером с колесо, на удивление даже старым рыбакам. Смеялись, радовались друзья такой его удаче, рассматривали диво-рыбу, поросшую мхом. И предложил бригадир снести ее в подарок от артели старому своему и общему другу, с каким он плавал когда-то за экватор, перед кем вся артель была в долгу. В шторм человек этот снял рыбаков с шаланды, в трудную минуту выручил из беды. Понятно, что все в артели одобрительно отнеслись к предложению бригадира. Одному Игнату было безразлично, кто он, тот человек. Потому и не расспрашивал Игнат о старом моряке.
Теперь возникал немаловажный вопрос, кто же вручит подарок? Дело почетное – представительствовать от друзей. И порешили рыбаки: кому удача выпала, тому и праздновать у старого моряка, который гостя без угощения, конечно, не отпустит. Взвалил Шаповалов камбалу на спину, адрес прихватил, и ранним утром двинулся через город.
Маленький белый домик, окруженный садом, был аккуратен и чист; ровные аллейки желтели, посыпанные гравием, ветки яблони покачивались у самого крыльца.
Игнат хорошо помнил эту минуту. Он поднялся по свежевымытым ступеням и позвонил. Оказывается, в этот ранний час в домике уже не спали. Ему открыли сразу же… Ему открыла она.
Вот и сейчас, пока шлюпка шла к берегу, он вспоминал негаданную, чудесную эту встречу с прежним удивлением и почти с прежней радостью.
Как все это произошло? Камбала ожила, затрепыхалась на его спине. Он наклонился, чтобы не упустить ее на землю. Наверное, был он порядочно смешон, похожий на фокусника, балансирующего с живой, невиданной рыбой на спине.
Девушка воскликнула:
– Шаповалов! – толкнула дверь и стремительно ступила вперед, в пятнистый свет, льющийся сквозь листья ветки. – Как?! Да что это у вас?.. Как вы здесь очутились?
– Не знаю… – пробормотал Игнат. – Сам не понимаю. Стой, анафема, не брыкайся. Вы не пугайтесь – это я на рыбу… Куда мне это чудище деть?
Она провела его в дом, и он освободился наконец от своего беспокойного груза.
– Кажется, я не ошибся? Садовая, восемнадцать? Значит, точно… Это вам.
– Кто вас прислал сюда? Разве теплоход уже прибыл?
Он смотрел на нее, не понимая вопроса. Он думал совсем о другом – она ли это? Да, это была она. Какой теплоход?.. Да, вон что! Она ведь не знает… А сколько дней провел он, скитаясь, в этом городке! И еще он радостно подумал о ее удивлении и улыбке… и как шагнула она ему навстречу, и будто солнечный дождь – игру света и теней на ее платье. Но как же ей стала известна его фамилия?.. Она знала и помнила его фамилию!
– Что вы спрашиваете? – проговорил он. – О чем вы спрашиваете? Ведь это же здорово, черт возьми!
Ему показалось, она отступила немного.
– Что «здорово»? Не понимаю…
– Да то, что разыскал я вас, – вот чудо! На самом дне моря адрес нашел! – Он присел на корточки и погладил жесткую, зеленоватую рыбью спину. – Ух, разбойница!.. Спасибо, ты меня привела.
На кухню вошла женщина, высокая, седая, в темной повязке и в строгих очках, – очевидно, мать девушки. Игнат сразу утратил дар речи. Кое-как он объяснил причину своего непрошенного визита. Хозяйка изучающе смотрела ему в лицо. В конце концов он окончательно потерялся.
Его пригласили в комнату; он присел на краешек дивана, не зная, куда положить свою фуражку. Страшно она мешала ему все время! Девушка заметила это и, мягко коснувшись руки Игната, отобрала у него фуражку.
Женщина принялась накрывать на стол, сетуя, что мужа нет дома, что если и приедет он раз в месяц, так только на час, на два. Уж он отблагодарил бы гостя, как отблагодарил бы!
Позже Игнат не раз вспоминал эти ее слова. Знали бы товарищи – было тут чему посмеяться. Он никому не рассказывал ни об этой встрече, ни о том, что случилось через несколько дней. Даже смешное, неловкое стало близким и по-своему дорогим. Нина присела рядом с ним на диван и, подняв по-мальчишески кулак, сказала:
– А здорово вы тогда этого «романтика» обрезали! Как говорит он, будто эстрадник: «Север… белые ночи… снежная даль…» В общем, мог бы работать актером на третьих ролях. Чем же все это кончилось? Я ушла. Я побоялась капитана.
– А тем и кончилось, что капитан выгнал меня из рубки. Васильков прав. Я виноват.
– Разве? – спросила она почему-то очень тихо. Игнату показалось – глаза ее стали строже.
– Вы давно знакомы с Васильковым? Или в пути познакомились?
– Два года. Отпуск он проводит здесь, в Туапсе. Но как же случилось, что капитан не разобрался?
Игнат усмехнулся и сказал в сердцах:
– Вы видели его, капитана? Это же боцманюга со скотовоза. Половина бога… Страшный человек. Дело он знает, ничего не скажу, а так не душа – железо…
Лицо ее дрогнуло и покривилось.
– Ну? – проговорила она изумленно. – Нет-нет… Так думают о нем матросы?
– Так думаю я.
Она отодвинулась, быстро оглянула Игната и тихо засмеялась.
– И неправда! Совсем он не такой!
Шаповалов насторожился. Что за день! Одна неожиданность следовала за другой. Оказывается, Нина знала капитана.
– Вы разве с ним знакомы? Виделись?.. Разговаривали?..
Руки ее упали бессильно.
– Конечно… сколько раз! Это мой отец, капитан Волков. Я была с ним в рейсе Одесса – Батуми.
Игнат ощутил струйки пота, текущие по носу его, по щекам. Вот куда он попал: в семью своего капитана! Ей, Нине, только и оставалось: указать на дверь. Он потянулся за фуражкой. Проклятая камбала – как подвела!.. И все-таки жалко уходить: сам осмеял себя и ушел. Глупо. Но дело непоправимое. Хозяйка тоже, наверное, слышала: «Боцманюга со скотовоза»… Вот, она уже направляется к нему. Чего доброго, влепит затрещину. Игнат вытирает рукавом лицо и слышит голос хозяйки:
– Как ваше имя? Игнат? Ну, будем же знакомы… А отчество? Отлично. Прошу вас, Игнат Семенович, пить чай. Для вас и наливка найдется, муж сам ее приготовлял. «Шкиперская» называется.
В смущении, какого еще не приходилось ему переживать, Игнат решил идти напропалую. Он осматривал стол: маленькие рюмочки, диковинный ножик, выгнутый и хвостатый, ложка с дырочками, – не разобраться, что к чему. Нина придвинула ему стакан и до края налила розовой вязкой наливки. Не ожидая, пока нальет она и хозяйке, Игнат осушил весь стакан двумя глотками, задохнулся, ожёгся и почти упал на стул. Что говорил он им в течение долгого часа, все время чувствуя на себе проницательный взгляд хозяйки? Наверное, он плел несусветную чепуху. Помнится, Нина спросила:
– И вам понравился Стамбул?
– Нет, – сказал Игнат. – Грязно, пестро, воняет…
Женщины засмеялись.
– Но бухта Золотой Рог, говорят…
– Красивая. Нет спору. Однако от турков это не зависит.
– А вот Аравия… Васильков рассказывал: таинственная страна… Бедуины в чалмах, с копьями, как сто лет назад… Шейхи, эмиры, сеиды…
Игнату показалось, что она испытывает его в чем-то. Втайне он позавидовал Василькову: ловок же на язык!
– Не понимаю, где он все это видел? Я видел нищих, черных людей, грузчиков, голых и очень голодных. Они утащили у нашего повара банку со смальцем и ели без хлеба, отталкивая друг друга, даже поссорились из-за этой банки… Врет ваш Васильков.
– Я знаю, что врет, – сказала Нина. – А слушать его интересно, хотя и смешно. Вы не такой, Игнат, совсем не такой.
Шаповалов взглянул ей в глаза – она не сказала: хорошо это или плохо?
Он виделся с нею еще три раза: случайно встретился на берегу, а потом, возвратясь из рейса, принес ей шаль. В военкомате предупредили, что крейсер будет завтра, постригли, послали в баню и приказали ждать в порту. Он отпросился на час и пришел в тополевый переулок проститься.
Спокойной и доброй лаской повеяло на него от сада. Знакомое крылечко как будто звало к себе. Ветка яблони, уже отяжеленная плодами, качалась на подпорках из стеблей подсолнуха. Ему открыли сразу же, как в то, первое, утро, когда он явился с камбалой, трепыхавшейся на спине, и он уже протянул руку, но… на пороге стоял капитан.
Волков поморщился.
– Чем могу служить?
– Я хотел… Я, понимаете, ухожу в плавание. Надолго. На крейсере я теперь служу.
Капитан присмотрелся внимательней: не пьян ли? Он колебался, уже собираясь захлопнуть дверь.
– Ну, и что же?
– Проститься хотел… Нина дома?
– Нина? Зачем это вам Нина?..
– А просто, чтобы попрощаться, – ответил Игнат и улыбнулся.
Тогда он и услышал от Волкова «напутственное слово» и совет запастись костылями, в случае, если взбредет ему хотя бы раз еще сунуться в эту калитку. Видывал Игнат капитана в разных настроениях: и бодрым, и веселым, и распаленным, но таким, как сегодня, ни разу не видал. Может, он неправильно понял Игната, в глупой мальчишеской выходке заподозрил? По крайней мере Шаповалов получил «характеристику». Был он и разиней, и гальюнщиком, и слюнтяем, какого на милю к судну нельзя подпускать. В общем, самый последний «бич»[4]4
«Бич» – от слова «бичкомер», т. е. в первоначальном значении – безработный моряк. Впоследствии слово «бич» стало нарицательным для деклассированных элементов во флоте: бродяг, бездельников, корабельных побирушек и проч.
[Закрыть] на всем побережье.
Такой обиды Игнат не заслуживал. Шел он по тропинке сначала молча, но как услышал это бранное слово «бич» – потерянных пьяниц, недотеп им называют, – остановился, побледнел.
– Хотя ваш этот дом, капитан, но приличных слов вы не знаете.
Так ядовито поддел он капитана, что тот ногами затопал, руками замахал.
– Назад! Ко мне!..
Но Шаповалов не вернулся. Шел он, ничего не видя перед собой, тополевый лист на аллейке сорвал и не заметил, как это сделал; звук калитки, когда он открывал ее, отозвался в сердце, гравий печально шуршал под ногами… И твердо решил с этой самой минуты Игнат – сколько жить он будет на свете, никогда не простит ни Василькову, ни капитану… О, время его еще впереди! Выплавает он годы положенные, выучится, все комиссии пройдет, сам капитаном станет, а Волкову и Василькову «здравствуй» не скажет, руки не подаст. О ней он тоже позабудет. Правда, она не виновата, но если уж на то пошло, и с ней он не посчитается… Точка! Что означала эта угроза, и сам он не мог сказать. Видел он себя капитаном океанского корабля, как стоит он на мостике в штормы, в туманы, как входит в знакомый заштиленный порт, и ждет его на берегу… нет, не она. Хорошо бы ей весточку оставить. Он писал ей и раньше, когда ходил на Ближний Восток, но не думал Игнат, что будет получателем собственных писем. И снова ни в чем не повинна она. Она ведь не знала, что Шаповалов ей пишет.
В порт он вернулся вечером, засветло еще, разделся и улегся на койку в общежитии призывников, думая лишь о том, чтобы сном сократить ожидание. В тот вечер к нему обещал прийти знакомый рыбак, вместе они собирались выйти в ночь за дальний мыс на камбалу, но не до рыбной ловли было Игнату, и время оставалось считанное, и самого слова «камбала» отныне он не терпел.
Два раза будил его сторож, хотя Игнат не спал, а только притворялся спящим.
– Зовут тебя, Шаповалов… Слышишь? Давно ждут…
Игнат плотнее укутал одеялом голову. А утром, когда строгий и четкий профиль крейсера вырисовывался за молом и уже была подана шлюпка, шли они втроем к причалу в сопровождении дюжины призывников, откуда-то снова появился этот непоседа сторож, осторожно взял об руку Игната и в сторону отвел.
– Как же это так, Шаповалов? Ну, брат, нехорошо. Девушка больше часа ждала, а ты ни в какую… Славная девушка, вежливая такая…
Игнату почудилось: старик-сторож смеялся. Он спросил с деланным равнодушием, хотя и почувствовал, как что-то дрогнуло и рванулось внутри.
– Девушка? Что это еще за девушка может быть?
– Я ее с маленьких знаю. Капитана Волкова дочка. А зачем ты ей сдался, телепень такой, сам я удивился…
Игнат не обиделся за «телепня». Первое, о чем он подумал, бежать туда, в тополевый переулок. За три минуты весь город он промахнет… наверное успеет… Но шлюпка уже подходила к причалу, и высокий, кряжистый матрос, стоя на носу, махал бескозыркой.
Так они расстались. И целый час еще смотрел Игнат с палубы корабля на тихий городок, раскинувшийся у горных зеленых подножий, на домики нефтянников, взобравшиеся на крутизну, пока не канула в море дальняя, последняя вершина, а с нею и все, что он здесь пережил.
В боях за Севастополь, в самые трудные дни обороны Шаповалов был трижды ранен. К тому времени имя его четыре раза прозвучало в приказах-благодарностях командира перед замершим строем притихшего корабля.
Темной, ненастной ночью, когда так просто затеряться в чернильной хляби моря, выходил он к румынскому берегу на шлюпке с четырьмя товарищами, и доставили они на крейсер двух эсесовцев-офицеров. Тогда командир узнал, что делать дальше. Груженый вражеский танкер был настигнут в пути. Он пытался отстреливаться и взлетел на воздух, брызнул на самое небо пламенем из железного нутра.
Стоя на вахте в виду Одессы, Шаповалов заметил перископ подводной лодки; он только крикнул и указал, и крейсер стремительно рванулся в атаку, и глубинные бомбы полетели за борт. Там, где враг готовился к торпедному удару, после ширились, растекались маслянистые пятна и долго лопались пузыри.
Недаром прошли для Игната две недели отпуска в Туапсе. Он твердо решил сдержать данное ей слово, – пусть сказанное про себя, все равно, – отслужит он действительную, на штурмана экзамен будет сдавать. Жадно читал он лоции, справочники, наставления, все, что касалось морского дела. Мысленно все это делал он наперекор Василькову и чтобы капитану доказать, и ей… Он надеялся еще встретиться, и верил, что помнила она о нем, и письма писал, теперь уже не до востребования.
На подходе к Севастополю, когда крейсер был атакован тремя девятками «юнкерсов», и от гула бомб, от лязга зенитных орудий не стало слышно голосов, – не знал Игнат, что с последней, недавно разобранной почтой пришло и для него блуждавшее долгожданное письмецо…
Первая тройка «юнкерсов» несла торпеды. Она стремительно вышла из строя, и, можно было подумать, звено уходит от зенитного огня… Но самолеты резко развернулись, и стал понятен расчет летчиков: они пытались пройти вдоль палубы корабля.
Отсюда, с палубы, отчетливо было видно, как от черных тяжелых тел машин одновременно оторвались три торпеды.
В ту же секунду гребные винты крейсера остановились. Он замедлил ход. И многим из команды тогда показалось, что корабль притаился, затих в ожидании неизбежной своей судьбы: он был обречен.
Но расчет командира был точен. Торпеды зарылись в кипящую пену впереди корабля, а один из «юнкерсов», метавших бомбы, не вышел из пике. Захлестнутый длинной очередью, ударившей прямо по моторам, он рухнул у самого борта, взметнув кипящий и дымный, с гулом переломившийся смерч.
У крупнокалиберного пулемета стоял Шаповалов. Он дважды был ранен осколками бомбы. Кроме тяжелых фугасок и торпед, немцы засыпали корабль мелкими бомбами, безвредными для бронированных палуб, но сметавших на них все живое.
Сначала огонь опалил Игната, теперь его обдало кипящей водой. Он устоял на ногах, держась за гашетки пулемета.
Бой длился свыше часа, и Шаповалову снова повезло: он сбил второй самолет. Острый осколок отсек ему пальцы на левой руке. Игнат обмотал руку обрывком тельняшки и продолжал вести огонь. Ранение в бедро было более серьезно. Палуба стала раскаленной, а небо, кованное из железа, качалось и гнулось над головой. Соленый вихрь всклокоченной пены ударил в грудь ему, в рот, в глаза… Шаповалов выпрямился и вздохнул свободней; сразу стало легче дышать. Вернее, он сделал попытку выпрямиться: у него не хватило для этого сил. Он стоял у пулемета, весь изогнувшись, почти упав на колени, откинув локти, едва дотягиваясь до гашеток. Словно схватился он в рукопашную с невидимым врагом, и гнул его, и ломал, а эта палуба и эти надстройки, до последней заклепки и шва, были частью его самого, и когда обломилась рея, сбитая вражеским снарядом, он ощутил физическую боль. В корабельном лазарете ему передали письмо. Он не знал ее почерка, но сразу подумал: «Неужели?» Письмо начиналось двумя словами: «Дорогой Игнат!» Сколько раз перечитывал он это слово: дорогой… Она приходила в порт, чтобы проститься, – писала Нина. – Она сожалеет, что не увиделась с ним… Если он будет в Туапсе, если, хотя бы на час завернет, как хотела бы она его видеть.
Он бережно хранил это письмо. Не было у него на свете ни родных, ни родственников, близких или дальних. Единственный адрес, который он теперь хранил, был ее адрес. Он возвращался видевшим виды моряком, раненый, награжденный. Давно отошел куда-то в сторону, сам собой забылся шустрый Васильков. Но к Волкову у Игната осталось прежнее чувство: и уважение, и досада, и робость… В самом деле, он до сих пор боялся капитана, будто тот все еще был его грозным начальником. Помнил Игнат, как яростный, бледный Волков топтал свою белую фуражку, с размаху бил себя кулаками в грудь, горько повторяя одно слово: «Позор…»
Если бы его не оказалось дома!.. Нет, прежде всего он должен вручить письмо. Дом далеко, а Управление порта рядом. Но даже если бы дом был на его пути… сначала пакет. Если бы знал Чаусов, как нелегко Шаповалову выполнить его простое поручение.
Шлюпка подошла к причалу; знакомый старик-сторож подал Игнату руку. Он не узнал Шаповалова, но Игнат и не напоминал о себе, лишь подумал, что, значит, в нем действительно произошли какие-то перемены.
У дверей Управления Игнат остановился. Может быть, все же навестить сначала ее? Он ответил Чаусову:
– Будет исполнено… – Что бы там ни было дальше, сначала он вручит это письмо.
Он решительно вошел в Управление и поднялся на второй этаж. В приемной капитана порта, связанная всевозможными телефонами с внешним миром, положив голову на край стола, дремала секретарша. Игнат застучал каблуками.
– Я к капитану Волкову… Срочное поручение от командира крейсера.
Секретарша выпрямилась и взглянула на него усталыми, красными от бессонницы глазами.
– Капитана Волкова нет. Придется подождать день-два…
– У меня срочное поручение.
Она посмотрела на часы.
– Через десять минут отходит катер… Он направляется к месту аварии парохода. Там капитан… Вы можете еще успеть.
Игнат рванулся с места, опрокинул стул, с грохотом слетел по лестнице, сбил с ног какого-то человека в накидке, на бегу извинился, перемахнул железнодорожные пути… На причал он прибыл в ту минуту, когда береговой матрос сбрасывал с «бабок» швартовые концы.
– Мне капитана порта… Срочное поручение! – крикнул Шаповалов.
Приземистый штурман на мостике ответил, не оглянувшись:
– Прыгай скорее… Сейчас уходим.
– Зачем же мне прыгать? Мне только передать пакет…
– Вот, там и передашь. Капитан на аварийном пароходе…
Кормовой конец шумно плеснулся в воду. Борт катера все дальше отходил от причала. Здесь некогда было размышлять. Игнат ступил на крайний, просмоленный брус и прыгнул; чьи-то сильные руки подхватили его. Он твердо стал на палубу катера. Не успев осмотреться, он спросил:
– Надолго уходит катер?
– На сутки, а может, и больше. Там от обстановки многое зависит.
– Какая же там обстановка? – Он посмотрел на собеседника. Судовой механик. Седоусый, светлоглазый, с лицом, тронутым следами оспы.
– Обстановка, можно сказать, отчаянная. Судно было атаковано авиацией. Выбросилось на берег. Фашисты задумали, видно, взять трофей. Бой ведет часть команды. Другая часть чинит машину. Катер вспомогательный был послан, но не дошел, потопили. По судну из пушек они не бьют, а близко, с моря, никого не подпускают. Мы думаем затемно проскочить.
– Вот так история! – вырвалось у Игната. – Везет же! И капитан порта тоже там?..
– Да. Там и капитан Волков…
Шаповалов осмотрел пассажиров. Все это были мастеровые люди: плотники, слесари, котельщики. Их инструмент и листы железа грудой были сложены на корме.
Кроме них, на катере было человек двадцать бойцов, как видно, снятых откуда-то с передового участка фронта, – все в запыленных, почерневших, покрытых соляными пятнами гимнастерках, с автоматами, с двумя ПТР. Они держались отдельной, тесно сколоченной группой и чему-то смеялись, глядя на удаляющийся причал. Накрытый брезентом станковый пулемет здесь же стоял на палубе, а рядом с ним лежали ящики с гранатами и патронами.
Шаповалов присел на ступеньку трапа, ведущего на мостик, и задумался над своей судьбой, над целой вереницей неудач, которые преследовали его с таким упорством, едва лишь появлялся он в этом городке.
Уже вечерело. За россыпью влажных от закатного солнца крыш где-то, очевидно, в районе вокзала, вздымалась, медленно вращаясь, рыжая, плотная, витая колонна дыма. Она поднималась до уровня горных вершин, подпирая облако цвета крови. «Значит, недавно бомбили, – подумал Игнат. – Сколько железа и сколько огня выбросил враг на этот маленький город!»
Близко, за перевалом, шли непрерывные бои. Судьба городка решалась ежечасно. А он по-прежнему жил нешумной, деловой, сосредоточенной жизнью, разбирал развалины свои, слал корабли в тревожное море, словом уверенным провожал солдат.
Там, на зеленой окраине, под горой жила она. И слышала свист фугасок, и видела кровь, расплеснутую на мостовых, и дышала острой пороховой гарью, и оставалась в этом городе, где все для нее было родным, где нужны были и радостные глаза ее, и неспокойные руки. Он увидит ее, – пройдут лишь только сутки, – увидит и скажет: «Моя родная… Я так страдал за тебя…»
Кто-то с силой встряхнул Игната, взяв его за плечо, и знакомый голос позвал:
– Шаповалов! Фу, черт… конечно, он!
Игнат вскочил со ступеньки. Перед ним стоял приземистый штурман, тот самый, которого видел он на мостике катера перед отплытием. Это был Васильков.
– Да какими же это судьбами, Шаповалов? Светопредставление! «Смешались в кучу кони, люди…» Поистине, тесна земля!
Он был все таким же, пожалуй, немного постарел, у глаз собрались густые морщинки.
– Ну, что же ты молчишь? Что смотришь букой?.. А, понимаю! Старая обида? Скажу по совести, Игнат, – он прикоснулся пальцем к груди Игната, – стыдно мне было. Очень стыдно… Если бы тебя тогда не отозвали, я все поправил бы. Сам бы все поправил. Смешная история, в конце концов! Девушка!.. Помнишь, влип я в нее, как гвоздь. И показалось, будто к тебе она, – он щелкнул пальцами, подбирая слово, – как бы сказать, склонна… Тут во мне, понимаешь, и брыкнулся чертик. И не подумал я, не успел подумать, как все уже произошло.
Он громко засмеялся, показывая вставные зубы; Шаповалов подумал: видно, кто-то уже проучил.
– Африканские страсти, понимаешь! А знаешь, Игнат, глупыми мы бываем подчас, очень глупыми. Ну, девушка… И что особенного? Много их…
– Вы бы лучше о ней и не говорили, – еле переводя дыхание, заметил Игнат.
Васильков удивленно вскинул голову и, словно призывая свидетелей, осмотрелся.
– О! – произнес он тихо и удивленно. – Значит, заякорило? Ну, что ж, дай бог… Я – за семейную жизнь. Был, знаешь, в древности такой поэт – Гораций. Все время воспевал он прелести семейной жизни, но сам оставался принципиальным холостяком. Скажу тебе по-свойски, я – не Гораций… Но принципы его достойны внимания.
Он, видимо, понял, что Шаповалов не намерен ни разговаривать с ним, ни, тем более, смеяться его остротам. С обычной легкостью меняя и выражение лица, и тон, становясь серьезным, Васильков сказал:
– О том, что тогда случилось, капитану Волкову известно. Я рассказал ему сам.
Он повернулся и пошел на корму, подергивая плечами, насвистывая веселую песенку. Игнат провожал его удивленным взглядом: ни в чем не изменился Васильков. Он жил шутя.
Ночью катер прибыл к месту аварии парохода. Судно лежало в сорока метрах от берега, на каменистой, заиленной гряде. С моря его почти невозможно было отличить от близких скал, – черный, сумрачный силуэт вырос в ту минуту, когда катер подошел вплотную к неподвижному кораблю.
На берегу услышали рокот катерной машины, хотя эту последнюю сотню метров Васильков вел свое малое судно очень осторожно, на самом малом ходу, так что можно было подумать: смутная тень берега отступает все дальше и дальше.
Шаркая по палубе башмаками, легко проскользнув сквозь толпу, матросы подбежали к борту и выбросили пеньковые кранцы. Катер мягко прижался к черной железной стене корабля. Сверху, откуда-то из глубины ночи, простуженный голос спросил:
– Прибыли?.. Без потерь?..
Васильков ответил беззаботно:
– Кроме выкуренных папирос… Как вам живется тут на «приколе»?
Игнат подумал недружелюбно: штурман рисуется перед пассажирами.
Сверху ответили то ли насмешливо, то ли недовольно:
– А вот поживете – увидите! Противник на самом берегу. Днем, словно играя, постреливает из пистолетов.
Над мачтами судна ярким, белым пламенем взметнулась ракета, взметнулась и повисла, как будто зацепилась легким, пушистым хвостом за сбитую рею. В молочном свете, хлынувшем на берег, Игнат увидел только зубчатый мыс вдали, а впереди, несколько в стороне, лохматые космы водорослей, лениво качаемых волной. Там были камни, вторая, почти достигающая поверхности моря гряда. Как это случается нередко, что в минуты опасности или тревоги непрошенно приходят самые неуместные мысли, так было теперь и с ним: он с интересом уставился на эти камни, думая, заранее зная, что там наверняка, нагулянный, нетревоженный, кишмя кишит бычок. И лишь позже, когда с берега, будто спросонья, будто в предчувствии невидимой опасности, гаркнула раз, другой очередь пулемета, обрывок очереди, по десять-пятнадцать выстрелов, слитых, как рычание пса, и что-то звонко защелкало о железо борта, – Шаповалов вспомнил, где он, что и кто с ним, и ощупал письмо на груди, под бушлатом, письмо, которое так неожиданно завело его под этот огонь.
Мысленно послал он вражеских пулеметчиков ко всем чертям, а себе сказал, подумав, что ведь, оказывается, ему выпадает особая здесь роль, – он здесь единственный представитель крейсера, прославленного в боях.
Теперь он стал смотреть на берег, на дальний мыс, слегка как будто покачивающийся от волнистого света ракеты. Там ничего нельзя было рассмотреть, а эта, близкая часть скалистого побережья с катера не была видна, ее закрывал корпус корабля. Поэтому и немцы не видели катера, а стреляли, наверное, для острастки, хотя, возможно, они услышали ритмичный шум машины, донесшийся через прибой.
Ракета вскоре погасла, и наверху, на корме корабля, снова зазвучали негромкие голоса, потом стало слышно, как развернулся, спадая вниз, шторм-трап.
Игнат поднялся на судно вторым, вслед за Васильковым, ткнулся лицом в чью-то руку, в плечо, выпрямился, спросил тихо:
– Мне капитана порта Волкова. Срочное поручение с крейсера… Где его можно видеть?
Человек, от которого сильно несло йодоформом, сказал устало:
– Пройдите в кают-компанию… Там как раз заседает штаб.
В кают-компании, куда Шаповалов добрался наощупь, поминутно спотыкаясь на темных палубах незнакомого корабля, у стола, слабо освещенного масляной плошкой, сидели шесть человек. Он не увидел здесь Волкова. Люди, сидевшие за столом, мало походили на моряков, за исключением одного, в полосатой тельняшке, с темной татуировкой на кистях рук, да и тот, – подумал Шаповалов, – как будто из фильма «Остров сокровищ» сошел. Одеты они были в какие-то беспорядочные лохмотья, на головах повязки с причудливой бахромой, лица сплошь измазаны сажей.
Могучего телосложения, совершенно голый человек, прикрывший плечи чем-то наподобие горжетки, медленно обернулся к Шаповалову и, показывая чистые, очень белые зубы, спросил:
– Каким это ветром… братишка? Вот чудо-чудеса! Или боевой корабль поблизости?
Шаповалов доложил о причине своего прибытия. Черные люди за столом многозначительно переглянулись: быть может, они подумали, что крейсер действительно находится близко, но матрос не имеет права об этом говорить? Широкоплечий толстяк сказал, вставая:
– Вы нашему виду, пожалуйста, не удивляйтесь. Ошпарены все, обожжены… Он, стерва, скинул на нас сто восемнадцать бомб! Пробоина в районе переборки трюма номер два и машинного отделения… Попадание в трюм номер четыре… Пробоины в корпусе… Сколько? Не сосчитать… А главное – машину повредило, порвало паротрубопровод. Сами понимаете, тут не до коверкотов…
Он подал руку:
– Будем знакомы. Я – старпом Вежелев, Демьян Иваныч. А это – старший механик. А это – боцман. И машинисты. Итак, вам к Волкову? Я вас провожу.
– Где капитан Волков? – спросил Игнат.
Вежелев ответил совершенно спокойно:
– Вам не сказали? Волков на берегу.
Шаповалов подумал, что голый толстяк Вежелев шутит.
– Но ведь на берегу противник. Нам сообщили об этом, едва мы пришли.
Люди за столом сидели неподвижно; усатый механик молча смотрел на разостланную перед ним схему корабля, густо покрытую жирными пятнами. Шаповалов понял: теперь они ждут, когда он уйдет, – время дорого, некогда объяснять, все и так ясно. Он уже сделал шаг к двери, но Вежелев остановил его коротким движением руки.
– Обстановка такая: мы занимаем малый клочок берега на скалах. Это очень маленький кусочек: метров пятьдесят в глубину. Нас не легко оттуда выбить – они уже потеряли добрых три дюжины солдат. Если мы их выпустим на самый берег, тогда по палубе и ползком не проберешься. Пока они вынуждены обстреливать нас с дальнего склона. До сих пор они не применяли артиллерии, и это понятно – корабль фактически в их руках. Груз – снаряды. Впрочем, им это неизвестно, для них, как видно, важен любой трофей.
Он оглянулся на свой молчаливый штаб. Усатый механик по-прежнему разглаживал ладонью схему. Машинист в тельняшке неторопливо скручивал папиросу.
– Да, – повторил Вежелев. – Корабль фактически в их руках.
