Текст книги "Сочинения в 2 т. Том 2"

Автор книги: Петр Северов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

Утром его разбудил Асмолов. Мокрый с головы до ног, он стоял перед постелью Варичева, и, едва открыв глаза, Илья заметил, как утомлен и взволнован старый рыбак.

– Поскорее вставай, Борисыч, – сказал он. – Большое несчастье у нас…

Почти прыжком Варичев поднялся с постели.

– Что случилось?

Асмолов вытер ладонью мокрые усы. В дверях одновременно появились Серафима и Николай. Оба они испуганно смотрели на бригадира.

– Самый большой невод моей бригады, – сказал он, тяжело опускаясь на лавку, – лучший наш ставной невод… срезан.

Варичев даже не понял сначала.

– Как… срезан?

– Ну, не знаю, – сказал Асмолов глухо. – Видно, что ножом.

Он поспешно поднялся, скомкал бороду рукой, пристальным долгим взглядом посмотрел в окошко.

– Кто мог… кто мог сделать такое?..

Варичев знал, что значил этот невод для рыбачьей артели. В нерест, когда лосось шел к берегам, когда иваси приходили с южных просторов, когда кижуч бунтовал и рвался в устье реки, – вся надежда была на этот новый невод, из самого Владивостока привезенный Крепником. Последние две недели на нем работал Асмолов со своей бригадой; они уже были уверены, что премия принадлежит им. Каждый день старый баркас приходил к причалу, до бортов наполненный рыбой, и Асмолов недаром гордился своей работой – в любое время года он умел выбирать на побережье самые богатые места. То, что теперь случилось, было общим большим несчастьем. Перебирая в памяти людей поселка, Варичев не мог; никого заподозрить, он всех уже знал здесь хорошо. Но вдруг он подумал о Петушке, о стрельной лодке, мчавшейся в ночное море, о путанных и осторожных разговорах Петушка.

– Значит, среди нас есть враг, – медленно проговорил Асмолов, и глаза его расширились и остекленели. – Кто же это?.. Мы найдем его… Мы обязательно его найдем.

Почти бегом он бросился к порогу и остановился, схватившись рукой за косяк двери.

Опустив голову, Варичев думал о Петушке. Должен ли он сказать о своих подозрениях или сначала должен их проверить? Что, если он скажет, а позже выяснится – виноват другой. И Петушок не так глуп, чтобы пойти на преступление, зная, что он, Варичев, хорошо разбирается в его намеках, в его несложной игре. Он должен сейчас же видеть Петушка. Он ничего не скажет, пока не будет знать точно.

Подойдя к Асмолову, он положил ему руку на плечо.

– Нужно собирать народ. Об этом… все уже знают?

– Все, – сказал Асмолов, медленно обернувшись и словно ища поддержки в нем. – Теперь о чем говорить-то? Или враг скажет: «Держите меня»?

Варичев тряхнул головой.

– Все равно… народ должен знать… – Он заметил, как глаза Серафимы радостно засветились. – Иначе, Асмолов, ты не сможешь рассчитывать на самое главное, на доверие…

Асмолов вздрогнул, но ничего не сказал. Он как будто сдержал себя. Щеки его побледнели. Выше подняв голову, он посмотрел Варичеву в глаза.

– Я никогда… ничего не скрывал от народа. Я понимаю. Ты, Илья Борисыч, прав.

Петушка Варичев нашел на причале. Он сидел на прилавке, опустив голову, глядя прямо перед собой на мелкую зыбь реки. Илья никогда еще не видел его в таком раздумье. Степка не заметил даже, когда Варичев подошел к нему. Он не удивился, увидев штурмана перед собой, не улыбнулся, как обычно.

– Знаешь, что случилось? – спросил Илья.

– Знаю, – сказал Степка и посмотрел на него прямым, равнодушным взглядом. Лицо его было таким усталым, как будто он не спал несколько ночей. Варичев присел рядом с ним на прилавок.

– Что ты думаешь об этом, Степан?

Петушок молчал некоторое время. Наконец он сказал тихо:

– Тут дело хитро сплетено.

– Кто это сделал? – прямо спросил Илья.

– Андрюша, – сказал Петушок по-прежнему тихо и встал с прилавка. – Это Андрюша сделал. Кто же еще мог?

Он лгал, Варичев видел, что он лжет, и сразу понял, что напрасны расспросы, что эта ложь дальше будет еще упорней и хитрее. Тогда он спросил, как бы между прочим:

– У тебя, кажется, есть шляпа, Степан? Здесь ни у кого другого нет такой шляпы.

Петушок поспешно обернулся. Несколько секунд он внимательно смотрел Варичеву в глаза:

– Была… А зачем тебе это?

– Очень просто, – сказал Варичев и улыбнулся. – Я видел тебя… Прошлой ночью ты шел на стрельной лодке в море… Зачем ты шел?

Степка отшатнулся. Но он не испугался. Веки его часто мигали. Вдруг он громко захохотал.

– Я… шел в море? Кто это видел?

– Я видел, – повторил Илья.

Опустив голову, Петушок медленно прошел до конца причала. Его, видимо, нисколько не взволновали подозрения Ильи. Так же медленно и спокойно он вернулся и снова остановился перед Варичевым.

– Дело это хитро сплетено, – сказал он. – Однако кузнец наш вряд ли мог сам все придумать. Что он? – Дите… Как есть дите. Кто-то другой за его спиной кроется. А вот кто – не знаю.

Варичев молча следил за ним. Его удивляло спокойствие Петушка. Он ждал оправданий, но Степка не торопился. Наоборот, он стал задумчивым и рассудительным, и его не обеспокоили слова Варичева: или он принял их в шутку, или, казалось, просто не понял их. Сощурив глаза, он посмотрел на тундру, залитую дымчатым светом дня, и стал говорить негромко, словно отвечая самому себе:

– Я легкий человек. Нет у меня ничего, кроме сапог да робы… Матери я не помню, отца не знаю. Где родина моя, где семья? Нет их. Легкий я человек, Илья Борисыч. Пух перелетный. И что только есть у меня в жизни?.. – Он широко развел руками. – Вот эта земля. Или я в городе не мог бы жить? Мог бы. Или я кроюсь от кого? Нет. Ты понимаешь, нет у меня ничего и меня, конечно, легко обидеть. И что меня, потерянного, жалеть? Разве меня, Илья Борисыч, жалеют? Легче мне было бы в городе жить, спокойней и проще, так нет, не могу… Воздух этот, что ли, я люблю, дальние дороги эти… Когда-нибудь хорошие люди будут здесь жить. Порт, верфи, мосты построят, – я думаю так, что самый главный закон будет у них – любить.

Он помолчал с минуту.

– Правильно я думаю, Илья Борисыч?

– Правильно! – сказал Илья. – Но все это не так просто. И сам ты лишь доказательство того, что это не так просто. Думаю, что ты хитрый, хотя и наивный человек.

– Я простой человек, – сказал Петушок.

– Ты обрезал невод, простой человек, – сказал Илья. – Зачем ты мне врешь? Я ведь хорошо тебя понимаю.

– Я даже не думал тебе врать, – сказал Петушок равнодушно. – И зачем тебе я буду врать? Ну, что говорить, я сразу тебя разглядел. Любишь ты Серафиму? Любишь. Дело тут не шуточное. Я все время смотрю. Я смотрю за Николаем, за Асмоловым, за нею смотрю. Не такой я дурак – все вижу, – и нужен тебе этот человек, сердечный она человек. И я тебе тоже нужен. Я сердце твое охраняю, потому что в душу ты мне запал, потому что непонятный ты, ну, такой, как, понимаешь, те, что будут жить здесь и строить. Почему ты остался на корабле? Все понимаю, а этого не понимаю. Так ли уж сильно любил ты свой корабль? Если правда это – настоящий ты человек, и бери меня, милуй меня или казни. Если нет – моя это ошибка.

За все время, сколько знал Варичев Петушка, он впервые верил ему. Степка говорил правду, но ведь самого главного он еще не сказал. Потому Илья спросил:

– Ты обрезал невод?

– Я, – сказал Петушок, и черные глаза его открылись шире.

– Зачем? – стараясь быть спокойным, спросил Илья.

– Потому что на нем работал Асмолов, – сказал Степка. – Он у нас удачливый человек. А я ведь уехать должен. Дорога меня зовет, Илья Борисыч, капитаном я стану! Премия – это большие деньги. А дорога далека!

Он отступил на два шага, снял кепку, пригладил курчавые черные волосы.

– Никто не знает, что пережил я тут за последние дни. И сам ты не знаешь, хотя ты как раз и виноват. Пожалуй, Асмолов тоже виноват в этом. Или он все выдумал на тебя, или это правда… Только, если даже неправда, – все равно, может быть и должен быть на земле такой человек. Прямой, сильный и, главное, чистый человек… Я уехать хочу, Илья Борисыч, я таким стану, как ты, ну, как о тебе я подумал. Что же делать? – Он опять задумался, глядя вдаль, на тундру. – Помнишь, ты говорил мне, когда возвращались мы с лова, – о жизни говорил. Я так понял, что никакая радость без труда не дается. Большая настоящая радость не дается без жертв. И человек, настоящий человек, должен пойти на жертву, лишь себе должен поверить, даже нарушив закон, – ты сам это говорил, – чтобы победить! Три дня я об этом думал, ночами не спал, тебя все время выведывал, про жертву думал.

Пальцы его все время теребили полу бушлата. Варичев следил за ним. Свежий, ножевой порез краснел на левой руке Степки. Илья хотел спросить, откуда этот порез, но сдержался, – Петушок открывал причину своего преступления.

– Подвиг – твое это слово, – сказал он. – Ты объяснил это мне, что это значит – подвиг. На счастье народа, он совершается. Я всего себя проверил. Всю непутевую жизнь свою. Я сделаю подвиг. Только уехать мне надо. Какой же тут подвиг может быть? В большую жизнь меня тянет, там – большие дела!

Варичев встал с прилавка.

– Путанно говоришь ты, Петушок. Ничего ты не понял, – сказал он устало.

Степка заглянул ему в глаза, но Варичев отвернулся.

– Путанно говоришь и не можешь найти себе оправдания. Я тоже не буду оправдывать тебя. Честность – тоже подвиг… Я расскажу Асмолову о нашем разговоре, как бы не было жалко тебя.

– Я мог бы убить тебя, – беззлобно сказал Петушок.

Варичев рассмеялся, хотя поверил его словам. Степка всегда носил на поясе кривой такелажный нож.

– Я мог бы это сделать, – повторил он тихо, и лицо его побледнело.

Варичев осмотрел его с головы до ног, потом подошел вплотную. Так они стояли некоторое время, оба затаив дыхание, и Стенка прятал глаза, он избегал взгляда Ильи. Варичев не боялся этого человека.

Вблизи никого не было, но Илья знал, что Петушку некуда уйти. Он знал, что каждое, слово, сказанное в эти минуты здесь, на причале, будет известно всем… Пусть даже косвенно и нескоро, но и это сыграет свою роль. Он сказал Петушку спокойно, так, словно говорил о чем-то постороннем:

– А вот я не смог бы убить тебя. Почему?.. Потому что мне жаль тебя, – он повернулся, ощущая на себе взгляд Петушка и, стиснув зубы, не спеша пошел по тропинке вверх. Он услышал стон, тихий, как сдавленное рыдание, и хотел обернуться, но сдержал себя.

* * *

В просторной горнице Асмолова вечером собралось все население поселка. Асмолов и Крепняк молча сидели за широким дубовым столом, сосредоточенно курили махорку, изредка поглядывая на открывавшуюся дверь. Так непохоже было это собрание на обычные веселые сборы рыбаков. Ни шуток, ни смеха, только сдержанный говор по временам – и снова тишина. Варичев сразу понял эту тишину – она сама была ожиданием; как будто должен был придти человек и сказать: «Я это сделал…»

Илья пришел одним из последних и едва переступил порог, как Асмолов поднялся из-за стола. Отбросив папиросу, он снял фуражку, пригладил седой спутанный чуб.

– Ребята, – сказал он тихо и потом еще тише: – Товарищи…

Все видели, как трудно ему говорить. Светлые, словно наполненные туманом, глаза его потемнели; он коротко махнул рукой. – Знаете вы, что случилось… Все знаете?

– Все, – ответили рыбаки.

Открылась дверь и вошел Петушок. Он остановился у порога, веселый, чисто выбритый, в новой расшитой сорочке под расстегнутым бушлатом. Асмолов, казалось, не заметил его, но Варичев, сидевший недалеко от двери, теперь следил за каждым движением Степки.

Подняв голову, Асмолов внимательно смотрел в лица своих друзей.

– Есть тут, среди нас, партизаны, старые большевики. Ты, Крепняк, ты, Рудой, пулеметчики. Гнали мы пепеляевцев… Японцев били – кровью мы спаяны, и собственной нашей, и тех… товарищей наших, которых уже нет.

– Правильно, – сказал Крепняк.

– Где твой отец, Серафима? – спросил Асмолов.

Она опустила голову.

– Мы помним, – сказал он. – На сопке ледяной он остался… с наганом в руке.

И повернулся к Марье, старой рыбачке, бригадиру на сортировке.

– Где муж твой, Марья? Алексей?.. Помним, все помним.

Он опять замолчал. В тишине было слышно тяжелое дыхание сорока человек. Но самообладание вдруг изменило Асмолову. С яростью ударил он по столу кулаком. Лампа закачалась, Крепняк подхватил ее.

– Кто мог это сделать? – закричал Асмолов, багровея. И глаза его стали огромными, налитыми от света лампы огнем. – Кто?.. Мы будем знать… Он среди нас, он тут – этот человек.

– Не все еще собрались, – тихо, но внятно сказал Петушок от двери.

– Кого еще нет?

– Тут нет Андрюши, – сказал Петушок.

Варичев глянул на него в упор. Петушок улыбнулся.

– Ты знаешь что-нибудь? – спросил Асмолов, тяжело налегая на стол. – Говори…

Степка пожал плечами.

– Я только сказал, что тут одного не хватает.

Все рыбаки теперь смотрели на него, но Степка спокойно курил папиросу, и Варичев невольно изумился невозмутимости этого человека.

Крепняк поднялся и сказал что-то на ухо Асмолову, но тот покачал головой.

– Вы сами выбрали меня в Совет, – сказал Асмолов. – Сами сказали, что доверяете мне. Я больше всех отвечаю, что врага проглядел. Помогите мне, товарищи, или судите меня.

Варичев поднялся со скамьи, медленно подошел к столу. Только его шаги глухо отдавались в тишине, наполнившей горницу. И по взгляду Асмолова, пристальному и прямому, Илья понял, что лишь от него сейчас ждут каких-то решающих слов. Ему было приятно убедиться, что это так, что самый необходимый человек на этом необычном совете – он.

– Может быть, я излишне тороплюсь? – спросил Илья, обернувшись к Асмолову и Крепняку. – Тороплюсь, выступая первым.

– Почему же? – удивился Крепняк. – Каждый скажет.

Варичев наклонил голову. Бледное лицо Серафимы было совсем близко от него. В широко открытых глазах ее он увидел испуг, и он едва не улыбнулся – ведь она же не знает, как просто все это.

– Когда мы ищем преступника, врага, – начал он, прислушиваясь к своему ровному и уверенному голосу, – мы должны тщательно проверять каждый факт, мы должны думать о том, чтобы удар попал в цель, чтобы он не попал в честное сердце.

– Так, – сказал Асмолов, почему-то придвигая лампу к себе.

– Я хочу сказать, – продолжал Илья, несколько повысив голос, – что в деле, которое мы сейчас разбираем и в котором я уже разобрался, я шел именно по этому пути. Я стремился проверить факты. Да, преступник среди нас. Кто он? Я знаю. Пусть выйдет он сюда к столу и сам все расскажет.

И Варичев отошел к стене. Долгим и пристальным взглядом он посмотрел на Петушка. Асмолов и Крепняк поднялись одновременно.

– Ты не договорил, Борисыч… – задыхаясь прошептал Асмолов. Варичев обернулся к нему.

– Ты тоже виноват, – сказал он.

Асмолов схватился за грудь. Несколько человек вскочило со скамеек. Серафима тоже встала. Губы ее дрожали, казалось, она хотела крикнуть и не смела.

– Виноват потому, – с прежним спокойствием заключил Илья, – что не видел, что до сих пор не понимаешь, о ком я говорю. – Он кивнул Петушку. – Иди сюда и отвечай, Степан.

Горница наполнилась криком и шумом, только Асмолов, опустив руки, молча стоял у стола.

Покачивая плечами, Петушок подошел к столу. Осторожно и деловито он отложил папиросу и неожиданно улыбнулся, блеснув чистыми и ровными зубами.

– Ну вот… Я пришел.

– Говори, – глухо сказал Крепняк.

Степан развел руками.

– Что говорить-то? Неправда все это…

– Ты мне сознался, – сказал Илья, опять, как на берегу, вплотную подходя к нему. – Зачем же теперь врешь?

– Чепуха, – ответил Петушок равнодушно. – Я тоже искал следы… И я помню – ты обещал мне, что премия будет нашей. Зачем ты обещал? Откуда ты знал, что мы выйдем с победой? Вот, я искал следы.

Варичев слушал, до звона в висках стиснув зубы. Широко открытые глаза Серафимы светились перед ним.

Но неожиданно в голосе Степана послышались веселые нотки:

– И что же получилось? Я тоже ошибся. Ты ошибся, и я ошибся. Нет, на тебя я ничего не скажу. Ты честный человек. Виноват во всем этом Андрюша наш, юродивый.

– Хорошо, – сказал Варичев, прерывая его. – Но куда ты ходил прошлой ночью на стрельной лодке?

– Кто это видел? – поспешно спросил Крепняк.

– Я видел, – сказал Варичев, и тяжелое дыхание сорока человек опять ответило ему.

Степка упрямо тряхнул головой.

– Никуда я не ходил… Ты же сам говорил мне, что издали видел. А угадал ты по моей шляпе, только шляпу эту я на прошлой неделе еще Андрюше отдал.

– Ладно, – сказал Асмолов, отодвигая лампу. – Приведите, товарищи, Андрюшу…

По-прежнему веселый, Петушок уселся на первую скамью.

В горнице, наполненной густым синим дымом, стало просторней. Несколько человек вышло на улицу; Варичев тоже вышел на крылечко. Серафима уже стояла здесь. Она шагнула ему навстречу, и он губами ощутил ее дыхание.

– Ты знаешь все это?.. А может, ты невинного губишь… Тут, возле наших берегов, нередко шваль всякая, японцы-браконьеры шатаются. А что, если не виновен Петушок?

– Виновен, – твердо ответил Илья.

– Молодой он еще, подумай… – Она не успела договорить – на крыльцо вышел Асмолов.

Андрюшу привели через несколько минут. Окруженный рыбаками он вошел в горницу, улыбнулся, прищурил от света глаза.

– Веселье сегодня, что ли?..

Ему никто не ответил. Андрюша удивленно глянул по сторонам. Он, видимо, не знал еще о том, что здесь происходит. Он стал искать свободное место на скамьях, но Павел, рыбак с шаланды, как всегда молчаливый и мрачный, взял его за локоть и подвел к столу. Маленькие глазки Андрюши оживились. Он взглянул на Асмолова, потом на Крепняка.

– Гусли-то ведь я дома оставил.

– Это не к часу, – сказал Асмолов, ожидая, пока установится тишина. – Шляпу свою дареную ты ведь тоже не надел?

Андрюша вздохнул.

– Тоже…

– А давно она у тебя? – спросил Крепняк, улыбаясь.

– Неделю уже… Спасибо ему, Степану…

– Не стоит, – откликнулся Петушок с места. – Не об этом речь.

Андрюша взглянул на него и отступил вплотную к столу. Варичев заметил это словно невольное движение. Но вот открылась дверь, и вошел Рудой. Он был без шапки, лохматый, большой, – густая тень качнулась по горнице, и стало темнее, когда он подошел к столу.

– Что это?

Андрюша отшатнулся от него.

Рудой швырнул на стол обрывок сети.

– В кузне у него нашел… на верстаке.

Крепняк взял сеть и внимательно осмотрел ее. Руки его задрожали и спутанная борода затряслась, когда он начал ощупывать узелки плетенья.

– Да… Ставной невод… И вот – кусок тесьмы остался на шнуре.

Казалось, он вот-вот зарыдает. Тяжело, и медленно Рудой занес над Андрюшей кулак. Асмолов вскочил и удержал его руку.

– Дайте мне посмотреть, – сказал Илья, подойдя к столу.

Крепняк покачал головой.

– Ошибся ты, Борисыч…

Варичев не ответил. Он взял обрывок невода, придвинул лампу. Рудой с удивлением следил за ним.

– Что тут еще непонятного? – недовольно проворчал он. Но Асмолов указал ему на скамью.

– Сядь… Горячий больно.

Рудой повернулся и покорно отошел к стене.

Молча и пристально Варичев продолжал рассматривать сеть. Он чувствовал: общее удивление все более возрастает. Но, словно наперекор всем, он стал еще медленнее перебирать каждую нить. Кто-то от двери сказал:

– Довольно, Асмолов… Судить эту гадину – и все.

И горница опять наполнилась гулом голосов, нарастающим, переходящим в один грозный крик. Асмолов смотрел на Андрюшу и было видно, что он все еще не может оправиться от изумления; все знали – он любил кузнеца.

– Мы будем судить тебя, Андрей, – сказал он после молчания, и голос его дрогнул, и лохматые брови тяжело опустились над глазами. – Ты срезал невод? – говори.

– Я, – сказал Андрюша печально и опустил голову.

Асмолов поднял руку, сдерживая шум. Варичев посмотрел на Андрюшу, бледного, растерянного, прижавшегося к углу стола. Мельком Илья увидел Серафиму. С ненавистью она смотрела на него, но Илья улыбнулся, снова склонясь над сетью.

– Зачем ты сделал это? – спросил Асмолов в тишине.

Андрюша переступил с ноги на ногу, вытер слезящиеся глаза.

– Один я… А вы в море все время! Скучно мне одному.

Асмолов заметил улыбку Варичева, но не мог понять, почему молчит Илья, почему улыбается, когда должен просить прощенья у Петушка. Он положил руку на сеть.

– Ты ничего не скажешь, Борисыч?

Илья выпрямился и отошел от стола.

– Несколько вопросов, – сказал он мягко, тоном, каким всегда разговаривал с Асмоловым.

Но Асмолов прикусил губу.

– Ты указывал нам на Степана?

– Да, – сказал Илья тихо. – Я должен задать несколько вопросов.

– Хорошо. Говори.

Илья подошел к Андрюше.

– Где ваш нож, Андрей Кузьмич? Тот, которым вы невод срезали?

Андрюша не поднял головы.

– Нету… В море обронил.

– Вы один выходили в море?

– Один.

Илья обернулся к Асмолову.

– В последний раз, когда ставили невод, – никто не поранился, скажем, никто не порезал руки?

Асмолов глянул на Рудого, но тот покачал головой.

– Нет.

Опустив голову, Илья прошел вдоль стола и, возвратясь, снова остановился перед Андрюшей.

– А у вас руки не порезаны?

– Тоже нет…

– Даже царапины нет нигде? – настойчиво повторил Илья, чувствуя, как общее удивление перерастает в недовольство, заметив, как в нетерпении комкает папиросу Петушок.

Андрюша снова покачал головой и отвернулся, темное морщинистое лицо его стало еще более печальным. Тогда Варичев кивнул Асмолову:

– Дайте ближе лампу…

Он взял руки Андрюши и внимательно осмотрел их при свете.

– Правильно! – воскликнул он торжествующе. – Ни одной царапины нет… – и вернулся к окошку на свою скамью.

– Что же ты хочешь сказать? – холодно спросил Асмолов. Кажется, он тоже видел в поведении Ильи какую-то неуместную шутку. Но Илья ответил мягко, словно продолжая обычный разговор:

– Я хочу сказать, что Андрей Кузьмич невиновен. Посмотрите на обрывок невода. Там на тесьме свежая кровь. А потом еще посмотрите на левую руку Степана.

Асмолов схватил сеть и приблизил ее к свету.

– Правильно… – глухо выдохнул он. – Покажи руки, Степка.

Петушок не двинулся с места.

– Ты слышишь меня? – вскакивая, крикнул Асмолов, и отсветы запрыгали по стенам.

Петушок молчал. Рудой медленно подошел к нему, с силой поднял его руку. Он глянул ему в глаза.

– Ты?

Петушок поднялся со скамьи и так, с протянутой рукой в руке Рудого, подошел к столу.

– Ты говорил мне о подвиге, Илья Борисыч… – почти шепотом произнес он. – Это было только начало, тот шаг, помнишь, – когда себе должен поверить человек… Настоящий человек… для настоящего счастья…

– Я говорил о честности, – отозвался Илья.

Петушок закрыл глаза.

– Я неверно, значит, понял… Я думал, что потом, позже, – сто раз отплачу за эту прошлую ночь. Десять неводов пришлю в Рыбачье!

Он положил руку на стол. Теперь всем был виден свежий кривой порез на ее тыльной стороне.

– Я обрезал невод, – вздохнув, твердо сказал Петушок. – Я это сделал. И Андрюшу я уговорил… пожалел он меня, добрая душа, – за меня он хотел ответить. И никто тут больше не виноват… Я светлую душу твою, Илья Борисыч, не понял. За ошибку эту плачу. И если умру я теперь, – слушайте меня, товарищи, – он посмотрел на Варичева, – верьте этому человеку…

Стиснув зубы, он молчал несколько секунд.

– Трудно себя казнить… очень трудно… Однако рука эта невод резала…

Стремительным рывком он выхватил из-за пояса свой кривой такелажный нож. Волнистой полоской блеснула в воздухе сталь. Но Рудой толкнул его плечом, и нож со звоном врезался в дубовую доску стола, около самой руки Петушка. Николай прыгнул к нему сзади и обвил его могучими руками. Напрасно рвался Петушок, словно в стальном обруче бился он в руках Николая. Светлый костяной черенок ножа мелко дрожал над столом и горел, как пламя. Опираясь локтями о стол, Асмолов с трудом мог вытащить из доски нож.

К нему подошел Илья, и старик протянул Варичеву руку:

– Спасибо тебе, Борисыч… какую ошибку могли мы сделать… Настоящий ты – наш.

И вслед за Асмоловым несколько человек тоже протянули руки Илье. Но Варичев едва ответил на пожатие.

– Теперь я уйду, – сказал он. – Я очень устал, Асмолов. Я рад, что помог вам всем.

* * *

Суд над Петушком рыбачий Совет решил перенести на другой день. Было уже совсем темно, когда разошлись от Асмолова рыбаки. Но во всех домиках еще долго светились огни, и Варичев не знал, как много было сказано о нем в этот вечер самых восторженных слов.

Не спал и Асмолов, пораженный неожиданным оборотом событий. Наклонив голову, он ходил из угла в угол в синем табачном дыму, и ему казалось – голос Варичева еще звучит в горнице: «Ты тоже виноват». Да, штурман был прав. Он, Асмолов, виновен вдвойне. Он не только просмотрел Степку, но вдобавок хотел еще обвинить Андрюшу. Как мог он поверить, хотя бы на минуту поверить тому, что кузнец, человек из народных глубин, сделал такую подлость. Значит, и слух и зрение притупились у тебя, Асмолов, и можешь ли ты остаться на боевом посту?.. Нет, нужно уйти. Нужно опять заслужить доверие, пусть и тебя судят вместе с Петушком.

Тяжелую думу, может быть, самую тяжелую за всю жизнь, думал в этот вечер старый бригадир. Несколько раз выходил он на улицу, без шапки, почти в забытьи, брел к своему баркасу и, остановясь на пригорке, подолгу стоял, бессильно опустив руки, словно не узнавая родной берег.

С моря дул ветер, тяжелый и влажный ост, – гул прибоя был явственно слышен в поселке, смутные отзвуки шторма угадывал Асмолов в этом гуле.

Он стоял и слушал голос моря, нарастающий и непрерывный, звучащий как призыв. Было уже далеко за полночь, когда вернулся Асмолов домой. Не зажигая лампу, он долго еще сидел у окна, и годы, прожитые на этом родном побережье, словно возвращались вновь, и лица товарищей – зверобоев, охотников, рыбаков – светились из темноты.

За окном загорались и гасли первые зеленоватые отсветы грозы. Редкий дождь вскоре застучал в окно. Опустив голову на подоконник, Асмолов забылся под стук дождя, и ему чудилось – солнечным свежим утром он выходит в море на легком своем баркасе.

Варичев тоже не спал в эту ночь. Он сидел у стола перед неоконченным еще проектом маяка. С такой внезапной ясностью понял он, как прав был Степан, когда сказал ему о маяке. Все это время он непрерывно думал о Степке, о причинах его преступления. Никто из рыбаков не понял, конечно, подлинных причин, – да они к тому же были нелегко объяснимы. Мог ли он, Варичев, хотя бы допустить мысль о том, что их разговор о подвиге, когда по сути Илья говорил о себе, что разговор этот сыграет такую трагическую роль в жизни Петушка? Да, он подумал об этом, но чем был для него Степка? Ничем. Значит, теперь следует рассказать все рыбакам?.. Но ведь для них самое главное – факт. Человек оказался врагом – нужны ли здесь психологические изыскания? И если бы даже всю вину Варичев принял на себя, кому это нужно, кто принесет больше пользы: он или Петушок? Завтра он покажет Асмолову свой проект маяка. Мог бы Степан сделать это? Нет. Варичев будет строить маяк. Он работал взволнованно и торопливо, и все время смутное чувство виновности своей не покидало его, такое чувство, как будто не чертежи лежали перед ним, а оправдательное письмо.

Хозяева уже спали. Из соседней комнаты слышалось дыхание Николая, спокойное и ровное дыхание сильного человека. Но, обернувшись, Варичев увидел в дверях Серафиму. Кажется, она не хотела, чтобы он заметил ее, однако теперь решительно шагнула через порог.

– Я все о нем думаю, – сказала она тихо, – О Степане… Скажи мне, Илья Борисыч, тебе не жалко его?..

– Нет, – подумав, ответил он. – Нисколько не жалко…

И внимательно посмотрел на Серафиму: может быть, она угадывала причины, которые толкнули Степку на тот жестокий шаг?

Но Серафима сказала восторженно:

– Завидую я тебе. Я всегда завидую сильным.

Варичев невольно вспомнил, как смотрела она на него, когда он доказывал виновность Петушка. Сейчас это был совсем другой человек. Она понимала его, хотя, впрочем, он был уверен, что так случится, – там, на тонущем «Дельфине», начался его большой путь; история с Петушком была лишь ступенью, впереди еще много испытаний и – он не сомневался в этом – побед. Как никогда, он верил в себя, в силу свою, в право, которое дает ему сила. Он ничего не расскажет рыбакам, даже Серафиме не расскажет, он будет идти своим путем.

– Сегодня, Серафима, – сказал он задумчиво, – Петушок обронил одну интересную фразу. Настоящий человек, говорил он, должен верить в себя. Это многое значит. Это значит – быть смелым, решительным и отвечать за каждый свой шаг. И оказалось, что Петушок – не настоящий человек. Вот как проверяет жизнь людей!

Она стояла близко, от нее веяло теплом; ее светлые вьющиеся волосы казались совсем золотыми от света лампы. Из соседней комнаты по-прежнему слышалось ровное дыхание Николая. Варичев прислушивался – Николай спал, как обычно, крепким сном.

– Вот почему, Серафима, – сказал он еще тише, поднимаясь из-за стола, – я могу простить настоящему сильному человеку то, что непростительно для других.

Он положил ей руку на плечо.

– Если ты считаешь меня таким, настоящим, ты должна понять, что ты нужна мне.

Она засмеялась тихим смехом, но, словно опомнившись, тотчас оглянулась на открытую дверь.

– Я понимаю, – сказал Илья. – Мы найдем время поговорить.

Он снова сел к столу, и она подошла к нему, обняла его голову, слегка прижала к груди.

– Только мне жаль Степку, – сказала она. – Очень жаль. Что с ним будет?

Варичев посмотрел в окно. Синяя молния сверкнула в небе.

– Такой человек должен быть покаран. Он сам это знает.

Руки Серафимы разнялись. Она отошла к стене.

– Он мог бы убежать, – сказала она, все больше бледнея. – Его закрыли в амбаре. Оттуда не трудно уйти. Только я знаю – он никуда не уйдет, не захочет… Он ведь опомнился. Теперь он честный человек. – Голос ее вдруг стал глухим: – А если бы ты это сделал… Или Николай?.. Я бы не жила на свете, я не могу не верить, а кому бы я верила тогда?..

Илья улыбнулся.

– Мне… Ты с каждым днем все больше будешь мне верить.

Почему-то именно сейчас он вспомнил приход свой в Рыбачье, и то, что Николай нес его к постели на руках. Словно сковал его Николай этим воспоминанием, как и своей молчаливой дружбой; правильно сказал о нем Степан: «колдун». Но Серафима придет к нему сама; и все равно где это будет: на маяке, или на шаланде после шторма, или после суда над Петушком.

– Я постараюсь сохранить ему жизнь, – сказал он. – Только ради тебя, Серафима… Ты не забудешь об этом.

Она снова засмеялась тихим, счастливым смехом.

– Никогда… никогда!

Но глаза ее не отрывались от окна, поминутно вспыхивающего в свете молнии, как будто она увидела кого-то; Варичев сразу заметил в них испуг. Он не обернулся. Долгие секунды он сидел молча, затаив дыхание, словно ожидая удара сзади. И только глаза Серафимы, наполненные страхом, светились перед ним.

– Горит… что-то горит! – крикнула она и бросилась к Николаю.

Варичев оглянулся на окно. Багровый свет плескался по стеклам.