Текст книги "Сочинения в 2 т. Том 2"
Автор книги: Петр Северов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)
– Помнишь, Петр, мы говорили как-то о царе, – сказал Головнин. – Только любовь к родине, сыновья, безграничная любовь могла навеять и утвердить такие мысли. А теперь та же любовь к родине, к нашему флоту, к чести нашего флага должна пробудить в нас такие силы, чтобы мы сделали даже невозможное… Ты понимаешь, о чем я говорю? Мы должны вырваться из плена. Подорвать, потопить судно – это значит нанести родине урон. Мы сами забрались в ловушку, сами должны и выбраться. Пусть знают наши бывшие друзья-приятели, что русские моряки предпочитают гибель в бою сдаче корабля и плену.
Рикорд стремительно выпрямился, отступил на шаг.
– Я готов исполнять любое ваше приказание…
– Пушки на всякий случай к готовности, – чуть слышно проговорил Головнин.
На рассвете к трапу «Дианы» подошла английская шлюпка. Рослый детина в чине лейтенанта, держа у груди пакет, поднялся на палубу и спросил командира. Головнин ответил на приветствие, принял пакет, здесь же прочитал письмо Корбета… Какая честь! Оказывается, капитан Корбет тоже его узнал и только по недостатку времени отказал себе в удовольствии пожать мужественную руку русскому боевому соратнику. Впрочем, капитан будет иметь это удовольствие еще сегодня, если Головнин соизволит приехать к нему.
Подчеркнуто учтивый тон письма не удивил и не обманул капитана «Дианы». Он знал эти «изящные» манеры английских аристократов. Даже когда они вешали захваченных наполеоновских солдат, руководивший казнью офицер приговаривал:
– Извините, господа, но одну минутку вам будет неприятно…
Будто о чем-то второстепенном, в конце своего письма Корбет сообщал, что посланный им офицер останется на шлюпе, так как до прибытия командора судно будет считаться задержанным.
Головнин не задавал английскому лейтенанту вопросов. Все было ясно. При встрече с Корбетом он выяснит обстоятельно, есть ли надежда на освобождение шлюпа. Он кивнул англичанину!
– Хорошо. Можете оставаться.
Два незначительных эпизода, которые произошли, вернее, неприметно промелькнули в это утро, Головнин вспомнил намного позже. Теперь он не счел их заслуживающими внимания. Однако еще здесь, в Саймонс-Бее, ему следовало бы внимательнее присмотреться к невысокому, юркому, с холеным, по-девичьи нежным лицом человеку, служившему на «Диане» в чине мичмана. Это был обрусевший немец, мичман Мур.
Присланный Корбетом лейтенант, как видно, сразу же почувствовал себя на задержанном корабле хозяином. Для начала он решил осмотреть судно и неторопливо двинулся в сторону носовой части, но откуда-то из-за пристройки прямо перед ним встали два дюжих матроса. Хмурые лица, плечи, будто литые из чугуна, руки запущены в карманы.
– Освободите дорогу, – приказал лейтенант.
Старший матрос покачал головой и ответил по-русски:
– Не понимаю…
Лишь мельком, издали, Головнин приметил эту сценку: два рослых, невозмутимо спокойных матроса и перед ними растерявшийся англичанин. Откуда-то появился мичман Мур. Он бросился к матросам, грозя кулаками:
– Пр-р-ропустить!..
Матросы нехотя отступили в сторону. Угодливо кланяясь англичанину, шагая, как в танце, замедленно и на носках, мичман Мур повел незваного гостя вдоль палубы шлюпа.
«И что он так лебезит?» – подумал Головнин, впервые заметив вкрадчивые манеры Мура, но, впрочем, тут же позабыл о малом происшествии, у него, командира корабля, теперь появилось одно неотложное задание.
Он открыл свою каюту и достал из ящика письменного стола пакет с инструкцией Адмиралтейской коллегии. Инструкция была секретной. Этот порядок существовал уже не первый десяток лет: какой бы державе не принадлежал корабль, в случае, если он отправлялся в плавание для открытий, инструкция всегда являлась тайной, доверенной только капитану. А теперь этот секретный документ Головнин должен был уничтожить, сохранив в памяти его содержание.
Он развернул гладкий, плотный лист гербовой бумаги, быстро пробежал глазами текст…
Огонек был трепетный и синий и очень робко коснулся уголка развернутого листа. Потом бумага задымилась и вспыхнула жадным пламенем, и когда документ уже догорал, Головнин не увидел, но почувствовал, что кто-то стоит сзади… Он обернулся. За раскрытой дверью каюты стоял Мур.
– Что вам угодно? – строго спросил Головнин.
Тонкие губы мичмана покривились; глаза смотрели и вкрадчиво, и испытующе.
– Я испугался… Я думал… Я увидел дым…
– Не беспокойтесь, Мур. Я сжег секретный документ.
– Секретный? Это какой же?..
Головнин усмехнулся. Ему показалось потешным испуганное лицо мичмана.
– Какой? Я уже сказал вам: секретный. Можете успокоиться. Пожар кораблю не грозит.
Не думал капитан «Дианы», что позже ему доведется с горечью вспомнить этот мимолетный эпизод.
…На своем фрегате «Нереида» капитан Корбет встретил русского гостя учтиво и даже торжественно. Два офицера у верхней площадки трапа салютовали вскинутыми шпагами. Палуба, однако, была пустынна; как видно, капитан распорядился, чтобы экипаж не проявлял любопытства.
Они прошли в офицерский салон, где уже был накрыт обеденный стол. На это свидание Корбет не пригласил никого из офицеров. Только молчаливый служитель стоял у буфета, вытянувшись и почтительно опустив голову.
– Мой боевой друг! – внезапно преображаясь, воскликнул Корбет и взял руку Головнина обеими руками. – Кто из нас еще недавно мог бы подумать, что эта встреча произойдет на самом краю земли и при таких печальных обстоятельствах? Не странно ли, право, что мы, друзья, испытанные огнем, сегодня являемся врагами? Странно.
Невероятно! Вот человек, сражавшийся под флагом самого Нельсона, и ныне этот человек – мой противник.
– Конечно, странно, – согласился Головнин. – Но, помнится, лорд Маркерр как-то говорил, что англичане нигде и никогда не забывают своих друзей. Пусть времена переменились, все же у меня никто не отнимет памяти о тех годах, которые я отдал британскому флоту.
На короткое время капитан Корбет задумался. Гладко выбритое, одутловатое лицо его стало печальным. Только глаза смотрели настороженно, будто выглядывали из засады, – в них был какой-то невысказанный вопрос. Неожиданно, сразу превращаясь в лихого малого, он стукнул кулаком по столу так, что посуда пронзительно задребезжала, и схватил ближайшую бутылку.
– Прочь нынешние печальнее дела! Вспомним, друг, славную битву у Тулона…
– Однако, – заметил Головнин – я прибыл к вам, чтобы выяснить именно печальную сторону дела, имею пропуск английского правительства. Разве этого недостаточно, чтобы я мог спокойно встать под паруса?
Корбет неторопливо наполнил бокалы.
– Будем вполне откровенны, мой друг. Вы отбыли из Англии до объявления войны. Это может означать, что ваш пропуск механически утратил силу. Я не знаю, какое решение примет командор Роулей, но если бы я был на его месте. Тут капитан Корбет отпил несколько глотков, потом закурил, отодвинув тарелку, и заключил решительно: – Я отпустил бы вас. Да, отпустил. Я вам поверил бы на честное слово.
– Благодарю, – сказал Головнин, подумав, что капитан ведет себя слишком уж артистически: этот возвышенный тон, и суровое выражение лица, и этот жест – рука, положенная на сердце.
– Но я не могу этого сделать, – вздыхая, заключил Корбет. – Я только подчиненный. Я не могу иначе рассматривать ваше судно, как военное судно неприятельской державы. И не могу позволить, чтобы вы поднимали российский флаг. Это было бы оскорблением нашей короны: в английской военной бухте и вдруг неприятельский флаг! Вы можете оставить вымпел, это будет означать, что судно еще не является призом.
– Еще не является! – повторил Головнин. – Значит, вы рассчитываете, что командор вынесет решение…
– О нет! Я не предвосхищаю событий, – поспешил с заверениями Корбет. – Когда командор ознакомится с вашей инструкцией…
– Она была написана по-русски.
– Что ж, это не препятствие, у нас проживает здесь человек, приехавший из города Риги… Он отлично читает по-русски.
– Я говорю: она была написана, в настоящее время ее уже нет.
Теперь не только глаза – губы, и брови, и густая сеть морщинок на лбу – все лицо капитана Корбета выражало настороженность.
– Где же… инструкция?
– Я ее сжег.
– Зачем?..
– Чтобы вы не узнали ее содержания. Вам, конечно, известно, капитан, что означает понятие: секретный документ. Когда мне объявили, что шлюп считается задержанным, я счел своим долгом уничтожить инструкцию. Однако меня нисколько не страшат последствия этого поступка.
Возможно, что капитан Корбет считал себя человеком проницательным. Чуть приметно улыбаясь, он спросил:
– Но вы хотели знать, сможем ли мы прочитать документ, написанный по-русски? Надеюсь, именно потому вы сообщили, что инструкция написана на вашем языке?
Головнин тоже улыбнулся:
– Да, это очень важно, капитан. По крайней мере, у вас не будет причины задерживать шлюп из-за отсутствия человека, который пользуется вашим доверием и который сможет прочитать документы, изложенные на русском языке. У меня имеются бумаги, доказывающие, что шлюп «Диана» следует на северо-восток только с целью открытий.
– Оказывается, мистер Головнин, вы, кроме всего, еще и дипломат?! – удивленно проговорил Корбет и громко засмеялся, но глаза его по-прежнему смотрели из засады. – Так ловко выпытали у меня, простака, что у нас имеется переводчик! – Без видимой связи с предыдущим он спросил: – Скажите, там, на Аляске, куда вы идете для открытий, если, конечно, верить вам на слово, говорят, очень суровый климат? Я читал о путешествиях Джемса Кука, он побывал в тех краях…
– Раньше него побывали наши, русские, – Чириков и Беринг.
– Разве? Очень интересно… Все же вы берете на себя немалый риск. Пушнина, как вам известно, не терпит соленой воды. Если вы будете везти пушнину, следует поближе спуститься к тропикам, чтобы уйти от штормов северо-востока. О, я знаю, что значит район снежных штормов! Я побывал за Южным Полярным кругом…
– Вы даете совет, капитан? Благодарю… Недавно я тоже побывал южнее мыса Горн. Однако мы не собираемся перевозить пушнину. Это – дело коммерческих кораблей. Если бы наш корабль был коммерческим, вы могли бы захватить его как приз.
Капитан Корбет заметно помрачнел:
– Очевидно, вы подумали, мой друг, будто я добиваюсь от вас косвенного признания? Не все ли для меня равно: коммерческий корабль или военный?
– Это корабль русской географической экспедиции. И потом, о каких косвенных признаниях может идти речь? Вы – не следователь. Я – не подследственное лицо.
Капитан Корбет громко выразил одобрение:
– Это – слова мужчины! Так выпьем же за наши славные дела у Тулона! Прочь все условности, здесь встретились два боевых товарища!
Через несколько минут они простились у площадки трапа. «Диана» стояла совсем близко: отсюда можно было видеть все, что происходило на ее палубе. Там шла обычная, размеренная корабельная жизнь: у фок-мачты матросы чинили снасти; другие скребли и мыли надстройку бака; судовой повар чистил большой медный таз. Только дежурный английский лейтенант, одинокий и скучный, медленно бродил на юте, в стороне от других. А вокруг шлюпа по-прежнему сновали лодки, переполненные вооруженными английскими матросами, и с одной из них, причалившей под кормой, какой-то детина взбирался по тросу на полуют.
Головнин указал на него Корбету.
– Я прикажу своим матросам сбрасывать таких вот акробатов за борт…
– Сейчас они оставят вас в покое, – сказал Корбет. – Но, между прочим, я забыл сообщить вам, мой друг, что мною отдано распоряжение: при малейшей попытке к бегству на вас обрушится огонь всех береговых и корабельных батарей. Кстати, сегодня, не правда ли, замечательная погода?
– Благодарю вас за отличный обед, – ответил Головнин с усмешкой. – Мы, русские моряки, знаем толк в гостеприимстве. Еще раз я убедился, что англичане не забывают своих друзей.
Уже со шлюпки Головнин заметил: холеное лицо капитана Корбета побагровело. Что переживал он? Чувство стыда, смущения или злобы? Головнин не мог определить.
Странная история произошла с переводчиком. Уроженец города Риги, служивший теперь в английском морском корпусе в Капштадте в чине сержанта, этот человек с детства отлично знал русский язык. Но случилось необычное: вызванный к командору Роулею, он выслушал соответствующие строжайшие наставления и… сразу позабыл все русские слова, даже такие, как «да» и «нет».
Когда ему показали судовые документы «Дианы», он только развел руками и вымолвил сокрушенно:
– Нет, ни единого слова не могу перевести.
С большим огорчением командор Роулей сообщил Головнину, что переводчик оказался недостаточно подготовленным. И еще больше огорчало командора, что, как он достоверно выяснил, во всем Капштадте не было человека, который владел бы русским языком.
И Головнин, и Рикорд отлично понимали Роулея: он приказал переводчику молчать. В Капштадтском порту готовился к отплытию в Англию транспорт «Абоданс». С этим транспортом Роулей посылал донесение о задержании шлюпа.
Итак, Головнин не ошибся: это был плен, но плен особенный, обставленный внешней вежливостью, которую подчеркивали пушки, нацеленные на шлюп.
Вызвав наверх команду, Головнин зачитал перед застывшим, молчаливым строем моряков свой письменный приказ.
– Единственное, что остается нам делать в этом положении, – сказал он, – ждать. Терпение и терпение! Будем рассчитывать на лучшее, мои друзья…
Потом он спросил у офицеров и у матросов, есть ли у кого-нибудь заявления или вопросы. После нескольких секунд молчания из строя выступил бурый от загара богатырь, матрос первой статьи Михайло Шкаев:
– Осмелюсь доложить…
Головнин кивнул ему:
– Говорите.
Открытое волевое лицо моряка было сосредоточенно и серьезно.
– Матросы обсуждали меж собой печальное это происшествие. Как видно, один у нас выход остается: вырваться из ловушки и с боем уйти. Я хочу заверить вас от лица матросов, Василий Михайлович, что все мы готовы и только вашей команды ждем.
Статный, красивый мичман Мур тихонько свистнул, усмехнулся, пожал плечами. Он, видимо, счел недопустимой вольностью это заявление Шкаева: уже не раз Мур высказывался в том духе, что дело матроса не думать, не рассуждать, а слушать распоряжения начальства и выполнять их беспрекословно. Шкаев понял и эту усмешку мичмана, и его предостерегающий свист. Он сказал:
– Я должен доложить вам, ваше благородие, что английский лейтенант, который дежурит на шлюпе, занимается пустым, лишним делом. Все время повторяет он матросам: уходите, мол, на берег, мы дадим вам и деньги, и свободу, и право выехать в любую страну.
– Вот как! – воскликнул Головнин. – Однако разве этот лейтенант говорит по-русски?
– Нет, его слова переводит мичман Мур.
Головнин круто обернулся, прямо, в упор глянул на Мура.
– Что это значит, мичман?
– Это была простая любезность с моей стороны, – вытянувшись и по-прежнему улыбаясь, ответил Мур без малейшей запинки. – Я хочу сказать: насмешливая любезность.
– Я не терплю подобных любезностей, – строго, раздельно проговорил Головнин, глядя в глаза Муру. – Учтите это и больше не ошибайтесь.
Маленький мичман побледнел и злобно взглянул на Шкаева. Головнин подошел к матросу, посмотрел ему в лицо.
Через несколько дней шлюп был переведен в дальний глухой угол бухты. Выход в океан охраняли береговые батареи и корабли английской эскадры. Для астрономических наблюдений Головнин нанял на самом берегу старый, расшатанный ветрами двухэтажный дом. Сюда перенесли со шлюпа хронометры и другие инструменты. Мистер Роулей теперь окончательно успокоился: без хронометров Головнин не попытается бежать, а наблюдение за пленниками значительно облегчалось.
Обсерватория, созданная Головниным на берегу для проверки хронометров, вскоре привлекла внимание английских капитанов. Здесь, в важнейшей бухте, где скрещиваются океанские пути кораблей, английская администрация не удосужилась организовать обсерваторию. Поэтому, сетуя на чиновников, английские капитаны нередко просили Головнина проверить и их хронометры. Головнин охотно соглашался: времени свободного много, а за работой оно шло неприметней. Впрочем, уже как будто приближался день их освобождения: в Капштадт из Англии прибыл на шлюпе «Рес-горс» вице-адмирал Барти, человек, облеченный большими полномочиями и властью. От английского офицера Головнин узнал, что транспорт «Абоданс» завершил рейс благополучно и несколько дней стоял на рейде Портсмута, рядом с «Рес-горсом». Барти, конечно, должен был привезти распоряжение английского правительства относительно дальнейшей судьбы «Дианы». Головнин с уверенной надеждой поспешил в Капштадт…
Вице-адмирал не заставил его томиться в приемной. Подтянутый, лощеный адъютант доложил о прибытии русского моряка и тотчас распахнул дверь. В просторном кабинете оказалось не менее тридцати офицеров. Они сидели у круглого стола, стояли отдельными группами, трое склонилось над бумагами, которые просматривал Барти.
Головнин подошел к столу. Издали, от двери, адъютант выкрикнул его фамилию. Вице-адмирал поднял лысую голову, отодвинул бумаги и поспешно встал.
– Мне очень приятно, мистер Головнин, познакомиться с вами… Я знаю о вашей доблестной службе в английском флоте. Как самочувствие? Нравится ли вам Капштадт?
– Признаться, я достаточно насмотрелся на этот город, – сказал Головнин. – Я предпочел бы югу северные широты.
Вице-адмирал громко засмеялся, слишком громко, чтобы его смех можно было счесть искренним.
– Должен сказать вам, капитан, что климат этих мест считается отличным… Надеюсь, вы ни в чем не испытываете нужды?
– Я хотел бы знать, каковы ваши намерения в отношении шлюпа «Диана» и его экипажа?
Барти приподнял острые плечи. Сухое старческое лицо выразило удивление:
– Намерения самые доброжелательные. Вам, вероятно, известно, что наша эскадра, блокировавшая острова Де-Франс и Реюньон, недавно сильно потерпела от бури. Вчера сюда прибыло для ремонта несколько кораблей. Вам следует дать распоряжение, чтобы ваши матросы приняли участие в ремонтных работах… Это, конечно, будет оплачено и отразится на снабжении вашего экипажа.
– Нет, я не сделаю такого распоряжения, – сказал Головнин. – Дело в том, что корабль, отремонтированный на мысе Доброй Надежды, может очутиться в Балтийском море и вести операции против России. Если бы мои матросы приняли участие в этих работах, значит, они помогали бы противникам России.
– Мне думается, в вашем положении с такими подробностями не следовало бы считаться, – заметил Барти. – Один из ста шансов, что корабль, отремонтированный вашими матросами, окажется на Балтике.
– Даже если бы это был один шанс из тысячи, – сказал Головнин, – мы ни за что не согласимся помогать противнику.
И снова старческое лицо Барти выразило удивление, которое тут же сменилось тем благостным смирением, которое зачастую бывает написано на лицах иезуитов. Головнин подумал: «Этому Барти только черной сутаны и не хватает!»
– Мне очень жаль, капитан, что я не могу вас порадовать какими-либо распоряжениями моего правительства относительно «Дианы». Придется еще подождать. По крайней мере, вы можете быть уверены в моем неизменном к вам расположении. А сейчас я вынужден извиниться, так как срочно должен осмотреть новый сигнальный пост.
В расположении Барти Головнин убедился в тот же день, едва возвратился на «Диану». Здесь его ждал английский морской офицер, только что прибывший из Капштадта. Очевидно, Барти послал его вслед за Головниным, и офицер обогнал капитана в дороге. Хмурый долговязый детина, с тяжелой челюстью и подслеповатыми глазами, он пристально всмотрелся в лицо капитана и резко отчеканил заранее подготовленные фразы:
– По распоряжению вице-адмирала, сэра Барти, вы обязаны дать письменное обязательство, что не предпримете попыток оставить Саймонс-Бей до соответствующего приказа из Англии. В случае, если вы откажетесь выдать такое обязательство, команда и офицеры будут отправлены на берег как военнопленные, а шлюп займет английский караул. Кроме того, сэр Барти распорядился, чтобы все паруса на шлюпе были отвязаны, брам-стеньги спущены и судно обязательно стояло на двух якорях.
– Возможно, сэр Барти распорядился и в отношении снабжения моего экипажа? – спросил Головнин.
Офицер усмехнулся.
– Было бы очень странно, если бы вице-адмирал стал составлять для вас меню.
– Но будет еще более странно, если мои люди окажутся вынужденными голодать.
– Впрочем, сэр Барти сказал, что ваши люди могут работать и получать питание.
Головнин смерил его взглядом.
– Как видите, мы не страшимся ваших пушек. Мы спокойны. Можете быть уверены, что нас не устрашит и голод.
Получив письменное обязательство, офицер отбыл на берег. Провожая его взглядом, Головнин вспомнил: «Англия не забывает своих друзей…»
Рядом кто-то негромко засмеялся. Головнин обернулся. Петр Рикорд стоял у фальшборта, читая какую-то бумагу.
– Послушайте, Василий Михайлович, они, как видно, твердо решили голодом нас уморить. Купцам приказано не принимать наши векселя. Прокурор сообщает, что нам запрещено продать что-нибудь со шлюпа, так как агенты по призовым делам считают шлюп и весь наш груз своей собственностью. Однако во всей этой издевательской истории есть и положительная сторона!
– Мне нравится, Петр, что ты находишь отрадное и в печальном. Теперь моя расписка будет держать нас в этой треклятой бухте вернее якорей.
Рикорд тряхнул головой, аккуратно свернул бумагу, сунул ее в карман:
– Ваша расписка не имеет никакого значения. Письмо прокурора – доказательство, что мы обречены на голод. Можете ли вы, командир, допустить, чтобы вашу команду противник заморил голодом? Вице-адмирал не признает действительным пропуск английского правительства? Отлично! Мы не признаем вице-адмирала. Не мы – он первый нарушил закон чести, поставив нас в такое положение, из которого имеется только один выход…
– Но, возможно, он хочет, чтобы мы бежали? Он хочет задержать нас при попытке к бегству. О, это дало бы ему неограниченные права решать нашу судьбу.
– В том случае, если ему удастся нас задержать.
Головнин оглянулся на бухту. На расстоянии двухсот метров от шлюпа стоял адмиральский корабль «Резонабль». Выход из бухты был занят транспортными и купеческими судами. Прорваться через этот сосредоточенный фронт кораблей, да еще в ночное время, казалось делом невозможным.
– Объявите мой приказ по шлюпу, – сказал он Рикорду. – С этого дня все офицеры, и я в том числе, получаем питание одинаковое с матросами. В сутки на человека не больше фунта сухарей. Покупать что-либо на берегу категорически запрещаю.
Рикорд понял:
– Значит, будем готовиться в дорогу?
Головнин по-прежнему смотрел на бухту, мысленно намечая возможный кратчайший путь.
– Начинать следовало бы с заготовки провизии. Наши запасы ничтожны. Но англичане поймут, что мы готовимся. Они следят за каждым нашим шагом. Поэтому пусть лучше думают, что смогут удержать нас угрозой голода в пути… Матросы и офицеры шлюпа – одна семья, поэтому в нашем тяжелом положении ни для кого не должно быть преимуществ. Мы разделяем по-братски мечту и надежду. По-братски разделим и последний сухарь…
– Меня могут спросить наши офицеры о причинах, вызвавших этот приказ, – заметил Рикорд.
– Скажите: причины известны командиру.
– А наши хронометры? Они в нанятом доме, на берегу. Их нужно доставить на корабль. Там у нас имеются и английские хронометры. Три из них – с адмиральского корабля. Возвратить эти инструменты непроверенными – значит вызвать подозрение. Быть может, ночью перенести наши хронометры на шлюп? Но… это заставит англичан насторожиться.
– Я думал об этом, Петр… На берегу у нас три хронометра. Два из них, лучшие, мы незаметно перенесем на шлюп, а третий оставим. Хозяину дома я передам письмо, чтобы он продал этот хронометр с аукциона и получил деньги, положенные ему за помещение и за хлеб. Мы не можем уходить, не расплатившись. В случае, если нас задержат, будет очень неудобно встретиться с этим человеком: мы не обманщики – мы честные люди… Однако остается еще долг торговцу мясом де Виту. Этому я оставлю вексель на английский «Коммерческий дом Гарри и Джонса».
– Но как передать письма? Кому их доверить? Их могут прочесть до нашего бегства!
– Я доверю эти письма только замку, – сказал Головнин. – Стальному замку и ключу, который у меня в кармане. Я положу их в ящик адмиральского хронометра. Здесь, правда, возникает одно опасение: что, если вице-адмирал Барти утаит содержание писем от своего правительства? Ведь я решил оставить письмо и ему. Никто другой – именно он привел нас к решимости бежать. Для Барти, конечно, было бы проще всего – уничтожить мои объяснения: в них нет ни извинений, ни оправданий. Я имею все основания обвинять вице-адмирала в жестокости, и я обвиняю. Скрыть мои обвинения ему не удастся. Копии с письма, которое адресовано ему, я направлю своим знакомым в Капштадте: англичанам и голландцам. Даже и об этом я сообщу Барти. – Головнин усмехнулся: – Пожалуй, в ярости он изломает свой хронометр!
Ясные глаза Рикорда блеснули.
– И пусть!
– Таковы планы, Петр… Теперь они известны двум – тебе и мне.
– По-гречески Петр означает камень, – сказал Рикорд. – Камень умеет молчать.
Он быстро обернулся, расслышав легкие шаги: кто-то осторожно крался за покрытой брезентом шлюпкой. Стараясь остаться незамеченным, присев на корточки, мичман Мур воровато выглянул из-за носа шлюпки, выглянул и скрылся.
– Что это вы играете в жмурки, мичман? – насмешливо спросил Головнин.
Мур медленно выпрямился, заметно смущенный:
– Я не решался мешать вашему секретному разговору.
Рикорд стремительно двинулся к мичману.
– Откуда вы знаете, что этот разговор секретный?
Мур не вышел из-за шлюпки.
– Мне показалось… Вы называли фамилию сэра Барти. Не думаю, чтобы вы могли им восторгаться. Мне очень неудобно, право, что я невольно мог услышать ваш разговор, нисколько не стремясь вникать в секреты начальства.
– Мне очень нравится ваша скромность, мичман, – сказал Головнин, – Если у меня имеется какой-либо секрет, – он может касаться и вашей судьбы.
Особенно тягостным был этот плен из-за неопределенности, в которой все время находилась команда «Дианы», Какое решение примет английское правительство? Свобода или концентрационный лагерь? Почему безмолвствовал Барти? На записку Головнина о том, что на судне окончился провиант, он не ответил. На второе, уже резкое, настойчивое письмо он прислал ответ только через две недели – несколько любезных фраз с пожеланием доброго здоровья. Это было издевательство – Барти находил забавными «претензии» Головнина.
Капитаны голландских кораблей, с которыми Василий Михайлович познакомился здесь и подружился, не скрывали своего возмущения поступками вице-адмирала.
– Никто не посмеет упрекнуть вас, мистер Головнин! Барти заставляет вас бежать, он грозит вам голодной смертью.
Возможно, были среди этих людей не только доброжелатели. Ни на минуту Головнин не забывал об осторожности. Он отвечал сокрушенно:
– У меня не хватит провизии даже на неделю пути.
Но голодный паек и действительно уже сказывался на состоянии команды. Тяжело заболел и вскоре умер шкиперский помощник Егор Ильин. Матросы отнесли его тело на дальний холм, откуда был виден сумрачный серый простор океана, и в молчании спустили в могилу тяжелый дубовый гроб. Был среди провожатых и командир, таким задумчивым и печальным никто из матросов еще не видел Головнина.
– Мы будем считать, что тебя убили, Егор, – сказал Головнин негромко, и лицо его дрогнуло, а глаза потемнели. – Русские люди узнают, что здесь, далеко от родины, на мысе Доброй Надежды, спит вечным сном убитый английскими тюремщиками русский моряк… Когда мы вырвемся из плена и придем на Камчатку – там, на родной земле, мы поставим памятник тебе, Егор, и надпись на памятнике расскажет о честном труде твоем и о тех, кто повинен в твоей смерти.
Он слышал: кто-то из матросов повторил:
– Когда мы вырвемся из плена…
Была в этих словах надежда и была нетерпеливая решимость.
Надежда и нетерпение давно не давали покоя Головнину. Вечерами пристально вглядывался он в горизонт, вслушивался в плеск зыби. Хотя бы надвинулись тучи, хотя бы грянул шторм! Погоды, как нарочно, стояли ясные, тихие, лунные; попытаться уйти в такую пору в океан было бы безрассудно…
И снова монотонным, печальным звоном корабельные склянки отсчитывали часы, сменялись вахты, приходили и уходили иностранные суда, маршировала на берегу английская морская пехота… И проходили недели.
В апреле исполнился год после того памятного дня, когда шлюп вошел в Саймонс-Бей. Уже наступил май… Пестрые ракушки и зеленоватые водоросли густо покрыли подводную часть шлюпа. Обычно они покрывают обломки затонувших кораблей… Долгими ясными ночами, глядя на горы, позолоченные луной, на зеленый холодный огонь волны, Головнин думал иногда невольно, что время сомкнулось над его «Дианой», над судьбами вверенных ему людей, будто сама морская пучина.
Но в половине мая внезапно подул желанный норд-вест и вечернее небо закрыли тяжелые тучи.
Головнин вышел на палубу, осмотрелся. Близко чернел смутной тенью вице-адмиральский фрегат. Еще днем Василий Михайлович приметил, что паруса на нем не были привязаны. Большие военные корабли, стоявшие на якорях несколько дальше, еще ремонтировались, они не могли бы пуститься в погоню. Оставалась еще одна опасность – о ней Головнин узнал по сигналам с гор, – у входа в бухту курсировали два неизвестных судна: возможно, это были английские военные корабли? Об этой опасности долго раздумывать, впрочем, не приходилось. Если будет погоня, значит, будет и бой.
Он кликнул Рикорда. Можно было подумать, что лейтенант ждал этого вызова. Он дежурил здесь же, у капитанской каюты.
– Сейчас уходим, – сказал Головнин. – Вызвать всех наверх… На марсах и реях будут работать все: офицеры, унтер-офицеры, гардемарины, рядовые… Пусть расположатся на палубе незаметно. Соблюдать полнейшую тишину… Мы выйдем из бухты под штормовыми стакселями.
– Есть! – радостно воскликнул Рикорд и, словно самого себя уверяя, добавил тихо: – Я верю в счастье…
Ровный норд-вест вскоре сменился шквалом. Белые гребни волн завьюжились, закипели, звонко ударили в борт шлюпа. Рваные тучи спустились до верхушек мачт; сырой, волокнистый туман, просеченный хлестким дождем, окутал всю бухту и берег. Именно о такой погоде в долгие дни и ночи ожидания мечтал Головнин. Однако в эту минуту, когда окончательно решалась судьба всего экипажа, голос его прозвучал буднично и спокойно, так, будто слова команды были самыми обычными, повторенными уже много раз:
– Рубить канаты…
Он слышал короткий, приглушенный звук. Черные тени замелькали на полубаке. Потом ощутимо дрогнула палуба, и под напором ветра судно медленно двинулось к середине бухты.
