Текст книги "Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень"
Автор книги: Петр Сажин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)
Наконец, когда голова гнома была набита махорочной крошкой, товарищ Скиба вынул из кармана самодельную зажигалку, сработанную из патрона от противотанкового ружья (большому кораблю – большая оснастка), слегка вскинул ее, зажег и, действуя губами, как насосом, раскуривал трубку. После двух–трех затяжек над нами повисло плотное облако. Возложив на голову гнома корону и оглядев меня чуть прищуренными глазами, председатель наконец спросил, давно ли я прибыл в Слободку и где остановился.
Я сказал.
– У Тримунтана? – воскликнул он и неодобрительно покачал крупной, как колокол, головой.
– Чему вы удивляетесь? – спросил я.
– Ничому, – словно нехотя ответил Скиба. – Людина як людина… Тильки сбегите вы от него.
– Почему?
– Та вин скаженный!.. Все ему не так… Налетит, як ураган, костылями пид носом машет, кричит: «До прокурору!», «В Москву писать буду!» А кто он такой? Подумаешь, яка цаца – член сельрады! Но голову держить, будто звезды считает… Гы, полундра голая! Никому покоя от него нет, даже горкому партии. – Скиба покачал головой. – Есть же люди!.. Радянська влада им пенсию дает, работы не требуе… Щось ему надо?.. Ни-и, вин бегае по учреждениям, непорядки ему снятся, бюрократы… Всех критикует, всем тычет, який у них тут був раньше колгосп. А що тоди було у колгоспи? Ничого. Колгосп имел один парусник да три калабухи. А зараз мы контрактуем у МРС [9] сейнеров одних металлических шесть, дрифтерботов деревянных три да калабух штук двадцать, а подчалков!.. – Скиба махнул рукой. – Да шо там! На территориях колгоспа Рыбснаб держит нефтебазу, причал, склады. Есть у нас еще два сарая, где лежать дели, пряжа, канаты, кухтыли и до черта другого имущества… Зараз шоб руководить колгоспом, надо трошки вот тут, – Скиба постучал себя по лбу, – имать. Итальянскую бухгалтерию надо знать… А не на полундру брать… Да… – Скиба посмотрел в сторону и сказал: – Зараз он опять авралит. Работу ему дай, да не какую–нибудь, а по вкусу. А зачем ему? Не хватает, что ли? Жинка бичка та тараньку на ринок ось якими, – Скиба развел свои могучие руки, – кулями носить! Летом дачники з Днепропетровська, з Москвы да Ленинграда приезжают… Ха!
Скиба махнул рукой и, словно забыл то, о чем мне говорил, спросил:
– Так шо мне з вами робить? – Морща по–ребячьи мясистое лицо, он сказал: – Людей у мене нема. Плавсредств – тоже. Мы же сами у МРС контрактуем. Нам же государственный план выполнять надо! Кончится низовка – мы уси пойдем в море. Нет, не можу. Никак не можу!
…Скиба не понравился мне не только потому, что он отказал мне, а еще и потому, и, может быть, главным образом потому, что он недоброжелательно говорил о Данилыче, который, как я уже отмечал, глубоко тронул мое сердце своим рассказом. Я собирался уходить, когда Скиба сказал:
– Через мисяц пошлю две бригады до Геническа – нехай лобана и чулары трошки отловлять, а вы там для науки попрацуете. А зараз нет, не можу!
Я пожал плечами.
– А что же я целый месяц буду делать? Загорать?
– Попробуйте договориться с ДОСААФом, у них есть шлюпки. Делать им сейчас нечего: курортники разъехались. Может, сдадуть вам шлюпку в аренду. А я зараз не можу. Ну ни як не можу!.. И потом, бачите, що выйшло! – Скиба подошел к диаграмме. – По камке мы план перевыполнили, а вот по рибе-е… Если бичок не пойдет, нас возьмут вот за это самое место. – Скиба показал на самую нижнюю часть спины и заключил: – Нет, не можу. Ну, ни столечко вот. – Он сделал из пальцев щепоть. – Ищите в городе…
Огорченный, я робко сунул руку в его мощную, как ковш экскаватора, ладонь и ждал, что он вот–вот раздавит ее. Но Скиба, как видно, помнил о своей силе: он легонько, словно я был ребенком, встряхнул мою руку и вдруг сказал:
– Я иду з вами.
Проворно собрав бумаги, Скиба сунул их в средний ящик письменного стола, а печать – в маленький, невзрачный, стоявший на грубо сколоченном табурете сейф. Запер. Затем проверил стол и сейф, хорошо ли заперты, и сказал бухгалтеру:
– Я зараз… Тильки дойду до причала, подывлюсь на море.
13
Пока я сидел у Скибы, ветер заметно упал, или, как еще говорят, «сел». Но волна на море все еще гуляла, крупная, шумная, драчливая. Причал гудел и вздрагивал, и стоявший на конце его сейнер вертелся, словно мальчишка–проказник, которого мать нахлестывала по заду. Оставленные на якорях калабухи и подчалки клевали носами и с шумом хлопали по гребням мутной воды. Угасая на песке, волны щеголевато расстилали перед нами пышные шлейфы пенистых кружев.
Но Скиба, казалось, не видел всего этого. Пуская махорочный дымок, он смотрел на горизонт: тяжелая гряда темных облаков, то клубясь, то свиваясь в жгуты, медленно отрывалась от взбаламученного моря, и горизонт светлел – на нем пробивалась еще не яркая, но все более заметная, тонкая, как на очень зрелой дыне, розовинка.
Скиба улыбнулся едва приметной улыбкой и довольно крякнул:
– Завтра пийдем у море…
Сказав это, он опять надолго замолчал, посасывая свою «люльку», затем, ни слова не говоря, пошел на самый конец причала. Доски под ним гнулись и слегка постанывали. На конце причала Скиба остановился, широко расставив пудовые ноги. То ли он в самом деле «дывився на море» и думал какую–то свою думку, то ли делал вид, что смотрит на море и думает о чем–то таком важном, что ему даже некогда повернуться ко мне и объяснить, зачем он сказал: «Я иду з вами».
Я ждал его минут десять и наконец, поняв, что рассчитывать на этого человека мне нечего, направился домой, надеясь застать Данилыча и посоветоваться с ним. Мне без моторной лодки или в крайнем случае без обычной гребной лодки на море делать нечего. Не может быть, чтобы Данилыч не знал, где можно достать шлюпку. Идя к дому, я был расстроен, недоволен собой. Не так нужно было говорить со Скибой! Какое значение имеет для него то, что я собираюсь писать диссертацию о зостере? Для него зостера – это камка, то есть обыкновенная морская трава, которой набивают матрасы, ну, там еще бросают скоту на подстилку и жгут, как обыкновенную солому.
Какой же я сапог! Хорошо еще, что он не посмеялся надо мной. Ну почему я не мог как следует рассказать о том, какое большое значение в жизни страны имеют водоросли? Скиба знает только камку, а наукой зарегистрировано около десяти тысяч видов водорослей. Одни почти не видны простым глазом и свободно перемещаются на просторах мирового океана – ими питаются рыбы и морские животные; другие, как, например, саргассы, живут без корневищ и служат убежищем для множества насельников Атлантики; третьи держатся морского грунта, образуя собой роскошные подводные луга и даже леса. На этих лугах, в этих лесах пасутся миллионные стада рыб, моллюсков и млекопитающих. Ведь крупные водоросли – макроцистис – достигают трехсотметровой высоты!.. Знает ли об этом Скиба? Известно ли ему, что укос с одного гектара подводных лугов дает двенадцать тонн, а с наземного луга – не более четырех тонн травы?
Почему бы мне было не сказать Скибе, что из водорослей добываются агар–агар, альгиновая кислота, спирт, ацетон, уксусная кислота, маннит… Да разве все перечислишь! В Китае и Японии многие водоросли идут в пищу, из некоторых морских растений изготовляются лекарства от болезни зоба, от склероза, цинги, ревматизма и кишечных заболеваний.
Интересно, отказал бы мне Скиба в шлюпке, если бы я рассказал ему о том, что ни одна современная бактериологическая лаборатория, ни одна кондитерская фабрика не обходится без агар–агара; без него нельзя вырастить бактерии, невозможно и сохранить в свежем виде мармелады и желеобразные начинки конфет?
Надо было сказать Скибе еще и о том, что зостера Азовского моря находится под угрозой нападения миллиардной армии «невидимых косцов», микроскопических слизистых грибков – лабиринтул. И если эта угроза осуществится, многие живые организмы моря останутся без пищи и крова.
Лабиринтула – серьезный и опасный преступник. В тридцатых годах этот паразит выкосил огромные площади зостеры у берегов Вирджинии, затем бесстрашно переплыл Атлантический океан, вторгся в Средиземное море, уничтожил всю зостеру. Из Средиземного моря через Дарданеллы, Мраморное море и пролив Босфор пробрался в Черное море и здесь произвел опустошение на подводных лугах. От Азовского моря его отделяет лишь Керченский пролив. Удержит ли он преступника?
Вот если бы я сказал Скибе о том, что и над зостерой Азовского моря все еще продолжает висеть угроза, глядишь, и растрогал бы сердце скупого хозяина – он непременно дал бы мне шлюпку. Что ж теперь делать? Может быть, Данилыч поможет?
Скиба… Данилыч… Зачем я усложнил свое положение?.. Нужно было мне из Москвы ехать прямо в Керчь, где я получил бы все: шлюпку, карты и обстановку на море… Но я ведь еще в Москве решил ехать к рыбакам и с их помощью – ведь рыбаки знают море как свои пять пальцев – собрать нужный мне материал…
14
Я встретил Данилыча у чужой калитки, дома за три не доходя до его хаты. Он стоял по сю сторону, а по другую – высокий мужчина в выгоревшей, низко надвинутой на лоб мичманке.
Если это был хозяин, то, значит, замечательный: его домик с веселым железным петушком на коньке крыши и резными наличниками на окнах был до того хорош!
Чистенький, веселый, он выглядел словно накрахмаленный. Железный петушок, как храбрый солдатик, то бесстрашно становился головой к северу, откуда дул «тримунтан», то показывал ему хвост. Он был настолько подвижен и жив, что казалось, вот–вот закукарекает.
А какие чудесные беседки стояли по бокам домика! Мастер, построивший их, словно взял да и связал кружево из деревянных реек. И все это – домик и беседки – было окружено кустами великолепного виноградника, среди листьев которого в ароматной и прохладной тени висели большие, чуть покрытые матовым налетом кисти. Они были такие крупные и ровные, будто каждую виноградинку выточили из нефрита.
Увидев меня, Данилыч еще издали крикнул:
– Ну, с чем поздравить тебя, Лексаныч?
Я пожал плечами. Данилыч рассмеялся.
– Я зараньше знал, – сказал он, когда я подошел к нему, – шо у Скибы пук гнилой камки и то не выпросишь. Это ж жлоб – на миллион! Таких на усим свите бильше нема! Придется тебе, Лексаныч, до Маркушенки идти. Маркушенка скажеть – Скиба тебе не то шо лодку, жинку свою отдаст и глазом не моргнет… Знакомься, Лексаныч. Это капитан Белов, Мыкола Павлович. Вон с того сейнера, шо у причала, как поплавок, прыгает…
Я назвал себя и пожал протянутую руку капитана. Пока Данилыч и Белов закуривали, я успел разглядеть капитана. Это был коренастый мужчина с немного грубоватым, крупным лицом, но очень располагающими к себе добрыми серыми глазами. Белов носил белесые, коротко, по краю губы, подстриженные усы. Он, по–видимому, только что побрился: щеки и подбородок блестели стеклянным блеском, а на висках и около ушей были заметны остатки мыльной пены, и возле сильно выпиравшего кадыка чуть–чуть кровоточил свежий порез. Старенький, на медных пуговицах с якорьками поверху китель туго обтягивал его могучую фигуру. Должно быть, капитан Белов был силен как вол. У него не только лопатки, но и шея, и руки, и очень крепкая постановка ног – все словно говорило о том, что его, как говорят, за так не возьмешь.
– Что ж мы стоим? – сказал он немного глуховатым, приятным баском. – Заходьте в хату.
Данилыч сразу оживился:
– А горилка у тебя, Мыкола, е?
Белов не сразу ответил. Он нахмурил брови, сбычил голову и спросил, глядя исподлобья:
– А что, Данилыч, нынче праздник какой?
– Праздник не праздник, а так, с побаченьем.
– С моря придем, тоди и побачимось… А пока еще не заработали грошей и на тютюн, не то что на горилку. И что ты, Данилыч, все про горилку, будто ребенок об соске?
– Да я, – сказал Данилыч и запнулся, словно перца глотнул, но тут же оправился и спросил: – А шо, Николай, хозяйки твоей дома нема?
– В Кирилловку до матери с первыми петухами подалась. Заходи, никто тебя не съест.
– А я и не боюсь… Меня зъисть – шо рыбью кость проглотить, – отпарировал Данилыч и первым запрыгал по дорожке, пробитой среди виноградных кустов.
– Проходите, – сказал капитан Белов, – я зараз прийду.
С этими словами он нырнул в виноградник. Минуты через три, пока мы с Данилычем любовались висевшими над нашими головами темными с легкой краснотцой гроздьями душистой «Изабеллы», в беседку вернулся хозяин и поставил на столик блюдо с янтарно–золотистым виноградом.
– Кушайте, – сказал он и сел рядом со мной.
Я оторвал две–три виноградинки. Белов улыбнулся, подал мне большую кисть крупного, почти прозрачного винограда и сказал:
– Ешьте, ешьте, это же «березка»! Такого винограда нигде больше, как у нас в Ветрянске, нет!
Виноград действительно оказался превосходный: теплый, сладкий, ароматный, он, как говорится, таял во рту. Капитан Белов сам не стал есть, он лишь «поклевал» немного и сразу же занялся табаком. Затянувшись, помолчал, словно ждал, чтобы я вволю полакомился виноградом, а потом спросил, давно ли я из Москвы, что нового в столице, какие появились еще новые станции метро, – он был в Москве два года тому назад, проездом из Калининграда. Спросил еще о ГУМе и Сельскохозяйственной выставке. И лишь после этого, как бы между прочим, поинтересовался, зачем приехал я в Ветрянск, отдыхать или по делу. Когда я объяснил ему цель своего приезда, капитан Белов вздохнул и сказал:
– Дело ваше, конечно, интересное. Я ничуть не сомневаюсь, что для науки весьма важно найти способ борьбы с лабиринтулой… Камки у нас тут уйма. Колхозы продают ее мебельным фабрикам в Харьков, Витебск. Можно было бы продавать в десять, в сто раз больше – мягкая мебель нужна стране. Можно наладить химическую переработку водорослей, но для нас главное – рыба. Набезобразничали мы тут бог знает как… Сразу и не расхлебать. А с камкой, я думаю, можно и подождать трошки… Вы море–то наше знаете?
Я ответил, что впервые здесь.
– Жалко, – сказал он, – море богатеющее!.. Эх, если бы я мог пойти с вами! Но где там! Ветер скоро уляжется, в Слободке ни одного мужчины не останется, кроме Скибы, почтаря, керосинщика да купцов наших: Вани, Гриши да Леши. В Слободке будут царствовать женщины да детишки…
Капитан Белов замолчал и, насупив подгоревшие на солнце брови, жадно раскуривал папиросу.
– Слушайте, – сказал он, выпуская густую струйку дыма, – а что, если вы – ну, как бы вам сказать?.. – попутно, между делом, не отвлекаясь от главной задачи, познакомились бы с состоянием рыбного хозяйства? Пока, как говорится, суд да дело, поговорили бы с нашими рыбаками. Ну, скажем, со Стеценкой. Да вот Александр Данилыч и познакомит вас. Он у нас член поселкового Совета, старый активист, его все и он всех знает. Да и сам он тут, на море, вырос. Добудьте шлюпку, сходите сначала на Бердянскую косу, потом на Обиточную. Сами увидите, какое наше море. А затем на ту сторону – к Талгирскому и Рубцовскому гирлам, к устью Кубани, в Темрюкский залив. Не знаю, захочется ли вам уходить оттуда. Будет время, подайтесь к устью Дона. Вот где, как говорит Данилыч, планида настоящая! Какие там гирла, ерики!.. А Утлюкский лиман и Гнилое море за Арабатской стрелкой? Вот бы у вас получилась диссертация! Глядишь, там, в центре, и обратили бы должное внимание на наше море. А то ведь все смотрят на Каспий, Баренцево море да на Дальний Восток: там и суда промысловые новейшие, и научные экспедиционные корабли, вроде «Витязя», о котором можно только мечтать, а у нас…
Капитан Белов махнул рукой.
– Вообще, скажу я вам, – продолжал он, – рыбе все–таки мало внимания уделяется. Вот у нас тут строятся огромные заводы, вся степь покрыта хлебом и подсолнухами, виноград, овощи… А о рыбе!.. Э! Да что там! Рыба – это богово дело! Редко когда наше начальство рыбой интересуется. А как приедет кто, Скиба берет волокушу, лучшую бригаду – и давай в море. Театр настоящий! Вот какие они, дела–то! Шлюпку вам надо обязательно моторную: на веслах вы дальше кута бухты не пройдете. А вот где моторку взять? – Капитан Белов снял фуражку, насупил брови и задумался.
– Моторок тут много, – заметил Данилыч.
– Много, – сказал капитан Белов, – а начни искать, не найдешь. Ну у кого есть моторки?
– На «Азовкабеле», – сказал Данилыч.
– Так.
– У Пархоменки, – продолжал Данилыч.
– Эх, легче поймать на бычковый крючок белугу, чем получить моторку у Пархоменки! – воскликнул капитан Белов.
– У МРС…
– МРС вчера на ремонт поставила свой катер.
Данилыч хлопнул рукой по столу.
– У Скибы в складу стоит красавец катер!.. Ну тот, шо министр в премию в пятьдесят третьем году дал…
– Правильно! Молодец, Данилыч! – обрадовался капитан Белов. – Но вот получить этот катерочек можно только через Маркушенку… Это наш новый секретарь горкома партии, – пояснил капитан Белов, – толковый мужик… Идите до него. Без горкома Скиба не дасть. Конечно, – продолжал он, надев на голову мичманку, – был бы он настоящим человеком, сам бы дал. Но разве он дасть? Как же, катер–то сам министр дал колхозу в премию за план пятьдесят третьего года!.. А катерок–то с автомобильным мотором, аккуратненький, рояль, не катер! Если горком скажет, Скиба вам на дом его доставить… С чего вы думаете начинать? Карты у вас есть?
Я ответил, что у меня есть контурные карты и генеральная…
– Этого мало, – сказал он. – Вам нужны рыбацкие карты, у каждого капитана они есть, но не каждый даст их. Не любят тут вашего брата, говорят: чудите вы, рыбу отпугиваете от моря. Да-а!.. Это пошло еще с Дальнего Востока, где ученые начали иваси изучать, она взяла да и ушла. Конечно, иваси не из–за ученых ушла, но подите докажите старикам, что это не так! Они говорят: «Вот раньше не было ученых на море, а осетры и белуги были, да такие, шо теперь и во сне не увидишь». Да-а, – произнес он задумчиво и вместе с тем выжидательно, словно хотел, чтобы я возразил ему. – В институте, в Керчи, есть хорошие карты. Да-а, – повторил он, – дела у нас тут незавидные, и не так просто сделать их завидными… Вы, когда с вокзала шли, видели большой красный дом, ну, каменный, там, где ясли? Так–так, правильно, он самый! А знаете, чей это дом был когда–то? Петренко тут такой был – хлипкий рыбачонок, ну, невезень настоящий! Как он только не старался в люди выбиться! С утра до ночи в море, мотня у него вовсе не просыхала, – ничего не получалось. Весь в долгах, как паршивая овца в репьях. Да какое там! За жинкой приданое получил – она у него из зажиточных была, с Кубани, – и то все прожил. Потом батрачил у одного захребетника, но свои сетки да крючки на белугу не забывал: все надеялся на счастье. И вот, как рассказывают старики, – не знаю, врут или правду говорят, – однажды осенью, когда рыбаки вернулись с моря, как подоенные коровы, счастье–то и привалило. Ему на крючок попалась белуга около ста пудов веса. Он–то один так бы и загнулся на ней и, конечно, не взял бы, да тут рыбаки пожалели его, пошли на помощь, правда, выговорили с него три ведра водки. Да что там водка, когда такая красавица на крючок попала!
И вот после этого он пошел и пошел. Купил снасти, людей нанял. И что же? Получился из него куркулище первый сорт, как тая самая белуга!
С тех пор утекло много воды, а тая белуга, как у нас говорят: «и доси спать никому не дает». Люди давно в колхозе, и, конечно, никто и не думает в куркуля превращаться, а вот за ту петренковскую белугу все думают, и оттого, что ее так долго нет и что вообще рыбы стало мало, все на вашего брата валят. Поняли, Сергей Александрович? Вот то–то и оно–то! Но я вам дам карты. Вы, пока стоит погода, снимите с них копии. Ладно?
Капитан извинился и вышел из беседки за картами. Когда он оставил нас одних, Данилыч сказал:
– Вот тебе, Лексаныч, с кем в море–то! Мыкола – первый капитан, другого такого тут нет: все загогулины, каждую мелиночку знает. И грамотный – не на глаз, а по картам да по приборам все. Он, конечно, и на глаз знает, но, как человек современный, действует и так и эдак. Опыты какие–то в море делает, ученые к нему ездют. Скиба не любить его, а он, как говорится, от этого не сохнеть, нет! Он не дасть себя с кашей съесть! Рыбы–то он береть больше всех. Горком его уважает: на конференциях о нем говорят, в президиум избирают. Рыбаки его поддерживают. А какой мужик! На военном флоте десять лет боцманом на «морском охотнике» плавал. Когда демибилизовался, в энтот, как его, Калининград ездил учиться на курсах шхиперов. Хотели его в океан на тральщик, на селедку послать – отказался. «Я, – говорит, – свое море люблю». Ну, насчет моря–то он загнул трошки, подумаешь, для него, молодого, будто и нет другого моря! Когда ж плавать по другим–то морям, как не в молодости? Наших–то, слободских, на всех морях страсть сколько плавает! И даже в океане десятка два ходют. А дело было в том, что дивчина у него тут, «присуха» жила… На миллион баба! Со всех сторон картина! Красавица, аж больно глядеть на нее. Вот из–за нее он и подался сюда. Женился. Хороша, как ангел–черт! Меня только трошки не любить… За шо? За это самое, за горилку. Боится, шо я Мыколу с фарватера собью. Его собьешь! Черта с два! Да он в море весь вымокнет как черт, нитки сухой нет, а и то не пьет! У него на первом плане дело. Вот я за то его и люблю. Я и сам бы ее, проклятую, никогда бы не трогал, да приучили с молодости, а теперь она мне вроде как младенцу грудное молоко. Бросил бы, да на чай не тянет. И манная кашка пока еще не требуется: зубы пока, как у кабана, крепкие. Мне бы ногу… Ух, показал бы я, шо значит человек на двух ногах! Эх, Лексаныч, поймет ли тот, у кого две, шо значит прыгать на одной, як подбитый дудак? Не–ет!.. «Хорошо на печи пахать, да заворачивать круто…»
Данилыч хотел что–то еще сказать, но тут в беседку вернулся капитан Белов со свитком карт.
15
– Вот, Сергей Александрович, – сказал он, разворачивая свитки, – дома вы их рассмотрите внимательно, а сейчас обратите внимание на мои пометки, а то сами, пожалуй, и не разберетесь в них.
Я немало в своей жизни читал карт, поэтому довольно легко ориентировался в контурах береговых очертаний моря; нашел Таганрогский, Темрюкский и Арабатский заливы и косы Обиточную, Бердянскую, Долгую, стокилометровую Арабатскую стрелку и заповедный остров Бирючий, где гнездуются чайки–хохотуньи. На картах капитана Белова были аккуратно заштрихованы входы в Дон и Кубань – я отыскал их сразу, а дальше беловская штриховка была мне непонятна. Да, он был прав, самостоятельно я, конечно, вряд ли бы прочитал его карты.
Надо сказать, что беловская штриховка весьма оригинальна. Наиболее интересными были его пометки. В них отражался характер капитана Белова, как я убедился впоследствии, человека наблюдательного, умного, хозяйственного. В самом деле, стоило пристально присмотреться к пометкам на карте, сделанным рукой капитана Белова: это были не простые заметки или там «зарубочки», какие делают, и притом в большом секрете от других, только для себя, некоторые зубры ловецкого дела, лихие морские волки – капиталы промысловых судов. Нет!
У капитана Белова, по–видимому, другая натура. Он ни от кого секретов не имел. Он вел свои наблюдения за круговоротом жизни моря: вычерчивал пути весенних и осенних миграций рыб; записывал краткую характеристику морского дна, миграции птиц, как местных, так и пролетных; движение господствующих ветров, течения. Поля его карт были испещрены пометками: то тут, то там можно было видеть сделанные мелким, как дробь–бекасинник, почерком заметочки: «Рекомендовать колхозу направить бригаду для пробного облова», «Сообщить в АЗЧЕРНИРО» [10], «Написать в Академию наук», «Поставить в известность морское пароходство»… Словом, это были карты современного советского, я подчеркиваю, советского капитана, которому общие интересы дороже всего на свете.
– Не знаю, как они вам приглянутся, – сказал капитан Белов, когда я оторвался от карт и внимательно посмотрел на него, – но я без этих карт как парус без ветра. Берите. Вам, – продолжал он, когда я взял карты, – теперь скорей бы получить моторку, а еще лучше – катер. Думаю, что Маркушенка поможет. В случае чего, вы ему прямо скажите, что у Скибы на складе второй год стоит красавец катер! Для кого он бережет это добро, черт его знает! Недавно на собрании спросили его, он говорил обо всем, а моторку обошел «на бреющем»… А если Маркушенка спросит, откуда вам, мол, известно это, скажите: «Да об этом вся Слободка говорит». В крайнем случае сошлитесь на меня.
– Каждый может подтвердить, – вставил свое слово Данилыч. – Ты, Лексаныч, иди завтра до секретаря смело…
Было уже поздно. Я поблагодарил капитана Белова и встал из–за стола. Вслед за мной поднялся Данилыч.
Капитан Белов проводил нас до калитки. Мы были уже у своей хаты, а он все еще стоял на старом месте, теперь уже не один, а с группой рыбаков, и смотрел на море. Оно было по–прежнему неспокойное. Никакого просвета не было и на горизонте, – значит, никакой надежды на то, что завтра уляжется волна, засияет солнце и рыбаки перестанут толкаться у калиток, смолить цигарки и вспоминать те невозвратимые времена, когда в сетки попадало столько рыбы, «шо в глазах было темно от ее блеска».
А что же меня ждет завтра? Долго я не мог уснуть. Я слышал, как пришла хозяйка и первым делом спросила обо мне, а когда узнала, что я «вже сплю», стала за что–то отчитывать Данилыча и при этом греметь посудой. Наворчавшись и нагремевшись, она позвала Боцмана и стала выговаривать ему, да так, будто меня вовсе не было.
Но вот все смолкло. Перестал скулить посаженный на цепь Боцман, успокоилась птица, и я уснул.
16
Засыпая, я загадывал встать рано и до поездки в горком заняться картами капитана Белова. Но не встал. Было девять часов по московскому времени, когда, проснувшись, я увидел на уровне своего лица острый луч света, похожий на лезвие шпаги, просунутой через щель ставни. В доме стояла поразительная тишина: не слышно было ни Боцмана, ни «птичек», никого и ничего. Только застрявшая где–то муха отчаянно молотила крыльями и сердито жужжала. Я встал, открыл ставни, надеясь увидеть ясное небо и тихое море, но, увы, все оставалось по–прежнему.
Данилыча нигде не было видно, а хозяйка сидела на разножке в кладовке и нанизывала на нитки тарань, Боцман лежал у ее ног. Она что–то шептала, словно вела разговор с кем–то.
Пес, увидев меня, тявкнул беззлобно, так, «для прилика». Хозяйка бросила рыбу, посмотрела на меня, улыбнулась и спросила:
– Ну, как спали?
Я ответил, что спал неплохо.
– Ну, вот и хорошо, – сказала она и спросила, где я буду умываться: здесь или пойду на море. Она объяснила, что «курортные» обычно моются в море и там же зубы чистят, что вода у них далеко, «аж за Колонией, у колхозного виноградинка, там, где железная дорога на курорт идеть».
Я сказал, что, конечно, на море умоюсь, и тут же добавил:
– Если вода нужна, то могу сходить за Колонию.
Она так слабо отговаривала меня, что я взял ведра и, руководствуясь ее рассказом о том, как лучше всего пройти за Колонию, пошел.
Колодец был мелкий, но вода в нем прозрачна и холодна как лед. В сторонке я почистил зубы, умылся, затем напился и понес домой два полных ведра, в которых болталось по деревянному «блину».
Когда вышел на набережную, остановился передохнуть. Недалеко от меня, надвинув кепки на глаза, на опрокинутой байде сидели рыбаки и точили лясы. Они говорили «за сетки из капроновой нитки, которые не гниют», о том, что «вот развелось столько ученых и институтов на нашу голову, а рыбы нема», что «везде техника растет, а рыбу ловят по–старому».
Молодой рыбак с красивым горбатым носом и жгучими, как у цыгана, глазами, насупив темные брови, сказал:
– Читал я газету «Комсомольская правда»… Пишуть, шо теперь рибу с телевизерем будуть искать…
– Та не болтай ты! – перебил его старый рыбак. – Шо он, телевизер–то твой! В него ни хрена не видно: перед глазами дрожить, як стюдень. Мой зять, шо у Москве живет, ну, тот, шо льотчиком в Стокгольму летает, так у него е цей телевизер… две тысячи четыреста стоит. Ну, так то льотчик, на них Зверев денег не жалеет, а мы шо? Ты можешь такие гроши тратить? Та на кой он сдався? На две тысячи карбованцев столько треба взять рибы з моря, шо в мотне после цого хоть ложки полощи!
– Постой! – остановил его молодой рыбак. – Во–первых, это другой телевизор… Прибор такой особый…
– А во–вторых, тебе задаром его дадуть?
– Та нет! – отмахнулся молодой рыбак, презрительно жмуря цыганские глаза. – Он же будет для всего колхозу и, як вон той сейнер, оправдает себя!
– Сейнер, телевизер! – передразнил старый рыбак. – Молод ты, и жареный петух тебя еще в зад не клевал. Понял? Риба будет, мы ее визьмем без того телевизера и без твоей науки. А где вона, риба? Может, твои ученые скоро будут сами икру метать? Га?..
Уязвленный этой репликой, юноша молчал. Его выразительные цыганские глаза блуждали, губы легонько подергивались, он как бы искал такие слова, которые показали бы старику настоящую, молодую, новую правду – правду времени. Но слова такие, как видно, не находились. Окружающие рассмеялись.
– Ну шо, Семен, – спросил юношу кто–то из рыбаков, – дал тебе дядя Андрий прикурить, а?
Семен вскинул голову.
– Так уже и дал!.. Горелой спичкой!
Раздался общий смех.
– А шо? – спросил Семен, не понимая еще, в чью пользу этот смех. – А шо? – повторил он, заметно освобождаясь от смущения. – Вон капитан Белов говорит: нечего нам милости ждать, за рибу бороться надо… Рыбак не на берегу, а в море. Да! А мы сидим, на шо–то надеемся!.. Тот же Белов говорит, шо с некоторыми привычками кончать надо… А шо? Погоди, дядя Андрий, тебя не перебивали!.. Я, конечно, молодой, но шо с того? Нечего нам сидеть на берегу да лясы точить! Почему не ведете нас в море? Рибы нет – чистить море надо!..
– Ишь ты! – перебил его дядя Андрий. – Из–под стоячего подошву режет! Чего замолол? «Капитан Белов… Чистить море!..» Его же очистили, море–то, один бичок остался, а скоро и того не станет. А риба будет, не бойсь, не пропустим! А ты поди к матери, пускай молоко на губах вытрет тебе.
После этих слов рыбаки так и повалились от смеха. Мне стало жаль Семена: он был симпатичен не только своей очень яркой красотой, но главным образом убежденностью, что хотя сейчас на море дела и плохи, но они должны поправиться, что вот есть еще наука, которая не все испробовала, но она обязательно что–то сделает, может быть, применит телевизор для поиска рыбных косяков или еще что–нибудь очень эффективное. Ведь есть люди вроде капитана Белова, которые непременно добьются своего. Мне очень хотелось поддержать Семена, но, увы, я знал это море лишь по литературе. Старики могли и мне «дать прикурить», тем более в словах того, кого звали «дядя Андрий», было немало горькой правды. Но не в дяде Андрии дело. И не в Семене. Спор у них был не между собой… Не остановись я около них передохнуть, может быть, они и не повели бы этот разговор. Они наверняка от Данилыча узнали, «шо за жилец у Тримунтана». То, о чем рассуждали рыбаки, было для меня не ново: ведь о том же самом говорил мне и капитан Белов. Тем не менее все это встревожило до боли в сердце.
