355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Петр Сажин » Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень » Текст книги (страница 10)
Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 07:20

Текст книги "Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень"


Автор книги: Петр Сажин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

24

В течение последующих трех дней, пока «Тайфун» продолжал болтаться в «глазу тумана», капитан Кирибеев, словно одержимый, с горящими глазами, с прилипшими ко лбу прядями волос, появлялся то на мостике, то на носу судна, то взбегал по вантам в «воронье гнездо».

С вдохновенным терпением, которым обладают, кажется, только птицы, когда они учат птенцов летать, капитан Кирибеев обучал своих китобоев смелому искусству охоты на китов.

Я видел его то в тесном кругу китобоев на палубе, то у пушки.

Разложив перед слушателями лист ватмана, вооружившись штурманским карандашом, он чертил схемы подхода к китовому стаду. Показывал, как выбирать лучшую цель, когда стрелять, в какое место целиться.

Потом он становился к пушке, подхватывал тяжелый стальной стебель гарпуна и ловко, красивыми движениями загонял его в канал ствола. Затем насыпал черный порох в гранату, навинчивал ее, обвязывал лапы гарпуна тонким тросиком, тут же разрезал его и показывал, как действует это до гениальности простое устройство.

Лапы гарпуна, когда он входит в тело кита, прижаты с помощью тросика к стеблю, а как только взрывается граната и раненый кит делает рывок, тросик лопается и лапы распускаются наподобие спиц дождевого зонтика. Они–то и задерживают гарпун в китовой туше.

Китобои гудели от восторга.

Капитан Кирибеев чертил новую схему, чтобы наглядно показать, как «вываживать» загарпуненного кита. Дело это сложное, и на нем часто проверяются смелость и быстрота реакции гарпунера. Что происходит, когда гарпун попадает в цель? Смертельно раненное животное пытается выскочить из воды. Куда? Все равно, лишь бы освободиться от стальной занозы. В этот момент кит похож на вырвавшуюся из гнезда страшной силы стальную пружину. Горе ротозею! Осатаневший от боли кит мечется, вертится, прыгает. Линь дрожит от натяжения, как струна, и если он не точно уложен, то рвется, словно леска для пескарей, на которую попала щука.

Если гарпунер сметлив и ловок, он сумеет быстро утомить кита, подойти к нему на убойную дистанцию и уложить насмерть. Ну, а если гарпунер теряется, его ждет беда. Кит – самое большое и самое сильное животное в мире. Его мускульная энергия равна тысяче семистам лошадиных сил, а весит он столько же, сколько двадцать пять слонов или сто пятьдесят быков!

…Глядя на капитана Кирибеева, я невольно думал, что этот человек возьмет свое. Его никто и ничто теперь не остановит. Он знает, как и чем увлечь людей. В самой обычной работе он открывал какие–то новые, увлекательные стороны и при этом знал, когда нужно подбодрить человека или взыскать с него. Он умел драться за свою идею, причем драться с достойным упорством и смелостью.

Уж на что скучное дело заряжать и разряжать пушку. Но и тут он сумел разжечь людей. Ему хотелось, чтобы пушка заряжалась за шесть минут, а люди сначала тратили двенадцать, потом девять. Тогда он сам становился к пушке. Пот лил с него ручьями, застилал глаза, повисал на кончике носа… Но глаза его горели; он, казалось, без особого напряжения подкидывал четырехпудовый гарпун и еще шутил при этом. Китобои зорко следили за его движениями. Они чертовски устали, но капитан не давал отдыха. Жалко ему было хлопцев, но, пожалуй, только он один знал, как мало времени оставалось для обучения.

– А ну, еще раз! – говорил он.

Матросы пожимали плечами – что же можно еще сделать?

Капитан Кирибеев был неумолим.

– Можно быстрее! – говорил он.

Боцман Чубенко разводил руками: мол, ума не приложу, где найти ту проклятую минуту, на которую капитан Кирибеев требовал сократить время заряжения пушки. Большой лоб боцмана покрывался испариной. А капитан Кирибеев спокойно говорил:

– Попробуем еще раз.

Китобои быстро занимали места. За их работой было трудно следить: их действия складывались из точных и почти неуловимых приемов. На третий день капитан решил провести «зачетные» стрельбы. На баке собрался почти весь экипаж «Тайфуна», кроме шеф–гарпунера Олафа Кнудсена. Норвежец был в мрачном настроении и не выходил из каюты.

Несколько часов над бухтой висела пороховая гарь и в расщелинах скал клокотал гром пушечной пальбы.

Почти все ящики были разбиты в щепы. Стреляли Чубенко, Жилин и капитан Кирибеев.

Лишь к вечеру капитан Кирибеев объявил «шабаш» и поднялся на переходной мостик, откуда я наблюдал за стрельбами. Китобои занялись приборкой.

– Ну что скажете, профессор? Хорошо стреляли?

– Отлично!

– Да, – задумчиво сказал он, – по ящикам хорошо стреляли, а вот как по живой мишени… Правда, за Жилина я спокоен… Чубенко немного нервничает. Но это пройдет… Главное сделано. Теперь мне никакой приказ не страшен: опоздали, товарищ капитан–директор!..

Он помолчал немного, наблюдая за приборкой. Матросы старались так, словно готовились к большому празднику. Глаза капитана блестели, в лучиках морщин, в слабом дрожании губ была заметна с трудом сдерживаемая радость. Вынув трубку изо рта, он сказал:

– Вы только посмотрите, профессор, как работают! Да с такими людьми можно хоть на полюс, хоть к черту на рога, сквозь любые штормы! А Плужник этого не видит. Ну что ж, тем хуже для него. В зарядах я перед ним отчитаюсь. А вот отчитается ли он перед партией? Посмотрим! Драться так драться! Кончить приборку! – крикнул он китобоям и пошел к себе.

Я задержался. Мое внимание привлекли чайки. Они с диким криком носились над разбитыми ящиками, где плавала оглушенная рыба, а поморники, которых на севере рыбаки называют «фомка–жандарм», то и дело вступали с ними в драку.

Распластав сильные крылья, поморники, поблескивая ослепительно белой грудью, зорко следили за чайками, поворачивая из стороны в сторону крупные головы с большим, острым, загнутым клювом. Стоило кому–нибудь из них заметить, что у чайки появилась в клюве рыба, как «жандарм» камнем бросался вниз. Иногда «фомке» приходилось долго гонять чайку, пока та догадывалась выронить свою добычу. С какой же ловкостью подхватывал поморник ее у самой воды и тут же свечой взмывал вверх! Но вот молодая, еще неопытная чайка увильнула в сторону и проглотила добычу. Что сделалось с поморниками! Целой стаей кинулись они за ней. Самый старый из них с резким, грозным криком нагнал чайку, несколько раз стукнул тяжелым клювом по голове и заставил отрыгнуть рыбу.

Увлекшись этим зрелищем, я не сразу заметил, как на палубу вышел Олаф Кнудсен, а около ящиков показалась красивая и умная морда нерпы–ларги. Держа в зубах серебристого лосося, нерпа оглядывалась кругом, затем, видно придушив лосося, чтобы он не бился, положила его на один из ящиков, а сама, взбурлив воду, ушла.

Для кого она накрывала стол? Я ждал минут пять, но никакое существо не появилось в том месте, где лежал, чуть вздрагивая, лосось.

Поведение нерпы меня заинтересовало – я почти ничего не знал об этих животных. Норвежец, когда нерпа ушла, повернулся ко мне, прищурил глаза и, не вынимая трубки изо рта, прошепелявил:

– Глюпый животное… Глюпый как пропка, а какой есть ум!..

Минут через десять около ящика, где лежал лосось, вынырнули две нерпы – одна маленькая, другая большая, с блестящими, как пуговицы, круглыми глазами и редкими усами. Маленькая остановилась возле лосося, то окунаясь, то всплывая, а большая быстро сделала круг, подошла к маленькой, хрюкнула что–то, та мигом схватила лосося, и обе они быстро скрылись под водой. Остался лишь всплеснутый ими круг, который долго таял на гладкой поверхности бухты.

Когда нерпы скрылись, Олаф Кнудсен, глядя на меня маленькими белесыми глазками, сказал:

– Везде есть борба. Капитан–директор Плюжник и капитан Кирибей… Штурман Небылицын и капитан Кирибей… Чайка, рипа и этот глюпый нерп тоже есть борба. Кнудсен нет есть борба. Кнудсен пойдет ужин, это – нет есть борба. Вы пойдет?

Я отказался.

Я так устал, что не в состоянии был ужинать.

Человек, живущий на суше, тратит непроизводительно минимум четыре часа в сутки. Эти четыре часа (иногда больше, иногда меньше) уходят на дорогу к работе и на возвращение домой, на хождение в столовую, магазин и т. д. На корабле все под рукой, ходить некуда, поэтому день кажется длиннее. А если недоспишь, то он кажется бесконечным.

Такой день был у меня сегодня. На рассвете, когда вода в бухте была еще сонной, я брал пробы планктона, затем наблюдал «зачетные» стрельбы. Сейчас я с трудом держался на ногах. Размышляя о своеобразном понимании Кнудсеном борьбы, я направился в каюту, с трудом заставил себя снять сапоги и в чем был повалился на койку.

Меня разбудил шум на палубе. Я зажег огонь и посмотрел на часы: было два часа ночи. Койка, столик, книжная полка, настольная лампа – все сотрясалось и вздрагивало, а стоявший в специальной загородочке графин с плохо притертой пробкой напевал нежную–нежную мелодию. Быстро, по–морскому, я спрыгнул с койки, натянул сапоги, ополоснул лицо и вышел.

После теплой постели на палубе было неприятно: неподвижный сырой и промозглый воздух прохватывал до костей. Поеживаясь, я подошел к машинному кожуху. Люк был открыт, и оттуда слышался характерный шум – машинисты «проворачивали механизмы». Из кочегарки доносился звон ломиков. Я посмотрел на трубу: черный дым валил густо и облаком расплывался над «Тайфуном».

Группа китобоев толпилась у лебедки. Жилин и механик Порядин возились у амортизаторов. Горел огонек в иллюминаторе радиорубки. Что задумал капитан Кирибеев? Неужели он решил вырваться из бухты в открытое море? Вчера он сказал: «Море даст то, что у него возьмешь». Поразительная энергия у этого человека!

Когда «Тайфун» вздрогнул от первого оборота винта, меня как будто встряхнуло; я почувствовал проснувшуюся силу корабля, движение воздуха, всплеск воды под винтами и ровное дыхание машины…

Я поднялся на ходовой мостик.

– Вы чего полуночничаете, профессор? – увидев меня, спросил Кирибеев.

– А вы?

– Наше дело морское, – ответил он. – Вон, посмотрите на небо.

Я поднял голову, но ничего не увидел, кроме изреженного тумана.

– Туман рассеивается? – спросил я.

– Он уже несколько часов рассеивается… Но я не о том. Видите звездочку? Во–он там! Выше! Видите? Это наша, профессор, звезда… Нам, советским китобоям, светит она. Одинокая, как сиротка. Но ласковая.

Заметив, что я дрожу, он строго сказал:

– Идите спать. Надо будет, позову! До утра еще далеко.

Я потоптался немного, раздумывая, уходить или нет. «А вдруг китобоец действительно вырвется из бухты?»

Зычный голос Кирибеева вывел меня из задумчивости.

– Впередсмотрящий, не дремать! – крикнул он и тут же дернул за ручку сигнала.

Китобоец резко прогудел.

– Средний ход! – прокричал в переговорную трубку капитан.

Машина заработала быстрее, и, приятно вздрагивая, «Тайфун» ходко вползал в туман.

Я пожелал капитану спокойной ночи и спустился в каюту.

Прежде чем лечь, я глянул в иллюминатор. В круглом окошечке виднелся добрый кусок неба, весь унизанный золотыми звездами. Немцы говорят: если среди облаков виден кусок голубого неба, достаточный для того, чтобы сшить из него штаны, то быть хорошей погоде. Закрывая иллюминатор, я впустил свежую струю воздуха; ветер дул с севера. Ветер хорошей погоды.

Я еще не успел заснуть, когда услышал голос Кирибеева:

– Стоп машина!

Китобоец перестал дрожать. Стало тихо. Затем послышалась команда: «Отдать якорь!»

Сотрясая корпус китобойца, якорь с грохотом пошел на грунт. Вскоре в тишине звонко и певуче прозвучали склянки. Потом послышался топот ног, стук дверей и приглушенный говорок. Прошло еще несколько минут, и на корабле воцарилась тишина. Туман опять преградил нам дорогу в море.

Кирибеев не огорчился, что ночью ему не удалось вырваться из бухты. Сразу же после завтрака он снова приступил к тренировке гарпунеров. Делал он все быстро и с аппетитом.

Я взял шлюпку, ушел с одним из кочегаров в дальний кут бухты и вернулся лишь к обеду.

Около кают–компании меня остановил штурман Небылицын.

– Вот докатились до чего, – сказал он, – с Кирибеевым даже Кнудсен не хочет работать. Скоро все разбегутся.

И, круто повернувшись на каблуках, ушел.

25

Под вечер капитан Кирибеев, обеспокоенный тем, что Кнудсен целый день не показывался из каюты, попросил меня зайти к шеф–гарпунеру и узнать, «чем дышит старик».

Я застал шеф–гарпунера за столом; перед ним стояла початая бутылка с коньяком, в руках он держал колоду карт, собираясь раскладывать пасьянс.

При моем появлении он встал. На его пышных щечках вспыхнул румянец. Глазки – маленькие, колючие, как два злых зверька, – выглядывали из–под мохнатых выцветших бровей. Китобои называли его глаза подфарниками.

Он предложил мне стул, а сам сел на койку. В каюте было дымно и жарко, но Кнудсен, видимо, чувствовал себя отлично.

– Это карашо, профессор, что вы не забывайт свой… как это по–русски? Друк?

Я спросил его – почему он не выходит из каюты, уж не заболел ли?

– Мемношко больной я, – сказал он и тяжело вздохнул, – старая сталь я и больче никому не нужный. Капитан Кирибей сам становиться гарпунер. Жилкин, Чубенко – тоже. Я скоро ехаль Норвегия. Я свой кит весь убиль…

– Вы что, обиделись? – спросил я.

– Зачем обидель?

– Но ведь сезон охоты не кончился?

– Сэзон? Кто есть сэзон?

Я кое–как с горем пополам объяснил ему по–английски, что сезон не кто, а что.

– А-а, – засмеялся он, – понималь, понималь… Но сэзон не кончиль, а Олаф Кнудсен кончиль. Да, кончиль. Я больче не пойдет к пушка. Я, – он показал на сердце, – здесь имель болезнь. И здесь, – он показал на голову, – на голова тоже есть болезнь.

– На «Аяне» есть доктор, он посмотрит вас; может быть, это грипп.

– Не–ет, – сказал он, – это нет есть грипп. Здесь, – он показал на сердце, – старик есть.

– Старость?

– Да, старост… Кнудсен старост есть. – Он потянулся к бутылке с коньяком. – Вы мемножко пьет коньяк?

Я покачал головой.

– За что вы не хочет пить с Олаф Кнудсен? Вы уже не есть друк?

– Ну что вы, что вы! – сказал я.

– Друк другому друку не должен делать нет.

Он налил два стаканчика. Один из них подал мне, другой взял в руку и произнес:

– За до свиданья!

Я сказал, что не понимаю, что это значит. Кнудсен пояснил по–английски, что он пьет за предстоящий отъезд домой, и быстро опрокинул стаканчик. Лицо его скривилось, и он взял из коробки ломтик засахаренного лимона. Опрокинув еще один стаканчик, он разговорился. И передо мной прошли одна за другой картины его жизни. Рассказывал он очень образно и вместе с тем с какой–то болезненной грустью. Очевидно, ему давно хотелось выговориться.

Кнудсен родился в старейшем городе Норвегии – Тёнсберге. Город этот не велик, хотя и является центром области Вёстфёлл, в нем всего двенадцать тысяч жителей. Однако Тёнсберг знаменит. Его славу составляет судоремонтный завод «Калднесс меканиске веркстед», замок Хермона Веделя Ярлсберга и три памятника: Руалу Амундсену – знаменитому путешественнику, воздвигнутый в 1928 году, Свену Фойну – изобретателю гарпунной пушки, и сторожевая башня, воздвигнутая на горе Шлётсфьелле в 1871 году, в день празднования тысячелетия города. Но Тёнсберг знаменит не только этим, Тёнсберг – город китобоев. Здесь и в соседнем городе Саннэфьюр сосредоточен, почти весь флот современных китобойных миллионеров.

Домик Кнудсена расположен на берегу фиорда. Из окон его хорошо видна гора Шлётсфьелле, на вершине которой громоздятся развалины крепости Тёнсбергхьюсс. Отец Олафа Кнудсена – потомственный китобой. Вся жизнь Олафа тоже связана с морем. Он прошел все, что положено китобоям: плавал юнгой, матросом, учился в мореходном училище. Он охотился на китов в проливе Дэвиса, в Баффиновом море, у Лиу—Киу, у берегов Наталя, возле Бермудских и Курильских островов, в море Росса, у берегов Чили и Перу… Кажется, не было такого моря, где бы он не охотился: он бил китов для японцев, служил на американском флотинге «Калифорния», на норвежских китобазах «Южная принцесса» и «Космос», у датчан. У кого только он не служил! И всюду он видел одно и то же.

Шестой год Олаф Кнудсен плавает на советской китобойной флотилии, и все больше и больше ему кажется, что он мог бы оставить далекий Тёнсберг и жить… здесь. Русские исправно платят деньги, отлично кормят, и хозяин не высчитывает за промах, за кусок линя, за всякий пустяк. Наконец, на него здесь никто никогда не кричит. Удивительная страна! Но, увы, кажется, уже поздно менять море и берег: жизнь становится короче гарпунного линя. Годы прожиты, остаются дни. Сколько их, дней?

Плавая на китобойцах почти всего мира, Олаф Кнудсен нигде не наблюдал, чтобы вся команда так ревниво следила за его работой, так горячо содействовала ему, так живо переживала его удачи и неудачи. Херре профессор должен поверить, что в глубине души у него есть желание помочь капитану Кирибееву. Но… по условиям контракта он обязан лишь бить китов – и все. Как и остальные члены Союза гарпунеров Норвегии, он должен хранить в секрете приемы мастерства.

Но что значит хранить в секрете? У русских такие глаза! Пусть не думает херре профессор, – да, пусть не думает! – он честный человек. Он не станет делать того, что позволяет себе Сиг Терсен – гарпунер китобойца «Вихрь»: Сиг Терсен не пускает русских к пушке, и это глупо. Нет, он, Олаф Кнудсен, не будет мешать русским… Да разве можно помешать капитану Кирибею? Херре профессор сам хорошо знает, что нельзя. Разве можно что–нибудь скрыть от него, когда он не сходит с мостика…

Пока я рассматриваю фотографии, Олаф Кнудсен наливает еще. В бутылке уже видно донышко, а он еще не кончил говорить.

– О! – воскликнул он. – Капитан Кирибей – луччи русски гарпунер! Шеф–майстер!

Еще опрокидывается стопочка. Глаза Кнудсена становятся мутными. Мускулистые руки обвисают, плечи немного опускаются, и жирный валик на животе колышется от частых вздохов.

Нет, он ничего не хочет делать и не будет мешать. Да и чего бы он достиг? Пусть скажет херре профессор: можно ли унять море, когда оно разбушуется? Можно ли преградить дорогу утру? Он, Кнудсен, только немножко посмотрит, как будет работать капитан Кирибей, а потом отправится в свой Тёнсберг. Все равно изменить ничего нельзя. Город Тёнсберг существует вторую тысячу лет. Китобои ежегодно привозят в этот город владельцам флотилий миллионные доходы, а в городе нет даже своего театра. Жители Тёнсберга два–три раза в году садятся в «театральный автобус» и едут смотреть спектакли в… Осло.

Стар стал Олаф Кнудсен, чтобы делать подвиги или мешать кому–то.

– Damned! Проклятие! Старость не есть радость!.. – Пусть херре профессор не обижается на него, если он сказал что–нибудь необдуманное, – он не дипломат, а всего лишь китобой…

Я ушел от Кнудсена поздно. Капитан Кирибеев не спал.

– Ну что Кнудсен? – спросил он.

– Кнудсен говорит, что больше не подойдет к пушке. Что он стар, у него болит сердце и голова.

– И вы поверили?

– Как вам сказать… Кнудсен, конечно, хитрит, но в его возрасте все может быть.

– Возраст? – переспросил капитан Кирибеев. – Возраст, конечно, солидный. Жаль его. Но рано или поздно нам нужно расставаться с ним. А если расставаться, то уж лучше раньше. Ничего, справимся! – бодрым голосом сказал он. – Заводы вон какие строим – и ничего, без нянек обходимся… Если Кнудсен не шутит, если он действительно не подойдет к пушке, что ж… Мы сами начнем! Однако мы заболтались, пора спать! Завтра денек может быть такой, что на всю жизнь запомнится.

Мы распрощались и разошлись по каютам.

26

Говорят, что упрямый охотник и у скупого бога добычу вырвет. Ночью капитан Кирибеев снялся с якоря и вышел в море… Я проснулся от сильной болтанки.

Когда я поднялся на палубу, то замер на месте. Бесконечная синь разливалась во все стороны. И только слева по носу неровной, зубчатой полоской тянулся берег. Вода! Волны, белея в изломе, лениво переваливаясь, бежали к горизонту. Вода блестела той удивительной чистотой, которая бросается в глаза после того, как долго не видишь моря. Веселый вид воды, крики чаек, дружное дыхание машин упорно идущего вперед китобойца, легкий озорноватый посвист ветра в снастях – до чего же это было хорошо!

«Тайфун», рассекая носом волну, стремительно шел на восток. Его корпус вздрагивал от ритмичной работы машины.

Несмотря на раннее утро, китобои были уже на ногах. Не видно было только Кнудсена. Чубенко сидел в бочке и зорко «ощупывал» горизонт. Жилин, опершись на пушку, внимательно смотрел на воду. Макаров с группой матросов стоял у наветренного борта. Из радиорубки доносился писк: Откаленко с кем–то уже беседовал. В проеме камбузной двери сидел Жора Остренко и, позевывая, чистил картошку. Рядом с ним на отмытой добела фанерке лежала выпотрошенная рыба – наш завтрак. Из камбуза доносился горьковатый, пряный запах кофе. На ходовом мостике стоял капитан Кирибеев. Заметив меня, он крикнул:

– А, профессор! Поздравляю!

– И вас, – ответил я.

– Идите сюда, – позвал он.

Я поднялся на мостик.

– Ну вот, и вырвались из «глаза тумана». А погодка–то! А? – проговорил он, сияя. – Хотите бинокль?

– Хочу, – сказал я.

Он снял с крюка штурманский бинокль и, подавая мне, строго сказал рулевому:

– Что это судно у вас танцует, как балерина? Держите точно по румбу!

Рулевой, слегка покраснев, быстро выправил положение, и «Тайфун» снова встал против волны.

– Так держать! – скомандовал Кирибеев.

– Есть так держать! – ответил рулевой, закусив губу.

– А ну–ка, профессор, – сказал Кирибеев, – посмотрите на сорок пять градусов влево по носу.

Я поднес бинокль к глазам и начал «ощупывать» горизонт. Передо мною царственно качались увеличенные биноклем волны. Они так соблазнительно покачивались, что хотелось раздеться и кинуться в воду.

Наконец я увидел тучи птиц, вившихся над кипящей, переливающейся серебристым блеском водой, на фоне высокого скалистого мыса.

– Ну как, видите что–нибудь? – спросил Кирибеев, тоже наблюдая в бинокль за горизонтом.

– Вижу какой–то мыс.

– Это мыс Кронье. А еще что видите?

– Множество птиц.

– Так… А больше ничего?

– Еще как будто отмель – вода там кипит.

– Нет, отмели там нет.

– Товарищ капитан! – крикнул Чубенко. – Слева по носу большой косяк сельди.

– Молодец! – ответил капитан и, отняв бинокль от глаз, сказал мне: – Вот ваша отмель. Видите, какой косяк идет, а рыбаков нет. Уплывает богатство. Только птицы и пользуются им, самые активные рыбаки в мире! Вы знаете, профессор, сколько рыбы сжирают птицы?

Я отрицательно покачал головой.

– Жаль! А ведь это неплохая тема, – он подчеркнул последнее слово, – интересная тема. Птицы прожорливы, как огонь в степи. Смотрите, смотрите, их там тучи! Слышите, какой стоит гомон? Они опускаются прямо на косяк, клюют, долбят! Вот это работа! Ай–яй–яй! Сила какая! Вот так по штучке и расклюют весь косяк. Один ученый подсчитал, что морские птицы Новой Земли пожирают за год более полумиллиона тонн рыбы. Полмиллиона тонн! – воскликнул капитан Кирибеев. – Это значительно больше того, что добывается в Баренцевом море рыбаками всех стран.

Он выразительно посмотрел на меня.

– Тема? А?

Я не успел ответить.

– Киты! Киты на горизонте! – закричал Чубенко.

Я направил бинокль в ту сторону, куда указывал рукой боцман Чубенко, и вскоре увидел, как к большому косяку сельди, из которой Жора Остренко собирался наварить ухи, шло стадо китов. В воздухе мелькали черные спины, вырастали сказочные, хрустальные деревца фонтанов.

Если бы на китобойце раздался крик «пожар», то вряд ли он произвел бы такое впечатление. Услышав выкрики Чубенко, из всех помещений на палубу выскочила вся команда китобойца. Матросы, как наиболее ловкие изо всей команды, быстро взбежали по вантам почти до марсовой площадки. Держась одной рукой за оттяжки, другой указывая на море, они кричали «ура», а кок Остренко появился на палубе с поварешкой в руках, и, размахивая ею, он так шумел, будто именно его–то голоса и не хватало. Возбужденные выкрики китобоев мешали капитану слушать доклады Чубенко.

Он. поднял руку и зычно крикнул:

– Прекратить шум!

На китобойце установилась тишина. Только шум винта за кормой да всплеск воды под форштевнем доносились до слуха.

– Лево руля! – приказал Кирибеев штурвальному.

«Тайфун» послушно покатился влево. Судно слегка накренилось – вода ударила в правую скулу. Кирибеев шагнул к правому борту и, перегнувшись через обводы мостика, позвал вахтенного матроса. Все с интересом ждали, что будет дальше, – уже было известно, что Кнудсен отказался подходить к пушке.

Когда вахтенный взбежал на мостик, капитан сказал:

– Разбудите шеф–гарпунера. Скажите, что подходим к большому стаду китов.

Вахтенный отрапортовал приказание и, обжигая ладони, не касаясь ногами ступенек, съехал вниз.

Кирибеев улыбнулся, покачал головой и крикнул:

– Жилин, зарядить пушку!

– Есть! – ответил Жилин и неторопливо, но точными движениями расчехлил пушку.

К нему подбежал Макаров. В то время когда Жилин и Макаров изготовляли пушку к стрельбе, на палубе появился Небылицын. Он отстоял ночную вахту и должен был сейчас отдыхать.

Было еще очень рано. Рассвет хотя и наступил, но солнце задерживалось за плотной грядой облаков, похожих на мрачный горный хребет. Густая оранжево–красная полоса тянулась над этой воображаемой горной грядой. И на небе бледно разливался розоватый, как незрелый арбуз, отблеск.

Увидев Небылицына, Кирибеев помрачнел и перешел на другой борт, куда к нему и явился вахтенный.

– Ну? – мрачно спросил Кирибеев.

Переминаясь с ноги на ногу и смотря вниз, матрос тихо сказал:

– Они пьяные. И сказали…

– Что?

– Они сказали: «К черту китов и вашего капитана вместе с ними!» – выпалил матрос. Почувствовав некоторое облегчение, он поднял голову и посмотрел на Кирибеева. – Они что–то еще говорили по–своему. Этого я не запомнил.

Кирибеев расхохотался.

– К черту, говорите?

Матрос молча кивнул головой.

– Тем лучше. Идите на свое место.

Посмотрев на меня, капитан сказал:

– Чудесно! Значит, нам никто не будет мешать. Значит, недаром мы снарядами лучину драли. Отлично! Отлично!

Он приказал рулевому держать прямо на косяк сельди и взял меня за руку.

– Дорогой профессор, вы имеете пять – десять минут. Ступайте на марс к Чубенко и делайте свое дело: фотографируйте, записывайте. Потом будет некогда. Ну, быстро–быстро!

Следом за мной он сошел на переходной мостик и, дождавшись, когда я залезу в бочку, поднял руку. Смолкли все разговоры.

– Товарищи! – начал он. – Шеф–гарпунер Олаф Кнудсен отказался выйти к пушке. Значит, не мы, а он нарушает контракт. Но, товарищи, контракт контрактом, Кнудсен Кнудсеном, а наше дело моряцкое. Что бы ни случилось, какая бы обстановка ни складывалась, у нас, советских людей, есть золотое правило – выполнять свой долг! Я верю, что каждый из вас выполнит его с честью. Пословица говорит: «Море даст, что возьмешь». Так возьмем, товарищи, у него как можно больше! Что от нас требуется? Четкость, быстрота маневров, спокойствие и наблюдательность. Помните, успех сам не приходит. А теперь все по местам! Жилин и Макаров – у пушки! Чубенко – на марсе!

Когда я поднялся на марс, боцман уже успел сосчитать стадо китов.

– Сорок штук, – сказал он со вздохом.

Лицо его, уже успевшее заветриться, помрачнело.

– А я думал, капитан Кирибеев меня к пушке поставит, – печально проговорил он.

Я промолчал. Да мне, в сущности, нечем было утешить его. Боцман Чубенко был одним из лучших китобоев «Тайфуна».

– Гляньте! Гляньте! Як богато! – воскликнул он, в волнении переходя на родной язык.

Я вскинул бинокль. Стадо горбачей шло строем фронта, постепенно зажимая в клещи сельдяной косяк. Киты кормились. Это хорошо: значит, они не будут обращать на нас внимания. Это облегчит работу наших еще не успевших обрести опыт гарпунеров. Когда я заметил это, решил успокоить Чубенко.

– Не расстраивайтесь, боцман, – сказал я, – китов хватит и на вас!

– Как же, хватит! – с сомнением сказал он. – Вы не знаете нашего капитана: он уже, наверное, передал радиограмму на базу, чтобы остальные китобойцы шли сюда. Знаете, какой у него был скандал с Кнудсеном? Это было до вас, года три назад… Напали мы у Командор на стадо кашалотов – штук тридцать, не меньше. Норвег стал шаманить. Капитану это не понравилось. Он радиограмму – бац! Через час явились «Вихрь» и «Гарпун». Ой, что было с Кнудсеном!.. Он бросил пушку – да на капитана с кулаками. А капитан его в охапку и прямо в каюту занес…

– Гляньте! Гляньте! Около капитана радист уже стоит! Всё! Не видать мне пушки! – вздохнул Чубенко. – Жди теперь «Вихря» да «Гарпуна».

– А вы что, против? – спросил я.

– Нет, не то что против. Но там все же гарпунеры опытные, а мы еще диты…

– Ну это вы зря! Капитан Кирибеев – старый волк. Да и вы не младенец.

– Вы не поняли меня, – сказал боцман. – Норвеги, как увидят, что не Кнудсен, а мы стоим у пушки, начнут мешать.

– Как?

– Распугают китов – и все.

– Ну это вы напрасно. Вы–то что, смотреть будете?

Чубенко хотел что–то сказать, но в это время капитан сменил курс, «Тайфун» тряхнуло встречной волной, и мы едва успели схватиться за края бочки.

– От бисов сын той рулевой! – проворчал Чубенко. – Как встанет на руль, то хоть с мамой прощайся!

Волна раскачала китобоец, мачта стала клониться то влево, то вправо, градусов на тридцать, как маятник.

Кирибеев крикнул, чтобы я спускался на палубу. Да я и сам хотел уходить из бочки. «Тайфун» уже «влез» в косяк сельди и приближался к стаду китов. Скоро должна начаться охота. В это время двоим нельзя сидеть в бочке: бывает, что рвется линь или лопаются блок–амортизаторы – небезопасно находиться наверху.

Я устроился на переходном мостике. Отсюда хорошо видно все: море, капитанский пост и гарпунную площадку, где находился Жилин. Во время охоты на китобойце все должно подчиняться ему, все его приказания исполняются с быстротой мысли. Поднял гарпунер руку – машина стоп. Жест руки влево – и судно влево… Счет идет на секунды, как в бою.

Из этой быстроты маневров рождается то предельное напряжение нервов, которое учащает пульс, зажигает огонь в глазах и вызывает благородный охотничий азарт. Капитан в азарте забывает о погасшей трубке и чмокает губами в надежде раздуть в ней искру, как будто огонь, которым он охвачен, в состоянии заменить спичку. Люди напряжены не только на палубе, но и внизу, в машине. Я представляю себе, как рука второго механика застыла на реверсе. Он не видит того, что делается наверху, однако каждую секунду ждет сигнала. Глаза его прикованы к стрелке машинного телеграфа. Вот–вот раздастся характерный звон, и стрелка прыгнет на одно из делений. Чутко прислушиваются к шумам кочегары. Они работают на редкость тихо и слаженно: они хотят слышать, что там, наверху. Старший механик Порядин, как часовой, стоит у лебедки. На нем, как и на всех китобоях, высокие сапоги, ватные штаны, телогрейка. Только шапку он презирает, седая грива полощется на ветру. Пока гарпунер не выстрелит, механику делать нечего. Но он не выпускает из рук рычага и зорко смотрит из–под черных кустистых бровей на море…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю