Текст книги "Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень"

Автор книги: Петр Сажин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)

С огромной чавычей, которую он держит за жабры левой рукой, разинув рот, стоит Жора Остренко. Приложив правую руку козырьком, Жора с наивной очарованностью жадно следит за тем, что происходит на китобойце. Охотничий азарт опьянил и его. Он смотрит то на Жилина, то на море. В его взгляде столько изумления, как будто на горизонте открылась неведомая земля. Даже рулевой не отрываясь смотрит туда, где, то вскидываясь в воздух, то ныряя и выбрасывая похожие на плюмажи фонтаны, плещутся горбатые киты.

Перевалившее через вершины тяжелых облаков солнце заливает щедрым золотом дальние сопки и обрывающиеся в море скалы. Солнце заливает море, играет серебристыми переливами в косяке сельди, прыгает зайчиками на блестящих мокрых спинах китов, плавится в меди китобойца. Хорошо!

Все ближе и ближе киты. Китобои замерли в молчании – берегут удачу. «Тайфун», отдавшись волне, тихо заходит в хвост стаду. Жилин сгорбился и застыл как изваяние. Когда я, прицелившись в него фотоаппаратом, нажал спуск, на меня шикнули со всех сторон.

Я смотрю на мостик, затем перевожу взгляд на механика, на Жору Остренко, на столпившихся у борта матросов… У всех сосредоточенные в молчаливом напряжении лица. У Жилина, который ближе всех от меня, на верхней губе капельки пота. Напряжение достигает высшей точки, когда Жилин почти незаметно, лишь слегка спружинивает мышцы и делает легкий знак рукой. Раздается перезвон машинного телеграфа. «Тайфун» вздрагивает и легко, почти бесшумно подается вперед. До стада китов остается метров сто; стрелять еще рано, но многим кажется – уже пора.

Остренко забывает о том, что у него рыба, всплескивает руками и кричит Жилину:

– Стреляй, Жила! Чего медлишь?

– Стреляй! – кричат болельщики с правого борта.

– К черту такого гарпунера! Пусть Чубенко идет к пушке! – раздается возглас с левого борта.

– Ты что, оглох, Жила? – не унимается Остренко, прижимая к груди выскальзывающего лосося.

– Бей! Бей!.. Упустишь! Бей, батьке твоему лучшего сына!..

27

Киты, казалось, не обращали внимания ни на судно, ни на крики китобоев. Они деловито зажимали в кольцо косяк сельди, двигавшийся шумно и бестолково, как стадо обезумевшей в жару скотины. Рыбы вспрыгивали вверх, падали плашмя, посверкивая серебристыми боками, трепетали в верхних слоях воды, бросались из стороны в сторону. Над косяком крикливой тучей металась стая птиц.

С отвратительным, каким–то утробным писком птицы падали на косяк, затем взмывали вверх, бились между собой. В воздухе мелькали ослепительно белые крылья, красные клювы и хищные, будто скрюченные от холода, сизые ноги. Поднятая рыба лишь на секунду мелькала в воздухе и затем исчезала в прожорливой утробе; птицы пожирали селедку судорожными глотками в два приема.

Изредка птичий гомон заглушался гулом, похожим на орудийный выстрел. Это горбачи глушили рыбу.

Китобои называют этих китов горбатыми или длиннорукими. Ни то, ни другое не точно: нет у этого кита ни горба, ни рук. Горбач, так же как финвал, сейвал и самый гигантский представитель морских млекопитающих – блювал, относится к семейству полосатых китов. Отличается он от своих сородичей но форме: у него короткое туловище, огромная голова и длинные, до четырех метров, грудные плавники, отдаленно напоминающие руки. Когда этот кит ныряет, он круто изгибает туловище, как бы горбится. Это и дало повод китобоям называть его горбатым. Китобои обнаруживают горбача, однако, не по длинным грудным плавникам и не по «горбу», а по хвосту. Ныряя, кит высоко выбрасывает хвостовой плавник, похожий издали на бабочку в полете. Очень опытные марсовые узнают «милого по походке», то есть по широкому фонтану. Китобои называют горбача хитрым, умным и даже веселым китом. Не больше ли тут поэзии, чем наблюдений, которые наука все же предпочитает поэзии?

Вот уже полчаса, как я, «выключившись» из шума, вызванного охотничьим азартом китобоев, наблюдаю за Megaptera nodosa Bonn, или, как называют его коряки, «лагыйя–ау». Я успел сделать несколько фотоснимков, сосчитать и занести в свой дневник количество выпускаемых горбачом фонтанов, время пребывания под водой. Мне удалось зарисовать форму фонтана, «горб» и хвост – «бабочку».

Горбач погружается на пять – семь минут и, выйдя к поверхности, выпускает четыре – шесть широких фонтанов высотой до шести метров с промежутками пять–шесть секунд.

Как жаль, что у нас нет киноаппарата! Мне очень хотелось заснять несколько сцен.

Горбач заслуживает того, чтобы его называли умным. Когда Жилин выдержал «атаку» болельщиков, то есть не поддался соблазну стрелять по горбачам с сомнительной, по его мнению, дистанции, мы увидели восхитительную картину. Войдя в косяк сельди, горбачи начали выпрыгивать из воды. С растопыренными в стороны плавниками, они были похожи на гигантских общипанных птиц. Находясь в воздухе, они чуть–чуть заваливались на бок и тяжело падали. Раздавался пушечный удар. Тысячи брызг широким веером рассыпались вокруг. Какая же нужна мускульная сила, чтобы вытолкнуть вверх из воды сорокатонную тушу! И как эта туша выдерживает, не разбивается при свободном падении? Человек, упавший плашмя в воду, нередко выходит оттуда лишь с помощью товарищей.

Напрыгавшись, горбачи захлопали по воде плавниками и хвостами. Вокруг всплыла оглушенная сельдь. Завалившись на бок и широко распахнув пасть, киты, тихо двигаясь, загребали свою добычу. Они делали это спокойно, не обращая внимания на наше присутствие. Больше того, один из них даже проявил любопытство: он вынырнул у борта «Тайфуна», потерся о стальную обшивку, затем задиристо помахал хвостом – «бабочкой» и скрылся в пучине. Мне удалось заметить на безобразной голове горбача наросты – шишки величиной с куриное яйцо. Но боже мой, пока я занимался своими наблюдениями и почти стенографическими записями, что делалось на китобойце!

Болельщики опять накинулись на Жилина и Макарова за то, что они «прозевали» кита, хотя ругать гарпунеров было не за что – кит вынырнул у самого борта «Тайфуна», далеко от бака. Но болельщики не унимались. Особенно усердствовал Жора Остренко. Он сорвал с головы белый колпак, швырнул его на палубу и начал яростно топтать, приговаривая:

– Маралы! Стоят как статуи!.. Корми таких хлопчиков! А за шо? Да еще молять: «Жора, нельзя ли добавочку?» От я вам дам добавочку!..

Когда Остренко «вытоптал» на своем колпаке весь заряд гнева, Жилин, стоявший к нему спиной, повернулся и сказал:

– Вахтенный, уберите мусор с палубы!

Раздался такой хохот, словно гром грянул. Жора растерянно посмотрел по сторонам, затем поднял колпак и, прижимая его вместе с рыбой к груди, побрел разбитой походкой на камбуз. У дверей камбуза он остановился и повернулся лицом к баку. Красный как помидор, он хотел что–то сказать, но неожиданно для всех подкинул вверх чавычу, ловко поймал ее и запел:

Надену я черную шляпу,

Поеду я в город Анапу.

Там сяду на берег морской

С своей непонятной тоской…

Это вызвало новый взрыв хохота… Между тем «Тайфун», по знаку Жилина, круто лег на правый борт. Чубенко не успел договорить, что слева по носу он видит двух горбачей, идущих на всплытие, как Жилин пригнулся, прищурил глаз и стал сосредоточенно целиться.

Капитан Кирибеев, заметно волнуясь, сжимал обводы мостика. Китобои – и те, кто был занят делом, и те, кому на этот раз выпала роль зрителей, – смотрели то на Жилина, то на всплывших китов. Жилин не выстрелил – киты были мелковаты. Как видно, он ждал третьего – самого крупного, который занырнул одновременно с этими двумя.

Но китобои, облепившие ванты и надстройки, решили, что гарпунер просто растерялся. И снова раздались крики:

– Стреляй!

– Чего медлишь?

– Кит не привязан, уйдет!

В это время на переходном мостике появился шеф– гарпунер Олаф Кнудсен. Он был в высоких сапогах и толстом шерстяном свитере. На голове – вязаная шапочка с помпоном. Шеф–гарпунер держал руки в карманах и, щурясь от дыма, который сивой струйкой тянулся из его старого «донхилла», казалось, спокойно и безучастно смотрел на спружинившегося Жилина, на сверкавшее под лучами утреннего солнца море. Кто–то крикнул:

– Господин Кнудсен! Станьте к пушке! Что же это, горе, а не охота!

На крикуна набросились несколько человек:

– Ты что, не слышал, что он отказался выйти на работу?

– Да я что, – оправдывался тот, кто позвал Кнудсена. – Киты ведь уходят! Жалко.

Олаф Кнудсен поднял руку:

– Не надо делать шум. Ви говориль, я молчал. Я будет говорить, ви будет молчат. Гарпунер нервный – мушка видеть нет!..

Он хотел еще что–то сказать, но его заглушил голос Остренко, и на палубе снова поднялся такой шум, что ничего нельзя было понять.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Жилин не поднял пушку вверх.

– Жилин, в чем дело? – спросил Кирибеев спокойным голосом, как будто все происходившее на китобойце не волновало и не касалось его.

Позже мы все сумели оцепить спокойствие капитана. Он внимательно наблюдал за морем и действиями гарпунера, видел, с какой затаенной радостью взирал на разгоравшийся скандал Небылицын. Штурман держался правого борта и не вмешивался ни во что. Однако на лице его сияла довольная улыбка, которую, сколько он ни старался, никак не мог спрятать.

Олаф Кнудсен стоял в прежней позе, глубоко засунув руки в карманы, он усердно посасывал трубку. Глаза его были мутны и красны. Он сосредоточенно следил за всеми движениями Жилина.

Выждав, когда наступила относительная тишина, Жилин поднял руку.

– Я, – сказал он, – не буду стрелять до тех пор, пока не прекратится шум.

Жора Остренко подмигнул матросам:

– Скажите пожалуйста!

– Я гарпунер! Я знаю, когда мне стрелять! – закончил Жилин.

– Жилин верно говорит, – сказал капитан Кирибеев. – Я думаю, товарищи, что все мы заинтересованы в одном – в добыче китов… Так по крайней мере я понял вас?.. Если так, то прошу всех свободных от вахты покинуть палубу! Кто хочет остаться на условиях полной тишины, пусть остается.

Первым покинул палубу штурман Небылицын. Затем Жора Остренко и Кнудсен.

Жилин выровнял пушку, поднял руку и попросил застопорить машину.

– Кит справа по носу! – крикнул Чубенко из бочки.

Я приготовил фотоаппарат. Кита еще не было видно, но из–под форштевня вдруг донесся характерный звук, и вслед за тем вырос фонтан.

Жилин долго целился. И опять не выдержали болельщики:

– Стреляй же! Чего медлишь?

Жилин словно не слышал выкриков – он, казалось мне, спокойно следил за китом. Это был крупный, жирный зверь. Тот, третий. Он поспешно уходил от китобойца. Жилин скомандовал:

– Полный ход!

«Тайфун» ходко ринулся вперед. Через несколько минут китобоец нагнал кита и по команде Жилина принял чуть вправо. Горбач оказался слева. Я не понимал маневра Жилина. Обычно Кнудсен бил кита в спину. Зачем же Жилин пошел с китом на параллельных курсах? Неужели он будет стрелять кита сбоку?

Было хорошо видно бледно–розовое брюхо и длинные плавники горбача. Никто не заметил, хотя все пристально и с волнением следили и за китом и за Жилиным, когда Жилин выстрелил. Правда, был какой–то момент, когда он чуть больше склонился к прицельной планке и слегка согнул ноги в коленях. Но ведь он делал это и раньше, как только мы вошли в косяк, и не стрелял! Я успел заметить, что и капитан Кирибеев недоуменно поднял плечи, когда Жилин попросил положить руль вправо, – видно, и он не понял маневра гарпунера. Однако указание его выполнил. Из этого я сделал вывод, что замысел гарпунера не всегда и не сразу бывает понятен даже опытным капитанам. Я успел щелкнуть затвором в тот момент, когда раздался выстрел. Сквозь окошечко видоискателя я видел, как гарпун скользнул по спине кита и, не причинив никакого вреда зверю, свалился в море. Раздался взрыв гранаты. Кит рванулся и пошел прочь.

Китобои ахнули, но Жилин не растерялся. Он дал знак Порядину выбрать линь, а сам вместе с Макаровым принялся заряжать пушку.

Выскочивший из камбуза Остренко хлопнул о палубу дуршлагом и закричал во весь голос:

– Мазила!

Его крик был воспринят всеми как сигнал, на палубе «Тайфуна» поднялся страшный галдеж.

Капитан Кирибеев побледнел, поднял руку, пытаясь восстановить тишину. Но унять китобоев было не так–то легко, шум продолжался. Одни требовали, чтобы Жилин покинул пушку, другие говорили, что пусть сам капитан Кирибеев встанет к пушке, третьи кричали:

– Чубенко! Пускай Чубенко стреляет!

Между тем механик Порядин выбрал линь с гарпуном, а Жилин, весь потный и красный от напряжения, успел с помощью Макарова зарядить пушку.

Но в это время горбач махнул хвостом и ушел под воду. И все крики сразу прекратились. Я посмотрел на Кирибеева. Тихо, словно ничего не случилось, капитан сказал:

– Продолжать охоту.

Жилин крепко сжал ручку пушки и, не оглядываясь, левой рукой подал знак на мостик: «Полный ход».

«Тайфун» задрожал и, разваливая надвое волну, устремился в погоню за китами.

Только теперь я понял, какую ответственность взял на себя капитан Кирибеев и какие последствия ожидают нас, если Жилин и на этот раз промахнется. Сорвись он сейчас, что бы мы стали делать в той обстановке, которая сложилась на китобойце? В памяти все еще сохранялась подленькая улыбка штурмана Небылицына. Я понял, что слова Кирибеева: «Драться так драться уж до конца», – относились не к спору у капитан–директора Плужника, а к делу, к успеху, вот здесь, на море. Не только я, но и все китобои понимали, что значила бы для нас новая ошибка Жилина. Не поэтому ли установилась такая тишина, что был слышен мерный шум машины и шаги Кирибеева на ходовом мостике? Чувствовалось, что нервы у всех натянуты до предела, а сердца то замирают, то бешено колотятся. Порой казалось, что время остановилось и китобоец не имеет хода.

Сколько же можно выдерживать такое напряжение?

Больше всех, пожалуй, нервничает Жилин: левая нога его чуть–чуть приплясывает, руки каталепсически сжимают выгнутую ручку пушки. Он стоит, слегка согнувшись и подавшись вперед, и неотрывно следит за морем. Макаров застыл с открытым ртом. Капитан Кирибеев покусывает мундштук трубки. Спокойным выглядит только механик Порядин; он смотрит вперед, ветерок треплет его седую гриву.

Только бы не промахнулся Жилин! И скорее бы!..

Горбач вынырнул слева по носу. И опять, как тогда, Жилин чуть пригнулся, левой рукой дал сигнал «стоп машина» и выстрелил. Гарпун вошел в цель. После взрыва гранаты смертельно раненный горбач на секунду замер. Потом сделал страшный рывок и стремительно пошел вглубь.

Линь начал бешено разматываться. Зашипели блок–амортизаторы. Из бочки поспешно уходил Чубенко.

– Полный назад! – крикнул Жилин.

«Тайфун» стал пятиться. Но он прошел не больше десяти метров, как линь натянуло, словно струну, и корабль повело вперед.

– Трави линь! – скомандовал Жилин.

Настала пора механика Порядина. Загрохотала лебедка – линь падал, как якорная цепь. Нельзя было в этот момент не любоваться Жилиным. Вероятно, он волновался не меньше, чем мы, однако распоряжения отдавал четко. Чувствовалось, что это человек твердой воли и крутого, не ломкого характера.

Все видели, что посланный Жилиным гарпун попал в цель. Но кита еще нужно взять. Это трудное и сложное дело: по оплошности гарпунера может оборваться линь или, если китобой упустит момент и даст киту занырнуть под киль судна, линь намотается на винт… Да мало ли какой случай может сорвать успех при неумелом «вываживании» кита?

Но Жилин держится так, как будто он уже много лет занимается этим делом.

Когда линь провис, Жилин дал команду на мостик выбрать слабину, а Макарову и спустившемуся с мачты Чубенко – подготовить добойный гарпун. В то время, когда Макаров и Чубенко готовили гарпун, а механик «подбирал» лебедкой линь, «Тайфун», по команде Жилина, словно ощупью, малым ходом шел вперед. Когда китобоец, по расчету Жилина, был уже близко от кита, гарпунер дал знак застопорить машину – дальше идти рискованно. Но эта осторожность оказалась излишней. Кит всплыл и стал пускать густые кровавые фонтаны. Из огромной пасти его толчками выливалась сельдь. Длинные плавники делали судорожные движения.

Пока выполнялись маневры, Макаров и Чубенко подготовили добойный гарпун. Однако Жилин не дал команды заряжать, он сделал знак Порядину. Механик словно ждал этого, включил лебедку и медленно подтащил горбача к борту. Чубенко снова полез на марс.

Лебедка работала медленно. Вокруг кита расплывалось огромное красное пятно – кровь большой струей хлестала из раны. Было уже ясно, что добойный гарпун не потребуется. Плавники горбача не шевелились, а из пасти вывалился гигантский язык.

Когда горбач был уже у борта, около него вдруг мелькнула черная тень.

– Кит слева по борту! – крикнул Чубенко.

Жилин и сам его заметил.

– Гарпун! Скорей! – сказал он Макарову твердым и властным голосом.

Вдвоем они подняли тяжелый гарпун и вставили в дуло пушки. Пока Жилин насыпал черный порох в головку гранаты и навинчивал ее, прошло минут пять–шесть.

Заряжая пушку, Жилин не столько Макарову, сколько себе говорил:

– Шевелись, Тамбов! Эх! Кажется, прозевали мы с тобой кита!

Поведение горбача было странным: он всплыл, ткнулся в бок убитого кита, постоял немного, затем нырнул, и вскоре мы увидели, как он мордой пытался поддержать падавшую вниз тушу. Но, как видно, ему было и неловко и тяжело. Тогда он перевернулся на бок, обхватил длинными ластами истекавшего кровью товарища, пытаясь оттащить его подальше от судна.

Кто–то из толпы китобоев, сгрудившихся у борта, закричал:

– Смотрите, смотрите, что делается!

– Это мать, наверное, – обняла, словно руками. Вот тебе и глупый зверь!

– Да, – сказал другой голос, – зверь, а жалость имеет…

Звук выстрела заглушил голоса. Гарпун, разрывая кожу второго горбача, плотно вошел в него. Кит замер. Но когда внутри него взорвалась граната, он завертелся. Вода взбурлилась, и тут чуть–чуть не произошло несчастье: лини перепутались, и обе туши пошли вниз.

Мгновенно прекратились все разговоры, только слышались слова команды Жилина. Гарпунер не растерялся. Он спокойно отдавал распоряжения на мостик и на лебедку. «Тайфун», медленно работая лебедкой, попятился метров на сто. Линь натянулся, но не дергался. Киты не всплывали. Малым ходом, выбирая линь, «Тайфун» шел к месту погружения китов. Когда корабль подошел к большому пятну крови, все ахнули: второй горбач, намотав на себя два витка линя, был мертв.

И тут произошло то, что, собственно, и должно было произойти: китобои сорвались со своих мест и с криками «Ура, Жила!» кинулись на бак.

Жилин стоял смущенный, красный и потный. Ноги его дрожали. Он нервно облизывал сухие губы. Китобои подхватили его на руки.

– Ура, Жила! Молодец, Жила! Да здравствует первый советский гарпунер!

На бак быстрыми шагами спустился Кирибеев. Китобои расступились, Кирибеев протянул руку гарпунеру и с дрожью в голосе сказал:

– Спасибо! Спасибо вам, Жилин!

В глазах Жилина что–то блеснуло. Он сделал глотательное движение и опустил глаза. Когда Кирибеев вернулся на мостик, к Жилину подошел кок Остренко. В руках у него была тарелка, накрытая салфеткой. Он быстро снял салфетку и сказал:

– На, держи… герой чертов! Убьешь еще, новый испеку. Тортик – антик–марен!

28

Были сумерки, когда «Тайфун» полным ходом с зажженными топовыми огнями направился к базе.

Китобои, свободные от вахт, собрались на баке у гарпунной пушки. Тут были и Жилин, и Чубенко, и Макаров. В центре круга сидел Жора Остренко. Пощипывая струны гитары, он фальшивым тенорком пел:

Вот входит Маша в залу, опущаты глаза,

Так тихо, так скромно к роялю подошла…

– Сыграйте мне «Разлуку», мой милый не пришел.

Быть может, наверно, другую ён изшел…

Китобоям эта песня, как, впрочем, и большинство Жориного репертуара, изрядно надоела. И, не дослушав последнего куплета, Чубенко слабым, но приятным баритоном затянул свою любимую «Реве та стогне…». Песню дружно подхватили. Она легко слилась с звонким плеском волн, с шумом винта за кормой в одну чудесную и неповторимую гармонию.

Я долго стоял у дверей своей каюты и слушал этот замечательный самодеятельный концерт. После «Реве та стогне…» пели «Ермака», но пение часто прерывалось, так как пытавшийся подтягивать Жилин никак не мог схватить мелодию: у гарпунера не было слуха.

– Это тебе не китов бить, – говорил Жора Остренко. – Петь надо уметь! Ясно?

– Ясно, – сказал Жилин.

– Песня, – продолжал Остренко издевательски вежливым тоном, – голос обожает… Песня без красивого голоса – что борщ без перца!

– Ясно, Жора–дробь! Не мешай! – оборвал кока Жилин. – Между прочим, Собинов не был коком, а как пел!

Раздался хохот. Остренко ненадолго замолчал и вскоре тоже затрясся от хохота.

Мне было жалко Жилина. Несколько часов тому назад он был героем, командовал всем судном и с позором выставил кока с палубы, а теперь гарпунер казался каким–то беспомощным.

А кому из нас не хочется видеть героя совершенством во всех случаях жизни?

Постояв еще немного на переходном мостике, я поднялся к капитану Кирибееву и договорился с ним, что когда мы придем к «Анну», то взвесим одного из горбачей.

Второй день я носил в кармане радиограмму жене… На море было тихо. «Тайфун» вздрагивал той приятной, волнующей душу дрожью, которая рождается работающей в темпе машиной.

За кормой, увертываясь от дыма, летели чайки. Они жаловались на свою судьбу и пытались присесть на китовые туши.

От впечатлений сегодняшнего дня, от песен, доносившихся с бака, от вида моря у меня так хорошо было на сердце! Я решил отправить радиограмму жене и вошел в радиорубку. Радист Откаленко сидел на стуле. Рука его была на ключе, но сам он спал. Я хотел было уйти, но увидел на столе несколько радиограмм и решил, не беспокоя радиста, посмотреть – нет ли и мне чего.

На мое имя ничего не было, но радиограммы оказались настолько интересными, что я не удержался от соблазна и прочел их.

Капитанам китобойных судов «Тайфун» и «Гарпун»

Предлагаю прибыть десять ноль–ноль на промысловое совещание

Плужник

Китобаза «Аян» Капитан–директору Плужнику

Прибыть указанному сроку не могу Нахожусь на промысле районе Командорских островов Обнаружен большой косяк сельди и стадо горбачей до сорока голов Хорошо бы направить сюда китобойцы «Вихрь» и «Гарпун» Совещание желательно перенести на вечер

Кирибеев

Китобоец «Тайфун» Кирибееву

Спасибо приглашение Сам преследую стадо финвалов Желаю удачи

Желнин

Китобоец «Тайфун» Кирибееву

Спасибо завидую Прийти не могу стою около «мамы» чищу котлы Бей за меня

Селиверстов

Китобоец «Тайфун» Капитану Кирибееву

Объявляю вам выговор за несогласованный выход на промысел Китобойцы «Гарпун» и «Вихрь» ваш район не придут промышляйте одни

Китобоец «Тайфун» Кирибееву

Поздравляю «наградой» Старик видно плохо спал Желаю успеха Не тужи

Желнин

Москва Большой Афанасьевский 50 квартира 7

Вериго—Катковскому

Сегодня одиннадцать часов местному времени китобоец «Тайфун» впервые истории китобойной флотилии «Аян» добыл своими силами первого кита Гарпунер матрос «Тайфуна» Петр Жилин За присылку Воронцова спасибо хороший будет для науки работник

Капитан «Тайфуна» Кирибеев

Китобаза «Аян» Капитан–директору Плужнику

Пятнадцати часам дня добыли двух крупных горбачей Киты добыты первым советским гарпунером Жилиным Промысел продолжаем у пушки гарпунер Чубенко

Кирибеев

Китобоец «Тайфун» Кирибееву

Это что еще за фокусы Где шеф–гарпунер Кнудсен Объясните в чем дело

Плужник

Китобоец «Тайфун» Кирибееву

Молодец Искренне рад за тебя

Селиверстов

Радиомолния из Москвы:

Китобойная флотилия «Аян» Капитану Кирибееву

Горячо поздравляю Сделано большое дело Сообщите подробности Обнимаю всех

Вериго—Катковский

Капитану китобойца «Тайфун» Кирибееву

Парторгу «Тайфуна» Чубенко

Поздравляю первой победой Ваш успех отличный пример для всей флотилии Продолжайте так же успешно как начали

Каринцев

Китобаза «Аян» Капитан–директору Плужнику

Помполиту Каринцеву

Охоту закончили связи наступлением сумерек За день добыто четыре горбача Заканчиваем швартовку выходим базе

Кирибеев Чубенко

Ответа на последнюю радиограмму не было. Откаленко продолжал храпеть. Радио попискивало. Я постоял и, как ни жалко было радиста, решил все же разбудить его.

Протерев глаза, он разочарованно сказал:

– А-а, это вы? Радиограмму принесли? Давайте. Я сейчас, минуточку. – И он с азартом застучал ключом.

29

Было около десяти часов вечера, когда «Тайфун» подходил к месту стоянки «Аяна». Кажется, все в этот день благоприятствовало китобоям: поднявшаяся днем зыбь улеглась, море было ласковое, звезды горели ярко, легкий северный ветерок дул в корму.

Судовой боцман вместе с группой матросов облазил весь корабль, все было отмыто и начищено до блеска.

Китобои, закончив работы, сидели на баке. Давно кончили петь песни. Теперь пришла очередь рассказам. Часть команды отдыхала; ночью предстояло немало работ: сдача китов базе, приемка угля и пресной воды, а после этого, на заре, выход на промысел.

Все как будто шло хорошо… Но радиограммы, которые я невольно прочел, давали повод думать, что в действительности не все хорошо, что предстоит серьезная драка. Плужник упрям, Кирибеева тоже с места не сдвинешь. Обо всем этом я невольно думал, шагая по маленькой палубе «Тайфуна».

Уже стали видны огни базы, когда на мостик поднялся капитан Кирибеев. Мне не хотелось идти в каюту, и я решил подняться на мостик: тянуло меня к Кирибееву.

Тщательно выбритый, посвежевший после короткого, но крепкого сна, Кирибеев с удовольствием и, казалось, беспечно шагал по мостику.

– А вы чего здесь торчите? Почему не отдыхаете?

– Не тянет, – сказал я.

– Не тянет? А вы бы попробовали, может, и потянуло бы! Вот я, – сказал он после некоторого раздумья, – немного подкрепился; часок сна – это, знаете ли, вещь, как говорит наш кок.

– Смешной он.

– Нет, – сказал Кирибеев, – не смешной, а… как вам сказать… Последний из могикан. Остренко – старый моряк, нахватался всякой блатной ерунды. На Черном море вы и сейчас еще встретите людей этого типа. Чай они называют «жареной водичкой», ботинки – «корочками», брюки – «шкарами», галстук – «ошейником»… И все у них «Жёра», «Сашя», «Алёшя»… Но он парень хороший, со временем вся эта накипь снимется с него. Он попал в хороший, сплоченный коллектив. Ведь такие люди, как Жилин, Чубенко, Откаленко, Макаров, Порядин, – золото. Особенно Жилин и Чубенко. На других судах парторги дуют заседание за заседанием, ну там протоколы и все такое прочее. А Чубенко ведет партийную работу постоянно. У других работа производственная – это, так сказать, дело служебное, а партийная жизнь – это какая–то отдельная, особая. А вот Чубенко умеет и то и другое так соединить, что партийную работу ведет как будто незаметно, но всегда и со всеми. Поэтому у нас и коллектив такой сильный. Да вы сами видите – наш народ в огонь и воду. Нам бы только хорошего штурмана вместо Небылицына! С Кнудсеном, я думаю, дело будет посложнее. За три года, что я здесь не был, он сильно изменился – привык к тому, что Небылицын перед ним на задних лапках служит. Привык, что он хозяин на нашем корабле. А тут еще договор. По договору мы не имеем права требовать, чтобы он учил наших матросов китобойному делу. Он это усвоил хорошо. И вот теперь вы сами видели, как все сложилось… Беда в том, что Плужник этого не понимает. Вы знаете, что он сделал сегодня?

И капитан Кирибеев рассказал мне то, что я уже знал из прочитанных радиограмм.

– Что же после этого прикажете думать о нашем капитан–директоре? – сказал Кирибеев. – Теперь нужны кадры грамотных людей, умеющих смотреть вперед, быть гибкими, инициативными. Зачем его во главе флотилии поставили? Приняли во внимание главным образом прежние заслуги… Но как же можно прежние заслуги делать единственной мерой ценности человека? Ведь никому не приходит в голову блистательную в прошлом, но одряхлевшую певицу выпускать на сцену в роли Кармен и требовать от нее, чтобы она танцевала «Хабанеру», как двадцатилетняя девица, ведь нет? К сожалению, у нас немало таких случаев, когда биография и стаж ответственной работы для некоторых товарищей заменяют диплом. Дали бы Плужнику пароход на какой–нибудь тихой линии. Это ему по плечу. Но со времен гражданской войны он на руководящих постах. И так избалован номенклатурными должностями, что и тон выработал какой–то: «Я полагал бы», «Вам следует», «Мы коммунисты»… Э, да я уже говорил вам об этом!

И вот, извольте, к этому человеку я должен сегодня явиться на расправу. Правда, я не боюсь. Я человек закаленный… А молодец все–таки наш боцман! – неожиданно перевел он разговор на другое. – Видели, какую приборочку сделал? Настоящий моряк! Хотя и знает, что, когда придем к базе и начнем погрузку угля, «Тайфун» станет как домовой… А механик? А радист? Я уже не говорю про Жилина и Макарова… С такими людьми не пропадешь!

Видите огни «Аяна»? Мы приближаемся, профессор. Идите к себе да побрейтесь! Я не люблю этой романтики, когда сходят в плавание и зарастут до бровей.

…«Аян» сиял огнями. С его широкой, как взлетное поле, палубы доносились шум голосов и деловая воркотня лебедок и паровых пил: разделка китов, добытых китобойцем «Гарпун», была в разгаре.

Резчики сала с поразительной сноровкой работали длинными, загнутыми, похожими на хоккейные клюшки, фленшерными ножами. Крючники таскали куски сала к горловинам. Несколько рабочих беспрерывно смывали шлангами кровь и нечистоты.

«Гарпун» покачивался тут же под бортом, и над ним черной кисеей висела угольная пыль. Он, как говорят моряки, «бункеровался», то есть грузил уголь в свои бункера.

На «Аяне» работала, покрывая другие голоса, большая лебедка – на палубу по слипу поднимали огромного финвала.

Капитан Кирибеев потянул за трос сигнала, «Тайфун» рявкнул, и вскоре к нам подошел небольшой катерок, чтобы забрать на буксир горбачей.

На палубе нас встретил Каринцев. Он крепко пожал руки, поздравил с успешной охотой, пригласил к капитан–директору, который хотя и был нездоров, но непременно хотел видеть Кирибеева.

Когда мы шли за Каринцевым, Кирибеев поймал мою руку, сжал ее и, улыбаясь, тихо спросил:

– Ну как, профессор, будем стоять насмерть?

Я также тихо ответил ему:

– Да…

Плужник лежал в постели, обложенный подушками и грелками; он тяжело дышал, изредка постанывал.

– Ага, явился, – сказал капитан–директор, когда мы вошли. – Ну, докладывай!

Капитан Кирибеев снял фуражку, сел, не спеша набил трубку, закурил и спросил:

– Что ж докладывать?

– Вот тебе и Галапагосские острова! – воскликнул Плужник, колыхнувшись грузным телом. – Ты куда явился? К начальству или…

Он не договорил, закашлялся, поднес платок ко рту. Откашлявшись, строго спросил:

– Как «что»?

Капитан Кирибеев посмотрел на Каринцева. Тот подмигнул, что, очевидно, означало: «Не сердите старика, рассказывайте».