Текст книги "Литературные воспоминания"

Автор книги: Павел Анненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 51 страниц)

потрясающего их действия на слушателей. Вот что говорил он далее в

подтверждение своей мысли: «Везде она (Англия) является как создание

условного, мертвого формализма... но она вместе с тем имеет предания, поэзию, святость домашнего очага, теплоту сердца и Диккенса, меньшого брата нашего

Гоголя» (!) («Москвитянин», 1845 г., № 4, с. 29). (Прим. П. В. Анненкова.)

[214] И здесь и выше Анненков преувеличил «раздвоение» в лагере

славянофилов и степень отступления «Москвитянина» новой редакции от

прежних начал этого журнала Однако несомненно, что известное отступление все

же имело место. «Это несомненное отступление,– писал Г. В. Плеханов,– надо

рассматривать как доказательство того, что не остался без результата сильный

артиллерийский огонь, которым «западные» батареи ответили на вызов, содержавшийся в статье Шевырева» (Соч., т. XXIII, стр. 50). И все же

«Москвитянин» не пошел. «Москвитянин» не отвечал ни на одну живую,

распространенную в обществе потребность,– писал Герцен в «Былом и думах»,

– и, стало быть, не мог иметь другого хода, как в своем кружке» (Герцен, т. IX, стр. 168—169). Погодин снова стал во главе журнала не через год, как пишет

Анненков, а с четвертого номера. В рецензии на вторую часть «физиологии

Петербурга» (лето 1845 г.) Белинский уже писал о возвращении «Москвитянина»

к прежним погодинским «правилам» (Белинский, т. IX, стр. 216).

[215] Это свидетельство Анненкова подчеркивает лишний раз, насколько

ощутимо для современников было наличие двух принципиальных линий в борьбе

со славянофилами: ясной, твердой, последовательной линии Белинского и линии

собственно западников типа Грановского, колеблющихся, непоследовательных, ищущих «примирения».

[216] Это одна из тех глав, которые придают особую ценность

воспоминаниям Анненкова в отличие, например, от воспоминаний И. И. Панаева

(ср. описание жизни в Соколове в это лето в его «Литературных воспоминаниях», 1950, стр. 209—214), А. И. Герцен в гл. XXXII «Былого и дум» обрисовал разрыв

по коренным мировоззренческим вопросам, но это был, по-видимому, лишь

финальный акт многих столкновений по разным поводам. На это указывает и сам

Герцен. В той же главе он пишет: «Года через три-четыре считая от примирения с

421

Белинским в 1840 г.> я с глубокой горестью стал замечать, что, идучи из одних и

тех же начал, мы приходили к разным выводам, и это не потому, чтоб мы их

розно понимали, а потому, что они не всем нравились. В дневнике Герцена от 18

декабря 1844 г. есть запись о личных отношениях, вредно сказывающихся на

«характерности» и «прямоте мнений» (Герцен, т. II, стр. 397). Эта запись сделана

во время острой полемики со славянофилами, и потому, как правило, ее относили

к этому факту. На самом деле, по свидетельству самого Герцена, она прямо

связана со спорами внутри кружка Герцена – Грановского. «В этой зависти к

силе Робеспьера <(в дневниковой записи ссылка на отношение Робеспьера к

Камиллу Демулену> уже дремали зачатки злых споров 1846 года»,– писал

Герцен в той же главе «Былого и дум». Показательно, что в дневнике Герцена

этого времени Белинский не однажды приравнивается к Робеспьеру.

[217] В деятельности Белинского особое недовольство московских «друзей»

вызывали его страстные разоблачения демагогических заигрываний славянофилов

(да и не только славянофилов, а и «гуманных помещиков» вообще) с

народностью, национальностью и т. д. Естественно, что практический вопрос об

отношении к крепостному праву, к народу, к его настоящему положению и его

будущему, поставленный Белинским, а не теория, должен был в первую очередь

стать и действительно стал одним из главных в размежевании демократов и

либералов. Уже с первых шагов борьба Белинского со славянофилами, с

псевдонародностью стала переходить в борьбу со всем фронтом дворянской

идеологии. С проявлением этой борьбы, принявшей резкие формы уже в 1844—

1845 гг., мы и встречаемся в Соколове летом 1845 г. Споры, как их описал

Анненков, вращались вокруг основной проблемы – отношения «образованных»

классов к народу,– которая особенно остро была поставлена Белинским в статье

о «Тарантасе» В. А. Соллогуба (см. об этом во вступительной статье). Сама по

себе соколовская идиллия, вплоть до бытовых мелочей, являлась и могла

восприниматься как неотразимый комментарий самой действительности к тому, на что так страстно нападал Белинский в статье о «Тарантасе» (см., например, чрезвычайно любопытное высказывание Ф. М. Достоевского по поводу этой

главы воспоминаний Анненкова в «Дневнике писателя» за 1880 г., Ф. М.

Достоевский, Полн. собр. худож. произведений, т. 12, М.– Л. 1929, стр. 396—

404).

[218] Корш Евгений Федорович (1810—1897)—журналист, переводчик,

редактор «Московских ведомостей» (1843—1848), затем журнала «Атеней» (1858

–1859), а с 1862 по 1892 г. – библиотекарь Румянцевской библиотеки в Москве.

В сороковых годах примыкал к кружку Герцена – Грановского, в пятидесятых

выступал как либерал правого толка и единомышленник Б. Чичерина.

Показательно, что в 1844—1845 гг. «московские друзья» прочили Е. Корша в

редакторы предполагавшегося журнала, отводя кандидатуру Белинского.

[219] Из множества его цепких заметок я помню одну, обращенную к

собеседнику, который, на основании Прудона, отыскивал в анархии спасительное

средство для современных обществ. «Это, вероятно, потому,– сказал Евг. Корш,

– что анархия всегда ведет за собой монархию». В другой раз он отвечал одному

профессору, который с некоторым провинциальным акцентом восклицал: «Я, 422

братцы, как вам известно, родикал».– «Я и прежде думал, что ты ничего другого

родить не можешь»,– заметил Евг. Корш. (Прим.. Л, В, Анненкова.)

[220] Кетчер Николай Христофорович (1806—1886) – медик по

образованию, переводчик Шекспира, Шиллера и др., редактор первого собрания

сочинений Белинского. В тридцатые и сороковые годы был тесно связан с

Герценом, Огаревым, Грановским, Белинским, считался их единомышленником, даже сторонником крайних мнений, хотя уже и тогда не вникал глубоко в суть

идейных исканий и разногласий своих друзей. На это и намекает здесь Анненков, изображая Кетчера «адвокатом» Белинского. Живя в 1843—1845 гг. в Петербурге

и тесно общаясь с Белинским, Кетчер много помогал ему своими переводами с

немецкого. По всей видимости, Кетчер познакомил Белинского со статьей К.

Маркса «К критике гегелевской философии права» (см. Ю. О к с м а н, Летопись

жизни и творчества В. Г. Белинского, М. 1958, стр. 394). а затем и с «Сущностью

христианства» Л. Фейербаха. Но в сознании самого Кетчера все это не оставило

сколько-нибудь заметного следа. С отъездом Герцена за границу, со смертью

Белинского, в обстановке усилившейся правительственной реакции после

революции 1848 г., Кетчер стал отходить вправо, порвал с Герценом и в период

Крымской войны заявил себя сторонником самодержавия. С этой стези он уже не

сходил до конца дней.

[221] Заметки и цитаты, тогда же брошенные мною на бумагу для памяти, много помогли восстановлению всей этой сцены. (Прим. П. В. Анненкова.)

[222] Анненков рассуждает здесь крайне формально, отождествляя взгляд

либерала на самобытность России, за которым таится надежда на развитие без

общественной борьбы, с помощью одних лишь реформ «сверху» (в этом и состоит

«самобытность»), и точку зрения Герцена, революционного демократа,

«народника», мечтавшего о том, что крестьянство поднимется, сметет с лица

земли царя, чиновников и помещиков и благодаря крестьянской общине вступит в

социализм, минуя муки капиталистического развития.

[223] В «Записках» Герцена рассказана подробно история его ссоры в 1846

году с Грановским по поводу неосторожного бранного слова, произнесенного

0гаревым в присутствии сожительницы, впоследствии жены Кетчера. Тогда

Герцен стоял за 0гарева, не вменял ему в вину случайного непечатного

выражения, а обиженным уже являлся Кетчер, так легко прощавший прежде

мимолетные заметки. Грановский поддерживал Кетчера и разделял его

негодование. (Прим. П. В. Аннненкова.)

Об этом см. в гл. XXXII «Былого и дум».

[224] Как видим, Анненкова нельзя обвинить в пристрастии к Белинскому.

Если он к кому здесь и пристрастен, так это к Грановскому, расценивая его

выступление как целый «переворот» и прямо намечая линию от либерализма

сороковых годов к либерализму пятидесятых, славословившему крестьянскую

реформу 1861 г. как «национальное дело» величайшей важности, якобы

соответствующее «стихиям народной жизни». Когда Г. В. Плеханов в статье «О

Белинском» (1910) коснулся этой главы воспоминаний Анненкова, он записал, процитировав письмо Белинского от 8 сентября 1842 г. о социализме: «И такому

423

человеку находили нужным внушать любовь к народу! Напрасный труд: это было

то же самое, что возить воду в море» (Соч., т. XXIII, стр. 221).

[225] Кавелин Константин Дмитриевич (1818—1885) – профессор; историк

и юрист; в сороковые годы – друг Грановского, приятель Герцена и Белинского, в период крестьянской реформы – один из вождей либерально-монархической

«партии», выведенный в этой роли под именем Рязанцева в романе Н. Г.

Чернышевского «Пролог». Явно идеализируя «пропаганду» Кавелина, Анненков

говорит здесь об участии его в создании рукописной политической литературы о

положении в России, которая в период подготовки реформы ходила по рукам и

частью была опубликована в сборнике «Голоса из России», изданном Герценом.

Говоря о благорасположении ко всем видам «народного творчества», Анненков

имеет в виду реакционно-утопические представления Кавелина об общинно-

родовом начале и местничестве, как якобы специфических и характерных чертах

социального устройства России и славянства вообще. Эти идеи Кавелин развивал

в своей статье «Взгляд на юридический быт древней России», напечатанной в

«Современнике» еще при Белинском и вызвавшей его интерес «философским

пониманием» русской истории (Белинский, т. X, стр. 194).

Общинное устройство российской деревни и развитие местного, то есть

земско-дворянского, управления при «сохранении неограниченной власти

государя», Кавелин отстаивал в своих предреформенных работах («Записка об

освобождении крестьян в России», 1855; «Мнение о лучшем способе разработки

вопроса об освобождении крестьян», 1857). Но и в эти годы, как и в дальнейшем, община привлекала его не зародышами патриархально-социалистических

отношений («народник» Герцен), а своими реакционно-«охранительными»

функциями; в его представлении она была надежной «уздой» против «диких

мечтаний о вольности» крепостного крестьянства, предохранением от

революционного пролетариата. Анненкову нельзя отказать в проницательности: Кавелин действительно определился как идеолог дворянского либерализма, в

лице которого слились воедино черты западника и славянофила.

[226] Я сохраняю его карикатурный листок, сделанный карандашом и

изображающий Герцена, Грановского, Корша, Панаева, мою особу и других в

ночной беседе, какие тогда часто бывали на обрыве горы, в садовом павильоне

Соколовского парка. Кругу, собиравшемуся в Соколове, недоставало двух весьма

крупных членов его, В. П. Боткина и Огарева. Оба они жили за границей, в

Париже, и первый, по рассказам Панаева, тоже недавно возвратившегося оттуда, усиленно старался офранцузить себя в языке, образе жизни, нравах и уже

отличался ярой ненавистью к старому своему идолу – идеализму. Второй

философски растрачивал остатки своего, некогда громадного, состояния и очень

солидного здоровья. Впрочем, скандалезные анекдоты Панаева об обоих не

вполне передавали их нравственное содержание, потому что первый, Боткин, съездив в Испанию, подарил русскую публику замечательно умным и картинным

описанием страны, а второй, Огарев, возвратясь на родину в 1846, производил

такое сильное обаяние своей поэтической личностью, что сделался почти чем-то

вроде директора совести – directeur de conscience – в двух семьях – у Герцена и у

А. Тучкова. Дамы обеих семей упивались написанными им тогда поэтически-

424

философскими и социально-скорбными стихотворениями «Монологи», да и

мужская половина семей, как оказалось впоследствии, подпала влиянию поэта не

менее женской. Тайна этого обаяния заключалась в какой-то апатической, ленивой нервозности характера, позволявшей 0гареву постепенно достигать

крайних границ как в жизни, так и в мысли и уживаться, страдая, со всеми

самыми невозможными положениями легко, как у себя дома. (Прим. П. В.

Анненкова.)

[227] Тучков Алексей Алексеевич (1800—1879) – отец второй жены Н. П.

Огарева Н. А. Тучковой, впоследствии гражданской жены Герцена. В молодости

был связан с декабристами. Через Огарева в начале сороковых годов (по-

видимому, в 1843 г.) познакомился и близко сошелся с А. И. Герценом. В

дальнейшем неоднократно бывал у Герцена за границей и содействовал перевозке

в Россию его изданий.

Обаятельность, цельность натуры и нравственная чистота при независимом

и передовом образе мыслей действительно сделали Огарева нравственной

совестью близких ему людей – Герцена, Натальи Александровны, а затем и

семейства Тучковых. Анненков мог воочию наблюдать это, общаясь с семейством

Герцена и Тучкова в 1847—1848 гг, в Париже, а затем часто бывая в доме

Тучковых, в имениях Сатина и Огарева в Инсарском и Саранском уездах

Пензенской губернии, когда он в 1849—1850 гг. жил неподалеку от них в своей

симбирской деревне (см. Анненков и его друзья, стр. 636—654).

О жизни в Соколове летом 1845 и 1846 гг. см.: «Былое и думы» А. И.

Герцена, часть четвертая, гл. XXXII; «Литературные воспоминания» И. И.

Панаева, часть вторая, гл. V.

Из «постоянных посетителей Соколова», кроме близких друзей – Герцена, Панаева И. И. с женой и Н. А. Некрасова, Анненков называет: Павлова Ивана

Васильевича (1823—1904) – публициста, в дальнейшем редактора

славянофильского журнала «Московский вестник» (1860);

Щепкина Михаила Семеновича (1788—1863) – известного русского актера, друга Белинского и Герцена, жившего тогда на даче неподалеку от Соколова; Засядко Дмитрия Александровича —товарища М. Е. Салтыкова-Щедрина

по лицею, приятеля Огарева и Некрасова, входившего в литературное окружение

«Отечественных записок» при Белинском, а затем «Современника»;

Горбунова Кирилла Антоновича (1822—1893) – художника-портретиста,

впоследствии академика, тесно связанного тогда с Белинским и Герценом

(оставил известный портрет Белинского).

[228] Белинский иначе оценивал «русский социализм» славянофилов. Когда

Кавелина восхитило то, что славянофил Ю. Самарин говорил о народе в своей

статье «О мнениях «Современника», исторических и литературных»

(«Москвитянин», 1847, ч. II), Белинский ему ответил: «Перечтите-ка да

переведите эти фразы на простые понятия – так и увидите, что это целиком

взятые у французских социалистов и плохо понятые понятия о народе, абстрактно

примененные к нашему народу» (Белинский, т. XII, стр. 435).

[229] Это изречение Прудона содержится в его книге «Что такое

собственность?» (см. прим. 65 к стр. 209). Герцен и Белинский были увлечены

425

этой книгой Прудона, содержавшей резкие нападки на буржуазную собственность

(см., например, запись Герцена в его дневнике от 3 декабря 1844 г.– Герцен, т. II, стр. 391). Изречение Вильгельма Вейтлинга (1808—1871) содержится в его

основной работе «Гарантии гармонии и свободы»; портной по профессии, один из

теоретиков утопического уравнительного коммунизма, Вейтлинг был активным

деятелем рабочего движения в Германии. Анненков познакомился с ним через К.

Маркса в 1846 г. в Брюсселе. Ниже Анненков приводит фразы из крикливых

социал-утопических трактатов, которые во множестве появлялись накануне

революции 1848 г. Анненков знакомился с ними, живя в 1846—1848 гг. за

границей, большей частью в Париже. Некоторые из этих трактатов эпигонского

социализма он называл в своих «Парижских письмах».

[230] «Системы» Клода-Анри Сен-Симона (1760—1825) и Шарля Фурье

(см. прим. 65 к стр. 209) – учения этих классиков утопического социализма об

устройстве общества будущего. Сен-Симон предполагал иерархическую

структуру будущего промышленного строя, наличие в нем, наряду с рабочими, общественных чиновников из банкиров, фабрикантов и т. д., за которыми

сохранялось командующее и привилегированное положение. Фурье предполагал

распределение людей в обществе по ячейкам-фаланстерам, в зависимости от их

склонности, страстей и талантов.– Новый, или «воюющий», социализм —

социал-утопические обличения и программы буржуазных демократов сороковых

годов, главным образом французских – Кабе, Леру, Луи Блана и др.

[231] Кстати заметить еще факт. Для Белинского, собственно, был сделан в

Петербурге одним ид приятелей перевод нескольких глав и важнейших мест из

книги Фейербаха, и он мог, так сказать, осязательно познакомиться с процессом

критики, опрокидывавшей его старые мистические и философские идолы. Нужно

ли прибавлять, что Белинский был поражен и оглушен до того, что оставался

совершенно нем перед нею и утерял способность предъявлять какие-либо

вопросы от себя, чем всегда так отличался. (Прим, П. В. Анненкова.) Известная книга Фейербаха (1804—1872) – «Сущность христианства»

(1841). Белинский впервые узнал о Фейербахе и других левогегельянцах

(Штраусе, Бруно Бауэре) из письма В. П. Боткина к нему от 22 марта 1842 г.

Однако Боткин подчеркивал в своем письме лишь атеистическую сторону их

учения—отрицание средних веков «в сфере религии» (см. Белинский, Письма, под редакцией Е. А. Ляцкого, т. II, стр. 418). В самом начале 1842 г. в Россию из-

за границы вернулся Огарев, общавшийся с левогегельянцами. Он привез с собой

«Сущность христианства» и стал среди своих друзей горячим пропагандистом и

истолкователем «освобождающей» материалистической сущности философии

Фейербаха (Огарев, по собственному признанию, даже собирался тогда ехать в

Германию издавать журнал вместе с Фейербахом). Через Огарева с книгой

Фейербаха познакомился Герцен, бывший тогда в Новгороде. Очевидно, через

Огарева и Герцена узнали более подробно и обстоятельно о Фейербахе и его

книге Кетчер, Боткин и Белинский. Возможно, что Кетчер, вскоре переехавший в

Петербург, и перевел для Белинского важнейшие места из книги Фейербаха, о чем

пишет Анненков. Об увлечении Белинского материализмом Фейербаха и

«воюющим» социализмом французской школы см. в «Дневнике писателя» Ф. М.

426

Достоевского (Ф. М. Достоевский, Полн. собр. худож. произведений, т. 11, М.—Л.

1929, стр. 9). Однако Анненков и здесь и ниже явно преувеличивает

«ученичество» Герцена и Белинского в философии. Самостоятельную, по своей

сути материалистическую, критику Белинским системы Гегеля Герцен считал

важнейшим завоеванием русского теоретического развития (Герцен, т. VII, стр.

237), а касательно увлечения, своего и друзей, Фейербахом, он писал: «...для них

не нужно было, чтоб Фейербах разболтал тайну Гегелева учения, чтоб понять се»

(А. И. Герцен, Полн, собр. соч. и писем, под ред. М. Лемке, т. VI II, стр. 24).

[232] Свидетельство Анненкова требует уточнений. Полемизируя с рядом

общественно-политических убеждений Герцена, осуждая его отдельные

заграничные издания («О развитии революционный идей в России», «Крещеная

собственность» и др.), Т. Н. Грановский писал, например, Герцену в письме 1849

г. (июль – август): «От прежнего романтизма (1846 года) я отделался... 1846 год

прошел для меня мучительнее, чем для вас, но я вышел из него здоров. Слава

богу. А внутренняя связь с тобою и Огаревым еще укрепилась. Если бы нам

пришлось встретиться, мы, вероятно, не разошлись бы более в понятиях» (ЛН, т.

62, стр. 94). Из содержания письма явствует, что Грановский имеет здесь в виду

материалистические «понятия».

[233] Белинский печатно отозвался о «Письмах об изучении природы» в

обзоре «Русская литература в 1845 году» и в статье «Взгляд на русскую

литературу 1846 года». В письме Белинского к В. П. Боткину от 4 марта 1847 г.

содержатся критические замечания о стиле «философских статей» Герцена

(Белинский, т. XII, стр. 348). В дневнике Герцена от 29 ноября 1844 г. имеется

запись, являющаяся, очевидно, отзвуком нареканий на «Письма» за их

усложненную форму:

«Упрекают мои статьи в темноте,– несправедливо, они намеренно

затемнены.– Грустно!» (Герцен, т. II, стр. 390).

[234] Кудрявцев Петр Николаевич (1816—1858) – литератор, профессор

всеобщей истории Московского университета, ученик Грановского, близкий

приятель Боткина и Белинского. Печатал свои повести в журналах, в которых

участвовал Белинский («Телескоп», «Московский наблюдатель», «Отечественные

записки», «Современник») под псевдонимом: А. Н., А. Нестроев. Повесть

Кудрявцева «Флейта» была опубликована в № 1 «Московского наблюдателя» за

1838 г., восторженный же отзыв Белинского о ней и авторе, на который ссылается

Анненков, содержится в письме критика к Н. В. Станкевичу от 29 сентября – 8

октября 1839 г. (Белинский, т. XI, стр. 381, 383). Об отношении Белинского к П.

Н. Кудрявцеву в то время, о котором пишет Анненков, см. письма критика к

самому Кудрявцеву от 26 марта 1846 г. и особенно к В. П. Боткину от 4 марта

1847 г. (Белинский, т. XII, стр. 269—270, 347—348). Встреча Белинского с

Кудрявцевым, описанная Анненковым, состоялась в первой половине апреля 1845

г. (см, Ю. О к с м а н, Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского, М. 1958, стр. 401, 403).

[235] В издании «Литературных воспоминаний» 1928 г. сокращенное

обозначение Анненковым фамилии берлинского «критика» Белинского: «г. С—в»

расшифровано, как «г. Сазонов», очевидно Николай. Однако Н. Сазонов не был

427

«учеником и поклонником Шеллинга», не мог он быть в это время и в Берлине.

Кого имеет в виду Анненков, расшифровать не удалось.

[236] Роман Герцена «Кто виноват?» был опубликован в «Отечественных

записках» в кн. 12 за 1845 г, и в кн. 4 за 1846 г» Анненков верно подметил, что

восхищение Белинского произведением Герцена возрастало «по мере развития

повести» (см. Белинский, т. XII, стр. 252, 261—262, 271—272). Характеристику

писательского таланта Герцена и его романа «Кто виноват?» Белинский дал уже в

обзоре «Русская литература в 1845 году», а затем в статье «Взгляд на русскую

литературу 1847 года».

[237] Анненков имеет в виду повесть «Доктор Крупов», опубликованную в

№ 9 «Современника» за 1847 г. под названием «Из сочинения доктора Крупова» и

с вступлением от «сочинителя», озаглавленным: «О душевных болезнях вообще и

об эпидемическом развитии оных в особенности».

[238] Об общественной важности беллетристических произведений

Белинский заговорил уже с конца тридцатых годов и неоднократно возвращался к

этой мысли в дальнейшем, развивая ее (см., например, его статьи: «Полное

собрание сочинений А. Марлинского», 1840; Вступление к «Физиологии

Петербурга», 1844; «Опыт истории; русской литературы» А. Никитенко», 1845;

«Взгляд на русскую литературу 1847 года» и др.). В разные периоды своего

развития Белинский вкладывал в понятие «беллетристика» различное идейно-

эстетическое содержание, углубляя и уточняя его. В произведениях Герцена, в

повестях Григоровича, особенно в «Антоне Горемыке» (см., например, спор

Белинского с Боткиным по поводу этой повести в письме от 2—6 декабря 1847 г.

– Белинский, т. XII, стр. 444—445) его привлекал в первую очередь

антикрепостнический пафос.

[239] Белинский получил от Некрасова рукопись «Бедных людей»

Достоевского около первого июня 1845 г. (см. Ю. О к с м а н, Летопись жизни и

творчества В. Г. Белинского, М. 1958, стр. 407) и тогда же сделал попытку ввести

молодого писателя в тесный круг своих друзей – Панаева, Некрасова,

Анненкова, Н. Тютчева и др. (см. записку Белинского к Достоевскому —

Белинский, т. XII, стр. 251). В рецензии на роман Жорж Занд «Мельник», опубликованной в № 1 «Отечественных записок» за 1846 г., Белинский писал, имея в виду Ф. М. Достоевского, «Бедные люди» которого должны были

появиться в «Петербургском сборнике» Н. А. Некрасова: «...наступающий год,—

мы знаем это наверное,– должен сильно возбудить внимание публики одним

новым литературным именем, которому, кажется, суждено играть в нашей

литературе одну из таких ролей, какие даются слишком немногим...» {Белинский, т. IX, стр. 407).

[240] Во время вторичного моего отсутствия из России, в 1846 году, почти

такое же настроение охватило Белинского, как рассказывали мне, и с рукописью

«Обыкновенная история» И. А Гончарова – другим художественным романом.

Он с первого же раза предсказал обоим авторам большую литературную

будущность, что было не трудно, но он еще предсказал, что потребуется им много

усилий и много времени, прежде чем они наживут себе творческие идеи, достойные их таланта. (Прим. П. В. Анненкова.)

428

[241] Этот факт подтверждается и воспоминаниями самого Ф. М.

Достоевского (Ф. М. Достоевский, Полн. собр. худож. произведений, т. 12, М.—

Л. 1929, стр. 298).

[242] Далее в журнальном тексте шла фраза: «Роман и был действительно

обведен почетной каймой в альманахе». Перепечатывая «Замечательное

десятилетие», Анненков снял эту фразу, но в письме к М. М. Стасюлевичу от 19/7

апреля 1880 г. все же писал, что «сам видел первые экземпляры Сборника с

рамками» (Стасюлевич, стр. 384). См. в связи с этим протест Ф. М. Достоевского

в его письме к Суворину от 14 мая 1880 г. (Ф. М. Достоевский, Письма, т. IV, М.

1959, стр. 143).

[243] Литературные и тем более идейные взаимоотношения Белинского и

молодого Достоевского были куда более сложны, чем они представлены здесь

Анненковым. Судя по данным, характеризующим умонастроение Достоевского в

сороковых годах, у нас нет оснований утверждать так категорично, что «довольно

долгое время взгляды и созерцание» Белинского и Достоевского «были

одинаковы».

[244] Статья Белинского «Петербург и Москва» была опубликована в

первой части «Физиологии Петербурга». Главный предмет нападок Белинского в

этой статье – «романтики» и «доморощенные политики», а эти определения в

1844—1845 гг. критик относил в первую очередь к славянофилам.

[245] «Тарантас. Путевые впечатления. Сочинение графа В. А. Соллогуба» с

выразительными иллюстрациями художника-любителя Г. Г. Гагарина появился

отдельной книгой в начале 1845 г. Белинский отозвался на книгу рецензией

(«Отечественные записки», 1845, №4) и статьей-памфлетом («Отечественные

записки», 1845, № 6),

Следует отметить, что Анненков удивительно точен и прозорлив в этой

главке своих воспоминаний. Благодаря ему мы действительно различаем здесь «за

слышимой речью» Белинского другой, «потаенный» его голос. Белинский не

только обнажает реакционную суть славянофильской доктрины, но и обличает

поползновения «образованных» славянофилов «украсить» ее всякого рода

обрывками модных тогда в Европе социал-утопических учений на манер

«христианского социализма» и т. д. Воспоминания Анненкова проливают свет и

на другой вопрос. Вынося споры «партии» в печать, заостряя, в первую очередь, внимание на идеалистической философской основе славянофильского учения, которая, в сущности, роднила со славянофилами и либералов-западников, Белинский тем самым как бы предварял в своей статье те споры по вопросам

социализма и материалистических убеждений, которые вспыхнут через год в

Соколове и разведут в разные стороны с их прежними друзьями Белинского, Герцена и Огарева.

[246] «Философия откровения» Шеллинга действительно оказала влияние

на некоторых «учеников» Грановского и вчерашних друзей Белинского, например

П. Н. Кудрявцева. Характерно, что в письме к последнему от 26 марта 1846 г.

Белинский предупреждал его от «сифилитического влияния шеллингианизма, пиэтистицизма» И проч. (Белинский, т, ХП, стр. 269). О «католически-

демократическом» учении Бюше, которое «плохо выдерживает историческую

429

проверку», Анненков писал в своих «Парижских письмах», печатавшихся в

«Современнике», см., например, письмо IX (Анненков и его друзья, стр. 355—

356).

Он имел в виду преимущественно новую систему Шеллинга (философия

откровения), а после нее учение Бюше о католическом социализме и другие

(Примечание П.В. Анненкова).

[247] Имеется в виду полемика западников во главе с Грановским и

Кавелиным со славянофилами в годы правительственной реакции, когда даже и

верноподданническое фрондерство славянофилов считалось подозрительным и

повлекло за собой временные аресты без каких-либо последствий К. Аксакова, Ю.

Самарина и др. Произвол царских властей, беснование цензуры вызывали

недовольство даже у сторонников официальной народности, близких к

славянофилам, например, у М. Погодина (см. А. В. Никитенко, Дневник, М. 1955, т. I, стр. 350, 352). Это недовольство по временам проявлялось и в

славянофильской печати, в частности в «Московском сборнике», а затем в

славянофильском периодическом органе «Русская беседа», выходившем под

редакцией публициста А. И. Кошелева, сторонника отмены крепостного права.

«Московский литературный и ученый сборник» стал выходить с 1847 г., и

тогда же его «ученый» раздел, составлявшийся преимущественно из статей и

публикаций, посвященных истории России и славянства, привлек -внимание

Белинского. Издание и редактирование этого сборника вели А. Хомяков, И.

Киреевский и К. Аксаков, участвовали в нем Ю. Самарин, М. Погодин, С.

Соловьев и др. Особый интерес в общественных кругах вызвал «Московский

сборник» 1852 г. с материалами о Гоголе, запрещенный правительством по

выходе. «Синбирский сборник» (1845) вышел однажды и прекратился со смертью

его составителя (см. следующее прим.). В годы, называемые Анненковым, выходил и ряд других сборников, в которых западники печатались вместе со

славянофилами (см., например, «Московский сборник» 1852 г., составленный из

публичных лекций, прочитанных в 1851 г. Т. Грановским, С. Соловьевым, С.

Шевыревым и др.).

[248] Валуев Дмитрий Александрович (1820—1845) – историк

славянофильского направления. Его статья о местничестве, вызвавшая одобрение

Грановского и Белинского, напечатана в изданном им же «Симбирском

сборнике». Анненков хорошо знал молодого Валуева и, живя в 1849—1850 гг. в

Симбирске, участвовал в разборе его бумаг.

[249] Здесь и ниже Анненков преувеличивает значение и влияние

«славянской» партии. Белинский потому и считал возможным изменить с

середины сороковых годов характер полемики со славянофилами, что они, по его

мнению, «не имеют важного значения вне литературного, книжного мира»

(Белинский, т. X, стр. 90). Славянофилы действительно «победили

подозрительность» официальных кругов, но не своими «народными идеалами», как пишет Анненков, а тем, что, с обострением классовой борьбы в период

реформы 1861 г., их фрондерство, их елейные речи об устройстве народного быта