Текст книги "Литературные воспоминания"

Автор книги: Павел Анненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 51 страниц)

СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРНЫХ МЕМУАРОВ

Под общей редакцией

С. Н. ГОЛУБОВА,

В. В. ГРИГОРЕНКО,

Н. К. ГУДЗИЯ,

С. А. МАКАШИНА,

Ю. Г. ОКСМАНА

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1 9 6 0

П.В.АННЕНКОВ

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Вступительная статья,

подготовка текста и примечания

В. П. ДОРОФЕЕВА

Оформление художника

Н. Шишловского

СОДЕРЖАНИЕ

П. В. АННЕНКОВ И ЕГО ВОСПОМИНАНИЯ...........................................................4

Литературные воспоминания......................................................................................36

Н.В. Гоголь в Риме летом 1841 года........................................................................36

ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ 1838—1848................................................97

Молодость И.С. Тургенева 1840-1856...................................................................267

Шесть лет переписки с И.С. Тургеневым 1856-1862...........................................285

Художник и простой человек.................................................................................341

Две зимы в провинции и деревне...........................................................................367

УСЛОВНЫЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ..................................................................................381

Примечания..................................................................................................................382

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН...................................................................................................475

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ......................................................................................508

3

П. В. АННЕНКОВ И ЕГО ВОСПОМИНАНИЯ

Воспоминания П. В. Анненкова издавна пользуются широкой и вполне

заслуженной известностью как живой и вдумчивый рассказ очевидца о

литературной жизни сороковых-шестидесятых годов прошлого века.

Анненков назвал сороковые годы «замечательным десятилетием», и в такой

их характеристике нет ни преувеличения, ни идеализации. Эти годы —

действительно одна из важнейших и поворотных эпох в духовном развитии

России. Отсталая и темная страна, скованная крепостным правом, придавленная

царским деспотизмом, дала в ту пору такое яркое созвездие выдающихся

писателей, мыслителей, ученых, которые мощно двинули вперед общественное

самосознание и подготовили своей неутомимой идейно-теоретической работой

вступление русского освободительного движения в новую, более высокую, разночинско-демократическую фазу его развития. В истории общества, писал

Герцен, бывают периоды, когда «литературные вопросы, за невозможностью

политических, становятся вопросами жизни». Так обстояло дело и в России в

сороковые годы.

Основная тема воспоминаний Анненкова – идейно-нравственные искания

выдающихся деятелей русской общественной мысли и литературы того времени, характеристика умонастроений и переживаний тех «чудных личностей», по его

выражению, общение с которыми украсило его молодость.

Анненков был близок с Белинским и его окружением в «Отечественных

записках» и «Современнике», тесно общался с Гоголем в тридцатых и сороковых

годах. Без малого сорок лет он дружил с Тургеневым, длительные приятельские

отношения связывали его с Грановским, Герценом и Огаревым, а затем

Щедриным, Писемским и многими другими видными литераторами.

Будучи в 1846—1848 годах за границей, Анненков одним из первых русских

людей познакомился с К. Марксом и вступил с ним в деятельную переписку, в

4

результате которой мы располагаем важнейшим документом – письмом К.

Маркса с обстоятельным критическим разбором нашумевшей тогда в Европе и в

России книги Прудона «Система экономических противоречий, или философия

нищеты».

Как видим, круг знакомств обширнейший, связи и отношения на редкость

разносторонние, идейные токи и нравственные веяния самые разнохарактерные.

Такому человеку было что вспомнить!

И потому живой рассказ Анненкова о том, что он наблюдал,– а он умел

зорко и тонко наблюдать! – что он слышал,– а он умел превосходно слушать!

– рассказ, всегда насыщенный характерными приметами времени, имеет для нас

серьезное познавательное значение.

Когда Н. Г. Чернышевский в середине пятидесятых годов нарушил заговор

многолетнего молчания и первый заговорил о Белинском в «Очерках

гоголевского периода русской литературы», он обратился за фактическими

сведениями не к Боткину или Кетчеру, а именно к Анненкову. Чернышевский

гласно благодарил его в одном из примечаний к этой своей работе и выражал

надежду, что «интересные воспоминания г-на Анненкова со временем сделаются

известны нашей публике» .

Н. Г. Чернышевский высоко оценил первые критико-биографические этюды

Анненкова – материалы для биографии Пушкина, воспоминание о Гоголе, биографию Н. В. Станкевича. «После славы быть Пушкиным или Гоголем,—

писал Чернышевский по этому поводу,– прочнейшая известность быть

историком таких людей» .

«Замечательное десятилетие» внимательно изучали критики-марксисты, в

том числе и Г. В. Плеханов, работавший над историей русской общественной

мысли, хотя он и не раз сетовал на то, сколь бывает ограничен и мелок Анненков, когда речь заходит о действительно великих теоретических прозрениях

Белинского или Герцена.

По мнению Плеханова, «Замечательное десятилетие» интересно и своей

«субъективной» стороной—как характерный и колоритный документ эпохи.

Являясь непосредственным отголоском мнений, типичных для определенной

общественно-классовой среды, «Замечательное десятилетие» показывает нам, что

же думали о Белинском и Герцене, как преломляли их идеи в своем сознании

либералы-современники, так или иначе близко к ним стоявшие.

Лучшие из воспоминаний Анненкова превосходно написаны. «Вы мастер

резюмировать данный момент эпохи»,– писал ему Тургенев 1/13 августа 1859

года, имея в виду уменье Анненкова от характерных деталей восходить к

обобщениям, к широкой и цельной картине жизни, выяснить ее общий смысл, передать неповторимый колорит времени.

Отталкиваясь от того или иного факта, брошенного в свое время на бумагу

или сохранившегося в памяти, Анненков, при дальнейшей «отработке» его в

своих воспоминаниях, не чуждался приемов очерка и даже «беллетристики», особенно в обрисовке людей, в выяснении идейных и нравственно-

психологических мотивов их отношений и действий.

5

Его лучшие страницы о Гоголе в Риме, о спорах в Соколове летом 1845

года, о Белинском в Зальцбрунне, о появлении Герцена в Париже увлекают

«художественностью изложения» (Белинский).

I

Жизненный и идейный путь Павла Васильевича Анненкова – явление по-

своему характерное для дворянской интеллигенции в условиях перелома от

крепостничества к капитализму (Анненков родился, по-видимому, в апреле 1813

года – умер 8 марта 1887 года).

По рождению Анненков принадлежал к среде служилого незнатного

дворянства среднего достатка. Семья его владела поместьями в Симбирской

губернии но жили преимущественно в столицах. Старшие братья литератора, Иван и Федор, сделали блестящую карьеру, дослужившись до высоких чинов.

Судьба Павла Анненкова сложилась иначе.

Первоначальное образование он получил в Петербургском горном корпусе, где проучился до специальных классов горно-инженерного дела, затем недолго

был вольнослушателем Петербургского университета по историко-

филологическому факультету. В 1833 году Анненков пытался служить в

министерстве финансов в чине коллежского секретаря, но, пожелав, по

собственному признанию, «пожить как хочется», вскоре оставил службу и

перешел на положение бесчиновного «неслужащего дворянина».

Анненков увлекается в эти годы театром, живописью, литературой,

знакомится с Н. В. Гоголем и входит в круг его приятелей по Нежинскому лицею

и новых петербургских знакомых. По характеристике Анненкова, это был «никем

не ведомый и запертый в себе самом кружок» почитателей гоголевского таланта, любителей литературы и искусства, далекий от серьезных общественно-

политических запросов. Но в кружке уже внимательно и сочувственно следили за

выступлениями Белинского в «Молве» и «Телескопе» в защиту гоголевского

творчества и, судя по умонастроению молодого Гоголя, Н. Я. Прокоповича и А.

А. Комарова, не чуждались независимого образа мыслей и вольного слова.

Не без влияния Гоголя Анненков пробует свои силы в беллетристике. И. И.

Панаев называет его в числе безвестных начинающих авторов, которые во второй

половине тридцатых годов в Петербурге собирались по вечерам у А. А. Комарова, кадетского капитана Клюге фон Клугенау и читали по очереди свои сочинения.

На одной из таких сходок у А. А. Комарова в конце 1839 года Анненков

познакомился с Белинским.

С конца 1840 года по начало 1843 года Анненков пребывает за границей, путешествует по Германии, Италии, Франции, длительное время живет в Париже.

Трудно точно сказать, какие умонастроения владели им в конце тридцатых

– начале сороковых годов. Но одно несомненно: будучи, по собственному

признанию, «от малых ногтей петербургской косточкой», вращаясь и в чиновном

и в довольно разношерстном кругу окололитературной и театральной

петербургской молодежи, Анненков не особенно-то задумывался над теми

вопросами русской действительности и литературы, которые составляли

6

содержание жизни Белинского. По свидетельству современников, он уже и в те

годы отличался завидным умением «отыскивать себе наслаждение и

удовлетворение во всем – ив природе, и в искусстве, и даже во всех мелочах

жизни».

Однако общение с Белинским оказало и на Анненкова серьезное влияние, и

об этом он сам довольно подробно и объективно рассказал в «Замечательном

десятилетии». Через Белинского Анненков вошел в среду передовых литераторов, группировавшихся в сороковых годах вокруг обновленных «Отечественных

записок», а затем «Современника»,. «получил понятие» и о московских кружках и

сблизился в дальнейшем с Боткиным, Грановским, Кавелиным и другими

западниками. По совету Белинского, Анненков занялся в это время

публицистикой и выступил с интересными путевыми очерками и

содержательными зарисовками из европейской жизни – «Письмами из-за

границы» (1841—1843) и «Парижскими письмами» (1847—1848), возникшими в

итоге его длительных пребываний за границей.

Анненков никогда не разделял революционно-демократических убеждений

Белинского и Герцена. Он всегда был далек от свойственного им пламенного

искания истины и тем более от претворения передовых идей в общественное дело.

Его интерес к идеям демократии и социализма не простирался далее

платонической любознательности.

Но даже и Анненков был серьезно увлечен идейным подъемом сороковых

годов в России, сопутствовавшим освободительному брожению среди

крепостного крестьянства. Это время стало для него порой наибольшего

вольномыслия и сочувствия освободительным идеалам в той мере, в какой эти

понятия вообще применимы к людям его духовного склада и образа мыслей.

Как и большинство либералов-западников, Анненков был сторонником

«европеизации» общественно-политических порядков в России, защиты

гражданских прав личности, просвещения и свободы слова. Он искренне осуждал

бесправие, царившее в стране, произвол царских чиновников, гнет цензуры и, судя по переписке с Белинским, сочувствовал отмене крепостного права.

Сороковые годы являются наиболее светлой полосой в истории русского

либерализма. В своем недовольстве николаевским режимом и крепостничеством, в защите гуманизма, просвещения и литературы, в своем сочувствии к

«простонародью» и терпимости к «увлечениям» и «крайностям» нарождавшейся

демократии, лучшие из либералов-западников этого времени совершенно

искренни, они далеки еще от классового своекорыстия, измен и предательств. Но

ограниченность их точки зрения, их половинчатость и политическая

бесхарактерность совершенно очевидны уже и в эту эпоху и вызывают резкую и

прямую критику со стороны Белинского.

В 1843—1845 годах Анненков живет в России. Он «свой человек» в

петербургских и московских кругах, связанных с Белинским, Герценом и

Грановским. В это время он особенно близко сходится с Белинским и казалось

бы, поддерживает его литературные и общественно-политические устремления.

Однако в идейных спорах и столкновениях, знаменовавших начало отмежевания

демократии от либерализма, Анненков, как правило, всегда оказывается на

7

стороне то Грановского, то Боткина, разделяя их идеалистические взгляды и

умеренно либеральные упования в политике.

В начале 1846 года Анненков вторично уезжает за границу, живет проездом

в Берлине, Брюсселе и устремляется в Париж. Через своих русских приятелей —

В. Боткина, Г. Толстого и М. Бакунина он знакомится с многими выдающимися

деятелями международного освободительного движения– Лелевелем, Гейне, Жорж Занд, Гервегом, Леру, Прудоном, Корбоном.

В искреннем желании быть «с веком наравне», «не отстать», «ловить

современность» Анненков жадно искал встреч с замечательными людьми своего

времени, и в этом не было с его стороны ни лицемерия, ни расчета. Эту черту в

Анненкове тонко подметил впоследствии Лев Толстой, который писал 21 октября

(1 ноября) 1857 года Боткину и Тургеневу: «Анненков весел, здоров, все так же

умен, уклончив и еще с большим жаром» чем прежде, ловит современность во

всем, боясь отстать от нее. Действительно, плохо ему будет, ежели он отстанет от

нее. Это одно, в непогрешимость чего он верует». Именно этот мотив, а не какой-

то неискренний расчет, как иногда думают, свел его с Марксом и Энгельсом.

Анненков встречался с ними в Брюсселе в конце марта – начале апреля

1846 года и тогда же присутствовал на одном из заседаний руководимого

Марксом Брюссельского корреспондентского комитета коммунистов. Это

заседание он и описал впоследствии в <3амечательном десятилетии». В

дальнейшем Анненков не раз виделся с Марксом и поддерживал с ним

оживленную переписку вплоть до революции 1848 года.

Обширный круг знакомых в среде международной революционной

эмиграции, активное участие Анненкова в тех спорах и дискуссиях, которые

волнуют в это время русско-парижскую колонию во главе с Бакуниным и

Сазоновым, а затем Герценом, дошедшая до нас переписка Анненкова с К.

Марксом и М. Бакуниным, наконец его «Парижские письма», проникнутые

пытливым интересом к кипучей идейной жизни предреволюционного Парижа,—

все это говорит о том, что Анненков вполне серьезно увлечен в эти годы

теоретическими исканиями освободительной мысли. Он внимательно изучает

немецкую и французскую революционную публицистику, не без влияния Маркса

обращает внимание на печать «работников», проявляет особый интерес «к

политико-экономическому движению», которое, по его мнению, «составляет

отличительную черту современного направления как во Франции, так и в Европе»

(девятое из «Парижских писем»).

Анненков превосходно осведомлен и о том, что происходит в России. Судя

по одному из писем Белинского, он резко отзывается о книге Гоголя «Выбранные

места из переписки с друзьями», в «Парижских письмах» поддерживает критика в

его борьбе против славянофилов.

Анненкова серьезно тревожит тяжелое состояние Белинского. В мае 1847

года он откладывает планы своего путешествия в Италию и Грецию до лучших

времен и по первому же известию из России спешит навстречу больному другу в

Зальцбрунн и берет на себя заботы о нем на все время пребывания последнего за

границей. И мы знаем по части той переписки, которая дошла до нас, какой

8

глубокой благодарностью отвечал Белинский Анненкову на его дружеское

внимание и участие в последнюю, самую тяжелую для критика полосу жизни.

Анненков – единственный свидетель того, как писалось политическое

«завещание» Белинского, его знаменитое зальцбруннское письмо к Гоголю. В

своих письмах из России в конце 1847 и в начале 1848 года Белинский

доверительно делится с Анненковым своими заветными надеждами на отмену

крепостного права, соображениями об исторической роли буржуазии и

анархических ошибках М. Бакунина на этот счет, о возможных для России путях

ее «гражданского» развития. Очевидно, все эти вопросы часто всплывали в их

зальцбруннских и парижских беседах. Такого рода писем не пишут случайным

знакомым...

Революция 1848 года, которую Анненков наблюдал непосредственно в

Париже, явилась для него полной неожиданностью и как-то сразу погасила в нем

интерес к демократическим идеям.

Что особенно ошеломило Анненкова в ходе революции – и здесь ему

опять-таки нельзя отказать ни в уме, ни в исторической проницательности – так

это самостоятельное выступление рабочего класса, начало великой битвы труда

против капитала и всего миропорядка, основанного на владычестве буржуазной

собственности. Очевидно, беседы с К. Марксом не прошли для Анненкова даром

и в этом отношении.

Сообщая братьям в письме от 9 марта 1848 года о положении дел в Париже, размышляя о предстоящих выборах в Национальное собрание, Анненков писал:

«Хотят, чтоб в нем было побольше мужиков, мастеровых и вообще рабочего

класса: этого даже и в старую революцию не было – вот почему настоящая

гораздо ужасней прежней. Теперь идет дело, как бы сделать работника

владельцем части того, что он работает по заказу; как бы сделать земледельца

владельцем части чужой земли, которую он обрабатывает по найму; разумеется, фабриканты и владельцы земли будут сопротивляться... битва отложена до

Национального собрания. Вместе с ним она подымется – страшная,

решительная...».

И, как знаем, битва произошла в мае и июне 1848 года. Анненков был

живым свидетелем этих событий. В письмах в Россию, адресованных к братьям и

рассчитанных, очевидно, на перлюстрацию, Анненков уже откровенно

благословлял «здравый смысл» французской буржуазии, уберегшей страну от

революционной «анархии». Такова вообще логика либерализма, от классового

страха перед грозной опасностью «снизу» всегда бросающегося в объятия

реакции.

В сентябре 1848 года Анненков возвращается в Россию. «Время надежд, гаданий и всяческих аспирации», связанных с платоническим интересом к

революционной теории, миновало для него навсегда. Он исповедует теперь

«трезвость» умеренного либерализма, «мирный прогресс» на почве

неприкосновенной частной собственности и «порядок» под эгидой

просвещенного абсолютизма, гарантирующего от «анархии» народных масс.

II

9

Разгул правительственной реакции, беснование царской цензуры,

палаческая расправа с петрашевцами, многолетняя каторга некоторым из них за

одну только попытку распространить письмо Белинского к Гоголю деморализуют

круг петербургских и московских западников, близко стоявших к Белинскому и

Герцену.

Анненков порывает в период реакции связь с Герценом, оставшимся в

эмиграции, и немало злословит по его адресу в кругу московских и петербургских

друзей. По одному из писем Гоголя к Данилевскому мы знаем, что в сентябре

1848 года Анненков рассказывает писателю об «ужасах» революционной борьбы

парижских пролетариев. Этим же настроением проникнут и его памфлет

«Февраль и март в Париже, 1848 г.». Очевидно, Анненков начал писать этот

памфлет по горячим следам событий, но опубликовать его он отважился лишь в

1859 и в 1862 годах (в «Библиотеке для чтения» и «Русском вестнике» Каткова).

В 1849—1853 годы Анненков подолгу живет в провинции, в Симбирске,

приводя в порядок расстроенное имение. О своей унылой, бесцветной жизни в

условиях реакции, о застойной и затхлой атмосфере безгласного рабства, царившей в дворянских либеральных кругах, он вспоминал в конспективном

наброске «Две зимы в провинции и деревне».

Самое важное литературное дело Анненкова в эти годы – опыт первого

научного и наиболее полного потому времени семитомного Собрания сочинений

А. С. Пушкина, изданного в 1854—1857 годах. Это издание стоило Анненкову

немалых усилий, потому что наследство великого национального поэта было

тогда слабо изучено, а бесновавшаяся царская цензура во множестве случаев

настаивала даже и на прямой фальсификации пушкинских текстов.

Самостоятельные работы Анненкова, так или иначе связанные с изданием

сочинений Пушкина; в частности его очерк «Литературная тяжба», сохранили

известный познавательный интерес до наших дней.

Менее плодотворной была очерково-беллетристическая и критическая

деятельность Анненкова. В 1847—1848 годах он напечатал в «Современнике»

рассказ «Кирюша» и слабую повесть «Она погибнет». Его «Письма из

провинции» («Современник», 1849—1851) в то глухое время обратили на себя

внимание свежестью отдельных зарисовок из провинциального быта, но долго не

задерживались в памяти читателей.

Следует иметь в виду, что под давлением правительственной реакции,

растянуршейся на семилетие, вплоть до смерти Николая I, самый тон

литературной жизни, уровень литературы и критики вообще серьезно понизились, а это открыло сравнительно широкий простор для влияния всякого рода

полуталантов, мертворожденных теорий и половинчатых истин.

Наиболее известные критики тех лет – А. В. Дружинин, Аполлон

Григорьев, С. С. Дудышкин, а за ними и П. В. Анненков – исповедуют в разных

видах в сущности одну и ту же безжизненную теорию «чистого искусства».

Откровенно эстетский взгляд на литературу Анненков выразил в таких

своих статьях «программного» характера, как «О мысли в произведениях изящной

словесности» (1855) и «Старая и новая критика» (1856). И в той и в другой статье

10

Анненков, порывая с коренными положениями критики Белинского, отстаивал

как единственную основу искусства чистое «созерцание жизни», без каких бы то

ни было «посредников», то есть без участия в художественном творчестве

аналитической работы мысли, убеждений писателя, его общественных идеалов.

Эти положения, направленные против основ материалистической эстетики

Белинского и Чернышевского, Анненков пытался развить и применить,

анализируя творчество Тургенева, Толстого, Аксакова, Писемского, и, конечно, терпел неудачу. Его анализ, как правило, приобретал формальный, мелочный

характер, интересный частностями, отдельными наблюдениями, но

несостоятельный как целое в силу безжизненной концепции.

Н. А. Добролюбов не раз зло высмеивал Анненкова-критика за мелочность

и формализм анализа, прикрытые архитуманной фразеологией. Например, в

начале статьи «Когда же придет настоящий день?», не называя Анненкова по

имени, он почти дословно цитирует место из его статьи «Наше общество в

«Дворянском гнезде» Тургенева» насчет «тончайших поэтических оттенков

жизни... острого психического анализа..» понимания невидимых струй и течений

общественной мысли» как характерный пример беспредметного эстетского

краснобайства.

Н. Г. Чернышевский положительно отзывался об историко-литературных

работах Анненкова, но его эстетские статьи, его попытки вкупе с Дружининым

преодолеть «неудовлетворительность понятий Белинского» он считал жалким

эпигонством.

Познакомившись с «программной» статьей Анненкова «О значении

художественных произведений для общества» (в дальнейшем «Старая и новая

критика»), Щедрин писал в письме к Дружинину в 1856 году:

«Возвращаю Вам 4 № «Русского вестника»; там есть статья Анненкова,

которая Вам будет очень приятна, потому что она заключает в себе теорию

сошествия святого духа». И в статье 1856 года о стихотворениях Кольцова

Щедрин посчитал необходимым резко и прямо ответить Анненкову, не называя

его по имени, на его «теорию сошествия святого духа» – на реакционно-

идеалистическую трактовку им проблем художественности и народности.

В дальнейшем Анненков уже не печатал подобных программных»

высказываний. В годы демократического подъема он пытался писать статьи в

духе ранее отвергаемой им «социяльной» критики «Литературный тип слабого

человека...», по поводу «Аси» Тургенева, 1858, «Деловой роман в нашей

литературе», по поводу «Тысячи душ» А. Писемского, 1859, и другие). Но

лавирование, эклектизм, а главное, безжизненность трусливой либеральной

мысли, узость взгляда делали малоинтересными и эти критические опыты

Анненкова.

С поражением царизма в Крымской войне и смертью Николая I

активизируется либеральное движение, являвшееся симптомом нараставшего

демократического подъема. В дошедшей до нас переписке с Тургеневым, беседах

с Герценом и Огаревым, следы которых остались в их письмах, наконец в своих

критических статьях этих лет Анненков славословит даже и явно половинчатые

шаги самодержавия, направленные к «обновлению» русской жизни, к

11

освобождению крестьян. Он в восторге от планов и работы редакционных

комиссий, в которых заседают его светские и либеральные друзья —

«петербургские прогрессисты». Ему кажется, что близится к исполнению дело, о

котором всю жизнь мечтал Белинский.

В статье «Литературный тип слабого человека...» Анненков прямо берет под

защиту либерально настроенную дворянскую интеллигенцию, страдавшую

робостью и непоследовательностью в общественном деле. По мнению Анненкова, это не «отжившее», как думали революционные демократы, а «единственно

рабочее» поколение, оно – «основа для всего дельного, полезного и

благородного». По его убеждению, Россия, вступившая на путь мирного

прогресса и прозаического дела, не нуждается в «героическом элементе», в

появлении «чрезвычайных, огромных личностей, так высоко ценимых Западной

Европой». В России уместен лишь «домашний героизм», то есть будничный и

упорный труд сообща «образованных и благонамеренных людей» на почве

легального прогресса.

Как видим, дискуссия о «лишних» и «слабых» людях, развернувшаяся в

русской литературе в период демократического подъема, носила политически

актуальный характер. Речь шла не об исторической справедливости в отношении

к типу «лишнего человека»; спор шел о том, кому быть идейным вождем, кому и

куда направлять ход исторических событий – либералам или демократам, к

жалким реформам по указке царизма или к решительной революционной

развязке.

В эти годы Анненков возобновляет приятельские отношения с Герценом, приветствует его лондонские издания; ему особенно импонирует обличительство

в «Колоколе». В то же время он восхищается статьями прямого идейного врага

Герцена – Б. Чичерина, вместе с Боткиным и Дружининым питает глухое

недоброжелательство к Чернышевскому и Добролюбову, ко всей линии

«Современника», печатается в «Русском вестнике» Каткова, вызывая этим

неоднократные нарекания со стороны Герцена.

Чем дальше развиваются события, тем Анненкова все больше и больше

тревожит нарастание демократического подъема – и брожение среди крестьян и

ожидании «поли», и твердая, последовательная линия Чернышевского и

Добролюбова, идущих во главе молодого поколения

Известно, что Анненков был одним из тех, кто, используя старые

приятельские связи и играя на либеральных иллюзиях Герцена, спровоцировал

его выступления в «Колоколе» в защиту «лишних людей» от нападок

«желчевиков» из «Современника».

В 1856—1861 годах Герцену и Огареву казалось, что в лице Анненкова они

имеют верного, испытанного друга, близко стоящего к ним по убеждениям. В

действительности Анненков был так же далек от них, как В. Боткин или К.

Кавелин. Когда в «Колоколе» от 1 февраля 1861 года появилась статья Герцена

«Провинциальные университеты», в которой свежие силы молодой

демократической России противопоставлялись монархическому либерализму, Анненков писал Тургеневу 11 февраля 1861 года: «Недавно я прочел в заметке

12

одного моего приятеля – и нашего,– что настоящие люди у нас в Харькове, Казани и в других отдалённых местах. Счастливец! Он один их и видит; для нас

это тайна.

Имея в виду один из проектов освобождения крестьянства, всевозможные

проволочки с подготовкой реформы в правительственных сферах, Огарев писал

Анненкову 20 ноября 1860 года: «А может, оно и лучше, может, развязка из

движения общественного невольно выйдет... Тебе все будет не вериться... Но сила

обстоятельств сильнее твоего неверия».

На самом же деле Анненков не «не верил», как думалось Огареву а был

принципиальным противником той «развязки» с крепостными порядками, на

которую возлагали надежды революционные демократы. Поборник «свободы»,

«европеизма» и «гуманности», он искренне ратовал за отмену крепостного права, а вместе с тем так же искренне являлся убежденным сторонником помещичьей

собственности на землю и «порядка» на основе просвещенного абсолютизма, гарантирующего «образованному меньшинству» из имущих классов

преимущественное положение в государстве. По-видимому, в беседах с Герценом

и Огаревым даже и в 1860 году Анненков держался куда «левее», чем был на

самом деле, и в этом они очень скоро убедились.

В письме к Тургеневу, озаглавленном «На другой день» (то есть от 6 марта

1861 года, так как царский манифест, подписанный 19 февраля, был объявлен в

столицах лишь 5 марта), ликующий Анненков недоумевал, почему народ так

безразлично отнесся к «освобождению», <будто... не получал никакого сюрприза, а только должное, ему следующее и за держанное слишком долго неисправным

плательщиком».

В письме к тому же Тургеневу под названием «Три неделя спустя -(от 25

марта 1861 года) Анненков по-прежнему славословит грабитель-скую

крестьянскую реформу как «русскую революцию», которая, в от-личие от

западных, совершается «во благонравии и в какой-то ceрьезности». Но в этом же

письме встречаются строки иной тональности. «Положения» очень сложны,—

пишет Анненков,– иногда идут наперекор народным понятиям о праве и

собственности и уже повсюду образуют нечто вроде тяжбы между владельцем и

крестьянами».

Массовые крестьянские волнения в степной полосе, последовавший в ответ

на царский манифест о «воле» и захватившие частью и родную Анненкову

Симбирскую губернию, личные его взаимоотношения с крестьянами в родовом

поместье Чирьково показали, сколь далек он был в свое» либеральной утопии от

реальной действительности.

Правда, Анненков по-прежнему краснобайствует насчет того, что по своему

характеру реформа, дескать, соответствует «исконным условиям русского

народного быта», но в действительности, на примере своих же собственных

столкновений с крестьянами, он убеждается, что крестьянство мечтает о новой,

«полной воле», а потому и царские «Положения» означают не социальный «мир», а начало «войны, борьбы и столкновения» между помещиками и крестьянами.

Имея в виду предоставленное помещикам право полюбовно решать с крестьянами

вопросы о размежевании н выкупных платежах, Анненков писал в том же письме

13

к Дружинину из Чирькова от 12 июля 1861 года: «Добровольное соглашение так

же осуществимо, как царство любви на земле. Ничего не остается более, как

рабски следовать за буквой положения, что я и сделаю с облегчениями, какие

будут возможны, и тотчас же покину этот взволнованный, далеко не умиренный и

тайно озлобленный край».

В годы контрнаступления реакции, организованного царскими властями