Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон"

Автор книги: Николай Вирта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 47 страниц)

Начальство, казалось, вымерло: Петрашевский боялся сообщить высшим властям о забастовке. Кожухов уверял его и ротмистра Люде, что забастовка вот-вот выдохнется без шума и скандала.

Между тем социал-демократы как умели поддерживали в бастующих боевой дух.

Снова начались тайные сборища у Воронина, на которые Листрата не приглашали. Впрочем, он уже догадывался, в чем дело, и, лежа в постели, прислушивался к бренчанию посуды, к пению Воронина и посмеивался.

Ближе к полуночи он выходил во двор, якобы до ветра. Скрипнет дверью, а Воронин тут как тут! Спросит, кто это шатается в такую поздноту. Узнает Листрата: «А, ты!.. Чего не спишь?» – и покачивается и заговаривается, притворяясь выпившим, а у самого изо рта не токмо что водкой – коркой хлеба не пахнет. «Вы, Евгений Иванович, идите до дому, – скажет Листрат. – Я покараулю… Идите, выпейте с горя!» – ухмыльнется, блеснут в темноте его озорные глаза. Воронин потопчется на месте и марш в дом, и опять за свое – бренчать посудой, петь под мандолину, пока два гимназиста, страховой агент и старый статистик трудятся в погребе над листовками, призывающими рабочих стоять до победного конца. Листовки разносили по домам. Народ держался.

Листрат точно заново родился. Он полюбил рассказы старых рабочих, которые бастовали то в Царицыне, то в Питере, и отовсюду их прогоняли за непочтительность к властям и склонность к бунту.

Кто-то сказал, будто в Грибановских лесах прячутся люди, называющие себя то ли «степными», то ли «лесными братьями», все они против царя, ходят к окрестным мужикам, рассказывают правду о начальстве и грозят всех изничтожить – от царя до стражника.

Листрат спросил о «братьях» Воронина. Тот досадливо поморщился и объяснил, что эти «братья» из партии социалистов-революционеров, но хоть и называют себя социалистами и революционерами, но и того и другого в них кот наплакал.

– Мутят головы народу, – со злостью говорил Воронин, – убьем, мол, царя, министров и губернаторов – и дело в шляпе. Ерунда! – с сердцем заключил он. – Наша партия, Листрат, отметь это в своих мозгах, поднимает на царя, на заводчиков и помещиков весь народ. А «братья» хотят сделать револьверами и бомбами то, что всему народу не тотчас повернуть.

Листрату пришли на память слова Волосова. Вместе с лавочниковым Николаем они орали насчет убийства царя и губернаторов. Флегонт спорил с ним и доказывал то же, что и Воронин.

«Люди разные, – размышлял Листрат, – а говорят в одно, ровно заучили по книжке».

Однако Листрату не удалось закрепиться на том пути, по которому смело шагал Флегонт. Это случилось с ним гораздо позже.

6

Пронесся слух о забастовке по всей дороге. Забастовали железнодорожники Тамбова, Козлова и в Грязях, бастовали строители новой ветки, которая проходила невдалеке от Двориков. Снова пошли в ход прокламации. Воронин доверил разноску их Листрату. Не было бойчее и смышленее его среди прочих привлеченных к этому делу: он умел сунуть прокламацию туда, куда иные боялись показать нос.

– Держаться! – снова раздался боевой призыв социал-демократов. – Начальство подсчитывает убытки. Начальство в страхе!

Фон дер Лауниц ринулся в Борисоглебск, чтобы унять «бунтующую чернь», привез начальника тамбовской охранки и батальон солдат.

Войска оцепили депо, но рабочие и не думали появляться у ворот. Они сходились теперь в окрестных лесах или в Тиллеорманской роще, где древние дубы, никогда не слышавшие крамольных речей, важно переговаривались меж собой и одобрительно покачивали вершинами.

Фон дер Лауниц сообщил в Питер: рабочие бастуют, но не буйствуют. Учинить хотя бы небольшое кровопускание невозможно – решительно никаких причин к тому нет; забастовщиками руководят социал-демократы.

Министр внутренних дел фон Плеве прислал рабочим телеграмму, в которой сообщал, что требования, выставленные ими, приняты быть не могут. «Становитесь на работу, и господин губернатор, попечению которого вы вверены, сделает для вас и то и это…»

Рабочие не вняли увещеваниям министра.

Между тем в прокламациях писалось, что железная дорога каждый день несет миллионные убытки и не пройдет недели, как все обернется по-другому.

Листрат не пропускал ни одной сходки: обычно Воронин назначал его дозорным. Как ни искала стачечников и их собрания свора шпиков, сколько ни бродила она по лесам и оврагам, ни одного накрыть не смогла. Дело у забастовщиков было поставлено солидно.

Устав от бесполезных поисков, охранка доложила губернатору, что надо пойти на мировую.

Фон дер Лауниц посоветовал Петрашевскому прогнать, хотя бы на время, Кожухова и Белова, прибавить по гривеннику рабочим и пообещал зачинщиков тут же изъять.

Петрашевский снесся со своими властями. Власти, подсчитав убытки, – а они росли каждый день, – прикинув неустойки, которые надо было платить клиентам, телеграфно обозвали Петрашевского болваном: Кожухова, мол, давно надо было перевести в другое, более тихое место, где бы он мог матерщинничать и «шалить руками», не стесняемый никем.

Петрашевский вызвал делегатов и объявил, что начальство, денно и нощно думающее о честных работниках, удовлетворило их требования.

Социал-демократы выпустили еще одну листовку, в которой объявляли, что победа одержана, и призвали рабочих кончить забастовку.

Все случилось как нельзя вовремя: мастеровые выбились из сил, сотни семейств голодали.

Пикеты были сняты. Ворота депо открылись.

Ночью охранка арестовала Воронина, Полтавского и еще восемнадцать человек, в том числе горластого, примелькавшегося шпикам Листрата.

По дороге в тюрьму, не дойдя сажени три до знакомого дома с проходным двором, Листрат, изловчившись, боднул конвойного под вздох, другому дал по уху, нырнул в ворота, выбежал на соседнюю улицу, петляя, мчался из улицы в улицу, из тупика в тупик. Задыхаясь, он добрался до леса.

Только его и видели!

Глава седьмая

1

Листрат шел без отдыха всю ночь и к рассвету отмахал верст двадцать пять. День он проспал в зарослях дубняка на берегу Вороны, а когда стемнело, опять зашагал куда глаза глядят.

Местности Листрат не знал и брел наугад, избегая сел и деревень. На рассвете второй ночи блужданий, усталый, голодный и злой, он попал в густой сосновый бор. Идти по нему Листрату было боязно. С детства и до приезда в Борисоглебск он не видел леса, ориентироваться в нем не умел и плелся наугад в жуткой тишине, где все его пугало.

Очертания деревьев в смутном свете расплывались, каждый куст таил что-то страшное. Потом в тусклой предрассветной мути Листрат приметил тропинку. Теперь он был бы рад-радешенек добраться до какого-нибудь жилья, поесть, поспать, а там будь что будет.

По тропинке идти было не так страшно. Она то пробивалась сквозь чащу, то вилась по опушке, то выводила Листрата к лощинам, затянутым клочковатым утренним туманом. Листрат шел неторопливо, погруженный в невеселые думы. Его остановил приглушенный окрик:

– Стой! Кто идет?!

Листрат был парень не из робкого десятка, однако в этот миг его проняла дрожь.

«Попал, – пронеслось в голове. – Попал, дурак!»

Собравшись с духом, ляская от страха зубами, он как бы по наитию сверху отозвался:

– Свои! – Больше он придумать в тот момент ничего не мог.

От ствола сосны отделился человек, в руке которого поблескивало, отливая черным холодком, дуло револьвера:

– А ну, подними руки! – приказал он.

Листрат, понявший, что перед ним, во всяком случае, не стражник и не жандарм, охотно выполнил приказание.

– Ты кто таков и откуда? – спросил человек. Дуло револьвера он направил в сторону Листрата, а сам стоял в тени сосны и говорил сдавленным голосом.

– А ты кто? – спросил Листрат. Он как-то сразу успокоился.

– Поговори у меня!.. – пригрозил человек. – Видел эту штучку? Мне полицейскую ищейку прихлопнуть – раз плюнуть.

– Дурак! – обиделся Листрат. – Кто это тебе сказал, что я полицейская ищейка? Иду – и все… Какое тебе до меня дело? – Он опустил руки. – Пошел ты от меня знаешь куда! Как хрястну по морде…

Человек рассмеялся и опустил револьвер.

– Фу, черт! – сказал он. – Вот те и на! Да это, никак ты, Листрат?

Человек вышел из тени. В сумеречном свете Листрат увидел скуластую, обросшую жесткой щетиной физиономию, приплюснутый нос и толстые губы.

– Коська! – закричал он, узнав бывшего двориковского волостного писаря.

– Тихо! – цыкнул тот. – Вот так встреча, мать ты моя! Как это тебя сюда занесло?

– А где я?

– Ну, это, брат, шалишь! Этого я сказать тебе не имею права. Черт тебя знает, почему ты тут. Разберемся – узнаешь.

Листрату надоело стоять, он сел, разулся, вытер травой сбитые ноги и попросил у Волосова табаку. Волосов тоже присел, дал Листрату папиросу. Покурили. Потом Листрат попросил у Волосова поесть. Тот с готовностью вынул из кармана краюху хлеба и кусок сала. Листрат умял все это единым духом, вытер рот, опять закурил и деловито объяснил, что с ним стряслось в Борисоглебске, как он третьи сутки мотается по белу свету, не зная, куда податься.

Рассказ Листрата о забастовке Волосов слушал равнодушно, позевывая и почесываясь.

– Пустое все это! – заключил он. – Э, дрянь! Подумаешь – выторговали по гривеннику.

– А все-таки выторговали! – с ожесточением сказал Листрат.

– Ну да! Девятнадцать человек из-за этого гривенника в тюрьму. Сменяли бычка на телочку!

Листрат не стал спорить. С тоской вспомнил он Воронина. Сидит как миленький в тюрьме. «Поймают меня – тоже закатают!..»

Ему стало еще тяжелее. Помолчав, он спросил:

– А ты тут что делаешь?

Волосов ничего не ответил.

Первый луч солнца, длинный и косой, пробился через деревья и лег на траву. Стало как-то веселее, и лес не казался Листрату таким страшным, как ночью.

– Ничего, брат Калистрат Григорьевич, не поделаешь, – проговорил Волосов и сплюнул через зубы. – Придется тебе идти со мной. Там решат.

– Кто это решит? – грубо оборвал его Листрат. – Кто это обо мне может решать? Я сам решу, что мне делать. Подумаешь!..

– Ты не хорохорься, – жестко заговорил Волосов. – Сиди и помалкивай. Благодари бога, что на меня напоролся.

– Никуда я не пойду!

– Пойдешь, Листратушка, пойдешь, голубь сизый! – с угрозой произнес Волосов.

Из глубины леса послышался свист.

– Подожди меня, – Волосов встал. – Да смотри не вздумай смотаться. Тут кругом лес и мы. Все равно поймаем.

– Пошел ты!.. – крикнул с досадой Листрат. – Куда мне идти? На рожон переть?..

– То-то! – наставительно заметил Волосов, скрылся в чаще леса и долго не возвращался.

2

«Ну попал! – сердито думал Листрат. – Из огня да в полымя. О, черт! Ну что теперь делать? На что жить? Как матери помочь? В Дворики не кажи носа, враз сцапают… В другие места нешто податься?» Но от Воронина он знал о черных списках, куда заносят фамилии забастовщиков и рассылают по всем заводам. Как назвал свою фамилию – стоп! Откуда, почему да как?..

Перед Листратом была глухая стена… Однако молодость всегда берет верх над печальными раздумьями и тоской. Он махнул рукой: «Авось обойдется!», лег на траву и с наслаждением вытянул усталое тело.

Волосов вернулся в сопровождении еще одного человека. Листрат храпел в обе завертки. Его растолкали. Ничего не понимая спросонья, Листрат дико водил глазами. Наконец вся страшная явь нахлынула на него с новой силой. Он угрюмо воззрился на Волосова.

– Пойдем, Листрат. Только ты уж не будь в обиде – я тебе завяжу глаза. Такие у нас, брат, порядки.

– Порядки! – фыркнул Листрат. – Черт с тобой, скотина, завязывай.

Парни шли впереди. Листрат плелся позади, то и дело спотыкаясь о корневища и чертыхаясь на весь лес.

– Ничего, теперь скоро, – успокаивал Волосов беснующегося парня.

Минут через десять он снял с Листрата повязку. Привыкнув к темноте, он долго жмурился. Предметы расплывались и двоились. То, что он увидел, лишило его дара речи. «Ну, влип! – со страхом подумал он. Не иначе, к «братьям» попал!»

3

Около пещер, природных или вырытых в крутых склонах лесистой лощины, возле костров на лужайке у ручья расположились десятка полтора людей, обросших бородами и одетых во что попало. У каждого был револьвер – у иных в полицейских кобурах со шнурами, у других револьверы были заткнуты за пояс.

Несколько на отшибе, у крайнего костра, прямо перед входом в пещеру читал книжку гололобый детина в очках, а рядом с ним удивительно моложавый парень возился с чайником. Голову этого молокососа, как мысленно назвал его Листрат, украшала кубанка с малиновым верхом, перекрещенным золотым галуном. Одет он был нарядно: легкие шаровары, засунутые в щегольские хромовые сапожки, желтая шелковая рубашка, стянутая на талии чеканным пояском.

Подойдя поближе, Листрат ахнул. В моложавом миловидном парне он признал Сашеньку Спирову.

Сашенька внимательно рассмотрела Листрата и не узнала его или не захотела узнать, а Листрат не спускал с нее глаз. «Черт-те что! Девка, а в штанах, волосья подстрижены, как у мальчонки, под скобку, на боку словно тебе игрушечный револьвер…»

– Кого ты привел, Черный? – спросила Сашенька, театрально приподняв черноватенькую бровь, и легонько толкнула в бок гололобого, который так увлекся книгой, что даже не заметил Волосова и Листрата.

Гололобый рассеянно взглянул на Листрата, пошевелил бескровными губами, вопросительно поглядел на Волосова.

– Кто он, Черный? – капризно спросила Сашенька, и заячья губка ее смешно дернулась.

Волосов накоротке передал рассказ Листрата, Гололобый снова осмотрел Листрата с ног до головы.

– Не врёт? – обратился он к Волосову.

– Знаю его. Вместе скрывали от царских сатрапов одного эсдека.

– Садись. – Сашенька улыбнулась Листрату. Улыбка обнажила острые, неправильной формы редкие зубы. – Ну, что же ты намерен делать? – спросила она.

– А ведь я вас знаю! – выпалил Листрат. – Чего это вы притворяетесь, будто не знаете меня? Бывал у вас с Татьяной Викентьевной. Да и вам в поповском дому самовар подавал. Ну, чего вы ломаете эту камедь? Вы мне скажите толком, где я и кто вы такие.

– Ты храбрый! – покровительственно заметила Сашенька. – Ты боевой, – прибавила она; охальные глаза Листрата, его огненно-рыжий чуб волновали ее. – Что касается того, будто я не узнала или сделала вид, что не узнала тебя, то… Есть, милый друг, такое слово конспирация, понятно?.. Говорить не то, что думаешь, и надо думать, что говоришь. – Она легонько посмеялась, ласково потрепала Листрата по могучему, мускулистому плечу. Ноздри ее трепетали. – Хорошо! Раз Черный ручается, я тебе все объясню. Мы – боевая организация тамбовского комитета партии социалистов-революционеров. Зовемся мы «лесными» или «степными братьями». Сейчас ты в Грибановском лесу. А вот этот товарищ, – она показала на гололобого детину, – наш почтенный руководитель товарищ Стукачев.

Листрат вздохнул. «Та-ак! Уж этих-то наверняка вздернут! И меня заодно с ними. Головушка моя горькая!..»

– Значит, ты бастовал? – спросил Стукачев.

– Бастовал! – с победоносным видом отозвался Листрат. – Да, бастовал. Ну и что?

– Молодец! Забастовка – могучее средство в борьбе с царизмом. – Он пожевал губы. – Между прочим, я был у вас в Двориках, или, вернее, невдалеке от Двориков. Познакомился с твоими односельчанами. Ты, конечно, знаешь Флегонта Сторожева?

Листрат промолчал.

– Умный и глубоко идейный человек, – продолжал Стукачев. – Он стоит на другом пути. Может быть, он наговорил тебе, будто бы мы против забастовок и действуем только оружием? Неправда. Мы тоже поддерживали борисоглебскую забастовку. Товарищ Полтавский – член нашей партии и в этом деле был заодно с эсдеком Ворониным.

Листрат совсем запутался. Флегонт и Воронин говорили о «братьях» одно, гололобый говорит другое, толково, всерьез. «Черт их разберет!» – с тоской подумал он.

– Наша партия, – снова начал Стукачев, – тоже за насильственное устранение царских сатрапов. Партия ведет массовую работу, а мы ее вооруженный отряд, отряд народных мстителей, понял? А это отрицает Флегонт и его партия.

Листрат молчал. Угнетенный дух его шатался туда и сюда. И там вроде правда, и тут вроде она же.

– Значит, забастовка прекратилась? – сочтя лекцию оконченной, спросил Стукачев.

– Третьего дня, – ответил за Листрата Волосов. – Добились прибавки: гривенник на брата. Девятнадцать человек из-за этого гривенника сидят в тюрьме.

– Глупости болтаешь, Черный! – оборвала его Сашенька. – Не слушай его, Листрат, он бешеный и ничего, кроме револьверов и поджогов, не признает. Рабочие победили – и очень хорошо.

«Тьфу ты! – мысленно злобился Листрат. – И у них: один в дуду, другой на балалайке!»

– Верно, Черный, ты уж помалкивай! – снисходительно проговорил Стукачев. – Из тебя будет такой же теоретик партии, как вон из той сосны. – Он снова обратился к Листрату. – Ты не знаешь, губернатор еще в Борисоглебске?

– Дён пять назад был там.

– Ага! – Стукачев переглянулся с Сашенькой. – Надо сказать Лаптеву, а? Может быть… – Он не докончил своей мысли, очевидно, стесняясь Листрата.

– Но ведь это дело тамбовского комитета! – возмутилась Сашенька. – И саровское дело было решено нашим комитетом, и борисоглебское. Я не понимаю, при чем тут Лаптев?

– Пусть санкционирует Лаптев, – безапелляционно отрезал Стукачев. – Раз он здесь, пусть приложит руку центра.

Сашенька передвинула плечами.

Листрат понял все.

– Вы уж не ухлопать ли собрались губернатора? – с озорной ухмылкой спросил он.

– А тебе его жалко? – подхватил Волосов.

– Рано или поздно этот сатрап умрет. И не в своей постели, – с пафосом сказала Сашенька.

Листрат помолчал, подумал и, хмурясь, сказал:

– Мне его не жалко. Только такой сволочи царям не занимать стать. Этого прикончите, другой сукин сын найдется.

– Ты распропагандирован социал-демократами, – резким тоном проговорила Сашенька. – Черный, твой приятель распропагандирован эсдеками. Я полагаю, что ты выбьешь из его головы хоть часть этой дури.

Листрат хотел было сказать ей кое-что насчет выбивания дури, но сдержался.

– Ты не ответил нам, – Стукачев мрачно посмотрел на Листрата. – Что ты намерен делать?

«Да! Что делать?» – Листрат был в темном лесу, в более темном, чем тот, который окружал его ночью. Страшный, черный лес и, куда ни ткнись, непролазная чащоба, звериные тропы, охотники с ружьями… Уйти? Куда? Продираться сквозь лес? А дальше? В чистом поле он будет на примете, как одинокий колос, оставшийся после жатвы.

– Мне теперича все едино, – сумрачно сказал Листрат. – Примете к себе – спасибо. Не примете – уйду. Насчет ваших секретов – будьте благонадежны. У меня рот зашит такой ниточкой – не разорвешь, не разрежешь, Да Коська знает.

Волосов кивнул.

– Он тертый калач. Сказал – ручаюсь, стало быть, ручаюсь. И дурь выбьем.

Листрат покорно склонил голову.

– Значит, с нами? – Стукачев глядел на него в упор.

– С нами.

– Молодец! – С восхищением воскликнула Сашенька. Ей очень хотелось, чтобы Листрат остался с «братьями». – Из тебя выйдет боевой товарищ. – Помолчав, она добавила: – Ты встретишь здесь еще одного своего знакомого – Николая Челухова. Знаешь его?

– Еще бы! – с усмешкой отозвался Листрат.

– Петр, так что же решим? – обратилась Сашенька к Стукачеву: тот снова уткнулся в книжку.

– Пусть остается. Проверить на деле, а потом решить окончательно. Черный займется им.

Листрата покоробили эти слова. Но – молчок… Коготок увяз – птичке конец.

– Мы тебя испробуем, – двусмысленно сказала Сашенька. – Теперь скажи, где Таня и Ольга Михайловна?

Таню и Ольгу Михайловну Листрат видел давно; кроме того, он вспомнил наказ Воронина – не болтать лишку.

– Не знаю, – произнес он угрюмо. – Чего не знаю, того не знаю.

– Я слышала, – растягивая слова и кокетничая о Листратом, снова заговорила Сашенька, – что этот мерзавец Улусов все-таки содрал с вашего села дань?

– Двадцать тысяч.

– Подлец! – стиснув зубы, проговорила Сашенька. – Этому тоже голову напрочь!

– Однако, – сказал Листрат, – соловья баснями не кормят. Раз уж я ваш, то и харчи ваши. Я за три дня краюху хлеба съел.

– О, какая я недогадливая! – заспешила Сашенька. – Прости, Листрат, заболталась, забыла, что ты голоден! – Исподлобья она кинула на него ищущий взгляд. Притаенная радость снова затрепетала в полузакрытых глазах около заячьей губки и ноздрей.

Листрат, смекнув, в чем дело, озорно повел бровью.

Сашенька налила Листрату крепкого чаю, отрезала хлеба и накрошила на деревянное блюдо ветчины.

«Эка ухаживает! – со злостью подумалось Волосову. – Ну, баба! Враз сцапала парня!» Он с завистью наблюдал, как Сашенька увивалась вокруг Листрата, угощая его.

К костру подошел еще один, заспанный и вялый, в студенческой тужурке, небрежно накинутой на плечи.

– Лаптев, – окликнула его Сашенька, – здесь ваш односельчанин.

– А-а! – с начальственным снисхождением заметил лавочников Николай, он же Белый, он же Лаптев. – Здравствуй. И ты тут? – Николай зевнул, кисло улыбнулся и подал Листрату руку. – Глаза его смотрели мутно. – Ну, что там мой кровопиец?

Сашенька налила Николаю чаю и наложила еды.

– Не сожгли еще его мужики? А надо было бы! – Николай сел к костру.

– Ничего, – рассмеялся Волосов, – мы с Васькой здорово растрясли его мошну! Будет помнить «братьев»! Трус он у тебя, Лаптев, несусветный.

– В сынка пошел! – с ненавистью добавил Листрат. Он не любил белобрысого Николая и не раз бил его за ябеды и угрозы пожаловаться отцу.

Сашенька многозначительно подмигнула Волосову. Тот встал.

– Пойдем, Листрат, – сказал он. – Поспать тебе надо.

«Сейчас секреты начнут разводить!» – подумал Листрат. Костя повел его к пещере. По дороге Листрат спросил Волосова, что тут делает Николай.

– Он большая шишка в партии. – Волосов скривил губы. – В центре заседает. К нам вроде инспектором приехал. Надоел всем барским видом. Ему хорошо! Пожил бы он в лесу, не то бы запел. Инспектор! – уже совсем зло добавил он.

4

В пещере, где жили рядовые члены боевой организации, никого не оказалось: кто сидел или спал у костра, кто бродил по лесу и удил рыбу в лесном озере.

Листрат заснул быстро. Он не слышал, как входили и выходили люди, разговаривали, смеялись и переругивались. Проспал он весь день и ночь.

Затем настали дни испытаний.

Вожди занимались теориями и выдумыванием фантастических планов, а остальные боялись выходить из лесу, и, если бы не голод, вряд ли какая-нибудь сила вытащила их отсюда. В округе знали, что в лесу скрывается опасная шайка.

Скоро Листрат понял, что все боевики боятся своих вожаков, боятся мужиков, а того больше – экспедиции правительственных войск. Все с часу на час ждали солдат.

Ночами боевики ходили в соседние деревни, где у них были верные люди из молодых мужиков, они снабжали «братьев» харчами. Если таких в селе не оказывалось, боевики шарили по погребам и чуланам, свертывали головы курам, обыскивали нашесты.

Волосов высокопарно называл воровские налеты «экспроприацией», Листрат проще и вернее – грабиловкой. Волосов свирепел от грубых и резких слов Листрата.

Дело не раз доходило до драк – идейных теоретически и кровопролитных по существу.

Дня через четыре Листрат заметил исчезновение двух самых отчаянных грабителей. Волосов доверительно сообщил, что эти двое посланы в Борисоглебск убивать губернатора. Листрат ужаснулся. «Тикать, – решил он, – тикать, иначе петля! Ежели убьют губернатора – тотчас нагрянут солдаты, оцепят лес, шайке и мне конец».

Он решил бежать. Подвернулся счастливый случай: Листрата позвали к костру вождей. Стукачев приказал ему пробраться в Дворики и передать Петру Сторожеву письмо, с обязательным личным и секретным вручением. Листрат должен был немедленно доставить ответ в Грибановский лес.

Листрат ликовал, но для вида похныкал, жалуясь на горемычную судьбу.

– Поймают меня! – отговаривался он, впрочем, не очень ретиво.

– Всех нас в конце концов поймают, – утешил его Токмаков. – А ты изловчись, чтоб не поймали.

Листрат не стал возражать. Ему до смерти надоело грабить мужиков, да и стыдно было: в жизни он не украл ничего чужого. По горло был он сыт болтовней об убийствах и поджогах. Опротивел ему надменный вид лавочникова Николая, – после первой встречи он перестал узнавать Листрата. Особенно осточертела ему Спирова.

Уже на третий день Сашенька, у которой, как говорится, юбка не была каменной, завела Листрата в лес… Потом это вошло у нее в привычку. Надоела она Листрату до смерти.

«Ладно, – думал он, – лишь бы выбраться отсюда!»

Стукачев растолковал, как поближе и поудобнее пройти к Дворикам. Листрат собрался быстро. Проводить его вызвалась Сашенька. Листрат кое-как отделался от нее.

И вот он вышел из леса.

Воля!..

Листрат глубоко и радостно вздохнул. Солнце садилось в нежной золотистой россыпи. Вокруг расстилались поля, согретые вечерним светом. Широка и просторна земля наша! Широка и просторна воля!..

Листрат шел и пел.

«Авось есть дома приятели, выручат!»

5

В Дворики Листрат попал к вечеру следующего дня, до темноты прятался в поле, а ночью вышел к поповскому огороду.

Идти к Петру, с которым Листрат всегда был на ножах, он не хотел. Оставался один выход: дом Викентия. В нем жил новый поп, Катерина прислуживала ему и берегла добро старых хозяев. С Катериной Листрат всегда ладил. Она его накормит и спрячет до подходящего часа в закутке у печки – туда не заглянет ни одна живая душа.

Листрат пробрался к поповскому дому.

В щелке между ставнями он приметил свет, горевший в кабинете Викентия. «Неужто новый поп не спит? Вот кудлатый черт, – со злостью подумал Листрат. – И этот полуночник вроде Викентия!»

Он решил переждать. Свет через час погас. Листрат постучался в окно кухни, где спала Катерина. Никто не отозвался. «Тоже мне сторожиха! – озлобился Листрат. – Дрыхнет без задних ног!»

Он постучал по стеклу сильнее. Молчание. Забарабанил во всю силу.

Дверь, выходящая из сеней на крылечко, открылась, и Листрат услышал голос Тани.

«Вот здорово! Сама дома».

– Это я, барышня, Листрат, – сказал он тихо.

– Господи, Листрат, откуда ты? – отозвалась Таня.

– Скажу. Откройте, ради бога.

Звякнула щеколда. Листрат вошел в сени, Таня проводила его в кабинет, задвинула занавески, зажгла лампу.

– Ну, рассказывай, – приветливо сказала она.

Листрату хотелось есть, но попросить стеснялся.

Он потянул носом воздух, чтобы успокоить сердце, сильно бившееся от волнения. В доме пахло лекарствами. На письменном столе он приметил какие-то инструменты, вату, бинты и склянки..

– Да ты что, языка, что ли, лишился? – нетерпеливо воскликнула Таня. – Откуда ты заявился? Почему среди ночи?

– Сейчас, барышня, – Листрат перевел дух. – Сейчас все расскажу. Только дайте мне испить водицы. В глотке пересохло.

Таня налила ему воды. Он единым махом опрокинул в себя стакан, попросил еще, потом закурил. Таня с недовольной гримасой отмахивалась от махорочного дыма.

Листрат рассказал о борисоглебской истории, о встрече с эсерами.

– И что же ты теперь думаешь делать?

– Не знаю. Вовсе не знаю, – мрачно отозвался Листрат.

Некоторое время они молчали. Листрат курил. Таня ходила из угла в угол.

– Вот что я тебе скажу, только пойми меня правильно. – Она остановилась перед Листратом. – Я тут живу легально, начала практику, обзавожусь больницей. Пока отдаю под нее зал и спальню отца. И мне вовсе не с руки попадать из-за тебя в какую-нибудь историю, тем более Улусов не сводит с меня глаз. Пока я занимаюсь больными, и только. Ты понял меня? Поэтому этот дом для тебя закрыт.

Пустота опрокинулась на Листрата. Поповский дом и возможность пожить в нем хотя бы месяца два были последней его надеждой. Листрат хмуро смотрел на Таню.

– Что же мне, барышня, делать? – спросил он глухо.

– Переночевать можешь, а завтра я устрою тебя куда-нибудь. Можешь мне верить, я бы с радостью спрятала тебя здесь, но не могу. А сейчас иди спать. Ничего, утро вечера мудренее. И не сердись на меня, ладно?

– Да что вы, барышня! У вас дела поважнее моих, – весело ответил Листрат.

6

Тишина, спокойная сельская жизнь вернули Тане былую уравновешенность. Об отце она не вспоминала. Здесь она родит ребенка, здесь займется делом. Ее послала сюда партия. Но партии нет никакой выгоды в том, чтобы, начав работу, она немедленно провалилась.

Ольге Михайловне, восторженно встретившей подругу, Таня объяснила, что будет помогать ей, но тайно, Ольга Михайловна все поняла. Участие и доброта Ольги Михайловны вносили в жизнь Тани свет, ласку и тепло.

Они гуляли по вечерам в полях, бывали на кургане около озера Лебяжьего.

Алексей Петрович сопровождал их, рассказывал о Мичурине и его чудесах, уговаривал Таню обновить мичуринскими сортами отцовский сад, вызывался сам съездить к Ивану Владимировичу за яблонями и вишнями.

Жизнь текла мирно. Таня наслаждалась природой, компанией Ольги Михайловны и Алексея Петровича – он ей нравился: веселый, певун, умница. Она сильно тосковала по Флегонту, но понимала: тоскуй не тоскуй, лей слезы не лей, он приедет, когда сможет, если вообще сможет, в лучшем случае, на считанные дни. Она глубоко прятала тоску и любовь, стараясь не обострять ее воспоминаниями.

Лука Лукич часто навещал сноху. После путешествия в Саров Ивану стало еще хуже.

– Грехи мои на нем. Его смертью меня господь карает! – жаловался старик. – Никем не мучими, сами ся мучаху.

Он безотлучно просиживал у постели сына, на стройке церкви бывал редко, да и то для того, чтобы побушевать и тем отвести душу. Церковь строилась медленно, подрядчик попался неповоротливый, да к тому же и приворовывал.

Наведался к Тане Улусов, отменно вежливый, предупредительный, целовал ручку, а глаза рыскали вокруг в поисках крамолы. Но крамолы в доме не замечалось.

Как-то вскользь спросил:

– Что поделывает ваш супруг?

Таня охотно ответила, что он, слава богу, здоров, служит комиссионером одной крупной фирмы и все время в разъездах.

– Не собирается навестить вас? – спросил Улусов.

– Обещал, – коротко ответила Таня. – Но не наверняка.

Хлопоты о больнице Улусов взял на себя, рассудив, что под этим благовидным предлогом он сможет чаще бывать у Тани и без помех наблюдать за нею.

Таня охотно передоверила Улусову официальную часть, связанную с открытием больницы, и сердечно, (так, по крайней мере, Улусову показалось) поблагодарила его за внимание.

– Прогресс необходим, – заявил он. – Меньше недовольства, меньше простора для революционеров.

– Разумеется, – сказала Таня, смотря ему в глаза. – Вы совершенно правы, Никита Модестович. Побольше школ, агрономов, больниц, побольше земли крестьянам и жалованья рабочим – и все будет в порядке.

Улусов ничего не понимал. «Может быть, она действительно выбросила из головы революционную блажь? Дай-то бог! Одним преступным гнездом на участке меньше. Займется делом, начнет лечить этих сиволапых, глядишь, и сама вылечится!»

И принялся за устройство больницы с необыкновенным усердием, пожертвовал на постройку лес из имения, о чем не преминул раззвонить на всех сходках, выпросил на больницу денег у земства.