Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)
1
Тем же вечером в старой избе Сторожевых Петр и Андриян обсуждали дела на завтра и поджидали Луку Лукича, – лошадь на станцию за ним выслали с утра. Дверь открылась, Викентий переступил порог. Андриян подошел под благословение, Петр не двинулся с места; попа он встретил хмурым взглядом.
– Хозяин не приехал? – спросил Викентий.
– Вот-вот должен быть, – ответил Андриян.
– Шатается там! – буркнул Петр.
– Молчи, щенок! – прикрикнул солдат. – Он по мирскому делу ходок, его на том свете за то бог вознаградит.
– Как же, жди! Нет, не с того конца мы начали.
Андриян бережно взял у попа шляпу и палку.
Викентий закурил, предложил папиросы Петру и Андрияну.
– Баловство! – отмахнулся Андриян. – Мне и махорка слаба, я ее перцем заправляю.
– Что в селе делается? – спросил Викентий.
– А все по-старому. Луку ждет народ, – ответил Андриян. – Нынче у нас дверь не затворялась – все село перебывало: не приехал ли, мол, хозяин с сенатским определением.
Фитиль в гаснике затрещал, огонек опять стал слабым, в избе сделалось совсем темно.
– Лампу вздуть, что ли? – сказал Андриян.
– Не ослепнешь. Небось не читать тебе! – резко заметил Петр.
– Что в «Ведомостях» пишут? – осведомился Андриян. – Насчет войны что слышно?
– С кем же это мы теперь воюем? – заинтересовался Петр.
– А черт их знает! – Андриян махнул рукой. – С кем-нибудь да воюем, без того не бывает… И с кем мы только не воевали, бож-же мой! Всех, почитай, победили… Ай еще какая сила есть сильней нашей?
Дверь снова открылась, и в избу вошли Андрей Андреевич и Фрол Баев.
– Здравствуйте, честная компания! – весело сказал Андрей Андреевич.
– Садитесь. Далеко ли бредешь, Андрей? – Андриян подвинул гостям табуретки.
– Здравствуйте, батюшка, отец Викентий! Благословите! А вот зашел узнать, не прибыл ли наш честной ходок, друг мой сердечный! Да и тихо у нас на Дурачьем конце. Дай, думаю, на Большой порядок сбегаю, что, мол, там, на миру-то, делается? О чем разговор?
– О войне, – брезгливо ответил Петр. Он относился к Андрею Андреевичу с пренебрежением и не понимал, почему дед хороводится с ним.
– Эва, о войне! Война кровь любит. Дай, Андриян, курнуть, больно у тебя табачок востер.
Андриян вынул из кармана щепоть табаку. Андрей Андреевич свернул цигарку.
– Нынче табак, – откашлявшись, сказал он, – дорог. Две копейки пачка, поди его купи. Две копейки! Подыми их с полу.
– Кукиш и без денег купишь, – съязвил Фрол.
– Не слыхали вы, отец Викентий, насчет Серафима Саровского? – Андриян зевнул. – Будто на его могиле множество чудес совершается? Такое плетут, что и не понять. Чуть ли не мертвых воскрешает.
– Это еще как сказать, – вмешался Петр. – А я слышал, будто вовсе он не святой, а просто старикашка из купецкого звания. Баб, слышь, любил, с бабами все путался. – Петр хихикнул.
– Будет тебе, дурак! – оборвал Петра Андриян и обратился к попу. – Молод, несет черт-те что, вы уж его не слушайте, отец Викентий. Скажите-ка, за что Толстого-графа от церкви отлучили? Звания он высокого, богатей… Почему он против бога и царя встал?
– Бывали случаи и раньше, когда люди высоких и древних родов хотели захватить места около царя и совсем отстранить его от народа, – задумчиво проговорил Викентий.
– Вишь ты, что на миру бывает! – восторженно выкрикнул Андрей Андреевич. – Графья да князья против царя пошли!
– Так и должно быть… Мужики за царя, а царь должен стоять за мужиков. Он в душе-то и стоит за народ, но князья да графья связали его по рукам и ногам. – Викентий, сам того не сознавая, повторял мысли Филатьева.
– То же и нам с дедом один адвокат в столице говорил, – вставил Петр.
– А вот мы найдем такое средство, чтобы никто не мешал царю быть рядом с народом, чтобы никакие стены из графьев и князьев не отделяли его от народа, чтобы до него доходил народный голос, – убежденно сказал Викентий.
– Батюшка, а что я слыхал, будто не везде мужики за царя стоят? – Фрол искоса посмотрел на Викентия. – Болтают, будто в Харьковской и Полтавской губерниях мужики на царя встали.
– Ну? – заинтересовался Андрей Андреевич. – Что там такое вышло?
Викентий махнул рукой: этого разговора он не хотел поддерживать.
– Да ты не отмахивайся, батюшка, – настаивал Фрол, – расскажи, ты об этом, поди, в газетах читывал… Мы не доносчики: все в наших ушах останется.
– А я и сам как следует не знаю. Говорят, будто в этих губерниях мужики отказались платить подати, а может быть, и просто взбунтовались. Не против царя, а против чиновников.
– Ох, батюшка, лукавишь ты! – остановил его Петр. Он слышал в волостном правлении о событиях в Малороссии. – Ты уж не темни. У мужиков, слышь, недород, а с них подати тянут. Ну, мужики и пошли с дубьем, а на них послали казаков. Много, слышь, побито, постреляно, посечено. Баб и тех били. Да и ребятишек не пожалели.
– Ироды! – с возмущением воскликнул Фрол. – Ироды, ироды, и не спорьте со мной!
– А потом наложили на мужиков дань – восемьсот тысяч. Где хочешь возьми, а заплати. Ну, и брали последнее. А губернатору звезду на шею повесили. – Петр замолчал.
Викентий, слушая этот разговор, думал: «Несколько лет тому назад таких разговоров и в помине не было! Но от столь опасных разговоров до открытого возмущения один шаг!.. Видно, Ольга Михайловна надежно посеяла то, что уже дает ростки… Андрей Андреевич на каждом шагу прекословит мне и всем, кто хочет мира на селе. Петр рвется на волю. Даже Фрол начал поговаривать так, как я от него никогда не ждал, а этот гуляка ямщик дерзит в глаза Улусову – и хоть бы что!.. Недаром Никита Модестович ходит какой-то понурый и все оглядывается по сторонам. Плохо, очень плохо!»
– Это верно, батюшка, насчет насильничания? – прервал размышления Викентия Андрей Андреевич.
– Может, верно, может, нет, – рассеянно ответил Викентий. – Все споры можно решать мирно.
– Да, мирно!.. Вон Улусов наш! – злобно скривившись, заговорил Андрей Андреевич. – Заставь его по-мирному.
– И заставим, – твердо заявил Викентий. – И сделаем все мирно. Если даже сенат откажет, все равно Улусов отдаст земли селу.
– Да, да, отдаст. Держи карман шире! – Фрол досадливо крякнул и начал теребить недавно отпущенную бородку. Он только что женился, а женатому без бороды быть неприлично.
– А вот и отдаст.
Некоторое время все молчали, думая каждый о своем. Андрей Андреевич шумно вздыхал.
– Что-то на селе стало скушно, – зевая сказал он. – В миру всякие происшествия, а у нас никаких… Бывало, всякое случалось, а теперь тихо.
– Да у нас, слава богу, пока тихо, а кое-где пошумливают. – Андриян пододвинулся к Викентию. – Я тоже слышал, отец Викентий, будто кругом неспокойно. В Саратовской губернии, говорят, мужики против бар бунтуют.
– Саратовский мужик – известный бунтовщик, – с явным одобрением заметил Андрей Андреевич. – На Волге живут, атаманщина. Им не впервой против царей ходить.
– А у нас тоже жди шуму, – начал Петр. – Ежели дед привезет из сената плохое решение, как, батюшка, хочешь, а с Улусовым нам скандалить.
– Да уж пошумим, – живо откликнулся Андрей Андреевич. – Улусов на землю правов не имеет. Мы свои права выставляем, только и всего.
– А он на те права наплюет, – мрачно проговорил Фрол.
– А наплюет, я первый шум подыму, святая икона.
– А что? Мне и так и эдак петля, – горячился Андрей Андреевич. – Отберем у него землю и поравняем.
– Как так поравняем? – насторожился Петр.
А что тебе, то и мне.
– Будет болтать-то! – Петр скривил губы. – У одного ума да силенок на тысячу десятин, а у кого на десять не хватит.
– Нет, на землю у всякого человека умишка найдется. Хоть и на тысячу десятин. Только тысячи десятин человеку не надобно. Ему надобно, чтобы прокормиться, десять десятин… А прочее – это уж, стало быть, мироедство.
– А что, Петр Иванович, – вмешался в разговор Викентий. – Андрей Андреевич, с одной стороны, прав. Конечно, землю надо разделить поровну.
– Ты бы, батюшка, ежели такое говоришь, взял бы да и отдал миру свои тридцать три десятины земли… Зачем они тебе? Человек ты одинокий, деньги берешь с живого-мертвого, и церковная земля у тебя есть, – съязвил Петр. – На, мол, мир честной, пользуйся!
– И отдам, – решительно сказал Викентий. – Церковную землю я отдать не могу, а от своей откажусь. Оставлю себе, что надо, а прочее – миру.
Все с изумлением посматривали на Викентия. А он между тем играл с котенком, который лежал на полу и царапал коготками поповский сапог.
– Отдадите?.. – задохнувшись, спросил Фрол. – Даром?..
– Да, безвозмездно! – Викентий улыбнулся при виде недоверчивого выражения на лице собеседников. – Нет, я вас не обманываю. Скоро вы услышите об этом.
Андриян забыл о цигарке. Петр слушал попа, раскрыв от удивления рот. Андрей Андреевич все хотел что-то вставить, но ничего не мог выговорить, – так он был поражен словами попа.
2
Вошел Лука Лукич: никто за разговором не услышал, как к дому подъехала телега.
Сняв шапку, Лука Лукич помолился, разгладил бороду, подошел к Викентию, принял благословение, поздоровался с Андреем Андреевичем и Фролом, кивнул головой Андрияну и Петру, сдунул с табуретки сор и сел.
Всем до смерти хотелось расспросить Луку Лукича о сенатском определении, но сельский обычай удерживал их от неприличной поспешности. Всему свое время и место, торопиться некуда, да и нечего – все в руках божьих. Каждый хотел что-нибудь прочитать в глазах старика, но они ничего не выражали, кроме усталости.
– Как доехал? – осведомился Викентий.
– Слава богу, в полном благополучии. Что на селе делается? Новостя какие? – Лука Лукич сказал это так, между прочим.
– Да ты батюшку спроси! – вскричал Андрей Андреевич. – Ты спроси, что он тут отвалил.
– Что такое, батюшка? Вона как Андрей всполошился! Или из «Ведомостей» что вычитали?
– Какое там ведомости! Тут дела поважнее, – заговорил с сияющим лицом Фрол. – Да тут такое дело…
– Я, Лука Лукич, решил отказаться от собственной земли в пользу мира. Пускай мир поступает с ней как хочет.
– Негоже ты, батюшка, выдумал! – запальчиво перебил Викентия Петр. – И сам без земли останешься, и добра людям не будет. Передерутся из-за этой земли, кровищу друг из друга повыхлестают, а попадет она черт знает кому. Пустая выдумка!
– Та-ак… – протянул Лука Лукич, обдумывая услышанное. – Это, конечно, очень интересно. – Он сбоку поглядел на попа. – Только, думаю, не допустит начальство. Соблазн большой, оттого и не допустит.
– Ничего, допустит! – восторженно выкрикнул Андрей Андреевич. – Допустит, батюшка! Раз такая твоя воля – допустит.
– Все-таки могут пресечь, – подумав, заметил Лука Лукич.
– Могут! – подтвердил Петр. – Сдай ты ее лучше мне в ренду.
– Слышите, мужики! – взревел Андрей Андреевич. – Отдай, мол, мне, батюшка, свою землю в ренду, а я Козла в плуг впрягу, он мне ту землю за грош обделает!
– Не тебе же ее отдавать, – взорвался Петр.
– А что я, глупее тебя? Или в хозяйстве меньше понимаю, – разозлился Андрей Андреевич. – Детишки меня по рукам-ногам связали, землица у меня худородная. Будь по-другому, я бы показал тебе, какой хозяин Андрей Козлов, сопляк!
– И верно, – поддакнул Фрол. – Все-то ты, Петька, норовишь под себя подмять. Знаем мы, куда он прет! Недаром с «нахалами» водку жрет у лавочника, у Ивана Павловича, присобачивается к богатеям, подмоги у них ищет. Разорит он тебя, Лука, вот помяни мое слово!
– Разорять не собираюсь, а насчет раздела опять скажу, – угрюмо пробормотал Петр. – Пора нам делиться, дед.
– Помолчи-ка, – одернул его Лука Лукич. – Сказано, тому не бывать, пока жив. Н-да… – Он глядел в потолок и обдумывал странное решение попа. Сам Лука Лукич никогда бы не отказался от тридцати десятин самой лучшей в селе земли.
– Ну что ж, – сказал он, как бы оканчивая разговор. Воля, ясно, хозяйская. Хозяин богом поставлен, так и в Писании сказано.
– Бог, он всегда вроде стенки, прячься за него, он ничего не скажет! – возмутился Петр. – Не бывать этому!
– Бывать, бывать! – возбужденно твердил Фрол. – Раз Лука сказал, что это божье дело, значит, так тому и быть. И не спорьте со мной…
– Эка разошелся! – прикрикнул на него Андриян. – Замолчи уж, тарахтелка. – И, решив, что приличие соблюдено в полной мере, обратился к Луке Лукичу: – Ну, хозяин, как дела? Что в сенате решили насчет нашей нужды?
– Плохие наши дела, – ответил Лука Лукич. – Отказали нам, сенат отказал. Конец делу.
– Да как же это так? – с тоской проговорил Андрей Андреевич. – Да что же это такое?..
– Земля – хозяйская. Хочет, сказано, – сдает, хочет – не сдает. – Лука Лукич вздохнул.
– Как же мы теперь жить-то будем, братцы? – спросил Андрей Андреевич. – Ведь это нам петля вышла.
– И долги с нас велено взыскать, – сказал Лука Лукич.
– Какие такие долги? – истошно закричал Андрей Андреевич и выругался.
– Не кричи, – остановил его Лука Лукич. – От крика толку нет. Наши долги. Те самые, за которые с немцем судились. Сенатское определение: хочешь не хочешь – плати.
– И то нам вторая петля, – мрачно сказал Андриян.
– Сенат, сенат… А что это такое – сенат? Контора царева или как? – спросил попа Фрол. – Царь там заседает или кто?
– В сенате заседает не царь, – объяснил Викентий, – там заседают сенаторы.
– А они из каких, эти самые сенаторы?
– Из князей да из графов. Из господ, одним словом. Стенка между царем и народом.
– Стало быть, это еще не царево определение? – переспросил Петр.
– Ах ты, господи! Да что же это теперь людям делать-то? Как же нам без земли-то? – Фрол устремил на попа вопрошающий взгляд.
– Земля ничья, земля божья. Улусов не должен отбирать у мира эту землю, а мир пусть по-прежнему пашет ее. – Сказав это, Викентий долго молчал.
– Стало быть, с дубьем на него идти? – спросил Лука Лукич.
Викентий не ответил.
– С дубьем пойдем! – выкрикнул Андрей Андреевич.
– Молчи, образина! – загремел Лука Лукич. Долго сдерживаемые чувства прорвались наконец. – Конечно, наш народ на все способный. Только на сей раз надо по-доброму. Миром с Улусовым надо, – добавил он. – Сходку надо в воскресенье собрать, народу все сказать. А что я скажу ему, горюшко ты мое? И, обратно, что миру решать?
– Он что-нибудь придумает, народ-то, – усмехнулся Андрей Андреевич. – Он смелее тебя.
Петр поднялся.
– Прощайте, батюшка. Ежели надумаете, возьму у вас землю. Андриян, ты, смотри, не проспи завтра.
– Ладно, ладно! – со злостью ответил Андриян.
Петр ушел.
– Ух, тяжеленек Петр стал! – заметил Фрол. – Крутой мужик растет.
Все помолчали.
– Иван Иванович ныне сказал, будто вы церковь новую строить задумали? Это верно? – обратился Андрей Андреевич к Викентию.
– Владыка дал благословение на постройку нового храма. Надо искать строителя.
– И старую можно подправить, – с обидой отозвался Лука Лукич. – Я стар, меня все равно не послушаетесь…
– А я думал, что ты займешься этим делом, – удивился Викентий.
– Каким долом?
– А постройкой. Нужен такой человек, которому общество и я доверили бы построечные деньги. Почему бы тебе не заняться?
– Больше некому и некому, – поддержал Викентия Андриян.
– Православным я послужить не откажусь, – кротко ответил Лука Лукич; обиды как не бывало. – Что же, ежели старики приговорят, возьмусь. Кому-нибудь надо браться Верно, Андриян Федотыч?
– Берись, – посоветовал Фрол, – управишься.
– Викентий достал из кармана подрясника бумаги, положил на стол.
– Это строительная ведомость, – пояснил он. – Тут подсчитаны начерно расходы на постройку. Возьми бумаги, Лука Лукич, разберись.
– Я Петра в это дело впрягу. Он грамотей. Расторопен и в цифири силен.
– Украдет, – с твердостью возразил Фрол. – Петьку к тому делу не подпускай. Украдет!
– Но-но, ты!.. Знай, что болтаешь. Божьи деньги к рукам не прилипают.
– Как хочешь, Лука Лукич, но Петька украдет, – упрямился Фрол. – Наш Фомка и на долото рыбку удит. И не спорьте со мной.
– Помолчи! – прикрикнул на него Лука Лукич. – Да ежели он хоть копейку из тех денег уворует, я из него крови на сто целковых выжму. Он плутоват, да я узловат. Помолимся, что ли, отец Викентий, для начала святого дола?
Под окнами послышался звон бубенцов и топот копыт. Через несколько минут в избу вошел Улусов.
3
В этот день Никита Модестович получил из Питера телеграмму об окончании затянувшегося процесса и решил ехать в Дворики, чтобы подписать с лавочником Иваном Павловичем арендный договор на землю, получить деньги за три года вперед, как было условлено, и свести счеты с Лукой Лукичом.
Сняв фуражку, приветливо со всеми поздоровавшись, он подошел к Викентию под благословенье и сел на табуретку, предупредительно пододвинутую хозяином.
– Что так поздно, Никита Модестыч? – спросил Викентий.
– Должность, известно, – соболезнующе заметил Лука Лукич. – Ни тебе днем покоя, ни тебе ночью.
– Да уж, государева служба не шутка, – с издевательской почтительностью вставил Андрей Андреевич и бросил на Улусова злобный взгляд.
– Я не по службе, по своим делам. Впрочем, отчасти и по службе. – Улусов загадочно усмехнулся. – Ну, Лука Лукич, окончилась наша перепалка.
– Окончилась, Микита Модестыч, – холодно ответил старик. – Что делать, окончилась. Пока твоя взяла.
– А и начинать бы не следовало, – добродушно продолжал Улусов. – Я тебе говорил, Лука Лукич: «Не затевай суда, право на моей стороне».
– Мне кажется, Никита Модестыч, на вашей стороне закон, а правона их стороне. И право и справедливость… – Викентий произнес эти слова как можно мягче.
– Справедливость, вы говорите? И она тоже на моей стороне. Справедливость на стороне собственности, а собственность священна. Ну да ведь это вы, батюшка, знаете и без меня.
– Нас, господин земский, – с горечью отозвался Лука Лукич, – беда в суд потянула. Не будь беды, разве крестьянское дело – по судам таскаться? Беда из нас веревки вьет.
– Беда, беда! – Улусов досадливо сморщился. – Работать надо по-умному – и беды не будет. Вон за границей… Земли там у крестьян меньше, чем у вас, а живут не в пример лучше.
– Может, там народу меньше или он сытей исстари. Сытому работать способнее. – Андрей Андреевич помолчал и заговорил снова: – Давно я вас хочу спросить, ваше благородие, господин земский. Скажите, почему у иных земли вона сколько, а у нас вороне на загоне не разгуляться?
– Каждому воздают по заслугам, – надменно бросил в ответ Улусов. – Эту землю моему прадеду определила императрица Екатерина Великая за то, что он от крымского хана отложился и привел свою орду к светлейшему князю Потемкину.
– Вона, как оно сошлось, – Андрей Андреевич усмехнулся. Мне бабка сказывала, будто прадед мой тоже воевал в Крыму с татарами ай с кем там… И в той войне ему оба глаза выбило, ей-право! За то царица Екатерина ему жалование положила… И почему такое – не пойму: вы над дедовой землей до сей поры хозяин, а я царского жалованья за дедовы выбитые глаза отродясь не видывал.
– Ты, я вижу, дурак-дурак, а себе на уме!.. Ты эту басню в другой раз попробуй мне рассказать, я из тебя для клопов кушанье сделаю! – Улусов погрозил Андрею Андреевичу.
– А скажите, господин земский, что же теперь делать народу? Сами знаете: ему без вашей земли погибель!
Лука Лукач спрашивал об этом у всех судей, канцеляристов, адвокатов и сенаторов да и у самого Улусова много раз. Никто ему не мог ответить на этот вопрос, не мог научить, что делать, как выбиться из нищеты. Никто, кроме того молодого адвоката. Но где он? Как найти его?
– Я уже говорил: ничего не могу сделать, – процедил Улусов.
– Нет, вы многое можете сделать, Никита Модестыч! – пылко возразил Викентий. – Стоит лишь вам захотеть и отказаться от некоторой выгоды. И за это вас не только люди, но и бог благословит. Вспомните: и вам придется держать ответ перед всевышним.
Он долго говорил о справедливости, о совести и о долге, о примирении враждующих. Улусов не перебивал его. Когда Викентий окончил, Улусов встал.
– Вы, батюшка, святой человек, а я грешник. Был грешником, таким и останусь. От принятого решения но могу отказаться, не в моих это правилах, такой уж я человек.
Холодно заговорил Викентий:
– Вы христианин и должны понять, как важно вам уступить, чтобы создать гармонию в этом уголке России.
– Ай-яй-яй, батюшка! Это уж вы изволите либеральничать. Впрочем, время позднее, и рад бы с вами побеседовать, да недосуг. Вот что, Лука Лукич, я здесь отчасти по личному делу, поэтому и не вызывал тебя к себе. Впрочем, есть и служебное, но это потом. Ты имеешь доверенность общества на ведение переговоров со мной об аренде земли?
– Имею, Микита Модестыч, запасся. Знал, что сенат нам откажет. Завтра хотел у вас по этому делу быть.
– Не трать время попусту, похерь эту доверенность, не нужна она тебе. Я приехал, чтобы объявить тебе, как доверенному лицу села: землю я сдаю в аренду Ивану Павловичу, и решение мое окончательное.
– А ежели мир перед вами, Микита Модестыч, на колени падет? – сказал Фрол.
Улусов поморщился.
– Моего решения ничто изменить не в силах.
Лука Лукич покорно склонил голову.
– И еще одно. У тебя хранится копия вашего договора с покойным моим отцом на вечную аренду земли. Я бы хотел, чтобы ты отдал мне эту бумагу.
– Тому не бывать, Микита Модестыч. Та бумага мне миром доверена. Ваш батюшка слово свое держал, вы родительскую волю нарушили. И вашей совести та бумага будет вечным попреком.
Улусов злобно воззрился на Луку Лукича. Тот спокойно выдержал его взгляд.
– Хорошо, – подавляя раздражение, заговорил Улусов. – И, наконец, последнее, служебное дело. Кто разрешил тебе уехать в Петербург?
– Я у мира отпросился, Микита Модестыч. Мир мне разрешил отлучку.
– Во-первых, ты не имел права отлучиться из села без моего разрешения, – сурово сказал Улусов. – Во-вторых, мне сообщили, что ты снова хотел пробраться к государю, держал себя с чинами охраны грубо и дерзко. Ты каким-то образом избежал наказания в Петербурге, но теперь мне приказали проучить тебя за это – в пример всем.
– Да, – мрачно ответил Лука Лукич, – точно, задумал еще раз я пробиться к государю, рассказать ему про наше горе-беду, хотел ему сказать, ваша милость, что вы наше село пускаете по миру. Но до царя меня не допустили… Он бы показал вам, как народ грабить!..
Улусов подошел к Луке Лукичу.
– Повтори! – Он задыхался от бешенства.
– И повторю. Где угодно повторю, что вы отобрали у нас землю ради своей алчности, ради измывательства над нами… И могу это повторить хоть перед самим богом. И еще я вам скажу: землю эту, ваша милость, мы вернем. Рано или поздно, а она будет нашей.
– Ах, ты!.. – Улусов двинулся на Луку Лукича с занесенным кулаком, но между ними стал Викентий.
– Князь! Опустите руку! Лука, сядь! Постыдитесь! Христиане…
– И верно, безобразие. – Улусов вдруг успокоился. – Вот уж действительно, как петухи, друг на друга полезли. Забудем, Лука Лукич, этот случай. Отец Викентий, простите меня. Что поделаешь, нервы… И все-таки, Лука Лукич, я должен посадить тебя.
– За что?
– За самовольную отлучку и за твое поведение в Петербурге. Я далек от мысли мстить тебе за то, что ты выступал против меня в суде и сенате. Ты делал мирское дело. Но ты провинился, за это тебе – наказание.
– Посадить вы меня не можете, – задрожав от мысли, что он может стать арестантом, сказал Лука Лукич. – В холодной я никогда не сиживал.
– Посидишь.
– Кроме того, я должен миру сказать насчет земли.
– Не надо сходки, не надо говорить о земле, – я сам скажу, если будет нужно.
– Господин Улусов, – снова вступил в разговор Викентий, – нельзя сажать Луку Лукича. Если посадите – сделаете хуже себе. Только он может удержать людей, если разгорятся страсти.
– Верно, ваше благородие. Народ так лют, что от него всего жди! – угрожающе произнес Андрей Андреевич.
– Молчать! – Улусов ударил кулаком по столу. – Идем, Лука. Я своих решений не отменяю, ты знаешь.
Лука Лукич взял шапку, надел поддевку, пошел к двери, остановился у порога.
– Андрей, передай старикам, что тут слышал. И еще скажи, что посажен я земским по злобе на меня. Пойдем, господин Улусов.
Бубенцы за окном звякнули, лошади затоптались на месте, потом тронулись. Звон бубенцов скоро смолк.
Андрей Андреевич торопливо подтянул на рубахе веревочный поясок, поклонившись попу, вышел.
– Вот какие они, дела, батюшка!.. – вздохнул Фрол.
– Ничего, мы помирим их.
– Кого это? – Андриян натянулся цигаркой и долго кашлял.
– Мужиков и Улусова.
Андриян хмыкнул.
– Вряд ли. Ох, смутное время идет, батюшка! Мне говорят: ты, мол, Андриян, пьяница, все хозяйство промотал Верно, было такое… Только умишко свой не размотал Мужика сдавили до невозможности. Бунтовать нам, отец Викентий, бунтовать. Кровищи прольется моря-окияны, моря-окияны…
Викентий молчал. Пусть все идет, как идет.
