Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон"

Автор книги: Николай Вирта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 47 страниц)

– Ого, вы какая теперь! – удивился Флегонт.

Ольга Михайловна порозовела.

– Какая?

– Ну, такая, – не тотчас нашел слово Флегонт. – С загадом наперед. Кому присматривать за семенами, говорите? Ленин как-то сказал, что сельский интеллигент – наша опора. Сейчас это уже не предположение, сейчас мы с надеждой смотрим на вас и зовем вас: помогите нам! И я, Ольга Михайловна, смотрю на вас с надеждой. Тряхните стариной, а? Я скоро отсюда уеду, уедет и Таня… Неужели вы откажетесь смотреть за семенами, почву для которых мы готовим сейчас?

– Не откажусь, – просто ответила Ольга Михайловна.

– Спасибо! – сердечно проговорил Флегонт.

– Я хотела вас спросить… Я слышала о каких-то крестьянских комитетах…

– Что-то вроде этого затевают господа помещики. Для отвода глаз, конечно. Позовут трех мироедов – вот и комитет Мы тоже за легальные мужицкие комитеты по земельным делам, но в другом, конечно, составе и при другой обстановке. Но ведь никто не запретит нам устраивать в селах нелегальные, подпольные комитеты, или, вернее, кружки. Да хотя бы и здесь. Скажем, вы, Листрат…

– Он хочет уходить на завод в Царицын.

– И расчудесно! Там он все поймет и вернется сюда с ясной головой. Но и, кроме него, люди найдутся. Например, Андрей Андреевич, Никита Семенович.

– Они уже со мной, – наконец призналась Ольга Михайловна. – Кто мог собрать их сюда, подумайте!

– Ну, молодчина вы! – вырвалось у Флегонта. – Значит, не вытерпела душа?

– Не вытерпела, – серьезно сказала Ольга Михайловна. – Да и как она могла вытерпеть, видя эту нищету, рабство! Но нас здесь такая маленькая группка, – нерешительно добавила она.

– Группка! Давно ли Владимир Ильич начинал свое дело с такой же махонькой группкой!.. А теперь общерусскую газету издаем. И сторонников своих не сотнями – тысячами считаем. Мы скоро настоящей партией будем, и не только по названию. У нас теперь целая армия, а за нами вся рабочая громада. Наше дело, Ольга Михайловна, не устраивать пожары, от которых только мужикам будет жарко. Наше дело, как сказал Ленин, держаться по всей линии, травить правительство, собирать, крепить силы, учиться делать революцию.

– Мне будут нужны ваши уроки…

– Я буду недалеко от этих мест. Оставлю вам свой адрес, кличку свою вам скажу, сочиним с вами пароль – на тот случай, ежели кто-нибудь придет от меня к вам или явится от вас ко мне. И вам кличка нужна. Скажем, назовем вас «Сеятелем», а?

Ольга Михайловна, не колеблясь, сказала «да».

Глава третья

1

Тем же утром Листрат встретил Чобу. Тот рассказал о своем намерении просить стариков построить ему «какую ни на есть избенку».

– Сам-то я, Листрат, от скотины отойти не могу да и оробею перед миром, – стану истуканом, слова не скажу, застыжусь. Ежели бы вот ты, Листрат, сказал Андрею Козлу, а он бы поклонился миру, – это вовсе другой разговор. А что касаемо меня, то я буду век за тебя бога молить…

– Ладно! Что уж с тобой делать…

– Ты не злобься на меня, Листратка. Ты себе и не такую девку найдешь. А эта что? Мала, немудрена – так себе, ничего особого, ей-богу.

– Ладно, черт с тобой, не злоблюсь я на тебя! – в сердцах ответил. Листрат и поспешил на сходку.

…Сходки устраивались на площади около волостного правлении. Для старосты и писаря выносили стол и стулья, и мужики рассаживались на казенном лесе, сваленном у общественного амбара.

Перед волостным правлением с весны и до морозов стояла огромная лужа – в ней иной раз застревали ямщицкие тройки и мужицкие подводы. Еще лет десять назад начали в селе поговаривать, что лужу надо бы засыпать Однако разные обстоятельства мешали привести в исполнение это благое намерение. То не было хвороста, то Дурачий конец отказывался участвовать в работе на том порядке, где жили «нахалы», а когда уламывали жителей Дурачьего конца, начинали переругиваться между собой «нахалы»: никому не хотелось работать на засыпке хотя бы лишний час. Луже между тем все расширялась и к описываемому времени представляла собой довольно глубокое болото.

Близ этой лужи и собиралась сельская сходка.

Листрат разыскал в толпе Андрея Андреевича, угостил табачком и передал просьбу Чобы.

– Да разве «нахалов» уломаешь? – отмахнулся Андрей Андреевич. – Я бы ему печку выложил, гроша бы не взял, больно он душевный парень. Да ведь откажутся «нахалы», будь они неладны! А нынче сходке и без того быть скандальной. Без скандалу я нынче отсюда не уйду. Впрочем, ладно, поклонюсь миру насчет избенки.

Мужики начали покрикивать: пора-де начинать.

Сторож Ареф вынес из правления колченогий стол и два стула Долго он устанавливал на земле стол, так и не установил как следует, понюхал табаку, критически осмотрел собравшихся, сплюнул, словно ставя точку на своем мнении о них, и ушел в правление.

Волосов сел на писарское место: сельский писарь поехал на воскресенье в гости и попросил заменить его.

Пришел ожидаемый народом староста Данила Наумович Он был одет в синюю суконную поддевку, на хромовых сапогах блестели новенькие глубокие калоши. Сняв картуз, он поклонился миру.

Мир загудел ответно.

Тут-то и появился Никита Семенович. Он только что опохмелился и был ни трезв, ни пьян, а на той качающейся точке, когда мог выкинуть нечто неожиданное.

Никита Семенович подошел к старосте.

– Данила Наумыч, – начал он заплетающимся языком. – Ваше благородие, вырядились-то вы! Прямо граф!

В толпе засмеялись.

– Ты, Микита, шел бы домой, – сипло проговорил разгневанный Данила Наумович, надувая багровые щеки. – Негоже этак-то, в этаком-то виде…

– Пожалуйста, пожалуйста, – нарочито смиренно сказал Никита Семенович, – обижай и дальше, пожалуйста! Кто я? Тля! Ты кто? Царский холуй. Давай ругай меня! Я нынче все стерплю, я нынче кроткий, я у обедни был и служил за псаломщика… А почему Луки Лукича не было у обедни, ты знаешь? Братцы! – Он обратился к сходке: – Где наш Лука Лукич, человек, то есть, белее самого белого снегу?

– Лука Лукич посажен земским в кутузку за буянство, тебе это в тот же день мною было сказано, – бросил из толпы Иван Павлович. – А ты все время без просыпу пил. Шел бы домой, пока и тебя не посадили.

– Братцы! Ребятушки!.. – возопил Никита Семенович. – Да кто же это видел, чтобы наш Лука Лукич, человек, можно сказать, чище голубого неба, чтоб он буйствовал, а?

– Оба вы хороши, – пробубнил лавочник.

– Это кто тут такое сказал, не рассмотрю?

– Лавочник! – крикнули из толпы.

– Лавочник? А почему я не вижу его? Я желаю взглянуть на него. Братцы, да где же он? Ай я ослеп? – спрашивал Никита Семенович и, расталкивая толпу, стал ходить между собравшихся, словно разыскивая лавочника.

Тот сидел на самом видном месте, на крыльце, среди нахаловских богатеев. Он порядком струхнул, предвидя дурное окончание этой шутки. Никита Семенович обошел все ряды, вышел к крыльцу, рассмеялся.

– Да вот он, братцы-ребятушки, Иван-то Павлович, благодетель наш… О господи! А я тут насчет тебя всякие глупости плел. Прости меня за грубые мои слова, сам видишь – выпил. Кто я? Обчественный человек. Кто ты? Живодер. Кто меня своим сивушным пойлом опоил? Ты, живоглот. Так и помалкивай, не то я твою бороду с корешками выдерну! – Никита Семенович схватил в кулак бороду лавочника, поднял его позеленевшее от страха лицо, помотал из стороны в сторону.

– Микита! Не мешай миру дела делать, – сурово заметил рыжий Акулинин.

Никита Семенович выпустил лавочника.

– Ладно, сказал он миролюбиво. – Решайте свои дела, а я пока посплю. Приедет земский – разбудите, у меня с ним сегодня большой разговор будет. – Он лег на траву, закрыл голову полой поддевки и тут же захрапел.

– Первым делом, старики, – начал Данила Наумович, должон сказать, что я осип, как выпил холодного квасу, потому шибко разговаривать не могу. Будете орать – уйду, а без меня сходка не сходка, так написано в законе. – Староста обвел взглядом толпу. Она замолчала. – Теперь, старики, такие дела. Надо бы нам эту болотину закопать… Вонища-то, собаки от нее дохнут.

– Авось дело к теплу идет, высохнет, даст бог! – крикнул кто-то в народе, и сходка сочувственно зашумела.

– Верно, не до болта сейчас, – вылез Андрей Андреевич. – Давай о делах.

Он был в радостном возбуждении и только одного побаивался: вдруг Улусов не явится на сходку?!

– Ладно, – прохрипел Данила Наумович. – Теперь желаю я вам, отцы, сказать насчет церквы. Насчет церквы, – повторил он, разглаживая бороду. – Упреждаю, старики, церкву вскорости закроют. Балки стали вовсе плохи, нынче лазил на потолок – беда.

– А не надо было тебе, черту, лазить! – снова крикнули из толпы. – Этакую махинушку и новая балка не выдержит. На одном пузе сто пудов!

Сходка захохотала.

– Это сказано сдуру, – спокойно ответил Данила Наумович. Это сказано Афанасием с Дурачьего конца, а всем ведомо: из всех сельских дурачков глупее Афанасия только Павша Патрет.

Сходка опять рассмеялась.

– Что говорить, – вставил мрачный, тяжеловесный Туголуков. – Новую церкву нам строить надо. Отец Викентий уехал соборовать болящего и велел мне поклониться вам и просить, чтобы приговорили вы строить храм из кирпича, чтоб он был с топкой и чтобы колокольня была во всей округе самой высокой.

Тут все заговорили разом. Одни громко доказывали, что строиться трудно, что миру такие расходы не по силам; другие несли такое, что к постройке церкви не имело никакого отношения; третьи переругивались между собой; четвертые соглашались, что без церкви никак нельзя. Вдруг сзади закричали:

– Нечего на церковь тратиться! Одному попу нажива!

– Кто это сказал? – Данила Наумович оробел от неожиданного выкрика. – Кто это там сказал насчет попа?

Сходка замолчала.

– Парни балуются, – взволнованно бросил Иван Павлович: ему почудилось, что насчет попа кричал Николай. – Гнать их надо.

– Ежели кто еще такое заорет, – пригрозил Данила Наумович, – я велю гнать молокососов со сходки! Ишь, чего выдумали, с-суккины… – Данила Наумович опять обратился к народу. – Храм нам, старики, как ни крутись, строить придется.

– Знамо дело, – прошамкал с крыльца старик Поликарп Зорин – самый богатый человек в селе. – Тяжко, а придется.

– А я, старики, жертвую на новую церкву пятьдесят целковых и кланяюсь вам – прошу приговорить строиться. – Акулинин низко склонился перед миром, опираясь на палку. – Так как же? Приговорим, что ли? А к следующей сходке батюшка сделает выкладку насчет денег, которые, стало быть, с мира пойдут, а которые подаянием соберем… Господин земский сказал, что этому делу окажет полное свое содействие.

Мир опять зашумел.

– Стой, старики, не все сказано, – остановил Данила Наумович толпу. – Батюшка велел сказать вам: желает он, чтобы Луку Лукича мы произвели в строители новой церкви, доверили бы, стало быть, ему, Луке Лукичу, построечные деньги и все такое прочее.

– Приговорить! – понеслось отовсюду.

Тут к столу протиснулась Ольга Михайловна. Народ замолк: учительницу никогда не видели на сходках.

– Господин староста, – робко сказала Ольга Михайловна. – Я хочу, господин староста…

– Не желаем! – выкрикнули из толпы, впрочем, не очень уверенно.

– Почему не желаете? – Андрей Андреевич вышел в центр круга. Что же вы за азиаты, ежели не желаете послушать человека, который ваших же ребят обучает уму-разуму?

– Желаем! – закричало несколько голосов.

– Спасибо, – сказала Ольга Михайловна. – Значит, можно говорить?

– Говори, барышня! – солидно разрешил Данила Наумович.

– Я прошу мир подумать о нашей школе, – заторопилась Ольга Михайловна, боясь, что ее не дослушают. – Наша школа хуже хлева…

– И той довольно!

– Нет, подождите, не перебивайте меня. Я понимаю, что, церковь, новая церковь Дворикам нужна, в старой служить нельзя. Но и в старой школе нельзя больше учить детей. Из окон дует, полы дырявые, крыша – одни прорехи…

– Хорошая учительница везде выучит, – вставил старик Зорин, и народ опять загалдел.

– Братцы, послушайте! – закричал Андрей Андреевич. – Да помолчите, не разорвать же мне из-за вас глотку!

Шум впереди стих, утихло и позади.

– Стой, братцы! – пошутил Зорин. – Козел сейчас «бэ-э!» скажет.

Народ долго смеялся.

– Да, и скажу «бэ-э!», – сердито проговорил Андрей Андреевич. Ну, посмейтесь еще… Ну, кто гроша хочет – посмейтесь!

– Обманешь, подлец, нет у тебя гроша! – крикнул Петр.

– Барышня учительница у нас добрая, приветливая и говорит дело. Верно, не школа у нас, а скотский загон. Э-эх вы, народы! – Это сказал Фрол. – Темные вы, невежественные! И не спорьте со мной.

– Школу мы строить не в силах, ты нас, Фрол, на то не уговаривай, – прошамкал старик Зорин.

– Верно! Где взять капиталы?

– И то в долгах, как в репьях!

– Барышня, – сказал Данила Наумович, – миру школу не поднять, барышня! То ему не под силу.

– Вы бы, Ольга Михайловна, шли домой, – поддакнул Иван Павлович. – Нынче народу не до того. Завтра загляните к самостоятельным мужикам, скажем, ко мне, к Туголукову или Акулининым, – они все сообразят с умом… А народ – чего он понимает? Ежели, скажем, в кабак – это он с превеликим, то есть, удовольствием.

– Кабак-то ведь твой, – вставил Сергей. – Тебе от него удовольствие!

– Отцы! – снова начал Андрей Андреевич. – Вы слышали, что этот мироед сказал? Вы слышали, как он нас перед учительницей срамил? Народ, мол, только кабацкое дело знает. Вы бы, говорит, шли к самостоятельным, они бы вам школу соорудили. Кабак, мол, соорудили и школу соорудят. Народ, да что же это такое, а? Или мы с вами не самостоятельные? Или только ему, живоглоту, школу по силам строить и медаль за то на брюхо вывесить, а нам нет? Братцы, или в самом деле весь мир на мироедах держится? Неужто у нас ума не хватает, чтобы поднять школу? А вы слышали, что этот живодер, всех нас сей момент в пьяницы определивший, что он у земского землю в ренду взял?

Стало так тихо, что Никита Семенович проснулся и с недоумением осмотрелся вокруг. Потом люди разом бросились к крыльцу, десятки рук протянулись к Ивану Павловичу.

Лавочник истошно завизжал.

– Стой, братцы! – гаркнул Никита Семенович и, подняв кнут, с которым никогда не расставался, щелкнул над бушующей толпой.

Народ отхлынул от крыльца, где солидно переговаривались «нахалы».

– Правильно, Микита! – крикнул Петр. – Рано за него взялись. Это дело по порядку надо решать.

Кто-то из задних рядов сказал:

– Кончай насчет школы! Давай насчет земли.

– Братцы! – Андрей Андреевич взобрался на бревна. – Препоручите мне школу строить, ежели желаете, чтоб у нас было не хуже чем у людей. Не у одних «нахалов» мозги имеются.

– Приговорить! – раздались голоса. – Желаем! Назначить его! Только денег не дадим.

– И леса у нас нет, – вставил Зорин.

– Пиши, писарь, – распорядился Данила Наумович. – Приговорено сходкой школу выстроить, денег и леса от мира не давать, а препоручить Андрею Андреевичу, чтоб выкрутился, как знает.

– Теперь насчет земли! – закричали вокруг.

– Погодите, братцы, о земле мы основательно поговорим, то разговор большой. – Андрей Андреевич рассмеялся от избытка чувств. – Еще кланяется вам, старики, один человек и просит у вас милости.

– Кто таков? – выпятив пузо, спросил Туголуков.

– Пастух наш Илюха Чоба, как вам, старики, ведомо, женился.

Раздался хохот.

– А чего же ему теперь от нас надо?

– Вот окаянный народ! – взбеленился Андрей Андреевич. – Я вас, иродов, слушал, послушайте и вы меня.

– Ну, ну, говори, Андрей, ан веселей будет.

– Как же я могу говорить, когда вы орете, прости господи, словно стадо?

– Ти-ха-а!.. – выкрикнул Никита Семенович.

– И тот пастух Чоба, – продолжал Андрей Андреевич, – человек тихий, смирный, женился. Это божье дело, а вы смеяться… Вот нас бог за то и наказует. Потому что вы смутьянничаете, бражничаете, насмешки над всеми чините! – Андрей Андреевич потряс палкой над толпой. – Горе вам, мытари и фарисеи! Дождетесь вы божьего гнева. Покарает он вас, греховодников!

Толпа притихла.

Если бы Улусов появился перед сходкой несколькими минутами позже, Чоба получил бы от мира избенку – так устрашающе подействовала на людские души речь Андрея Андреевича.

2

Улусов приехал в Дворики по своим личным делам, но и на тот случай, чтобы разогнать сходку, если крикуны возьмут верх.

По договору Иван Павлович должен был выдать Улусову арендную плату за три года вперед, но откладывал расчет со дня на день. Побаивался лавочник мужиков, сильно побаивался, потому и зажимал денежки. Улусов не знал о сомнениях лавочника, да если бы и знал, не понял бы их. Он сердился и, наконец, выведенный из терпения затяжкой с расчетом, решил пригрозить Ивану Павловичу расторжением договора и отдачей земли в аренду другому кулаку. Узнав, что лавочник на сходке, куда степенному человеку можно было бы и не ходить, он пришел в бешенство: «Ах, на сходке!»

– Сходка? – спросил Улусов, когда лошади, звякнув бубенцами, остановились.

– Так точно, – просипел Данила Наумович, ломая шапку перед земским.

– Кто разрешил? – сухо осведомился Улусов, не глядя на старосту.

– Насчет церкви, господин земский, – заикаясь, ответил Данила Наумович.

– Школу нам хотят навязать, – добавил Туголуков.

– Касательно школы предуведомлен не был. Отложить! – приказал Улусов.

– Как же так отложить? – вмешалась Ольга Михайловна. – Мир приговорил строить школу, Никита Модестович. Почему же откладывать?

– Мир ничего не может решать. Мир – это я, госпожа Лахтина. И на сходках вам бывать незачем. Они ругаются, а вы слушаете их… Вы были обязаны доложить мне.

– Я вам много раз говорила, Никита Модестович, но, кроме комплиментов…

– Без меня решение сходки – нуль, – прервал ее Улусов. – Прошу вас, идите домой. Они обидеть вас могут… Хамье ведь.

– Никто меня не обидел, и совсем они не хамье, – резко ответила Ольга Михайловна.

– Я вас умоляю идти домой! – нетерпеливо проговорил Улусов. – Прошу вас…

Ольга Михайловна вспыхнула, хотела что-то сказать, но сдержалась и вышла из круга. Впрочем, домой она не пошла, а села позади, рядом со своими молодыми друзьями.

– Тебе чего? – обратился Улусов к Андрею Андреевичу.

– Наш пастух Чоба, господин земский, женился, и просит он у мира: выстроили бы, мол, вы мне, старики, какую ни на есть избенку, как вовсе он бездомная сирота…

– Ничего не понимаю, – раздраженно проговорил Улусов. – Какой пастух? Почему женился? Какую избу? При чем тут сходка?

– Так что он доверил мне насчет избенки, – хотел было объяснить Андрей Андреевич, но Улусов не дослушал его.

– Отложить! – распорядился он. – Я этого не понимаю. Еще что?

– Насчет церквы, – пролепетал Данила Наумович.

– Разве кто-нибудь возражает против постройки церкви?

– Вроде бы, – Данила Наумович не знал, что сказать.

– Что «вроде бы»? – придрался Улусов. – Что, я вас спрашиваю, это значит? Кто тут напрашивается в кутузку? Ты? – он ткнул пальцем в бороду Данилы Наумовича. – Ты давно не сидел, а? Кто здесь против постройки церкви? Есть такие, а?

– Есть! – раздался крик сзади.

Всем стало нехорошо: тишина сделалась угрожающей.

– Та-ак… – зловеще протянул Улусов. – Кто это сказал?

Было так тихо, что даже сзади слышали, как скрипит перо писаря.

– Писарь! Пиши. Церковь начать строить. Старосту… Как тебя?

– Данила Наумович.

– Старосту Данилу Наумовича отстранить за самоуправство. – Улусов выжидательно помолчал. – Марш по домам! – скомандовал он.

Никита Семенович вышел в круг.

– Почему по домам, ваша милость, Микита Модестыч? У нас разговор не кончен. Мы о своих делах потолковали, теперь с вами желаем поговорить.

– Микита!.. – умоляюще шепнул Данила Наумович.

– Молчи, Данилка, не противоречь моему характеру. Господин земский! Мы посылали в сенат человека насчет земли. Насчет вашей земли или насчет нашей – о том сейчас спорить не станем. Человек тот был в сенате, получил бумагу и должен нам рассказать, что порешило начальство. А вы его под замок… Как же так? Старики ждут его с превеликим, то есть, нетерпением – и расходиться нам по домам именно не к чему.

– Послушаете потом. Ишь какие нетерпеливые!

– Никак нам невозможно, ваша милость, слушать его потом, – сказал Петр. – Нам надобно его послушать сейчас.

– С каких это пор молокососы начали вершить дела на сходках? – взъелся Улусов. – Что это за новые порядки?

– Господин земский, – с вызовом процедил Петр, – ты говори, да не заговаривайся…

– Постой, Петька! – Андрей Андреевич отстранил Петра и подошел к Улусову. – Он хоть и молод, ваша милость, но сказал дело. Отцы, – он обернулся к народу, – желаете вы говорить насчет земли?

– Желаем! – дружно ответил народ.

Кулаки с Нахаловки помалкивали.

– Ладно! Но, мужики, уговор: господина Улусова беспокоить не будем. В самом деле, привязались к человеку, словно на его земле свет клином сошелся.

– Правильно, – улыбнулся Улусов. – Давно бы надо это понять.

– К чему нам шуметь с земским, к чему суды да пересуды? Да пускай он забирает свою землю, трижды она проклята.

Толпа заволновалась.

– Стой, не рычите, – остановил сходку Андрей Андреевич. – Дайте досказать. Прослышал я, будто в Сибири раздают землю…

– Знаем о той земле. Поезжай сам! – понеслось из толпы.

– …раздают землю, – продолжал Андрей Андреевич, невзирая на крики, – на таких правах: если желательно в вечность – бери хоть сто тысяч десятин и плати за нее казне тридцать семь лет. Как выкупишь – твоя.

– Сто тысяч!.. – прошло ветром по сходке.

– А ежели нет денег, чтобы платить, бери в ренду. В ренду дают по три тысячи десятин, на девяносто девять лет. Это вам любо?

– Козел не проспался, старики, вот и несет несусветное! – хихикнул старик Зорин.

– Не пьяней тебя! – оборвал его Андрей Андреевич.

– Помолчал бы ты, Андреич! – умоляюще просипел Данила Наумович.

– Почему мне молчать? То мне не во сне, старики, приснилось, то я сам в законе читал, есть на этот счет царев закон… Эх, жалко, не захватил!

– Ты не захватил, я захватил. – Петр через головы передал Андрею Андреевичу бумагу, – Ольга Михайловна потихоньку сунула ее Петру, как только Андрей Андреевич завел разговор о сибирской земле.

Улусов, уже понявший, к чему клонит Андрей Андреевич, поспешно сказал:

– А ну, дай сюда бумагу. Эй, Сторожев, ты где ее достал? Дай сюда! – Он протянул к Андрею Андреевичу руку.

– Это, князь-батюшка, государев закон. – Андрей Андреевич спрятал бумагу за спину. – Ты его не тронь.

– Немедленно отдать мне! – Улусов старался говорить спокойно, но нервная дрожь выдавала его с головой.

– Господин земский, – вмешался Петр, – то бумага царская, и ежели вы ее порвете, мы всем миром на вас жалобу пошлем.

– Отдать мне бумагу! – прорычал Улусов.

– Не давать! – раздался многоголосый рев. – Не давать!

– Читай закон, Андрей! – крикнул Фрол.

– На том нашей сваре конец, раз в Сибири землю дают!

– Дурачье, э-эх-х, дурачье же вы, мужики! – насмешливо сказал Андрей Андреевич. – Эка, рты пораскрывали. Писан тот закон, да не про нас. Дворянам, братцы, барам землю дают! – завопил Андрей Андреевич. – Обеднели, вишь ты, бедняги, разор им пришел. Что на свете-то делается, а? Где же наше спасенье, люди крещеные?

– Читай закон, Андрей! – загремел Никита Семенович. – Барин, молчи: хуже будет.

– Чего там читать! – раздался мрачный голос Петра. – Все так, как Андрей сказал… Дают землю барам, а почему и за что – неведомо.

– Если сию ж минуту, – багровея, выдавил Улусов, – я не получу этой бумаги – выпорю всех.

– На, господин земский, держи, нам она ни к чему… Мы эту бумагу читали и всем скажем: радуйся, православный народ, не забывает господь да царь наших бояр. – Андрей Андреевич передал Улусову бумагу.

Тот торопливо спрятал ее.

Опершись на посохи, молча стояли мужики. Смутные мысли бродили в их головах.

– Ладно, отцы, – продолжал Андрей Андреевич, – барам милость вышла – и то хорошо. Теперь я вот о чем спрошу господина земского. Не слыхали ли вы часом, Микита Модестыч, не будет ли царевой милости и для крестьян? Поди, ведь тоже не собаки, а его же верные подданные…

– Какой тебе милости надо? – Улусов пристально рассматривал Андрея Андреевича. «Кто им дал этот закон?» – думал он.

– Милости мы ждем, господин земский, самой малой. Где уж нам за тысячами десятин гнаться. Нам бы хоть отрезки вернули. Так, старики?

Сходка выразила свое согласие с Андреем Андреевичем.

– Та-ак. Еще что вам надо? – «Пусть выговорятся, посмотрим, кто их тут учит», – решил Улусов.

– Еще бы, скажем, выкупные нам вернуть.

– Совсем или как?

– Совсем, князь-батюшка, совсем! – подтвердил Андрей Андреевич. – Мы каждой копейке место сыщем, ваша милость… Да ведь оно и совесть надо иметь – за эдакую паршивую землишку такие выкупные ваш брат с нас драл.

– Любопытно! Еще чего хочешь?

– Не я, господин земский, не я, а крещеный мир, – поправил Улусова Андрей Андреевич. – Желает еще крещеный мир, чтобы развязали круговую поруку, что лежит на наших шеях, ровно петля.

– И чтоб из общества мог выйти всякий, кому охота, – добавил Петр. – И чтоб давали паспорта – куда хочешь, туда и вали.

– Ну-ну, – усмехнулся Улусов. Он начинал соображать, откуда почерпнули мужики все эти требования. «Поповская дочь, ясно!.. Она социал-демократка, и все, что говорит Андрей, взято из программы социал-демократов». Улусов недавно читал ее в секретной правительственной инструкции. – Давайте дальше, выкладывайте все, – разрешил он.

– А еще к вам спрос: прошел по селам слух, ваша милость, будто займаются теперь мужицкими делами господа. Будто составлены из господ комитеты по земельным делам, – верно ли? – Петр воззрился на Улусова невинным взглядом. – Дела наши известные, от них землей пахнет. Зачем вам, барам, ими пачкаться? Нашему брату сподручнее наши грязные дела вершить. Может, те комитеты из мужиков и составить? Как вы полагаете?

– Я потом все скажу… Я потом с тобой поговорю, – двусмысленно ответил Улусов. «Ах, Татьяна Викентьевна, – думал он, – за старое, значит, принялись? Мастеровщины нет, мужиками занялись? Хорошо, заметим. Заметим – и вон! Чтобы духу вашего тут не было!» – Теперь все? – спросил он.

– Теперь уж точно все, ваша милость, – смиренно сказал Андрей Андреевич. – Не слыхали ли вы, не будет ли нам этих милостей?

– Вы меня долго допрашивали. Теперь я вас спрошу: кто научил вас? – Улусов обращался к Андрею Андреевичу. – Кто тебя научил все это говорить, негодяй, а?

– А научил меня живот мой, господин земский. Бурчал ныне, бурчал с пушного хлеба… Ваша милость, поди, и не едала его? С него, ваша милость, живот всегда бурчит. Я и давай его слушать. А он и набурчал этакое!

Сходка хохотала. Молчал лишь Данила Наумович, чуявший недоброе. Помалкивали «нахалы».

– Может быть, хочешь еще что-нибудь сказать? – Губы Улусова дергались от злобы.

– А еще, господин земский, я хочу сказать такое: мир желает послушать Луку Лукича, – переходя на деловой тон, ответил Андрей Андреевич. – Мир желает знать насчет земли, потому как в Сибирь нам ехать долго.

– А и поедешь, пожалуй! – пригрозил Улусов.

– В Сибирь больше не ссылают! – выкрикнул из толпы Николай. – Теперь Сибирь вам отвели.

– Не слушайте их, господин земский, – умоляюще сказал Иван Павлович.

– Мир, давай к делу! Поговорили, потешились – хватит! Желаете вы слушать Луку Лукича? – воззвал к народу Никита Семенович.

– Желаем! Желаем! Веди его сюда!

Улусов ужаснулся при виде столь небывалого единства. Он понимал, что в эту минуту на него опрокинулась единодушная ненависть к барам. Он съежился от страха, но решил не сдаваться.

– Лука Лукич будет выпущен через три дня, и ни часом раньше!

В круг снова вышел Никита Семенович. Вежливо и почтительно он сказал:

– Ежели, ваша милость, вы не выпустите Луку Лукича, мы его сами выпустим.

– Ты понимаешь, что говоришь?

– Понимаю, господин земский. Я говорю, чтобы вы Луку Лукича сей момент выпустили, не то мы замок собьем и выведем Луку на вольную волюшку. Но мы просим вас: выпустите Луку Лукича, человека, то есть, белее самого белого снегу и чище голубых небес. Молим: выпустите без скандала.

– Пшел, проспись, скотина! – рассвирепел Улусов. – Не то я тебя самого под замок!

– Меня вы, ваша милость, не запрете.

– Запру!

– Ан нет!

– Эй, там… Ареф! – крикнул Улусов, едва владея собой.

– Ареф дрыхнет, – Никита Семенович рассмеялся. – А ежели и сунется, я из него яичницу сделаю. Так что вы перед народом один на один, господин земский. Народ вас добром и с почтением просит: выпустите Луку Лукича.

– Нет!

– Ладно, – сказал Никита Семенович. – Тогда мы вас спросим насчет земли. Спросим, отцы?

– Спросим!.. – заревела толпа, почувствовав, что Улусов в ее власти и бессилен противодействовать ей.

– Господин земский, зачем вы отсудили у нас эту землю, если вам царь даст ее в Сибири, сколько вашей душеньке угодно?

– Молчать!

– Почему молчать? Закон у вас в кармане.

– Стой, Микита. Я его спрошу, – вмешался Петр. – Господин земский, ладно, пес с ней, с Сибирью, не о том речь. Землю вы у нас оттягали. Кому вы ее отдаете?

– Я с тобой, паршивец, не желаю разговаривать. А ну, посторонись. Эй, кучер, сюда!

Улусов хотел выйти из толпы, Никита Семенович опередил его. Он подбежал к лошадям, сгреб кучера в охапку, снял с козел, дал ему пинка, потом быстро выпряг лошадей, гаркнул – лошади шарахнулись в разные стороны. Ошалевший кучер побежал за ними.

– Никуда вы, господин земский, не уедете, пока не поговорите с народом.

Улусов онемел от такой дерзости.

К нему подошел Андрей Андреевич.

– Господин земский, – миролюбиво заговорил он, – народ мы простой, ежели и сказали лишнее – простите. Мы жили в мире с твоим батюшкой, почему ты не хочешь с нами в ладу жить? Почему не желаешь нам сдать в ренду землю? Ты знаешь: нам без нее полный разор.

– Земля моя, что хочу, то с ней и делаю. А вам ее не хочу отдавать, потому что вы дерзки и непочтительны.

– Чем же Иван Павлович почтительнее нас? Деньги его вам больше пришлись по нраву? Дает он вам больше?

– Да! Все?

– А какие такие долги вы с нас требуете?

– Семь тысяч восемьсот рублей. И я их получу, будьте уверены!

– Вы слышали? Почитай, восемь тысяч долгов!

Народ снова разбушевался. Теперь кричали все, и уж ничего нельзя было разобрать в вопле и шуме.

– Стой, помолчите! – выкрикнул Петр.

Кнут Никиты Семеновича звонко щелкнул над головами.

– Старики, давайте лавочника спросим… Слушай, Иван Павлович, ты берешь в аренду улусовскую землю? – Фрол уперся в лавочника глазами.

Толпа затихла.

– Беру, братцы, – покаянно пробормотал Иван Павлович.

– Ты что – против мира пошел? – допрашивал его Фрол.

– Братцы!

– Побить бы его, – предложил кто-то, впрочем, довольно мирно.

– Зачем его бить? – Петр подошел к крыльцу. – Где договор? А ну, подавай, рыбье мясо.

Иван Павлович извлек из кармана поддевки договор, к которому он хотел приложить волостную печать.

– Слушай, Иван Павлович, – Петр в упор смотрел на дрожащего лавочника. – Меня и всю нашу породу ты знаешь. Ежели сейчас же эту бумагу не изорвешь, я тебя спалю, хотя бы шагать мне по Владимирской в кандалах, понял?