Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)
Но для того требовалось время.
Сергей Юльевич преуспевал в царствование Александра Третьего; военные столкновения, вот-вот грозившие опрокинуть воздвигаемое им здание, ему удавалось ловкими ходами предотвращать. Он научил царя лавировать между подводными камнями иностранной политики и, не щадя времени и сил, внушал ему, что единодержавный трон может быть укреплен не только войной, но и устроением хозяйства.
С покойным государем он разговаривал так, как любил говорить и сам император, – резко, прямо, указывая, что представляемые им планы и соображения направлены исключительно к упрочению самодержавия; он знал, чем подкупить царя. Благодаря этому Витте черпал из казны потоки золота и щедрой рукой раздавал субсидии промышленникам, заводчикам и концессионерам. Никто не знал, сколько тысяч и десятков тысяч из этих субсидий прилипало к рукам самого Сергея Юльевича; никто не знал, сколько он наживал на взятках от тех же концессионеров, промышленников и заводчиков.
Одним словом, деятельный член «Священной дружины», созданной в свое время в целях борьбы с крамолой, не погнушавшийся стать заграничным агентом дружины и выслеживать революционеров за пределами империи, был не только величайшим умом после Канкрина и Сперанского, но и величайшим казнокрадом. Он крупненько играл на бирже и в проигрыше, разумеется, никогда не бывал: все секреты биржевых курсов он не мог не знать, будучи министром финансов. Он играл, таким образом, наверняка, также наверняка играла его супруга, бесчисленная родня и добрые знакомые. Богатства его исчислялись миллионами. Он купил виллу в Биаррице, особняк на Петроградской стороне, но капиталы держал в европейских банках – в русских держать побаивался; а вдруг революция?
Революции Сергей Юльевич страшился больше всех государственных мужей, потому что был умнее и дальновиднее их. Понятие о неизбежной революции у него связывалось неизменно только с крестьянством; в силу рабочего класса он не верил, да и не знал его и считал не способным ни на что иное, кроме разве каких-то там чепуховских забастовок по чепуховым обстоятельствам.
Деревня, разоренная, вечно недовольная и вечно бунтующая, казалась ему пороховой бочкой революции. Железные обручи общины мешали Сергею Юльевичу в осуществлении задуманного им дела. Он называл ненавистную ему общину и все связанное с нею «выдумкой исторических старьевщиков».
Он однажды подсчитал, во что обходятся империи выдумки «старьевщиков», и вывел, что из ста сорока миллионов подданных его величества лишь половина живет, а другая половина, то есть мужики, прозябает в невежестве и нищете.
При ста сорока миллионах жителей Сергей Юльевич едва сумел дотянуть бюджет империи до полутора миллиардов, и это в то время, когда Франция такой же бюджет имела при тридцати восьми миллионах населения. К этому и сводились рассуждения Сергея Юльевича, когда он заговаривал о мужике.
– Там, где плохо овцам, там плохо и овцеводам, – повторял он при каждом удобном случае. – Мы неимоверно богаты, но и неимоверно нищи. Почему? В чем корень зла? Отчего Российская империя не может пустить в свой экономический оборот такую силу, как мужик?
– Оттого государство наше слабо, а мужик хиреет, – отвечал министр, – что он живет в общине, хотя вся современная жизнь основана на индивидуализме.
– «Я» организует и двигает все, – говорил Витте. Наконец в неустройстве мужика он видел великие возможности для мужицкого бунта.
Уничтожение общины было мечтой Витте. Однако ему мешали осуществить это заветное желание – мешали главным образом всесильный Победоносцев и влиятельные круги дворян-земледельцев.
Скрытно он делал ставку на крепкого мужичка, видя в нем осуществление своей идеи отбора сильных личностей, двигающих Российскую самодержавную империю по предначертанному ей пути могущества и славы.
Мужик-собственник должен стать полным хозяином своей земли. Тогда, оберегая свое владение и стремясь, елико возможно, расширить его (ибо каждая сильная личность стремится к распространению), сделав двор своей крепостью, мужик не попадет в расставленные для него анархо-социалистические сети.
Витте благосклонно отнесся к проекту малозаметного человека, виленского губернского предводителя дворянства Петра Аркадьевича Столыпина, видевшего спасение трона и возвеличение Руси в том же, в чем видел Сергей Юльевич, – в крепком, богатом, жадном мужике, не предрасположенном к смуте, способном жить в полном согласии с самодержавной властью.
Но проект Петра Аркадьевича провалили. Кто? Победоносцев и дворяне из Государственного совета.
Конечно, многое упиралось в землю. Земель, которые могли бы покрыть мужицкую нужду, в самой России не находил Витте.
Но за Уральским диким хребтом, и далее на восток, и до самого океана лежат пространства, на которых можно разместить и пять и пятнадцать миллионов производительных мужицких хозяйств.
Убрать из Европейской России миллионы вечно стонущих, вечно недовольных безземельных и малоземельных крестьян, переселить их за Уральский хребет, дать им там землю, превратить их в опору трона, а дворы их в крепости, это ли не смелая, это ли не умная идея? Но идея Витте не могла быть осуществлена в ближайшем будущем: при тех средствах, которыми располагал переселенческий комитет, переселение шло медленно, редкие обозы тянувшиеся на новые земли крестьян едва ползли по первобытным дорогам России и Сибири – сто пятьдесят тысяч переселенцев в год; из них треть возвращается обратно, треть помирает в пути с голоду. Да разве это постановка дела?
И Сергей Юльевич замыслил такое, что скрывал даже от самых близких людей. В те годы строили железную дорогу на Дальний Восток, строили ее уже несколько лет, сам государь был предводителем строительного комитета; дотянули линию до Байкала. Дорога шла к рудам, к золоту, к необозримым лесам и землям, к океану. Затеял ее Витте, чтобы осуществить свою главнейшую идею.
Военное значение дороги не было ни для кого тайной. Но дорога прельщала промышленные и дворцовые круги также и тем, что приближала Россию к великим нетронутым сокровищам, таящимся в недрах отдаленного, мало исследованного края. Великий Сибирский путь был нужен Витте еще и для того, чтобы двинуть на восток мощный поток мужиков-переселенцев. Это соображение заставляло его спешить с окончанием дороги; ему хотелось во что бы то ни стало дотянуть ее, пока он силен при дворе. Однако о скором окончании строительства нечего было и думать, если вести дорогу по Амуру, делая крюк во много сотен верст.
Витте возмечтал прорубиться к Владивостоку напрямик, через маньчжурские и монгольские владения китайского богдыхана. Но такой барьер нельзя брать приступом, его надлежало искусно обойти.
Все было готово у Витте для того, чтобы обойти это препятствие, кроме одного: требовались деньги, деньги и деньги…
А молодой царь деньги берег на войну.
Витте разными способами искал расположения Николая. Надо отодвинуть войну хотя бы лет на пятнадцать, и приберегаемое царем золото пустить в оборот, суливший необыкновенные выгоды для его же величества. Но Витте знал: император тяготится бывшими советниками отца, ненавидит Победоносцева за оскорбительный поучительный тон, боится ума министра финансов и только ищет предлога, чтобы отделаться и от того и от другого.
Отставка сейчас, когда задуманные им планы были далеки еще от выполнения, казалась Витте равносильной смерти.
Надо было найти в государстве что-то такое, вцепиться в это нечто и, совершив великое, стать великим самому и сделать великим ничтожество, только что севшее на трон.
5
Вошел Николай. Вслед за ним появилась Аликс, села поближе к окну и принялась вышивать по куску батиста. Николай закурил, подошел к Аликс, посмотрел вышивку, погладил женину руку, вздохнул.
– Ну, Сергей Юльевич, терзайте меня. Садитесь! Вот сюда, здесь лучше.
Николай сел в свое кресло, Витте поместился напротив. Царю было удобно наблюдать за выражением лица министра – свет падал на него. Сам Николай оставался в тени: этому приему он научился давно.
– Что вы скажете о предсказании святого старца, Сергей Юльевич? – начал Николай. – Константин Петрович глубоко и радостно взволновал нас сегодня.
– Да, да, – в тон царю ответил министр. – Просто удивительно!
– А вы, Сергей Юльевич, верите святым предсказаниям и предчувствиям? Или чему другому? – Николай внимательно разглядывал министра. Он очень хотел поймать его сегодня на чем-нибудь таком, что подтвердило бы слова Победоносцева.
Витте был невозмутим и спокоен, как всегда.
– Верю, ваше величество! – И задушевным тоном добавил: – Однажды – вы ведь помните этот случай? – я был осенен свыше, и если бы тогда послушались меня и того, кто говорил через меня, не было бы ужасного крушения в Борках…
– Да, да… Знаете, дружок, – обратился Николай к жене, – это был прескверный случай… Мы ехали с папа в Крым, поезд был очень тяжелый, а Сергей Юльевич… Вы тогда, кажется, движением на дороге заведовали?
– Да, государь.
– Так вот Сергей Юльевич, осененный свыше, предупредил, что наш поезд нельзя прицеплять к товарным паровозам и пускать их пассажирской скоростью – паровозы расшатают колею, и будет крушение… Сергея Юльевича не послушались, а на обратном пути случилось так, как он говорил, – поезд потерпел крушение, и мы спаслись, дружок, просто чудом…
Аликс вытерла слезу. Николай задумался.
«Размякли», – подумал Витте и устремил взгляд, полный благочестия, к потолку.
А Николай между тем думал о том, что Константин Петрович имеет очень дурную слабость – чернить людей. Витте он чернит особенно жестоко. Гм… Может быть, и тут какие-нибудь свои расчеты, интриги? Может быть, его дурачат, натравливая его на этого, несомненно, умнейшего человека? Может быть, и Константину Петровичу нашептывают всякое с целью удалить Витте из правительства и тем ослабить трон?.. Гм, гм! Надо разобраться.
Говорят: казнокрад. Может быть. Может быть, и ворует. Но и дает казне, много дает.
Николай вспомнил о том, как началось возвышение Витте, – это было после крушения поезда в 1888 году… Предсказал он крушение? Предсказал! И после того начал быстро взбираться в гору. И правильно, так и надо, заслужил.
– Да, это было удивительно! – снова заговорил Николай. – Несомненно, тогда вы действовали не только под впечатлением технических расчетов, но вами руководила и высшая сила. Мало ли поездов с товарными паровозами ходят пассажирской скоростью, а ваше прорицание касалось именно нашего поезда. Не так ли, Сергей Юльевич?
Аликс подняла на мужа глаза, перевела их на Витте, улыбнулась ему, давая тем знать, что она помнит рассказ бесценного своего Ники и благодарна Сергею Юльевичу.
– Да, – мечтательно сказал Николай. – Много, много странного и необъяснимого на этом свете.
– И еще как много, ваше величество, – подхватил Витте. – Даже в государственных делах мы часто бываем движимы высшими указаниями. И эти высшие, таинственные знаки не должны нас смущать. Они указуют нам путь и по большей части безошибочны. Я много раз испытывал нечто подобное. И сегодня ночью меня посетило странное видение, которое укрепило меня в одной мысли…
В продолжение всей этой тирады царица не отрывала взгляда от Витте, словно навсегда хотела запомнить выражение его лица, скупые жесты и нервный блеск умных глаз.
Витте встал, отвесил царю глубокий поклон, сел и тем же вкрадчивым, полным уважения и преданности тоном сказал:
– Ваше величество! Не угодно ли вам будет осчастливить страну рассмотрением проекта о введении золотой валюты и о переходе на металлические деньги?
Николай наклонением головы дал знать, что он согласен осчастливить свой народ.
– В прошлый раз, ваше величество, вы с интересом отнеслись к этому проекту. Теперь, пережив этой ночью великое волнение, я решил еще раз побеспокоить вас. Скажу откровенно, мне нужна ваша мудрая поддержка, потому что против проекта восстала вся так называемая «мыслящая Россия» в лице определенных органов печати.
– Мыслящая Россия! – с жаром перебил министра Николай, и Витте понял, что попал в точку. – Кого они называют мыслящей Россией? Социалистов? Студентов? Если они против реформы, мы за нее, Сергей Юльевич.
– Если бы только они, ваше величество! Но даже небезызвестный вам журналист Суворин написал по поводу проекта статейку, обнаружив полную свою невежественность в этом вопросе. А между тем его-то и слушают!
– Только не я, – процедил Николай. – Только не я! – повторил он уже совсем сердито.
В Государственном совете, ваше величество, затирают проект.
– Кто?
– С вашего разрешения, Константин Петрович…
– Гм…
– Он высокий специалист в области философии и богословия, но финансы, государь, это иное дело – это наука, опыт.
– Хорошо, оставьте проект, я прочту… Вы имеете ко мне еще что? – В тоне Николая Витте уловил желание, чтобы ему не досаждали новыми делами. Однако министр был человек напористый. Он понимал, что лепить из воска надо, когда он мягок.
– Да, ваше величество. Имею разговор по поводу крестьянских дел.
– А-а! Разве они опять чем-нибудь недовольны? Кажется, для них все уже сделано? Я, право, удивлен.
– Не знаю, довольно ли крестьянство тем, что оно получило, но вы, ваше величество, не можете быть довольны положением крестьянства. Не можете, имея в виду высшие государственные интересы…
– Что вы имеете в виду?
– Ваше величество, ни одна машина без топлива работать не может. Главная сила, производящая топливо, то есть богатства России в настоящий момент, – крестьянство. Мне пришлось вникнуть в эту область исключительно ради добычи топлива для будущих военных действий.
Николай оживился, как только Витте заикнулся о войне.
– Я составил совершенно определенное мнение о положении крестьянства. Я просмотрел горы цифр, ваше величество, и пришел к печальному выводу.
Николай воззрился на министра. Аликс оставила вышивание и переводила взгляд с одного на другого.
– Наша машина не сможет работать с тем напряжением, которого от нее потребует война, потому что топлива у нас не хватает.
– Не хватает? При наших пространствах и населении?
– Ах, ваше величество, все кричат, что Российская империя необъятна, но что из того? Колоссальнейшие поверхности находятся в совершенно невозделанном виде, а громаднейшая часть населения, с экономической точки зрения, представляет собой не единицы… Нет, каждый из них – это только четверть единицы.
– Как так четверть единицы? – лениво проговорил Николай, следя за дымом папиросы. – И к чему все это, однако?
– К тому, ваше величество, что я понял, как можно увеличить богатство империи и что для этого надо сделать. Государство много теряет, если главный оплот его – крестьянство – экономически недостаточно сильно.
– Но это надо доказать, а?
– Уже доказано, ваше величество.
– Да, но я – то об этом не знаю. Вы как-то вдруг… не предуведомив… Я даже не познакомился с материалами, да и есть ли они? – Николай был явно недоволен тем, что министр начал говорить о предмете, незнакомом ему.
Витте, чтобы сгладить неловкость, сказал:
– Ваше величество, я потому без предуведомления решил высказаться по сему предмету, что он отвечает вашей мечте о благоденствии подданных. Я помню, как вы благосклонно говорили со мной однажды о крестьянских делах. По свойственному вашему добросердечию вы благожелательно отнеслись к нуждам крестьян и считали их первенствующими.
Николай смягчился.
– Да, – сказал он, – я люблю моих крестьян. Хорошо, но как же вы полагаете? Может быть, напишете что-либо? А? И соберете мне кое-что почитать? Вы говорите, есть какие-то цифры?
– Я не замедлю представить на ваше высокое рассмотрение, ваше величество, мои мысли и материалы по затронутому предмету.
– Отлично! – Николай кивнул министру, давая тем знать, что затянувшаяся аудиенция окончена.
Витте откланялся и вышел. Он ликовал: разговор удался.
Их величества остались одни.
– Нравится тебе Витте? – переходя на английский, спросил жену Николай.
– Нет, Ники, он мне не нравится. Мне кажется, что он ищет большей власти, чем имеет. Будь добр, отодвинь штору. Спасибо. Может быть, он и полезный человек для России, не знаю…
– Вот и Победоносцев против него, – уныло сказал Николай.
– Мне подсказывает сердце, что Витте опасен для тебя. Победоносцев мог ругать его по другим причинам. А я чувствую…
– Между тем и папа говорил, да и все утверждают – Витте самый умный человек в России.
– Самый умный человек в России ты.
– Ты единственная умница здесь…
– Чего, однако, не находят ни твои дяди, ни твоя матушка! – зло сказала Аликс, и пятна выступили на ее щеках.
– Бог с ними, – примирительно ответил Николай и, чтобы переменить неприятную тему, сказал: – Однако же ждет ли меня этот тамбовский мужик?
Он позвонил.
Доложили, что мужик ждет давно.
6
Когда Луке Лукичу сказали, что царь согласился говорить с ним, он не удивился. Он был уверен, что молодой государь должен накануне коронации и миропомазания выслушать посланца народа.
Без боязни и страха вошел Лука Лукич в ворота императорской резиденции.
Стоя с непокрытой головой у террасы, он мысленно повторил все те почтительные, но твердые слова, которые скажет царю.
То, что он достиг заветного самым необыкновенным образом, через презренную бабку Фетинью, нисколько не смущало его. Конечно, в случае благоприятного исхода встречи бабка потребует мзду. Село заплатит, дал бы бог удачи!
Лука Лукич не сомневался в удаче. Царь не только выслушает его и сделает все, что попросит Лука Лукич. Царь обратится к нему за советом по всеобщим сельским и земельным делам, – Лука Лукич готов был дать этот совет, если даже для того пришлось бы прожить в Питере целый год.
Николай вышел на террасу. Он чувствовал себя отлично, ему даже было интересно поговорить с крестьянином. Он ожидал, что мужик, увидев его, падет на колени или бросится целовать руки, и немало удивился тому, что тот не только не упал в ноги, но, склонившись в поясном поклоне, выпрямился и стоял прямо, глядя царю в глаза.
Николай, внимательно вглядевшись в Луку Лукича, сразу же решил обласкать его. Все в этом старике импонировало ему: могучий рост, величавая медлительность, отсутствие раболепства, ясный взгляд и преисполненные достоинства слова. Именно таким представлял себе царь коренного русского крестьянина, опору трона, защитника порядка и создателя материальных благ.
Обратное чувство возникло у Луки Лукича, когда он как следует рассмотрел исподлобья даря. «Бородка рыжеватая, ровно тебе мочалка, – думалось Луке Лукичу. – Правая ножка выставлена форсисто вперед, лицо землистое, взгляд скучный. – Лука Лукич вздохнул. – Да, жидковат, мелковат, царского маловато!..»
– Ну, здравствуй, любезный, – приветливо начал Николай. – Лука Лукич, кажется?
– Точно, государь. – Лука Лукич удивился: откуда царю знать его имя-отчество? Потом догадался: Фетинья сказала.
– Сколько же тебе лет? Крепок ты еще, погляжу. – Николаю все больше нравился этот исполин.
– Я, государь, пока что собираюсь прожить до ста лет, – почтительно ответил Лука Лукич. – Здоров, нечего бога гневить. Кабы не моя громаднющая семья – у меня, государь, семья вроде твоей – да кабы не мирские заботы, я бы и до двух сотен дотянул. – Он усмехнулся, помолчал и добавил: – Не года старят – думы. И мирские и свои.
– Какие же у тебя думы и заботы?
– Сын мой, государь, ушел из семьи, нужда его выжила, а теперь его в тюрьму закатали.
Николай нахмурился.
– В тюрьму? Он, что же, крамольник, что ли? Социалист?
– Точно, государь! – Лука Лукич почитал великим грехом скрыть что-нибудь в этот час от царя.
– Вот как! – Николай сурово посмотрел на Луку Лукича. – Это нехорошо: уходить из семьи, вставать против отца и против своего государя!
– Да ведь он за правду стоял, а его в тюрьму! За что? За правду?
– Я не знаю этого дела! – отмахнулся Николай. – Значит, за дело, раз в тюрьму. А что у вас за народная нужда? Мне бабушка говорила что-то, но я не уловил сути.
– Фетинья, государь, старуха хитрющая и деньгу любит, ты ей не очень-то верь, – проникновенно сказал Лука Лукич. – Но, спасибо ей, помогла мне с тобой свидеться. Батюшка, царь наш милостивый! Вот какая у нас нужда. Мы на нашу землю Грамоту имеем от твоего прародителя царя Алексея. Но царица Катерина ту землю у нас отобрала и своему постельничему Улусову отдала…
– Как ты смеешь так говорить? – оборвал его Николай.
– А я правду сказал, батюшка, правду, уразумей! – Лука Лукич был поражен тоном царя.
– Чепуха, какая там правда!
– Обыкновенная, государь. Дело житейское. Улусову наши земли пришлись по нраву, она ему их и отдала. А у нас на них Грамота имеется.
– Хм! – Разговор принимал неприятный оборот. Царь нахмурился. – Грамота? Что за Грамота?
Лука Лукич вынул из сумы ветхий свиток и отдал царю.
– Она с титлами писана, государь, – сказал он, боясь, как бы царь невзначай не помял Грамоту. – Бесценная вещь, и в ней вся наша жизнь.
Николай, перестав курить, стал рассматривать Грамоту. Не найдя в ней ничего интересного да и не разобравшись в титлах и завитушках древнего письма, он отдал Грамоту старику.
– Ну, что же вы просите? – стуча носком сапога, спросил Николай.
– Воротить нам нашу землю, государь.
– Я не могу возвратить вам того, что было отдано моей великой прабабкой дворянину Улусову за заслуги перед отечеством, – отвечал Николай, недовольно покусывая ус.
– Да какая там заслуга, батюшка? – со смехом отвечал Лука Лукич. – Невелика была улусовская заслуга, чтобы из-за нее все село по миру пускать.
Николай поморщился.
– На коленях просим тебя, государь, – прикажи нашему барину Улусову не отбирать у нас землю. Мы ее у него арендовали, а теперь он ее отбирает, и миру от того полная петля.
– Но, любезный, земля его собственность!
– Земля божья, государь, – твердо проговорил Лука Лукич, – а ты поставлен богом над ней хозяином. Ты наш главный земельный хозяин, царь-батюшка. Ты у бога насчет земли приказчик, вот как старые люди говаривали. Твое дело, государь, поравнять всех землей. У иных ее вовсе мало, у других такое множество, что руки до нее не доходят. Бесхлебье у нас, батюшка, а это тебе же в убыток! Какой спрос с голодного мужика, рассуди сам… Ему бы работать, а он в побирушки идет. Государь, ждем твоей милости насчет земли. Вели мне сказать всю правду, прикажи сделать так, как я тебе посоветую… Ведь я и тебе добра желаю. – Лука Лукич снова склонился перед царем.
Николай был ошеломлен; только поэтому он не прервал Луку Лукича на полуслове. Он ничего не понял, кроме одного: этот мужик хочет каких-то милостей насчет земли. Но ведь земля им дана! И потом, что же такое? Опять и опять о мужиках… И Витте… Да что они, сговорились, что ли? Может быть, этот старик подослан кем-нибудь? К тому же и сын его преступник, враг…
– Тебе надо обратиться к своему помещику, – холодно процедил он. – Слышишь? Я говорю, пойди к Улусову, поговори с ним. А все, что ты тут говорил, выбрось из головы. Кто тебя подослал, а?
– Сам собрался, – еле выговорил Лука Лукич.
– Представь себе, старик, вдруг ко мне будут ходить от каждого села… Что же это получится?
– Ваше величество, государь, а ты сделай сразу для всех сел. – Лука Лукич чувствовал, что слова его падают в пустоту.
– Я спрашиваю, ты у Улусова был?
– Был, и не раз, государь. Он что камень – ни слеза горючая, ни слово разумное его не прошибают. А в селе, государь, шумят, с топорами на Улусова хотят идти.
– Бунтовать? С топорами? – Николай повысил голос. – Я за бунт строго накажу. Я сечь буду бунтовщиков, так и передай своим, этим…
– Скажу, государь. Но что же нам делать? У адвокатов я был – один говорит одно, другой – другое. Судьи твои ни Грамоты, ни великой нашей нужды в расчет не берут, горе наше до них не доходит, сердца у них чугунные. Или и твое сердце не откроется перед народной мольбой?
Николай оторопел перед вопросом, поставленным в упор.
Гатчинское затворничество, страхи и шипение Константина Петровича, удесятеренная охрана, пресекающая проникновение во дворец духа натуральной жизни, сумрачный, вечно боявшийся бомбы отец сделали свое дело.
Николай остерегался всего непонятного и раздражающего. Он просиживал над бумагами до поздней ночи, но едва ему попадалось что-либо выходящее из ряда заранее составленных представлений, тотчас терялся, бежал за советами к мама, дядьям, к Победоносцеву, к Витте…
Все твердили ему разное: Победоносцев отрицал все, что предлагает Витте; Витте ненавидел Победоносцева; министр юстиции презирал всех скопом. Великие князья имели свои собственные суждения. А там еще матушка! У той тоже свои мысли, и опять-таки противоположные всем, высказанным до нее. Теперь обнаружилось, что и бесценная Аликс хочет заниматься государственными делами и не согласна ни с кем: ни с министрами, ни с князьями, ни с мама.
Но ведь не бежать же за советом сейчас. Он один на один с непонятным человеком, с его непонятными словами и требованиями. Что ему сказать? Николай в ту минуту не представлял себе, как бы он мог разрешить, с его точки зрения, мелкую дрязгу, к тому же освещенную односторонне. С другой стороны, мужик говорит с ним уверенно, чувствуя несомненную правоту, оттого и держится так.
– Хорошо, – с кислой миной промямлил Николай. – Я прикажу… Там разберутся.
– Где «там», государь? – смотря прямо в глаза царю, спросил Лука Лукич.
– Я велю… Если, конечно, позволят законы…
Горько вздохнул Лука Лукич. «Все пропало!» – подумал он и вслух сказал:
– Не гневайся, государь, на меня. Молод ты, ох, молод, батюшка. Того я в расчет не принял: рановато к тебе пришел. А о законах твоих скажу: лежат они, будто глухая плотина поперек речки. Трещит, государь, та плотина, и ежели не пробьешь в ней дыру, сорвут ее вешние воды и все смоют дочиста. Прости, государь, мои смелые речи, но я правду и господу богу говорю, а он превыше нас с тобой. Прощай!
Лука Лукич поклонился и ушел – такой же прямой, строгий, независимый.
Николай был рассержен и озадачен до крайности. Все его взгляды на власть и на государственное устройство проистекали из идеи, которую ему вдалбливали с малых лет: самая верная опора трона – крестьянство. Оно трудолюбиво и неприхотливо, оно верит в бога и в царя одинаково, и нет более убежденного монархиста, чем русский мужик. «За царя-батюшку – в огонь и в воду», – внушали Николаю, и Николай был в совершеннейшем убеждении, что так оно и ость. Но этот дед!.. Он такоеговорил, и как говорил! А что ему ответил царь русский?
Николай понял, что совершил ошибку, что старик ушел, чуть ли не потеряв в него веру. Он хотел крикнуть, остановить мужика. Но зачем? Что он ему скажет? Как исправит ошибку?
Он долго сидел в раздумье на ступеньке террасы.
Смеркалось. Апрельский день кончался, с залива потянуло холодком. Николай зябко повел плечами, закурил.
Рассеянный взор Николая поймал тень, мелькнувшую среди деревьев недалеко от террасы.
– Кто там? – окликнул он.
Из-за деревьев выскочила фигура в военном.
– Подойди сюда! – приказал Николай. – Кто ты? Почему здесь?
– Особого корпуса жандармов унтер-офицер Самопалов, ваше величество! – рявкнул унтер, вытянувшись перед царем и сделав рябую физиономию каменной. – Охраняю место, будучи на посту!
– Только не кричи так! Ты говори тихо, там государыня играет! – Николай помолчал. – Значит, меня охраняешь, Самопалов?
– Так точно, вашу священную особу.
– От кого же ты меня охраняешь? – последовал вялый вопрос.
– От верноподданных, ваше величество!
– Ступай! – резко сказал Николай. – И, пожалуйста, не попадайтесь вы мне больше на глаза. Все вы! Где-нибудь там, подальше, чтобы я вас не видел!
– Слушаюсь, ваше величество! – забывшись, гаркнул Самопалов и скрылся.
Музыка окончилась.
Николай вспомнил, что министр юстиции ждет его, тяжело поднялся и через террасу ушел домой.
7
– Ну, какие же вести принесли вы об этих заговорщиках? – спросил Николай Муравьева. – Я читал вчера департаментский доклад и был возмущен.
– Пока существуют правительства, ваше величество, до тех пор будут существовать и антиправительственные партии. Этим я лишь хочу отметить злую закономерность сего прискорбного явления.
Одутловатая физиономия министра казалась намазанной салом; сало поблескивало между реденькими волосинками на верхней губе и между еще более редкими на подбородке. Держался он независимо, не раболепствуя, даже с некоторым превосходством, потому что слыл в сферах незаменимым знатоком по части наивыгоднейшего в каждом отдельном случае толкования законов империи.
– Скажите, как называлась эта партия? В докладе я что-то не уловил, он так бездарно составлен!
– И не могли, ваше величество. Только последние аресты выяснили все. Они называют себя «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса».
– Ах, вот как! Очень любопытно! Вы слышите, Аликс? За освобождение рабочего класса?.. Гм…
Аликс не подняла глаз от книги.
– Ну и что же? Все они, конечно, с револьверами, анархисты, конечно, а?
– Нет, ваше величество, они называют себя, как вы, вероятно, уже читали в докладе, социал-демократами.
Аликс встрепенулась при этих словах.
– Социал-демократы? – с изменившимся лицом переспросила она. – Как? И здесь есть социал-демократы? – Было ясно, что ей стало страшно.
– Так точно, – делая поклон в сторону Аликс, ответил министр. – Завелись и у нас. Германский продукт, – с откровенной ненавистью прибавил он.
Министр не любил императрицу и называл ее в семейном кругу гессенской выскочкой, гордячкой и фурией.
– Как же так? – с волнением переспросила Аликс. – Князь Бисмарк называл их самыми опасными людьми! Он предостерегал от них германского императора! Оказывается, они и здесь есть? – Она недоуменно смотрела на мужа.
– Но они же не бомбисты, ваше величество, – успокоил Николай жену. – Так кто же они? – снова обратился он к министру. – Чего им нужно?
– Пожалуй, они пострашнее бомбистов, ваше величество. Они сторонники преобразования общества на основе социалистических отношений, посредством революции, – холодно излагал министр суть дела. – Они проповедуют, что управлять государством должны те, кто трудится.
– А я? – рассердился Николай. – Разве я не тружусь?
– Они за счастье, гм, всех трудящихся людей, – торопясь все высказать, ответил министр. – Рабочих и мужиков.
Николай пожал плечами.
– Ну, хорошо. А что же они делают? – спросил он, пройдясь из угла в угол.
– Они, ваше величество, беседуют с рабочими и мужиками.
– О чем же?
– О всеобщем счастье в духе социализма…
– Ну и что же еще.? Вы как-то неясно говорите!
– …восстают против притеснений, чинимых хозяевами, и пропагандируют переход власти в руки рабочих.
– Ах, даже так! А царствующий дом?
– Они отрицают царствующие дома, ваше величество.
