Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)
1
Лука Лукич тоже собирался в Саров – вез к мощам Ивана. Лечили его Фетинья, Настасья Филипповна, привозил Лука Лукич докторов из Тамбова, пил Иван настойки из трав, нашептанные Фетиньей, лекарства, выписываемые врачами, а хворь не проходила. Он не вставал с постели, почти ничего не ел, весь день безмолвно смотрел угасающим взором в потолок, часто просил воды. Ничто не смущало его душевного покоя: ни происшествия в селе, ни скандалы, то и дело возникавшие в доме отца.
Шла в семье отчаянная свалка между зятьями и Лукой Лукичом, между Семеном и Петром; ссорились бабы, ребятишки дрались или носились толпами, надоедливые, шумливые.
Все в один голос требовали раздела. Наконец Петр и зятья вынудили Луку Лукича, и тот дал согласие на раздел, но с одним условием: когда умрет Иван.
С неизбежной смертью сына Лука Лукич давно примирился: старая костлявая карга с косой за плечами стояла у изголовья больного и терпеливо ждала своего часа. Но этот час может отодвинуться на годы, если угодник Серафим, о чудесах которого ходило столько рассказов, поможет несчастному страдальцу. Продление жизни Ивана означало очень много для Луки Лукича: он любил его, хоть и не так, как младшего, Флегонта. Но когда Флегонта не стало рядом, всю свою старческую любовь Лука Лукич отдал старшему сыну. Он не переносил больных, но терпеливо ухаживал за Иваном. Его смерть означала конец семейству; продление жизни отодвигало раздел двора. Лука Лукич посоветовался с Андрияном. Тот сказал:
– Вези.
Петр, узнав о решении деда, взорвался:
– Эка чего выдумали! Четыреста верст трясти в телеге хворого человека. Не дам!
Лука Лукич взбеленился: он понимал, что Петру не так уже дорога жизнь отца.
– Ага, чертов сын! – загремел Лука Лукич. – Знаю я, какая у тебя в голове сатанинская мысль. Молчи, щенок, я в твоем черепке будто через стеклышко все вижу! Ну, чего выпучил очи? Я тебя не боюсь, меня бойся! Пока я в этом дому хозяин, ходить тебе подо мной, выродок. Ишь ты, отца пожалел! Тебе он отец, мне сын. Я весь лоб в шишки изобью, молясь угоднику Серафиму о здравии Ивана и о моем семействе… Ничего, мы с Андрияном приделаем к телеге рессоры – не тряхнет. Сам с ним поеду, сам к мощам поведу. Бог милостив, авось поправится Иван – тебе назло, змееныш!
2
Петр в ярости швырнул дверью: делай, мол, что хочешь, старая колода! В те дни он был зол на весь белый свет: у него появился конкурент, – правительство начало строить железную дорогу, она проходила в двадцати верстах от Двориков. Поначалу Петр обрадовался: гони на чугунку камень хоть тысячами пудов. Он уже подсчитывал барыш, возмечтал уговорить Улусова отдать ему землю, которую у него арендовало село.
Но расчеты Петра рухнули, когда на чугунке сказали, что камень его слишком дорог. Петр объявил ломальщикам, что вместо гривенника в день он будет платить семь копеек. Тогда случилось то, чего он никак не ожидал: люди устремились на чугунку. Работа на строительстве железной дороги хоть и не была легче, но там зарабатывали в день чистоганом копеек сорок, а то и больше.
Первым попросил расчета Андрей Андреевич.
– Так что, хозяин, – сказал он, обдергивая латаную рубаху, – выдай-ка ты мне расчетец.
– Лопай! – ответил Петр, выбрасывая из кошеля медяки. – Иди на чугунку, богатей, дурак. Полтинник заработаешь, сорок копеек пропьешь. Несусветная выгода.
– А уж это наше дело, Петр Иванович, – ответил Андрей Андреевич с хитрой искрой в глазах. – Это уже наш расчет, сколько прохарчим, сколько пропьем, сколько в кармане оставим.
– Ты обещал учительнице построить новую школу, – с презрением оглядывая Андрея Андреевича, обронил Петр. – Помнишь, попечителем на сходке вызвался быть?
– Мое слово при мне остается, – спокойно возразил Андрей Андреевич. – И чугунку построим и училище… Кирпич возят, лес тоже помаленьку подходит. Осенью, благословись, начнем рубить училище.
– Проваливай!
Андрей Андреевич, не попрощавшись, вышел из каменоломни и на ходу бросил Фрешеру:
– Будь здоров, свинья! Разжирел-то ты, батюшка… Ничего, натопят и из тебя сала!..
За Андреем Андреевичем потянулись на чугунку и другие, – словно он всех подговорил. Петру невдомек было, что Андрей Андреевич по совету Ольги Михайловны действительно подбил многих бросить каменоломню. Уже несколько месяцев тайно воевали мужики с Петром. На этот раз они решили прихлопнуть его заведение и изгнать из Двориков ненавистного Фрешера.
Все попытки Петра собрать народ для ломки камня из окрестных селений кончились неудачей. Он решил закрыть предприятие. Фрешер получил расчет.
Село злорадствовало, а Ольга Михайловна и ее друзья торжествовали.
Итак, с каменоломней было покончено. Хозяйство деда Петр давно забросил. Теперь осталась мечта о хуторе. Земля около Лебяжьего манила Петра: тут и водопой, тут с кургана можно наблюдать за скотиной и полями. В своих мыслях он построил дом, конюшни и загоны.
«Колодца тоже рыть не придется, – размышлял Петр, – воды в озере сколько хочешь. Вокруг кургана разобью сад, поставлю ульи, посажу в полях березы и дубы, как в Каменной степи, и не будут мне страшны суховеи…»
На первый случай он присмотрел около Лебяжьего подходящий участок – десятин двадцать пять… Не земля – клад! Завести хорошие плужки, сытых, сильных коней, поглубже пахать, побольше класть навоза; боже мой, какой урожай ржи и овса можно снимать! Чугунка и элеватор в двадцати верстах – двадцать верст на лихих, откормленных лошадях – три часа езды… И посыплется из возов золотое зерно в элеватор, и посыплется золото в карманы Петра Ивановича!
«Трех батраков найму, сам буду работать, подрастают сыновья; Андрияна поставлю при хозяйстве приказчиком, а когда дело разбухнет, возьму у Никиты Модестовича тысячу десятин в аренду и выпишу Фрешера. Пяти лет не пройдет, и все в округе начнут ломать передо мной шапки. Начальство куплю с потрохами. Были бы денежки – делай, чего твоя душенька захочет. Все тебе простится!»
Правда, начальство Петр не слишком уважал. Наслушавшись Волосова, Петр решил, что начальством на Руси должны быть не улусовы, а такие, как он, – люди с крепкими руками и свежими мозгами, понимающие, какой сильной может быть мужицкая Русь с ее работящим народом, с ее землями и лесами и другими угодьями.
Из всех разговоров с Волосовым, который и сам-то не разбирался толком в программе эсеров, Петр вывел одно: эта партия за крепкого мужика, в нем она видит силу, способную опрокинуть царя, самодержавные порядки и отобрать землю у помещиков.
«Партия для меня подходящая, – раздумывал Петр. – Посмотрим, как будет дальше. Пока имения поджигают да убивают губернаторов и земских. Обождем немного, пусть покажут себя в натуре. Тогда можно будет поддержать эту партию. А вернее сказать – сперва пусть помогут мне выбиться в люди, пусть поломают эти чертовы порядки, чтобы я мог стать на землю около Лебяжьего. Погодя и я поддержу их».
Когда выдавался свободный час, Петр уходил к озеру. «Проклята будь власть, которая держит человека в обществе! Проклят будь дед и его семейство! Даже родной отец стоит поперек моей дороги!» – размышлял он.
Понимая всю безнадежность мечтаний о хуторе, Петр снова возвращался к мысли об аренде земли у земского начальника, ломал голову, соображая, где бы раздобыть деньги. Он был почему-то уверен, что у деда есть залежныеденежки, но как к ним подступиться?
Однажды в отсутствие Луки Лукича Петр обшарил все углы в старой избе, поднял половицы: искал заветную кубышку. Ничего он, конечно, не нашел, да и не мог найти, – не было у деда залежных денег, но Петр не верил. «Не удалось нахрапом, может, удастся взять добром!»
Петр Иванович начал исподволь втираться в доверие Луки Лукича – стал приветлив и ласков с ним, не перечил ему, охотно выполнял его распоряжения, набивался сделать и то и это, снова занялся хозяйством.
Лука Лукич глазам не верил: что такое приключилось с Петькой?
Петр пошел дальше… Яростно возражавший против поездки отца в Саров, он вдруг резко изменил свое отношение к затее деда.
– Давай я тебе помогу! – мягко сказал он, заметив, что Лука Лукич и Андриян никак не могут приделать рессоры к телеге. – Уйди, Андриян, ни черта ты в этом деле не смыслишь. А ну, принеси напильник да растопи пожарче печку… Это не рессора, а одна глупость, – он отшвырнул кованные в кузнице железные полосы. – Надо такие рессоры сделать, чтоб телегу не тряхнуло.
Лука Лукич отстранился от работы. Что ни говори, руки у Петьки золотые. За что бы он ни взялся, делал так, что любо-дорого посмотреть. Флегонт таким же был в Петькины годы.
Лука Лукич вздохнул: «Где-то он теперь хоронится, в каких краях блуждает!»
Может, мне с тобой, дедуня, поехать? – услышал он ласковый голос внука.
– Сам доеду.
– Как ни старался Петр, доверие деда еще не было завоевано.
– Смотри! Со мной-то оно было бы способнее, – беззлобно заметил Петр.
– Андрияна с собой возьму, – увильнул от прямого ответа Лука Лукич; общество Петьки ему никак не улыбалось, ничего он ему не простил, ничего не забыл.
– Хорош у тебя будет помощник, – съязвил Петр. – Напьется в первом же кабаке.
– Бог помилует, свинья не сожрет, – проворчал Лука Лукич. – Бог помилует и Ивана на ноги поставит. На все его воля.
– Дай-то, господи! – Петр оторвался от работы и положил размашистый крест.
Лука Лукич тоже перекрестился. Петр молча работал, потом сказал:
– Дед, выручил бы ты меня…
– Чем мне тебя выручить? – сердито переспросил Лука Лукич. – Ежели опять насчет денег, нет их у меня. Да если бы и были – не дал бы. Знаю, на что они тебе требуются.
Петр ничего не сказал: каждое слово могло с головой выдать чувства, обуревавшие его в ту минуту.
3
В день отъезда Лука Лукич сообщил о предполагаемом путешествии Ивану. Тот скорбно улыбнулся: «Ладно, мол, делай что хочешь, только напрасны твои хлопоты, батя!» Сердце Луки Лукича замерло, когда он увидел в глазах и улыбке сына покорность судьбе.
Накормив больного, он пошел в школу попрощаться с Ольгой Михайловной.
В саду ее не оказалось. Лука Лукич направился в комнату учительницы и застал Ольгу Михайловну в компании молодого человека с веселым, открытым лицом. Каштанового цвета усы пушились над улыбчивыми губами, шелковистая, одна приметная бородка курчавилась на подбородке. Он был невысок ростом, но ладно и крепко сбит; Луке Лукичу незнакомец понравился.
Ольга Михайловна поднялась навстречу старику. Он поцеловал ее в обе щеки. Привыкнув к этому обряду, она уже не смущалась.
– Лука Лукич, это наш новый учитель Алексей Петрович Загуменный, прислан земством мне в помощь, – представила Ольга Михайловна молодого человека. – Алексей Петрович, а это Лука Лукич Сторожев, он же Окунев, самый уважаемый и самый справедливый человек в селе. Я рассказывала вам о нем.
Алексей Петрович отодвинул стакан с чаем, встал и пожал руку Луки Лукича. Рукопожатие Луки Лукича было сильное. «Ого, – подумал Алексей Петрович, – да ты еще крепок!»
Ольга Михайловна пригласила Луку Лукича к столу. Осторожно смахнув со стула невидимые пылинки, Лука Лукич сел.
– Ты, голубушка, в краску вогнала меня, – сказал он, добродушно улыбаясь. – Эка чего наговорила! Не верь ей, Алеша, сильно прибавляет – и все по сердечной своей доброте.
И то, что он с первого же слова назвал молодого человека Алешей и сказал это по-отцовски любовно, не удивило Алексея Петровича. Все получилось как-то само собой. Как будто этот могучий саженный старик в белой посконной рубахе до колен, с белой реденькой бороденкой, сквозь которую проглядывала желтая продубленная кожа, с голым черепом, с крупными рублеными чертами желтоватого лица знает его чуть ли не с малых лет, а оттого может называть Алешей.
– Где ты, сынок, учил ребятишек? – нарушил Лука Лукич молчание и принял из рук Ольги Михайловны второй стакан.
– Последние полтора года в Козлове.
– В нашей же губернии, – разъяснила Ольга Михайловна.
– Поди, в городе-то куда веселее, чем в нашем диком селении? – с усмешкой проговорил Лука Лукич, – Ни тебе речки, ни лесов для услады души. Степь ровно ладонь, и все видно до самого края неба. И куда ни глянь, милый, темень, невежество… Мужики – побирушки какие-то… Оскудела наша земля! – Лука Лукич вздохнул. – Скучно тут, тяжко и темно, плохое ты себе выбрал место.
– А я не по своей воле уехал из Козлова, – задумчиво ответил Алексей Петрович.
– Вона что! Стало быть, с начальством не сошелся или как? – Лука Лукич, выпив второй стакан, попросил еще. Он чувствовал себя здесь проще и покойнее, чем дома, и уже давно перестал чиниться, отставив в сторону сельские церемонии с притворными отказами от еды и чаепитий.
– Стало быть, так.
– Это значит, наши Дворики для тебя, вроде как бы Сибирь для моего младшего? – Лука Лукич пытливо посмотрел на Алексея Петровича.
– Может быть, – последовал уклончивый ответ.
– Ну как, решили ехать в Саров, Лука Лукич? – спросила Ольга Михайловна, прекращая тем хоть и добродушный, но не совсем приятный допрос.
– Решил. Может, и посмеетесь над стариком, но у меня теперь только и осталась вера в господа бога да в его святых угодников. С ней дойду до гробовой доски.
– Неправда! – горячо возразила Ольга Михайловна. – Зачем же вы так, Лука Лукич! А вера в правду и справедливость?
– То само собой, – нехотя отозвался Лука Лукич. – То земное, а то небесное. Земное делай, а о небесном никогда не забывай.
– Полно вам, Лука Лукич! Что-то больно рано вы заговорили о небесном. Вам еще и на земле дел много. И смеяться над вами никто не думал, с чего вы взяли? Каждый верует в свое, каждый идет со своей верой по своей дороге.
– Прости! – проникновенно сказал Лука Лукич. – Нечаянно вырвалось насчет смеха над моей верой. По злобе моей окаянной. Сам злое думаю и в людях норовлю только злое видеть.
Ольга Михайловна положила руку на его заскорузлые пальцы. Лука Лукич успокоился. Слеза скатилась по бородке, он вытер ее.
– Вы, значит, к мощам святого Серафима едете? – спросил Алексей Петрович, чтобы сказать хоть что-нибудь; молчание длилось слишком долго.
– Болящего сына везу. Может, простит мне господь мои прегрешения – исцелит Ивана. Верую и молюсь! – Лука Лукич осенил себя крестным знамением.
– Что ж, – заметил Алексей Петрович, – вера или уверенность всегда приводит человека к той цели, к которой он идет.
– Мудрые твои слова, Алеша! – просиял Лука Лукич. – Я вот верую, что господь и сына моего на ноги поставит, и с Руси матушки снимет ее злые хворобы.
– Но и человек, Лука Лукич, не должен сидеть сложа руки и ждать, когда бог вылечит наши хворобы, – осторожно вмешалась в разговор Ольга Михайловна.
– Верно, голубушка. Господь над миром, но ведь мы то в миру. У господа своя работа и свои заботы, у нас – свои.
– Что Петр Иванович? – мимоходом спросила Ольга Михайловна.
– Злобен, Ольга Михайловна, ох, злобен!.. Пер напротёс, ан не вышло! Здоровенный камушек выбили из-под Петьки! – Нескрываемое злорадство прозвучало в голосе Луки Лукича. – Оно и верно, не на каждом камне строй дом свой. Хоть имя Петр, как я от попа слышал, означает «камень», но и камень в песке тонет. На песке строит Петр дом свой, – горестно покачивая головой, окончил Лука Лукич. – Человеческой бедой зовется этот песок. Не будет ему счастья, попомни мои слова… – Он встал, поклонился Ольге Михайловне.
– Будь здорова, голубушка. Будь здоров, Алеша, пора мне. Выеду чем свет. Чего вам пожелать-то по-стариковски? – И с хитринкой улыбнулся. – Счастья вам обоим, вот мое душевное вам пожелание.
Алексей Петрович сразу стал очень серьезным, а Ольга Михайловна покраснела.
Они вышли проводить Луку Лукича.
Высоко в небе светилась луна. Тихо было в селе, изредка где-то тявкала спросонья собачонка, да листья, не наговорившись за день, шуршали в ночи. Лунный свет играл в яблоневых ветвях, тень от церкви падала на дорогу.
У ворот попрощались еще раз; Лука Лукич ушел.
4
Ольга Михайловна и Алексей Петрович присели на скамейку около калитки.
– И сколько вот таких едут и шагают сейчас в Саров! – вырвалось у Ольги Михайловны. – Несчастные люди… Тешатся призрачной надеждой…
– Туда едут и те, кто обманывает и кто будет жестоко наказан за этот обман, – сказал Алексей Петрович. – Ведь не может же быть, Ольга Михайловна, чтобы мы вечно жили в обмане. Ведь будет же и ему конец!
– Не знаю, не знаю… Человек часто обманывает себя сам. – Она вспомнила свое увлечение Викентием. – Ужасно, когда обманывают человека, но еще ужаснее, когда он сам обманывает себя! – И, круто меняя разговор, спросила: – Вам не жаль уезжать из Козлова? Все-таки город.
– И рад бы не уезжать, да приходится. Впрочем, ничто меня там не держало. Полтора года – срок небольшой. Друзей за это время, кроме одного, завести не успел, жениться не удосужился, родных нет. Я нижегородец.
– Вот откуда у вас это оканье! – заметила Ольга Михайловна. «Выслали из Козлова… – подумала она. – За что? Кто знает! Нет, с ним надо поосторожнее…»
– Мои родичи – потомственные волгари, – продолжал Алексей Петрович. – Отец служил механиком на Сормовском заводе, дед бакенщиком, а меня захотели сделать ученым человеком. – Он помолчал. – Отец помер шесть лет назад, следом умерла мать. Я у них был один. Теперь совсем бобыль, – добавил он с грустью.
– Как и я, – заметила Ольга Михайловна. – Без родных и друзей.
– Да, если не считать кое-кого из здешних крестьян. Моя близкая подруга, дочь бывшего здешнего священника Викентия Глебова…
– Это не тот ли самый Глебов, который так печально прославился своими примиренческими затеями? – перебил ее Алексей Петрович.
– Он, – коротко сказала Ольга Михайловна. – Теперь его услали на послух в Саров. С его дочерью мы были очень близки… И с ней и с ее мужем. Но они работают где-то на Волге, я давно их не видела.
Ольга Михайловна зябко повела плечами. Алексей Петрович предложил ей тужурку. Она не отказалась – лень было подниматься и идти домой за жакеткой.
– Одного человека я успел сильно полюбить в Козлове, – сказал Алексей Петрович. – Мы дружили с ним… Вы не слышали такой фамилии – Мичурин?
– Нет.
– Садовод, ученый… Нет, все не то. Как-нибудь расскажу. У него сад, бесценная коллекция чуть ли не со всего света. На гроши поддерживает его. – Алексей Петрович помолчал. – Страшно и стыдно думать, что в этого саровского чудотворца будут всажены миллионы, а Мичурин, который на глазах у всех творит чудеса и мог бы возвеличить Россию, не смеет заикнуться о помощи из казны.
Ольга Михайловна снова искоса посмотрела на Алексея Петровича и с деланным равнодушием обронила:
– Странные вещи вы рассказываете.
– А я это вот к чему… Как-то Мичурин сказал: «Алеша, – он тоже меня звал Алешей, – мы, – сказал он, – не можем ждать милостей от природы; взять их у нее – вот наша задача».
– Мы вообще не можем ждать милостей от кого бы то ни было, – пылко проговорила Ольга Михайловна. – Он прав, ваш Мичурин! Мы должны взять все милости, принадлежащие по праву человеку, и отдать ему.
– Силой взять! – добавил Алексей Петрович.
Ольга Михайловна тут же пожалела о своей излишней откровенности. Она знает этого человека всего несколько дней… Один бог ведает, кто он! В жизни у него, если верить словам, все просто. Слова смелые, глаза ясные. «Но ясные глаза были и у Викентия! Не всякому ясному взору верь, не каждое смелое слово принимай на веру…»
– И еще он сказал мне, – продолжал Алексей Петрович, – «Алеша, кто не идет вперед, тот неизбежно останется позади!» – Помолчав, он начал снова: – Будь другие порядки на нашей земле, великим человеком мог бы стать Мичурин! Мог бы… Но кто знает, будет ли…
Ольга Михайловна ничего не ответила; ее охватила дремота. Прокричали вторые петухи, чуть-чуть забелело небо на востоке, потом мгла окрасилась в розовый цвет. Он разливался все шире, но тут наползли сероватые тучки и заволокли багрянец восхода.
Все спало вокруг в предрассветной мути. Неподвижным был влажный теплый воздух… Грохот телеги нарушил молчаливое сонное царство – из ворот сторожевского двора выехала подвода: Лука Лукич отправлялся в путь.
– Однако надо хоть немного поспать, – Ольга Михайловна потянулась. – Лука Лукич уже выехал, – прибавила она тихо. – Поспите и вы.
– Нет, спать я не буду… Я сейчас попрощаюсь с вами, Ольга Михайловна. Через час я уйду из села.
– Когда вас ждать из Козлова?
– Я не в Козлов, – ответил Алексей Петрович с едва заметной усмешкой. – Я тоже в Саров.
– В Саров? – удивилась Ольга Михайловна. – Вам-то зачем в Саров?
– Да так! Хочу поглядеть на чудеса… Земные видел, посмотрю на небесные…
– До свидания, счастливого пути! – холодно проговорила Ольга Михайловна: ей не понравился его тон. Она отдала Алексею Петровичу тужурку.
– До скорого свидания. – Алексей Петрович был озадачен ее поведением. – Я вернусь к началу занятий в школе.
Ольга Михайловна ушла. Алексей Петрович долго сидел в раздумье у калитки.
