Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 47 страниц)
1
Занятия на курсах, вечерняя школа отнимали у Тани много времени, а к началу осени она совсем потеряла счет дням.
Присмотревшись к ней и решив, что рекомендации Ольги Лахтиной вполне оправдались, Надежда Константиновна с согласия «стариков» поручила Тане руководить новым, только что созданным подпольным кружком на заводе за Нарвской заставой. Дело, казалось бы, не новое: курс конспирации, который Таня прошла в кружке Лахтина, пришелся как нельзя кстати. И все-таки ей пришлось проходить азбуку подполья заново.
Ленин, действуя исподволь, но решительно, вывел кружок «стариков» из того невинно-созерцательного состояния, в котором он пребывал.
Появилось живое дело…
Он не уставал повторять: конспирация, конспирация и еще раз конспирация! Легче и бесславнее всего сесть в тюрьму. Труднее, но зато и почетнее возможно дольше удержаться на воле и работать. Отныне никаких захаживаний друг к другу ради «отведения души». Собрания организации должны происходить на квартирах, не известных полиции. Никакой открытой переписки друг с другом! Осторожность везде и всюду… Осторожность и еще раз осторожность! Засекретить имена, явки, адреса… «Эти элементарные правила нужно сделать непреложным законом, если господа технологи действительно считают себя революционерами, а кружок своей революционной организацией, а не забавой или игрой в приключения…»
Тане, привыкшей совсем к другим порядкам в кружке Лахтина, новое давалось нелегко. Да и двадцать восемь сивоусых и молодых рабочих, входивших в ее кружок, оказались людьми со спросом. К каждой встрече с ними Тане приходилось основательно готовиться, чтобы не попасть впросак. Заботы о конспиративных квартирах для занятий, тайные свидания со старостой кружка для передачи через него листовок, брошюр, книг отнимали уйму времени. И надо было подчиняться строжайшим правилам конспирации, на которых столь сурово настаивал Владимир Ильич. Впрочем, и Тане вовсе не хотелось из-за какого-нибудь глупого промаха оказаться в тюрьме.
Виделась она с Флегонтом в школе и урывками раз или два в неделю. Флегонт сердился, да ничего не поделаешь, пришлось ему смириться.
Начало мая выдалось в Питере сухим и теплым.
В один из воскресных дней Апостол собрал кружок в облюбованном им лесочке, невдалеке от города. Он и Флегонт пришли первыми. Флегонт принес гармонь, ребята должны были захватить пиво и закуску, чтобы сходка была похожа на праздничную гулянку мастеровых.
Апостол мирно спал, поджидая рабочих, а Флегонт ушел подальше от места, назначенного для сбора, и сидел на просеке, наигрывая на гармонике, и ждал Таню. Вчера она сообщила ему, что Лука Лукич и Петр приехали в столицу по мирскому делу.
Лука Лукич сказал Тане, что он непременно хочет встретиться с сыном. Флегонт очень хотел увидеть отца, но встреча с Петром была ему неприятна.
Флегонт не заметил появления Тани.
Стройная, в синем жакете, который так шел ей, Таня подошла к Флегонту. Мягко шуршали под ее ногами прошлогодние листья, ласково светило солнце… Вся отдавшись ощущению свободы, радуясь предстоящей встрече с Флегонтом, она остановилась, услышав его голос, и постояла некоторое время, спрятавшись за деревом.
«… Где я любил, где отчий дом…» – пел Флегонт, а Таня, переполненная счастьем, смотрела на Флегонта, любуясь им.
– Флегонт, а Флегонт! – Таня вышла из-за дерева, стала, прислонившись спиной к нему, запрокинув голову к солнцу. – Я привела их сюда. Пожалуйста, не горячись, Кружок соберется с опозданием, как всегда, и они не помешают вам. Да отсюда и не видно, как будут собираться твои товарищи. Я сказала Луке Лукичу, что ты очень устал и пошел за город отдохнуть. Не идти же тебе к ним на постоялый двор.
Флегонт молча кивнул головой. Таня подсела к Флегонту.
– Встретилась я с ними, рассказал мне Лука Лукич о Двориках, и так мне захотелось туда!.. – Таня вздохнула. – Хорошо там. Кругом поля и такие широкие дали. Только отец что-то мудрит, беспокоит он меня… Ну да ладно! Помнишь, как мы сиживали на кургане? Лунно, тепло… Хорошо! – Таня положила руки на плечи Флегонта и ясным испытующим взором взглянула в его полузакрытые глаза. – Ты подожди. Ты мне ответь: неужели ты забыл наши вечера у Лебяжьего озера?..
– Нет, Танюша, как можно забыть!..
И опять иного ответа хотела от него Таня.
– Я их приведу сюда, – проговорила она с сердцем. – Привести, что ли?
Флегонт кивнул.
2
Луку Лукича и Петра Таня оставила недалеко в лесу. Они появились через несколько минут.
Отец, одетый в праздничную поддевку, показался Флегонту здоровым и крепким, как никогда. Ничто в нем не говорило о прожитом, – такой же гладкой была желтая кожа лица, таким же внимательным и пристальным взгляд нетускнеющих глаз.
Петр раздался в плечах, черты его лица стали еще более жесткими.
Лука Лукич остановился, не дойдя нескольких шагов до сына, оперся о посох, постоял молча. Петр с безразличным видом осматривал лес. Флегонт встал, поклонился отцу, поцеловал его троекратно, поздоровался с Петром.
– Да это, никак, и взаправду ты, сын? – сказал наконец Лука Лукич.
– Правильно, я и есть, Флегонт, твой сын, – дрогнувшим голосом отвечал Флегонт.
– Пинжак надел, слышь, Петька? Барин, а? Флегонт-то в бары вышел, мать ты моя! – Лука Лукич сурово усмехнулся.
– Жизнь меняет людей, папаня, – ответил Флегонт.
– Играешь и поешь, чертов сын? – загремел Лука Лукич.
– Музыка разговору не помеха, – пробормотал Флегонт.
– Ты что же это из села-то, с отцом не попрощавшись, сбежал? Или родной дом тебе стал дюже вреден? Или тебе тут сладко живется?
– Наша жизнь известная, папаня, по гудку встаем, не евши ложимся, – шуткой ответил Флегонт. Он понимал, что отец говорит так грозно лишь для виду, чтобы показать свою власть.
– Ему городская вонь, стало быть, милее нашей деревенской, – съязвил Петр.
– Замолчи! – гаркнул Лука Лукич. – Так и рады вцепиться друг дружке в глотку, – ворчливо добавил он.
– Твоя, папаня, сторожевская порода. Под одной крышей двадцать волков собралось! – сказал Флегонт. – А этот – самый злой из всех твоих волчат.
Петр молча проглотил слова Флегонта.
– В моем дому моей породы я один. А вы все… Черт вас знает, в кого вы пошли. Вона – вырядился! Вроде чужой ты, Флегонт, словно бы и не мой, право слово! – Лука Лукич покачал головой. – Ежели бы не великая нужда да не мир, я бы и не вспомянул о тебе. – Это было сказано тоже ради красного словца. – Раз из отцовской избы вон, то и из сердца отцовского долой. Но мирское дело превыше всего протчего.
– Шляпу нацепил, барин, – поддел Флегонта Петр.
– Молчи, сапог! – выкрикнул Флегонт.
Лука Лукич сел. Он устал от этого натянутого разговора. Притворяться он не любил и не умел.
– Ну, что же ты разыскал на чужой стороне серед городского люду? – На этот раз Флегонт уловил в тоне отца интерес к его жизни.
– Пока я узнал одно: наше счастье в наших руках. Мы всю лавочку опрокинем, будь она неладна.
– Скажи, пожалуйста, Аника-воин выискался! – любуясь сыном, сказал Лука Лукич. – Стало быть, против начальства встал?
– Встал. И уж с этой дорожки меня не сдвинуть.
– Та-ак… – протянул Лука Лукич.
– А с кем поведешься, от того и наберешься, – буркнул Петр. – Все, бывало, с лавочниковым Николаем да с ней. – Он покосился в сторону Тани, которая, казалось, не слушала разговора. – Студенты, знамо дело, – продолжал Петр, уколотый безразличным отношением Тани к его словам. – Им бы только народ мутить.
– А студенты, Петр, тоже за народ стоят, – лениво отозвалась Таня.
– А мы и не просили их за нас стоять, – сердито заговорил Лука Лукич. – Мы сами за себя постоим. Защитники! Сами от городовых бегают, а туда же, в защитники… Смехота!..
– Ну что же, Лука Лукич, посмейтесь, если вам смешно, – так же лениво ответила Таня.
– Ох, не по той дорожке пошел мой сын, Татьяна Викентьевна. Да и сами-то тоже… Вам бы по дому заняться, вот это по вашему разумению. А то на отца-то Викентия смотреть жалко, истосковался, все один да один, – вставил с укором Лука Лукич.
– А вы его не жалейте. Его жалеть – ему же хуже.
– Да-а, – как бы не расслышав слов Тани и находя ее присутствие здесь лишним, продолжал Лука Лукич. – Дума была: помру, Флегонта в семье старшим оставлю. Ан не вышло. Он помолчал. – Против начальства встал… Ладно. Эдак мы сначала против господ, потом против царя, а потом и супротив бога?
– Насчет этого, папаня, у каждого свое соображение, – смиренно, не желая бесполезного спора, сказал Флегонт.
– Соображение! – фыркнул Петр.
– А что, Петя, чужая-то сторона прибавит ума.
– То-то, вижу, больно ты умен стал, – пытаясь суровостью скрыть восхищение, проговорил Лука Лукич. – Вот и подсоби народу, умница.
– А я, батя, насчет этого с превеликой радостью. Выкладывай, в чем дело.
Лука Лукич принялся рассказывать о тяжбе с Улусовым, как будто сын перезабыл все, живя в столице.
– Полный нам теперь зарез. Лужковский вовсе оплошал, – так окончил он свой рассказ. – Нам теперь нужен питерский адвокат, чтобы пересилил Улусова. Мы ему в руку и древнюю Грамоту дадим. Грамота при мне. Петька, дай суму.
– Не надо, видел я ее, – отмахнулся Флегонт. – Ну, а денежных грамоток вы не захватили? Адвокаты на вашу Грамоту и не взглянут, а за те грамотки не токмо что против Улусова, против самого апостола Петра ход найдут.
– За деньгами мир не постоит, лишь бы нашелся верный человек. – При этих словах Лука Лукич на всякий случай ощупал то место поддевки, где были зашиты мирские деньги.
– Ладно, папаня, постараемся, найдем верного адвоката. Татьяну Викентьевну попрошу… Найдем адвоката, Татьяна Викентьевна? Да вы, никак, заснули?
– Нет, задумалась немного. Найдем.
– Так вот, папаня, постоялый двор, где ты живешь, я знаю, денька через два приду, скажу. А там и о прочем поговорим.
– Нам тут проживаться некогда, – сухо вставил Петр.
– Ничего, поживем. Ради такого дела можно. – Лука Лукич встал. – Ну, прощай, сын. Прощайте, Татьяна Викентьевна. Что отцу-то сказать?
– Я принесу письмо. До свидания.
Таня пересела ближе к Флегонту.
3
Когда Лука Лукич и Петр ушли, она сказала с горечью:
– Выдумают сказку и тешатся, словно малые дети.
– А если нечем больше тешиться? – угрюмо спросил Флегонт.
– Ты у меня известный мужицкий ходок.
– В каждой сказке есть и быль, – задумчиво промолвил Флегонт.
– А я, Флегонт, сидела и все об одном думала. Недолго мы продержимся на воле… Поймают тебя… Поймают меня… Разойдемся в разные стороны, только друг друга и видели.
– А в нашем деле тюрьмы не миновать, Танюша.
– Так мы и будем скитаться по белу свету, ты в одной тюрьме, я – в другой. – Таня помолчала. – Я вот все хочу о деле думать, а думаю… – Но она так и не решилась сказать того, что готово было сорваться с языка, и вместо этого сказала: – Слушай, Флегонт, к нам приехал из Самары один очень умный человек. Вот уж действительно мудрец.
– Из каких он?
– Интеллигент, но какой!.. Ни на одного из моих знакомых не похож. Такая сила, такая горячая, громадная сила, Флегонт, и такой ум…
– А что же, – согласился Флегонт. – Вона Плеханов – нашего же тамбовского барина сын, а за рабочего человека встал. Он, говорят, по своему уму в большие бы мог выйти генералы. Увидал, каково мужикам да мастеровым живется, ну и давай к социалистам. Были бы мне открыты все пути-дороги, Танюша, я бы и до него дошел, до Плеханова! Читывал я его книжки – много он знает, только самого главного еще не сказал. Может, и пока нельзя сказать, может, время не доспело? Но мне бы он открылся, а? Как думаешь?
– Сомневаюсь, – подумав, ответила Таня. – Конечно, кто, как не Плеханов, помог нам стать на этот путь. Но он давно уехал из России, живет слухами, рассказами да газетами. Расспросит, выжмет из тебя все, что возможно, – это он сделает; ты для него будешь прямо кладом. А сказать? Не знаю…
– А все-таки я бы к нему подался. Может, какой совет даст.
– Совет тебе дадут здесь.
– Кто же это?
– А вот тот человек, о котором я тебе только что говорила. Кстати, знаешь, говорят, его брат казнен за участие в покушении на отца теперешнего царя.
– Скажи-ка!
– Он уже занимается в нескольких кружках на окраинах, но ему все мало. Теперь он будет и в вашем кружке. Разве Апостол не сказал тебе? И знаешь, он пишет какую-то книгу. В ней и о мужиках много.
– Ну, уж с ним я потолкую. Нам с этими интеллигентами просто зарез. Придет, почитает, еще раз придет – и конец: сидит, миленький! Может, этот половчей и посмышленей будет? А сами чего можем? Вон Апостол… Все, кажись, понимает, а начнет ребятам объяснять – ничего не поймешь. Нет у нашего брата к этому привычки. – И Флегонт признался впервые: – А хотел бы я, Танюша, быть вполне ученым человеком!
– Будешь.
– Когда же он объявится? – помолчав, сказал Флегонт.
– Придет сюда к двум часам.
– Как его зовут?
– Николай Петрович. Он будет искать вас здесь… Спросит: «Не Кривым ли Ручьем называется это место?» Апостол пусть скажет: «Таких мест тут не водится». Он узнает его. Я подробно описала, как выглядит Апостол.
– Ну, спасибо, Танюша, вот уж именно подарок! – Флегонт вынул дешевенькие часы, которыми очень гордился. – Батюшки, времени-то! Уходи, Танюша, ребята, поди, заждались.
4
Как только Таня скрылась, Флегонт разбудил Апостола. Тот вскочил и свистнул. Через несколько минут на полянку начали собираться люди.
Их набралось человек двадцать, пожилых и молодых, одетых по-праздничному.
Разложив селедки, хлеб и выставив пиво, рабочие выжидательно молчали.
– А ну, займись делом, идет кто-то! – вдруг скомандовал Апостол.
Все приняли вид беззаботных гуляк. Апостол затянул вполпьяна песню, прочие подлаживались к нему – нарочно невпопад.
Из-за поворота лесной дорожки вышел молодой человек, роста небольшого, но довольно стройный, в черном костюме, в жилетке. Огромный лоб был чист: жизнь еще не оставила на нем своих суровых следов. Увидев веселую компанию рабочих, он решительно направился к ней, быстрым, в единый миг схватывающим взглядом скользнул по фигуре Апостола, словно что-то припоминая.
– Скажите, не это ли место называется Кривым Ручьем? – Голос у незнакомца был приятный: звонкий тенорок с заметной картавинкой.
– Таких мест тут не водится, господин, не знаю вашего имени-отчества, – пробормотал Апостол, пристальным, ощупывающим взглядом пронзительных глаз осматривая Ленина.
– Тут меня должен был встретить… гм… – Ленин еще раз пристально осмотрел Апостола с ног до головы.
– А вы… Прошу прощенья, кто вы такой будете и что вам тут надобно?
– А вы кто?
– А мы так… Вот с ребятами… Выпиваем, гостя поджидаем.
– Так… Гостя? Как зовут гостя?
– Николаем Петровичем.
– Я и есть Николай Петрович. Мне нужен Апостол.
– Так, так, сказал Апостол. – А кто вас, прошу прощенья, к нему послал?
– Метлов. (Это была конспиративная кличка Тани.)
– Ага! В таком разе будем знакомы. Я и есть Апостол. Вы уж простите за расспросы. Дело-то тонкое, а шпиков кругом прорва.
– Напротив, вы совершеннейший молодец! – весело проговорил Владимир Ильич. – Да, да, так и следует, так и надо: осторожность и охрана кружка прежде всего! Здравствуйте, товарищи! А вы закусывайте, одно другому не мешает. – Он говорил приветливо, морщинки собирались вокруг носа, когда он улыбался, и оттого улыбка его казалась совсем доброй.
Ему предложили закуску, пиво; он ел, пил, помалкивал и наблюдал, а Флегонту показалось, что за эти короткие минуты руководитель кружка высмотрел в людях, сидевших вокруг него, все, что ему было нужно.
– Полагаю, место мы выбрали подходящее, – чтобы как нибудь начать разговор, сказал Флегонт.
– Вот уж не скажу, – сурово проговорил Апостол. – Поляна, все видно. Дурацкое место, без ума выбрано.
– А черт его знает, приятель, где и выбирать, – возразил Флегонт. – Везде шпики.
– Не понимаю я, – с вызывающей усмешкой ввязался в разговор один из участников кружка, Леонтий Слепов, прыщеватый парень, ухватками и одеждой похожий на приказчика галантерейного магазина. – Не могу я взять в толк, – ну, какое вам дело до начальства? Зачем с начальством в драку лезть? Можно его и по-хорошему.
– Не нравится – уходи, – резко заявил Флегонт; он уже давно предлагал Апостолу отделаться от Слепова.
– Вот послушаем, что скажет новый товарищ, а уж там и решим. – Слепов озорно подмигнул своему соседу. – Ежели ничего дельного и от него не услышим, ну вас тогда к лешему.
– Правильно, – поддержал его кто-то из рабочих. – Пусть Николай Петрович расскажет что-нибудь дельное.
– Опять начнут свою капусту рубить. – Слепов демонстративно зевнул. – Маркс, Энгельс, Плеханов, народники, социализм… Ох, скучища!.. Вам всем надо, чтоб тотчас все заполыхало. Вам непременно надо сей же час лезть в драку. А ежели, например, я не хочу драки? Ежели я желаю, чтобы все по-тихому, по-хорошему, как тогда? Оно лучше с маленького начинать. Надо спервоначалу рабочего накормить, напоить, одеть приличненько, а уж потом и прочее. Вот это было бы преотлично. Научите нас, Николай Петрович, как нам добыть жизнь поспокойнее, поинтереснее, посытнее, чтобы с начальством не шуметь, а по мирному сговору… – тогда мы вам в ножки поклонимся!
– Ну, с такими речами ты нам не попутчик, – сурово оборвал его Апостол, а Владимир Ильич тут же подхватил.
– Ваши цели, – сказал он, обращаясь к Слепову, – совершенно противоположны целям рабочих. Такие, как вы, не понимали социал-демократов, не понимаете их сейчас и не поймете никогда. Разделять ваши убеждения мы не можем, вреднее их ничего нет для рабочей массы.
– Да как вы смеете? – закричал Слепов.
– А вот так и смею.
– В его голосе Флегонт уловил железную нотку. «Ого! – подумал он. – Мягко стелет, да жестко спать».
– Так вот и смею, – сурово повторил Владимир Ильич. – Не нравится слушать правду – не неволим.
– Скатертью дорога! – Апостол готов был хоть сейчас дать пинка Слепову.
– Но-но, поосторожней! – ухмыляясь, сказал Слепов. – Что еще мне скажете? – Он уставился на нового руководителя кружка наглым, вызывающим взглядом.
Ленин, будто и не заметив вызова, сказал:
– Я не знаю вашего имени…
– Имя мое Леонтий-с, фамилия моя Слепов, а сам я рабочий – того не забывайте.
– Так вот, Слепов Леонтий: ваше желание все сделать по мирному сговору с буржуями ни к чему не приведет, ничего вы этим не добьетесь. Вы хотите для рабочего люда еды до отвала из корыта буржуазии, а мы хотим совсем иного.
– Больно уж вы грозны, как я посмотрю, – с обидой проворчал Слепов.
– Не неволим. Не неволим, – оборвал его Апостол.
– Прощайте. Подумаешь, интеллигенция! Я сам стишки пишу-с! – Слепов обидчиво скривил физиономию.
Апостол сделал знак Флегонту: выпроводи, мол, его поскорее.
– Вали, вали отсюда, – подталкивая Леонтия, сказал Флегонт. – До свидания, увидимся.
– Пожалеешь еще обо мне, Флегонт! – крикнул, уходя Слепов.
– Очень хорошо, – с облегчением проговорил Ленин, когда Слепов скрылся из виду. – Теперь мы можем потолковать по душам. Таких пускать в наше дело нельзя.
– Всех разгоним – с кем останемся? – спросил высокий хмурый рабочий. В голосе его было недоумение. – Вовсе обеднеет кружок.
– Не обеднеем, товарищ, не бойтесь, – горячо отозвался Владимир Ильич. – Пока действительно нас мало, очень мало. Но нас будет много. И всегда мы будем суровы и осмотрительны, всегда в нашей организации будут только настоящие люди, только такие, которые все свои помыслы и свои жизни отдадут рабочему делу.
Ленин старался излагать свои мысли как можно понятнее. Он был среди рабочих, он искал к ним дорогу – дорогу к их сердцам, к чувствам.
Он должен узнать, что хотели бы они сами услышать от него. Трудно заставить их выложить при первой же встрече все, что наболело у них, ох, трудно! Он может сплотить их только своим словом. Слово должно быть ясным и точным.
Ленин начал разговор. К удивлению всех, говорил он без тетрадки, к которой обычно прибегали все интеллигенты, руководители кружка. Речь его лилась свободно и звучала сильно, и уж одним этим он произвел большое впечатление на товарищей Флегонта.
Перед ними был совсем еще юноша, на первый взгляд ничем не примечательный. Но по мере того как он развивал свои мысли, по мере того как кипучесть его натуры и внутренняя убежденность все ярче проявлялись в его словах, – внимательнее и сосредоточеннее делались слушатели.
Флегонту казалось, что сначала он как бы схватил концы его пальцев, потом завладел ладонью, потом уже вся рука зажата в невидимые тиски, потом его вдохновенные слова захватывают тебя всего, и ты забываешь все на свете.
Сила ненависти и презрения к владыкам мира сего и страсть, которую Ленин вкладывал в свою речь, не мешали ему владеть собой. Он говорил уже более часа. Плавно и последовательно, все более сильными и резкими красками рисовал он картины угнетения перед теми, кто слушал его. Все им было понятно в его словах, и он уже владел их сердцами.
5
Таким был Ленин, когда его узнал Флегонт.
Нарисовано много его портретов. Много и написано о нем. Величайшие умы нашего века исследовали его жизнь, пытались вникнуть в суть его характера. Но даже люди, близко знавшие Ленина, не воссоздали его облика, а лишь отдельные черты. В молодости был у него друг – Глеб Кржижановский. Ему все известно о Ленине. Он знал его в молодости, и он хоронил его.
И даже он задавал себе вопрос: какая же самая характерная особенность была в Ленине?
«Если здоровый человек хочет есть, так уж хочет по-настоящему; хочет спать, так уж так, что не станет разбирать, придется ли ему спать в мягкой кровати или нет, и если возненавидит, так уже тоже по-настоящему!»
Это Ленин сказал как-то Кржижановскому.
И смотрел на него Глеб, на яркий румянец его щек, на блеск его темных глаз и думал: «Ты-то именно и есть образец такого здорового человека! Пусть ты еще не совсем отгранен, пусть еще недостаточно отточен, все это придет, ты еще так молод! Но уже вполне отчетливо обрисовывается в тебе, дорогой наш «Старик», тот тип человека-монолита, которому много суждено сделать, и я не боюсь думать об этом, но никогда не скажу этого тебе, потому что знаю, как ты ненавидишь всякие рассуждения о своей особе, фимиам и прочее, хотя то, что я думаю, думают все «старики», и это сама правда. Придет время, и все убедятся, что это действительно правда!»
…А для Флегонта он навсегда остался олицетворением вечно бурлящего, вечно неугасимого пламени. Кипучесть его натуры, блеск его всегда молодых карих глаз, любовь к жизни и ко всему живому, к песне, к смеху и шутке, его неутомимость, суровость к врагам, не знавшая снисхождения, и бесстрашие, величие его ума, его слова и речи – вся его жизнь всегда давали Флегонту новые силы для борьбы.
6
Рабочие слушали Ленина не шелохнувшись, боясь прервать увлекательный рассказ о вещах, близких им. Ни один из интеллигентов не умел говорить так заразительно, живо и умно.
Окончив рассказ, Владимир Ильич стал расспрашивать товарищей Апостола. Он хотел узнать все, что касалось их работы, жизни. Вопросы его были прямы и ясны; таких же он требовал ответов. И Флегонт дивился тому, как вдруг разоткровенничались самые неразговорчивые члены кружка.
Но и на этом Ленин не окончил занятие. Оказалось, что он принес с собой бумажки с написанными на них вопросами насчет порядка на заводах и фабриках. Листки он роздал очень просил написать к следующему собранию кружка подробные ответы. «Не ленясь», – заметил он с улыбкой.
Он хотел знать о числе рабочих на предприятии – мужчин, женщин, детей; о том, как производится наем – через контору или через волостные правления; нарушает ли хозяин после найма расценки на работу; уходят ли рабочие из заведения и почему и как: гуртом или в одиночку. Что делает в таких случаях хозяин: жалуется ли в суд или сообщает фамилии ушедших другим хозяевам. Сколько часов в сутки продолжается работа, есть ли сверхурочная, как за нее платят. Требовались сведения о месячном заработке детей, женщин, рабочих с большим навыком. Также надо было указать, чей харч – свой или хозяйский, каков он, во сколько обходится: как выдается заработок – наличными деньгами или товарами из лавки; чья это лавка – хозяйская или артельная; какие бывают обсчеты, задержки в выдаче платы, понижалась ли она и почему… Каковы вычеты, штрафы, как обходятся с рабочими мастера. Привести примеры, бывают ли недовольные условиями, работы, в чем выражается недовольство. Были ли забастовки, чем окончились, почему окончились именно так, а не по-другому. Есть ли какой-либо толк от фабричных законов, знают ли рабочие фабричного инспектора, что он за человек. Написать цены в лавке на говядину, солонину, на муку, на пшеничный первач, на чай, сахар, керосин, соль…
– Для чего же это? – спросил Апостол, когда все разошлись; Апостол и Флегонт остались, чтобы договориться о следующем занятии кружка.
– Для того, чтобы досконально знать жизнь рабочих, – это во-первых. Во-вторых, в этих листках есть такие вопросы, на которые сам рабочий не ответит. Ему нужно будет пойти в другой цех, там навести справку, осторожненько расспросить мастера – одним словом, пошевелить мозгами. Не забывайте, человек должен многое делать самостоятельно, своим умом доходить до понимания жизни.
– Посмотрим, – недоверчиво сказал Апостол. – Не верю, чтобы от этого получился толк.
– А нам и не нужен целый толк. Дай бог хоть четверть толка, мы и тому будем рады.
Они условились, что о следующем занятии Апостол оповестит Ленина через Таню.
Уже прощаясь, Флегонт вспомнил просьбу отца:
– Виноват, задержу вас, Николай Петрович. Дело у меня к вам, да уж и не знаю, стоит ли беспокоить…
– Что за дело?
– А вот какое: ко мне приехал отец, адвокат им нужен. У них там тяжба с помещиком из-за земли. Все из-за этих треклятых отрезков и аренды.
– О! Вы, значит, из деревни? – с живостью воскликнул Владимир Ильич. – Садитесь, поговорим. Откуда вы?
– Тамбовский из села Дворики. О Плеханове вы упомянули, а он наш сосед, имение его отца, недалеко от нас. Только его там, конечно, нет, слух ходит: вовсе, мол, от своего поместья отказался.
– Сильна людьми Тамбовская губерния, – заметил Ленин с усмешкой. – Однако что за тяжба у ваших односельчан? Где она слушалась, каковы решения, куда обжаловано? – все с тем же стремительным напором расспрашивал он.
Флегонт рассказал обстоятельства дела, упомянул о Книги Печатной и о древней Грамоте не забыл.
– Отлично, дело любопытное. Я найду адвоката, – и он снова едва заметно усмехнулся. – Метлов сообщит вам его адрес завтра. А после нашего очередного занятия мы поговорим с вами подробнее. – Он крепко пожал руку Апостолу, Флегонту и исчез, словно его и не было.
