Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон"

Автор книги: Николай Вирта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 47 страниц)

Часть третья

Вечерний звон, вечерний звон!

Как много дум наводит он.

О юных днях в краю родном,

Где я любил, где отчий дом…

И как я, с ним навек простясь,

Там слышал звон в последний раз…

Глава первая

1

Как часто мы слышали эти печальные, сладостные звуки, несущиеся над полями родной стороны…

Поля, поля!.. Не исходить их, не изъездить, не наглядеться на их однообразную красоту, не забыть их простора и песни над ними! Как часто вспоминаются ясные, светлые небеса и облака, идущие низко над равниной, подгоняемые свистящим ветром…

Качается красноголовый татарник, клонятся к земле редкие, оставшиеся нескошенными колосья, пыль на дороге взвихрится, промчится, приплясывая по жнивью, и рассыплется.

Бежит рядом с дорогой узкая тропинка, исхоженная многими ногами, протоптанная давным-давно; бежит от деревни до деревни, то забирая немного в сторону от дорожной пыли, то снова вплотную сближаясь с большаком.

И свистит-посвистывает ветер, и шире становятся мысли, и жизнь кажется простой и легкой.

Поля, поля!.. Пыльная дорога да желтое жнивье, синее небо и прохладный ветерок, да песня, от края до края звучащая, – приволье души!

Какая ширь, какая ясная даль, какой воздух!.. Иной раз едешь в тарантасе, минуешь буерак, лошади вынесут тебя на крутогор – и перед тобой еще более необъятные просторы и снова поля до самого горизонта.

От быстрого движения, от необыкновенного раздолья, от ветра крутом идет голова… Хочется выскочить из тарантаса, убежать дальше от дороги, стать на самую середину поля и, набрав в грудь побольше воздуха, закричать, чтобы было слышно во всем мире: «Э-ге-ге-ге!..» – а потом накинуть руки за голову и стоять на юру, и чтобы ветер нес мимо белый, неведомо откуда взявшийся пух.

Или, забыв все, походить в лозняке, и, устав, растянуться на траве, и уснуть, и увидеть во сне, будто качаешься в лодке, а кругом вода, а там дальше лес, вот он, вот уже показались первые березы, и свисают их ветви, касаясь теплых струй.

Где еще можно увидеть такое, чтобы ехать версту за верстой, от утренней зари до вечерней, и не увидеть ни одного селения – они где-то сбоку, за лощинами, за буераками, на миражными далями… Редко-редко увидишь колоколенку, или мельница взмахнет крыльями и тут же скроется. Где есть еще такое, чтобы, в какую бы сторону ни поглядеть, были видны край земли и край небес! Кажется, если стать на высоком месте, увидел бы всю землю с морями и океанами, с горами и долинами, с неведомыми чужими странами.

А лошади несутся и несутся, конца дороги не видно, и синяя стена неба отодвигается все дальше, а кругом все та же равнина, и ни души человеческой, никакого движения, ни единого звука – разве порой тяжело поднимется со жнивья ворона и сердито каркнет на людей, потревоживших ее покой.

Хорошо, ах, хорошо ехать в телеге по родимым полям, слушать песню или самому петь ее, глядеть по сторонам и видеть землю, отдыхающую от урожая, думать о жизни или вспоминать милую, а когда затекут ноги, пробежаться по шуршащему жнивью, потом опять присесть, заснуть, качаясь из стороны в сторону, просыпаясь от толчков и мгновенно засыпая!

И заснешь – кругом поля, и проснешься – поля, поля да небо, да песня ямщика, безлюдье, покой, простор!

Какой же силы ураган должен созреть в неведомых просторах, чтобы возмутить кажущееся на веки вечные невозмутимым? Какой колокол разбудит это молчание?

…Там, где дорога упиралась в синюю стену неба, возникало нечто зловещее: надвигалась гроза… Уже слышны первые глухие раскаты грома, и тишина, безлюдье, покой оказались призрачными и зыбкими.

Все грозней туча, все ближе; вот уже близкие удары сотрясают землю. И притихают поля, и ямщик замолкает, и прядают ушами кони.

Ослепительно яркий свет, гром, свет, гром…

Гроза идет!..

2

Таня долго раздумывала, кого бы послать, чтобы перехватить Флегонта на дороге, и в конце концов остановилась на Волосове: «Хоть и путаник, а это дело сделает, не первый год знакомы!» Она предупредила писаря, что Флегонта надо ждать в ночь на воскресенье.

С вечера Волосов отправился на кладбище.

Уже потянуло ночным холодком, а Флегонт все не показывался.

Волосов сидел на валу, отделявшем кладбище от поля, и курил одну папиросу за другой – это был знак для Флегонта.

Наконец в поле появился темный силуэт человека.

Волосов поднялся на вал и три раза кукарекнул; в ответ он услышал басовитый смешок.

– Здорово, Костя, – взволнованно сказал Флегонт. – Спасибо, что встретил.

– Здравствуй, друг любезный. Везет тебе! Добрался благополучно?

– Если тут не попадусь, значит, действительно везет. Сил моих больше нет, умотался. Где прикажете остановиться? Какие для меня приготовлены хоромы?

– Пока сторожка, а потом переведем в безопасное место. Да и тут сейчас спокойно. Селу не до погоста и не до сирени.

– Ну, сторожка так сторожка! Давненько я в ней не бывал. Не развалилась еще?

– Что ей сделается? Пошли. Держись за меня. Небось помнишь: тут густые кусты.

В сторожку они проникли через окно, – Флегонт не захотел отдирать досок, которыми была заколочена дверь.

– Ты, что же, пешком?

– До Улусова пешком, а там подвезли какие-то дальние. Ну, что в селе? Как мои родные, здорова ли Таня?

– У нас тут такие, брат, дела!..

Волосов рассказал, как глухо бурлит село, ожидая оглашения сенатского определения, как все взволнованы арестом Луки Лукича.

– Вот как! Какая же это собака его засадила?

– Улусов.

– Так-так… И давно сидит?

– Дня три.

– За что?

Волосов рассказал. Флегонт выругался.

– Батьку твоего надо выпустить, – решительно сказал Волосов. – Надо, чтобы его мир выпустил, понятно? Надо подговорить мужиков.

Флегонт усмехнулся.

– Ты что же, союз мне предлагаешь? Вместе мужиков поднимать? А как на это посмотрят твои эсеры?

– Я независимый, по-своему решаю.

– Что же это означает?

– А это значит: что хочу, то и делаю, с кем хочу, с тем и работаю. Что же ты предлагаешь?

– Я предлагаю другое. Батьку из-под ареста освобождать не надо – это пахнет провокацией. Ничего хорошего от этого ни батьке, ни селу не будет. Нужно, чтобы мужики крупно поговорили с земским начальником насчет коренных сельских дел. Вот это будет хорошо… И сделать это не трудно, раз все село готово скандалить с Улусовым по-настоящему.

– Они готовы его прикончить.

– Ну, от того толку тоже будет немного. Ты сказал, что завтра сходка? Перед сходкой собрать бы человек пяток, кого понадежней, потолковать да раскрыть им глаза на всю эту механику. Или ты уже зашатался, «независимый»? с усмешкой спросил Флегонт. – На слова вы мастера, а как до дела, так в кусты?

– Почему в кусты? Не один ты в поле воин. А чего-нибудь новенького у тебя нет, чтобы расшевелило мужиков?

– Есть.

– Татьяну позовем?

– Не надо.

– Почему?

– Ей рисковать нельзя…

– Ладно. Ну, прощай, я тебя завтра рано подниму.

– Давай, давай собирай! Ольгу Михайловну непременно позови, Андрея, Зевластова… А там, кого знаешь.

3

Таня пришла на кладбище поздно, – Флегонт поджидал ее на валу.

У сторожки уселись на старую скамью.

– Где ты теперь работаешь?

– В Самаре, в транспортном бюро «Искры». Товарищ Клер руководит всей работой, а я его помощник, ты будешь секретарем бюро. Главное-то вот в чем, – пояснил он: – «Искра» готовит второй партийный съезд. Задача агентов «Искры», а стало быть, и моя, – завоевывать местные социал-демократические организации, присоединять их к «Искре».

– Не понимаю одного: почему ты решил приехать сюда? Опасно тут. Особенно теперь. Ты знаешь, что делается в селе?

– Опасность, Танюша, следом за мной шагает. А почему я оказался именно здесь? Тут две причины: хочу понюхать, чем пахнет в деревне, узнать, о чем думает мужик…

– Ты мог бы поехать в любую деревню, где тебя не знают.

Это-то и плохо! Раз не знают – значит, и рта не раскроют. Нет, Танюша, как раз хорошо получилось, что мне довелось побывать здесь. Давненько не был в родном краю… А здесь и я их пойму, и они меня поймут, и советы мои даром не пропадут. Да и не выдадут. Нет, меня они не выдадут. Впрочем, конечно, береженого бог бережет.

Он помолчал.

– Вторая причина, что я тут, а не в воронежской какой-нибудь деревеньке, – это ты, мой свет!

…После разъездов по России, разъездов, опасных и трудных, после стольких волнений эти часы тишины и покоя среди шуршащих кустов сирени на холме забытой могилы казались Флегонту особенно дорогими. Люди в селе спали, утомленные дневной работой, и спали поля под зыбким звездным светом.

Таня слушала Флегонта и боялась хоть чем-нибудь нарушить его плавно текущий рассказ. И ей тоже все казалось фантастическим – слишком уж мирно кругом, слишком тихо!

Так хорошо было знать, что он не оставит больше ее одну с ее любовью и тоской по нему. Теперь они надолго вместе, надолго, если… Но об этом страшном «если» сейчас и думать не хотелось. Все будет хорошо, все должно быть хорошо!

Флегонт обнял Таню и привлек к себе.

4

Воскресную обедню Викентий служил торопливо: ему передалось настроение мужиков, с нетерпением ожидавших сходки. Его лептой в общее дело была проповедь за обедней.

В ней он исходил из евангельских слов: «Итак, всякого, кто слушает слова сии мои и исполняет их, уподоблю мужу, который построил дом свой на камне. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот… И он не упал потому, что был основан на камне. А всякий, кто слушает сии слова и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке».

Голос Викентия гремел, когда он, не назвав Улусова, предрекал этому «мужу» судьбу тех, кто строит дом свой на песке, – и вот пойдут дожди, разольются реки, подуют ветры и устремятся на дом тот. И упадет он, потому что построен на песке. Необычайность тона, резкие слова по адресу земского вызвали необыкновенное волнение в церкви: все это подогревало и без того горячие страсти.

Спокойней всех был Никита Семенович. Он заменял в этот день заболевшего псаломщика, спотыкался, перевирал ответные возгласы, чем очень сердил Викентия и выводил из себя богомольных мужиков. Но на это-то и бил ямщик, чтобы сильнее взбудоражить сельчан.

Еще до проповеди Петр и Сергей Сторожевы ушли из церкви. Проходя мимо Андрея Андреевича, Сергей подмигнул ему.

Андрей Андреевич тихонько выбрался из церкви, окольными путями добрался до Каменного буерака – здесь отец лавочника Ивана Павловича некогда ломал камень; сейчас каменоломня была в забросе.

Вдоль глубокой расщелины буерака дул свежий ветер, забирался в каменоломню и выл там, не находя выхода.

Глава вторая

1

Под защитой песчаного выступа на краю отверстия, служащего входом в пещеру, сидели Листрат, Петр и Сергей.

– Кого еще ждете? – спросил Андрей Андреевич.

– Должен прийти ямщик. Чобу я не позвал, – сказал Сергей.

– И верно, – вставил Петр, – пентюх пентюхом.

– Учительница обещалась и Миколай лавочников.

– А чего вы такое задумали? – строго спросил Андрей Андреевич.

– Молчи, узнаешь, – презрительно сплюнув, ответил Петр.

– Посиди, дядя Андрей, – миролюбиво заметил Листрат. – Авось тут все свои, не выдадим.

Пришел Николай. Спустя некоторое время явились Ольга Михайловна и Волосов.

– Ямщика не хватает, – заметил Листрат.

– Ямщик не придет, он так накачался – через губу не плюнет, – объяснил Андрей Андреевич.

– Ну, ладно! Говори, Костя, зачем звал, – торопил писаря Петр.

– Вот что, братцы… Главное, как вы понимаете, об этой нашей сходке – молчок! Теперь так: есть человек – вы его знаете, и он вас хорошо знает. Он хочет прочитать вам важную бумагу насчет земли…

– Вона что! – Глаза у Андрея Андреевича заблестели. – Это надо послушать. А кто же он, тот человек?

– Погоди ты! – осадил его Сергей. – Живет он вроде на две стороны: одной – будто как и все прочие, а другой стороной он такой, что ежели о нем прознает земский, носить ему кандалы или того хуже. Понятно?

– К чему ты все это рассказываешь? – сердито проговорил Андрей Андреевич. – Что мы, прости господи, глупые? Мы одно знаем: не все мели, что есть, оставь и про запас. Зови того человека, пускай говорит про землю!

– Ладно. Но, братцы, если что случится – держись кучно: ведать не ведаем, слышать не слышали. – Волосов встал и свистнул.

– Сейчас придет.

– Да кто он? – вспылил Андрей Андреевич. – Должен я знать, с кем буду речь вести?

– Сказали тебе: человек наш, сельский, ну и помалкивай – грубо осадил его Петр. – Чего ты привязался?

– Ну, так бы давно и сказали, что наш, сельский, – все еще сердясь, проворчал Андрей Андреевич. – Тоже какую моду завели…

– Так полагается, Андрей Андреевич, – успокоила его Ольга Михайловна. – В таком деле осторожность очень нужна.

2

– Здравствуйте, братцы, – весело сказал Флегонт, появившись на скате буерака и несказанно удивив своим появлением всех, кто не знал о его приезде.

– Мать ты моя, да это ж Флегонт! Родимый, откуда тебя принесло? – Андрей Андреевич, не веря глазам, ощупал Флегонта. – Да он же, братцы, он, живой Флегонт!

– Ну, раскудахтался! – остановил его Петр. – Здорово, Флегонт!

Флегонт поздоровался со всеми, обнял Листрата, потрепал по плечу Андрея Андреевича.

– Нет, вы только гляньте, каков вымахал! – не унимался Андрей Андреевич. – Ку-уда!.. Батьку перерос. Сибирские-то воздуси пользительны, стало быть? Ах, ах! Ну, удивил!.. Ну, обрадовал! Уж тебя-то мы послушаем, уж ты-то знаешь все. Откуда же ты теперь, парень?

– С чужой стороны, дядя Андрей.

– Чужая сторона – дремуч бор.

– Почему? Ушел с пустым бочонком, а теперь в нем клад, – пошутил Флегонт.

– Ну, так выкладывай! – Андрей Андреевич повеселел.

– Может быть, пора и за дело? Скоро начнется сходка, – заметила Ольга Михайловна.

– Верно! – хмуро проговорил Петр. – Мы не побаски пришли слушать, а насчет земли, как обещали.

– А ты, Петр, все торопишься, словно тебя ветром поддувает, – посмеиваясь, сказал Флегонт. – Не спеши. Вон Сергей сидит, не торопится.

– А чего мне спешить, дядя Флегонт? Я тоже вроде тебя – отрезанный ломоть.

– Надоели, вишь ты, ему наши сельские порядки, – с неприязнью пробурчал Петр. – Будто в матросах легче будет.

– Так вот, братцы, есть у меня одна бумага, крепко она написана. Хотел бы я ее вам прочитать… Желаете послушать добрую речь? – Флегонт обвел всех глазами.

– Насчет земли? – спросил Петр.

– Насчет всего.

– В пещеру бы нам уйти, – предложил Николай. – Увидят тут.

– И то, пойдемте, – заторопился Андрей Андреевич.

– В пещеру так в пещеру, – согласился Флегонт.

Все прошли в яму, освещенную солнцем через щели, пробитые в стене, выходящей в буерак. Когда собравшиеся расселись на обломках песчаника, Флегонт подошел к одной из пробоин, поближе к свету, достал из кармана лист бумаги.

– Вы слышали, братцы, что было в Харьковской и Полтавской губерниях? – спросил он.

– Слышали, – ответили хором.

– Мало ли что слышали. Читай! – вмешался Листрат.

– Желаем, – коротко бросил Андрей Андреевич.

– А кем эта прокламация написана? – поинтересовался Николай.

Флегонт внимательно разглядывал важничающего Николая.

– Умными людьми, – резко ответил он.

– Умных людей много, ты скажи, из какой партии. Может быть, мы и слушать не захотим.

– Из социал-демократической. – И, обращаясь к Ольге Михайловне, Флегонт разъяснил: – Это листовка Петербургского комитета социал-демократов.

– В общем-то социал-демократы люди неторопливые, – насмешливо вставил Николай. – Любопытно, что они в этой бумаге написали.

– Флегонт так посмотрел на сына лавочника, что тот сразу осекся.

– Непонятное говорите, но все уж равно, – вздохнул Андрей Андреевич.

Флегонт начал читать о крестьянских волнениях на Украине. Когда Флегонт прочел, что усмирители отдали крестьянских девушек казакам, Андрей Андреевич вскочил и закричал:

– Ах, сучьи дети!..

– Не перебивайте, Андрей Андреевич, – умоляюще сказала Ольга Михайловна.

– А вы, барышня, мне не указывайте. Я не могу молчать, когда у меня душа ходуном ходит.

«Точно орда дикарей-завоевателей ворвалась в покоренную страну, – читал Флегонт, – и творила свою расправу над беззащитным населением. Мы уже не говорим о том, что весь хлеб, взятый у помещиков, был полностью возвращен. Мало того, во многих случаях отнимали те немногие запасы, которые составляли заведомую крестьянскую собственность…»

– Ну, что ты скажешь?! – опять взорвался Андрей Андреевич.

И все тотчас набросились на него.

– Вы, молокососы, горя не хлебали, у вас сердца каменные А мое житье – вставши, за вытье! Так что я этих горемык вот уж как понимаю.

– Чего ты орешь? – накинулся на него Петр.

– Не я ору, горе мое орет! – бушевал Андрей Андреевич. – Ахти, сердешные! Барышня, вы-то хоть уразумейте. Избили, да еще голышом оставили, да из закромов все повычистили. Или царь о том не знает?

– Погоди, дядя Андрей, сейчас и до царя доберемся. – Флегонту нравилась горячность Андрея Андреевича.

– Ну, читай. Читай бумагу. Все нутро ты мне ею перевернул.

И долго еще Андрей Андреевич охал и кряхтел.

Когда Флегонт начал читать о царе, который в прокламации был назван главным виновником расправы, Андрей Андреевич решительно прервал чтение:

– Нет, парень. Эта бумага написана хлестко, да не для нас. Ее господа писали. Написано всего много, слов кошелка, поди разберись, что к чему. – Андрей Андреевич сдвинул шапку на лоб, почесал затылок, обросший редкими волосами. – Главное, ничего про землю не написано, Нам без земли – крышка, а ты нам про царя. Нет, нам нужна такая бумага, где бы писалось, как, скажем, нам воротить нашу землю, как нам земского обработать. Вот это была бы грамотка! А что ты читал – умно, так умно, что иное слово и не понять, к чему оно… А мы пропадаем, понял? Пропадаем мы! – закричал Андрей Андреевич, и все на него зашикали.

Листрат, Флегонт и Сергей смеялись, Петр и Волосов мрачно молчали. Николай кривил рот и грыз ногти, а Ольга Михайловна, молча наблюдавшая эту сцену, то и дело понимающе переглядывалась с Флегонтом.

– Замолчи, Андрей! – крикнул Николай. – Правильно я сказал: сочинения социал-демократии хороши, а толку от них никакого.

– Чего ты там бормочешь? – разъярился Андрей Андреевич на лавочникова сына. – А ты знаешь, кому Улусов землю сдал, с кого он нынче денежки получить должен?

– Почем я знаю! – с дрожью в голосе ответил Николай.

– Ах, не знаешь?.. А ты в среду вечером не хлестал водку с отцом и Улусовым? Они не при тебе договор писали?

– Какой такой договор? – насторожился Петр.

– Какой? Пускай студент скажет, какой.

– Какой договор? – приходя в бешенство, спросил Петр. – Ты чего дрожишь, куриная душонка?

– Ну, ну, ты не очень!.. – Николай отодвинулся от Петра.

– Сжечь! – яростно заговорил Петр. – К чертовой матери! И Улусова и лавочника.

– Сжечь обоих! – крикнул Андрей Андреевич.

– Чепуха, – хладнокровно сказал Флегонт. – Сожжете их, придут солдаты, как пришли в Харьковскую губернию, и сожгут все село. Давайте спокойно думать, как быть.

– Я не могу быть спокойным, когда у меня из-под ног землю вытаскивают! Ты что же до сей поры молчал, елова шишка? – Петр схватил Николая за воротник тужурки. – Ты что же в набат не вдарил, а?

– Отстань ты от меня, пожалуйста! – брезгливо отстранился Николай. – Нужна мне земля!

– Пригодится, – иронически заметил Сергей. – Еще поторгуешь землицей…

– Что вы на него накинулись? – вступилась Ольга Михайловна. – Действительно, при чем тут Николай?

– Тоже нашли на кого лаяться, – поддержал ее Листрат.

– Ну, ладно. – Петр отпустил Николая. – Ладно. Я по сходкам не ходил, а нынче пойду. Нынче мы на сходке поорем. Слышь, Миколай, ежели я твоего отца за бороду буду таскать, – молчи.

– А что мне за дело, право. Ну вас к чертям! – Николай оправил воротник тужурки.

Андрей Андреевич охал, качал головой, восклицая время от времени: «Ах ты, боже мой, ах ты, заступница!» – мял в руках шапчонку, то снимал, то надевал ее и безнадежно махал руками.

Сергей наблюдал за происходящим совершенно равнодушно; он не верил, что земля останется за мужиками.

– Теперь так, сказал Андрей Андреевич. – Почитал ты, объяснил ты нам. Объясни теперь, как же насчет земли?

– Объясню, дядя Андрей.

– Мне земля нужна, – устало сказал Андрей Андреевич. – Все равно какая, лишь бы земля.

– Правильно. Вот ты нынче на сходке, без скандала, без драки, скажи Улусову: мужикам, мол, надо бы вернуть отрезки…

– А он скажет: «На, мол, держи карман шире», – ядовито усмехаясь, ответил Андрей Андреевич.

– Тебе нужна только земля или еще чего-нибудь надо? – допрашивал Андрея Андреевича Флегонт.

– Мало ли что нам нужно, Лукич.

– А я знаю, что тебе надо еще, Андрей. Ты хочешь, чтобы тебе вернули деньги, которые ты заплатил за свою несчастную земельку? Хотел бы ты, чтобы тебе вернули выкупные?

Все сказали, что это нужно позарез.

– А круговая порука вам сладка? – спрашивал Флегонт Вам на руку, что вы из общины ногой не можете на сторону ступить, все со спросом?

Это уж было по части Петра. Он больше всех тяготился круговой порукой. Он и ответил за всех:

– К чертовой матери круговую поруку!

– Теперь… За аренду Улусов драл с мужиков немыслимую цену, так это или не так?

– Верно, верно, парень! – подтвердил Андрей Андреевич. – В корень ты смотришь!

– А если бы Улусова стали судить за такие немыслимые цены, да и не только его, а всех живодеров, вы что – плакали бы, их жалеючи?

Все рассмеялись.

– И то, Лукич, меня аж сейчас слеза прошибла.

– Еще одно сообразите. Сельские дела вы решаете на своей сходке. Ладно! А вы знаете, кто у нас решает все мужицкие дела?

– Поди, царь? – нерешительно сказал Андрей Андреевич. – Царь – главный земельный хозяин.

– Верно, дядя Андрей, царь. Только кому бы, ты думал, он передоверил все земельные дела? Кто, ты думаешь, решает твою судьбу?

– То мне неизвестно, – признался Андрей Андреевич.

– Дворяне, дядя Андрей, помещики, такие же, как наш Улусов. О тебе пекутся дворянские комитеты.

– Не пойму, Лукич, к чему ты это все?

– А ты, дядя Андрей, попробуй, что я тебе говорю, сказать Улусову.

– И что с того будет?

– Посмотришь. Это ему будет пострашнее, чем все ваши угрозы. Да ведь не скажешь!

– Не скажет, – подзадорил Листрат. – Кишка тонка!

– Куда ему!.. – вставил, посмеиваясь, Сергей.

Это я – то не скажу? – Андрей Андреевич затрясся. – Это у меня-то кишка тонка? Ах, вы!..

На него опять зашикали.

– Чего зашипели, молокососы? Я все помню, я при барышне слова непотребного не скажу. Да я днями такого земскому наговорил, он аж позеленел.

– Ну, так скажи и это.

– И скажу.

– Вот тогда посмотришь, как земский закукарекает. Только уж держись, дядя Андрей!

– Я-то удержусь. Только ежели держаться, так кучно.

– Ясно, – сказал Листрат. – Ты начнешь, мы поддержим.

– Только не возьму я, Лукич, в толк, какое же это имеет отношение к земле? – недоуменно спросил Андрей Андреевич.

– Тебе очень нужна земля?

– Ты, Лукич, над нами не насмехайся. Кому она не нужна? Разве что лавочникову сыну. А прочим…

– Ну, так садись в телегу да с богом в Сибирь.

– Насчет Сибири я слышал. Только глухомань, земля дикая, умрешь, пока ее осилишь… Может, теперь там подходящую землю стали давать?

– Вполне подходящую.

– И по скольку же, скажем, на двор?

– На двор дают по три тысячи десятин.

Все так и ахнули.

– Постой, постой, – сдернув шапчонку и заикаясь, переспросил Андрей Андреевич. – По скольку?..

– По три тысячи, дядя Андрей, – невозмутимо ответил Флегонт.

– По три тысячи! – ахнул Андрей Андреевич. – Не верю. – Он отчаянно замотал головой.

– И как же дают? – с алчным блеском глаз спросил Петр. – За какую цену?

– Дают в аренду на девяносто девять лет. Первые пять лет ничего не платить.

– Батюшки!.. – простонал Андрей Андреевич.

– Купить можно не больше трех тысяч десятин, а в аренду можно взять хоть и сто тысяч. Срок аренды – девяносто девять лет, – с той же серьезностью говорил Флегонт.

Лишь Ольга Михайловна приметила лукавую искру в его глазах.

Она пристально наблюдала за Флегонтом и узнавала и не узнавала его: что-то такое узнал и увидел он, что до краев наполнило его, отчего он и казался таким сильным, каким не был в Сибири. Мужики понимают его с полуслова, и он понимает их. Вот Флегонт говорит о земле, о царе, говорит без единой фальшивой ноты, даже как бы без желания вести за собой мужиков, а между тем твердо и последовательно наводит их на размышления о предметах, над которыми они никогда прежде не задумывались, заставляет их делать выводы без подсказки. Соединение гибкого ума с добрым лукавством, знание народа, всех его горестей и мечтаний, простота в обращении с людьми и умение вести за собой их души – все это глубоко волновало Ольгу Михайловну. Она невольно заражалась от Флегонта его мыслями и чувствами. «И ведь я могла бы стать такой же, как Флегонт, не отойди от движения», – думалось ей.

И снова властно потянуло Ольгу Михайловну к делу, к которому не раз звали ее и Флегонт и Таня; снова ум и сердце устремились к тем, кто хочет человечеству добра и счастья, какого оно еще не знало, но должно знать.

– Постой, постой, Лукич, – заговорил в восторге Андрей Андреевич. – Неужто и закон такой есть? Насчет этой самой сибирской земли?

– Есть.

– Царев закон?

– Царем подписан.

– Ох! И ты на царя! И где же этот закон? Неужто опять его от нас спрячут?

– Почему спрячут? Он у меня, нарочно захватил, чтобы вас порадовать. – Флегонт достал из кармана еще одну бумагу. – Читай сам.

Андрей Андреевич по складам прочел несколько строк и передал бумагу Петру.

– Закон как закон. – Петр отдал бумагу Флегонту. – Все форменно.

– Лукич, милый, да ведь это ж!.. – Андрей Андреевич чуть не пустился в пляс. – Ну, братцы, вы как желаете, а я сей же час напишу прошение в уездное земство. Мне три тысячи десятин не надо, а на полтора десятка и я замахнусь!

– В среду тебе десяти было довольно, – хмуро заметил Петр, с усмешкой наблюдая за прыжками Андрея Андреевича.

– Мало ли что было в среду! Поди, ныне воскресенье. Ах ты, господи, ах ты, боже мой! И кто же это так постарался, Лукич, какие такие добрые нашлись люди?

– Дворяне, Андрей. Особое совещание при царе по делам дворянского сословия.

– Видали? – Андрей Андреевич победоносно оглядел всех. – Есть, стало быть, чувствительные господа. Двадцать десятин дадут мне, Лукич?

Флегонт не спеша свернул цигарку, не спеша прикурил и только тогда ответил:

– Не дадут. И не надейся и прошение не пиши.

– Вона! Чем же я хуже иных-прочих? – обиделся Андрей Андреевич.

– И прочим не дадут, – так же хладнокровно проговорил Флегонт.

– Как не дадут? – взревел Андрей Андреевич. – Ты же сам сказал – по три тысячи… Братцы, насмехается он над нами, что ли?

– Нет, я над вами не смеюсь. Да, закон есть, и царем он подписан, и землю дают… Только одно вы у меня забыли спросить: кому?

– А ты не тяни за душу, говори, – торопил Петр.

– Дают, Петр Иваныч, тем, кто сейчас на Руси больше всех бедствует. А кто сейчас больше всех бедствует на Руси? Ясно, дворяне. Вот особое дворянское совещание и задумало помочь своим бедным братьям-дворянам и порешило выдать им земельку в Сибири.

– Дай закон, – кривясь от разочарования, выдавил Петр. – Брешешь ты.

Флегонт снова вынул бумагу. Петр прочел ее.

– Все правильно, как он и говорит, дядя Андрей. Все так и есть, чтоб их разорвало!

– Зачем же им такие земли, Флегонт Лукич? – недоуменно спросил Андрей Андреевич.

– А их можно перепродать, да еще с прибытком. Вон в Уфимской губернии… Только в одном уезде дворяне и чиновники заплатили казне за нарезанную им землю шестьдесят тысяч рублей, а продали ее за шестьсот тысяч. Ты в счете, племянник, силен, – обратился Флегонт к Петру. – Подсчитай, сколько у них в карманах осело. Зачем, говоришь, им такие земли? – воодушевляясь, продолжал он. – А затем, что дворяне для царя самые желательные землевладельцы в Сибири. Но ведь как хитро придумали! Сейчас на фабриках затор, фабрики закрываются, народ выбрасывают за ворота… Куда ему деваться? Правительство один совет дает таким несчастным: поезжайте в Сибирь. Правильно, надо же кому-нибудь обрабатывать новые дворянские земли! И ты поезжай туда, Андрей… Ты и тут на Улусова спину гнешь, да и в Сибири на такого же Улусова спину гнуть будешь. Вот как позаботился о вас царь-батюшка!

Бумага перешла к Ольге Михайловне.

– Закон как есть, вот подписи. А здесь написано: «По высочайшему указу…»

– Дождались царевой милости насчет земли! – рассмеялся Сергей. – Тю-тю, дядя Андрей, погорели твои десятины!

– Ладно, – с холодной злобой заговорил Андрей Андреевич. – Теперь я земскому такого напою – держись! Я из него все кишки вымотаю.

– А по-моему, верно Петр говорил, – вмешался Волосов. – Чего там! Сжечь Улусова в отместку за этот волчий закон!

– Не знаю, – медленно начал Флегонт, – не знаю я, братцы, поднимется ли весь народ, если вы сожжете Улусова… А вот что поднимется народ от того, что сегодня дядя Андрей скажет Улусову, – это точно.

– Ладно. – Андрей Андреевич встал. – Теперь и я знаю, что делать. Но, братцы, держаться, так держаться, стоять, так стенкой, а?

– Постоим, дядя Андрей, – ответил Листрат. – Начни только.

3

– Вам отсюда выходить нельзя, – сказала Ольга Михайловна Флегонту, когда все ушли. – Не вздумайте пойти в село.

– Куда уж там! Конспирация! – Флегонт вздохнул.

– И вздыхать нечего. Вы свое дело сделали – бросили искру в их души, а это самое важное. – Ольга Михайловна помолчала и добавила: – Скучно вам тут. Я бы с удовольствием осталась с вами, но мне надо на сходку.

– Вы скажите Тане, где я, она придет. Да, возьмите этот закон. Суньте кому-нибудь, вдруг пригодится.

Ольга Михайловна спрятала бумагу.

– Знаете, о чем я думала, слушая вас?

– Что, мол, не напрасно ли все это?

– Нет, как можно! Я видела, какими они пришли и какими ушли. Нет, я не о том. Мне кажется, что у эсеров сейчас больше доводов и они выглядят убедительнее ваших, потому что они предлагают действие, понимаете? Действие, которое не может не захватить возмущенных и озлобленных людей. Хотя бы тот же террор, поджоги… А у вас… – Она замялась. – У вас есть продуманные и сильные слова, хорошие и справедливые желания, но действий мало. Или я ошибаюсь?

– Нет, вы не ошибаетесь, но и не совсем правы. То, что предлагает Волосов, это своего рода дурман, Ольга Михайловна Во хмелю чего только человек не наделает! А очнется – он и избит, он и ограблен, и в голове у него туман… В деревнях, вы правы, эсеры скоро будут силой. Только ведь угар, это ненадолго. У них ни определенной цели, ни ясной программы. А наша линия… Мне ее объяснил один наш умнейший человек…

– Ленин? Простите за прямой вопрос.

– Да, он сказал, что семя классовой борьбы заложено в деревне самой жизнью. При добром уходе оно даст всходы.

– Это так. Но кто за семенем будет присматривать? А то ведь из него бог знает что может вырасти.