Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон"
Автор книги: Николай Вирта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)
1
В ясное майское утро около кирпичного сарая, крытого черепицей, человек, одетый в суконную солдатскую рубаху, колол березовые дрова. Позади него до самого горизонта расстилался морской залив, а в сторонке возвышался дом с башенкой, над которой трепетал российский имперский штандарт.
Вокруг дома никого не было. Пустынным казался и громадный парк, начинавшийся около дома и уходивший вдаль по берегу залива.
Лишь изредка перед домом появлялись люди в мундирах; они останавливались на почтительном расстоянии от человека, коловшего дрова, некоторое время наблюдали за его работой, потом уходили. Он не замечал их. Работа, по-видимому, нравилась ему, справлялся он с нею легко. Можно было подумать, что он трудолюбивый денщик какого-нибудь важного военного лица Солдатская рубаха сидела на нем довольно мешковато, и это еще больше увеличивало его сходство с денщиком. Но он не мог быть денщиком – на рубахе были нашиты полковничьи погоны.
Этот молодой рыжебородый человек с лицом нездорового, сероватого оттенка был божьей споспешествующей милостью Николай Вторый Александрович, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский; государь Псковский и великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Балкарский и иных; государь и великий князь Новгорода низовские земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северные страны повелитель; и государь Иверския, Карталинския, Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских князей и иных наследный государь и обладатель; государь Туркестанский, наследник Норвежский, герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая…
Что же касается того, что в этот чудесный весенний дань после стояния у воскресной литургии он колол дрова, то всем было известно: Николай Александрович, император, царь, великий князь и прочая и прочая, пилку и колку дров почитал наиприятнейшим занятием, укрепляющим физические и душевные силы, и был в этом занятии непревзойденным искусником. Прадед его, Петр Первый, любил вытачивать на токарном станке разные полезные вещи; этот просто колол дрова.
Он посвистывал, занятый работой, и не заметил, как к нему подошел высокий узкоплечий человек, одетый, несмотря на теплое утро, в шубу с бобром. Из-под бобровой шапки виднелись несуразно большие синие уши, возбуждавшие брезгливое чувство. Длинное и узкое лицо его было чисто выбрито. Глаза смотрели бесстрастно. Узкая и длинная щель рта, казалось, никогда не могла изобразить улыбки.
Он как бы окаменел; окаменели его челюсти, лоб, седеющие бакенбарды и словно бы навечно прилизанные пегие редкие волосы.
Ни солнце, ни терпкий ветер, волнами набегавший с залива, не вызывали на его испитых щеках даже подобия румянца.
Трудно было определить его возраст: ему могло быть и пятьдесят и девяносто девять. Казалось, однажды наступил час, дни его жизни остановились, он засох и остался высохшей мумией среди живых. Бакенбарды того же пегого цвета делали его похожим на старого лакея, который до конца жизни сохраняет на лице постно-панихидный вид.
Считался он в Российской империи личностью весьма известной и занимал пост обер-прокурора Святейшего синода. Но не должность сделала всемогущим Константина Петровича Победоносцева – так звали старика, неслышно приблизившегося к своему государю и бывшему ученику.
– Вы, ваше величество, действительно пример для своего нерадивого народа, – сказал Победоносцев. Голос его был молод, но как-то странно скрипуч. – С воскресным днем вас, ваше величество!
– Здравствуйте, Константин Петрович. Спасибо. И вас поздравляю. Да здоровы ли вы? Что-то у вас цвет лица сегодня… Виноват, я сейчас отряхнусь, а то еще запачкаю. – Николай, почистив рубаху, поздоровался со стариком.
– Славный денек, государь, – продолжал Победоносцев. – Славный и солнечный, как бы предсказывающий, что и путь ваш будет всегда согреваем солнцем народной любви. Утомились, а?
– Ничего, это отлично! Я ведь по части пилки и колки дров могу потягаться с любым кухонным мужиком. – Николай глуховато рассмеялся. – Присядем! – Он сел на бревна и жестом пригласил Победоносцева занять место рядом. – Курите, Константин Петрович. – Он предложил папиросы. – Впрочем, простите, вы ведь не курите и не пьете, – улыбаясь, проговорил царь и закурил. – Может быть, погуляем?
– Если вам угодно, ваше величество, – без особенной охоты ответил Победоносцев: прогулка в шубе не улыбалась ему.
Николай взял старика под локоть и через луг, лежащий перед фасадными окнами Нижней дачи, направился в парк.
– Государь, – раздался размеренно-тихий голос, – я хотел бы сказать вам нечто важное. – Победоносцев поднял указательный перст – жидкий, с синевой под ногтем.
– Пожалуйста, Константин Петрович, вы же знаете, я всегда…
– Да, да, я знаю, как велики ваши милости ко мне. И часто думаю: за что же?
– Вы знаете за что, – с некоторой досадой ответил Николай. – И все знают, чем вам обязана наша семья. И… Вся Россия.
Победоносцев криво усмехнулся.
– Россия! В России меня ненавидят, ваше величество, ненавидят и с вожделением ждут моего часа. Да они готовы меня живым закопать в могилу! Ну, это не суть важно. Государь, в последнее время вы отстраняетесь от разговора с вашим преданным наставником. Между тем почитаю своим священным долгом говорить правду и вам, как я говорил ее вашему великому деду и вашему незабвенному родителю.
– Да, да, – не слишком приветливо отозвался Николай. – Мы, конечно, поговорим. Осторожнее, здесь канавка! – Он помог Победоносцеву перебраться через канавку.
Миновав опасное место, Победоносцев заговорил тем же размеренно-нудным тоном:
– Я хотел напомнить вашему величеству, что было после смерти царя-освободителя. И тогда появилось безумное стремление к конституции, такое же точно, какое я наблюдаю сейчас. Это зараза, ваше величество, подлинная эпидемии! От времени до времени она появляется и свирепствует с разрушительной силой…
– Да, да, – с неприязнью сказал Николай. – Но зачем ворошить прошлое? – Он сделал недовольную гримасу.
– А затем, государь… Спасибо, через эту канавку я уж сам, сам! А затем, что только один я видел, как разгорались неприличные страсти вокруг трона, один я ратовал за безопасность вашего отца и всех вас.
– Да, да, я помню, что было с батюшкой, когда он получил ваше послание, – перебил Николай Победоносцева, а тот недовольно кашлянул: он не любил, когда его перебивали.
– Бедный отец, – продолжал Николай, – после того памятного письма он так боялся, что сам проверял все замки и запоры Гатчинского дворца, со свечкой ходил по комнатам и заглядывал под диваны и кресла…
– А я, государь, – снова начал Победоносцев, – я боялся не только за трон и за личную безопасность императора. Я страшился за судьбы России. Я убедил его величество сделать решительный шаг и изгнать из дворца всех слуг антихриста! Да, да, не скрываю, – остервенело выкрикнул Победоносцев, – конституция остановилась у порога трона! До конца дней буду твердить: народовластие есть одно из самых лживых политических начал. Парламент, государь, есть торжество низких и бесчестных побуждений, высшее выражение этого торжества. Начала монархической власти сводятся на нет, торжествует так называемый либеральный демократизм, водворяя в обществе беспорядок, фальшивую свободу и равенство. И ваш батюшка согласился тогда со мной. Я говорил тогда вашему батюшке: к чему привело освобождение крестьян? К тому, что исчезла надлежащая власть, без которой не может обойтись темный народ.
– Тут я с вами не согласен, – вяло проговорил Николай, которому давно надоело слушать эти мудрости от Победоносцева. – Ведь освобождение крестьян…
– Не будем, государь, спорить об этом печальном акте, – решительно и без всякой вежливости прервал Победоносцев царя. – Разрешите продолжить?
– Да, да! – Николай подавил вздох и мысленно послал старика ко всем чертям.
2
Победоносцеву нельзя было отказать в последовательности суждений, хотя для него существовало только то, что было давно мертво. Не то чтобы он не замечал живого, не разумел новейших идей или не замечал фактов. Он просто отстранял их, видя в этих фактах и происходящих процессах ростки будущего, а будущего он знать не желал. Он жил отрицанием настоящего и ненавистью к будущему. Во всем он видел заговор против прошлого и отжитого, за которое цеплялся изо всех сил.
Когда Ники (так в кругу семьи звали царя) было двенадцать лет, в Гатчине, в низенькой, неуютной и холодной комнате с крохотными окнами, появился Константин Петрович.
Он законопатил в Гатчинском дворце все щели, через которые могло проникнуть что-либо от жизни, совершающей свое непреложное движение за стенами, оградами и караулами.
Четырнадцать лет донимал он Ники скучнейшей моралистикой, ханжеством, интриганством, наставлениями и шипением. Он добился своего. Вот он смотрит на царствующего воспитанника и торжествует: нет на свете человека, более яростно отрицающего все новое и свежее, чем Ники Романов. Нет среди самых убежденнейших монархистов более последовательного монархиста, чем русский монарх.
Этой мысли, то есть бесконечной уверенности в том, что Россия не созрела для конституции и реформ, он подчинил свою деятельность на протяжении двух десятков лет царствования. То была его незыблемая идея, исходящая еще из одной, внушенной ему с малых лет: он полагал, что крестьянство есть главный оплот трона и именно оно нуждается в единой власти, воплощенной в царе-батюшке.
Все эти качества Николай умел скрывать под маской великолепной воспитанности, учтивости и совершеннейших манер.
Пришел день, и Ники из великого князя и наследника престола превратился в императора. Взгляды его уже сложились, он будет верен им до последней минуты, а Победоносцев как будто сомневался в нем и продолжает читать лекции, нотации, наставляет, интригует, стращает, шипит. И намерен, кажется, стращать и шипеть сегодня, в этот прелестный день. Черт бы побрал его!
– Нас ждет государыня, – процедил Николай. – Уже, вероятно, скоро завтрак… Идите…
– Но я еще не окончил, государь, – строго возразил Победоносцев. – На чем, бишь, ваше величество, я остановился?
Николай не терял надежды сорвать лекцию.
– Однако посмотрите, какие краски, а? Как легко сегодня дышится!
– Не мне, не мне, государь, – раздраженно заскрипел Победоносцев. – И на Руси и за границей я слыву человеком, стоящим на дороге всякого прогресса, главным виновником каких-то мифических стеснений, гасителем какого-то там света! Весь мир кричит: уничтожить его, уничтожить во имя свободы! И уничтожат, государь! Мне ли радоваться красотам дня? Я слабею, государь, а между тем что вижу? Настало ваше светлое царствование, и все лживые либеральные элементы оживились новой надеждой! Государь, во имя господа умоляю вас, не становитесь на путь сатанинских свобод! Вас погубить хотят! – возопил Победоносцев и в самом деле хотел встать на колени, но Николай поставил его на ноги.
Победоносцев прислонился к дубу и, тяжело дыша, смотрел на молодого человека, чей лоб был покрыт испариной, а глаза, и без того всегда испуганные, выражали теперь ужас.
– Помилуйте, кто хочет меня погубить?
– Я все знаю, я держу всех в своих руках, – шипел Победоносцев. – Только твердость, только воля, иначе конец, государь! Твердой воли больше, государь, беспощадности больше! Вон всех парламентариев! На каторгу, на виселицу! Всех! Всех!..
– Успокойтесь, Константин Петрович, что вы. Да разве вы не слышали моей прошлогодней речи? Кто же смеет вопреки мне бессмысленные конституционные мечтания приносить в мой дом?
– Один из тех, с кем вы будете сегодня милостиво разговаривать! Один из ваших особо доверенных министров, государь! Он – иуда!
– Витте? Но ведь папа перед самой смертью сказал мне, что Витте умнейший…
– Тем хуже, тем хуже! – зашипел Победоносцев. – Вы достаточно мудры и без его ума!
– …и что надо внимательно слушать его советы, – продолжал Николай.
– Но не все исполнять, государь!
– Значит, папа ошибался! Я не понимаю вас… Что за странная манера говорить только плохое обо всех? – уже не скрывая раздражения, проговорил царь.
– Ваш великий батюшка лишь терпел Сергея Юльевича. Терпеть и верить – разные вещи, так я полагаю.
– Он говорит и делает разумное! – снова вспылил Николай. – И всегда, всегда согласен со мной!
– Тем не менее я обвиняю Витте.
– В чем?
– В том, что вся его жизнь построена на подлостях. Вы вспомните, государь… Не будучи инженером, получил место на железной дороге и сразу на такое жалованье, что все ахнули… А потом эта история с крушением воинского поезда в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году на дороге, где Витте заведовал движением… Кто был виновен? Он! Его приговорили к заключению, а он отделался тремя днями ареста! Как? Более того, государь, когда Витте был под судом, его сделали начальником всех железнодорожных сообщений! Почему?
– Позвольте, – с гневом прервал Победоносцева Николай, – но он же преданнейший человек, он в «Священной дружине» состоял, да и не он ли ее создал?
– Притворство, государь… Он готовился к президентству российской республики!
– Нет, быть того не может, – пробормотал огорошенный Николай. На лбу ого опять выступил пот.
– Он играет на вашей доверчивости, государь, ведь он известный биржевой игрок…
– Витте?
Победоносцев хихикнул.
– Да еще какой, государь! Будучи министром финансов, можно ведь играть, не рискуя ничем!
– Ах, вот как!
– Он заигрывает со всеми социалистами, государь. Он парвеню, и чего от него ждать? Он предаст вас.
– Вон его, сию же минуту вон!
– Зачем же, государь? Пока он полезен, пока умнее его на этот пост никого нет… Надо выжать его, как лимон, а уж потом…
– Спасибо. Боже мой, как я был слеп!
– Вот, вот, государь! Ваш старый наставник еще хорошо слышит и хорошо видит! И что бы там ни случилось, я останусь для вашей семьи тем, кем был и при вашем отце, – вашим хранителем, вашим слугой, вашим наставником.
– Наставником? – Николая передернуло от этого слова.
Победоносцев понял, что пересолил, и, желая восстановить свою власть над учеником и имея для этого кое-что в запасе (он всегда что-нибудь имел в запасе для царей – дурное или хорошее, в зависимости от обстоятельств), сказал:
– Я приготовил вам сюрприз, государь. Не только для вас, но и для моей государыни.
Внимание Николая было привлечено далеким звоном колокольчика.
– Однако мы с вами заговорились, – с облегчением сказал он. – Идемте, государыня ждет нас! – И, не слушая старичка и не взяв его под руку, быстро зашагал к дому, проклиная в душе Победоносцева, испортившего ему чудесное утро.
А Победоносцев семенил за ним – вприпрыжечку, вприпрыжечку.
3
К завтраку, кроме Победоносцева, были приглашены только что прибывший в столицу тамбовский архиерей, министр юстиции Муравьев – сдобненький и пухленький господин, и министр финансов Сергей Юльевич Витте – человек медвежьего склада. Министры приехали по срочным делам, и, хотя приглашение к царскому завтраку в высшей степени льстило им, тем не менее они были недовольны, зная, что государь не примет их с глазу на глаз.
Присутствие при беседе Победоносцева им не нравилось: и тот и другой по разным причинам, но в равной степени ненавидели старика.
Аликс пригласила занять места за столом. Еще не привыкнув к своему новому положению, она делала милые ошибки, которые умиляли одних, до сердечной тоски пугали других, а мужа приводили в восхищение.
Николай не сводил с нее глаз, он был влюблен по уши, несравненно больше, чем в Малечку Кшесинскую. То было юношеское увлечение, шалость, а тут зрелое чувство, которому он останется верен до конца.
Аликс училась русскому языку; давался ей этот варварский язык, как она его называла, с трудом, но она была женщиной упрямой. Преодолевая смущение, она пыталась говорить по-русски с мужем, – он, правда, предпочитал английский язык своему родному; говорила по-русски с прислугой, министрами, и все за столом улыбались, а муж порой и хохотал над исковерканными ею русскими фразами.
Когда разговор о погоде, о здоровье государя, государыни и недавно родившейся у царской четы дочери иссяк, заговорил Константин Петрович, и тотчас в столовой как бы все потускнело и заскрипело.
Витте нервным движением подкрутил ус, презрительно усмехнулся, а государя снова охватил приступ гнева: и за ленчем лекция!
Лишь Аликс сидела спокойно, наслаждаясь солнечным утром, теплом и уютом любимого дома; лицо ее было задумчиво.
Она умела очаровывать собеседников и в этой области была выдающейся актрисой. Одного Аликс не могла скрыть – злобных и мстительных чувств к вдовствующей императрице Марии Федоровне, матери Николая. Взаимная ненависть имела давнюю историю: Аликс, тогда еще принцесса Гессенская, была однажды привезена в Питер на «смотрины» – ее уже тогда прочили в жены Ники. Марии Федоровне Гессенская принцесса не понравилась. Оскорбленную и униженную Аликс отправили в Гессен, чтобы через несколько лет, перед самой кончиной Александра, снова срочно вызвать в Питер – умирающему царю некогда было искать для наследника другую невесту… Этого унижения Аликс не могла простить вдовствующей мама.
– Государь, государыня! – Победоносцев попытался изобразить на одеревеневшей физиономии подобие улыбки, отчего непропорционально громадные уши его задвигались самым странным образом. – Богу было угодно оказать вам свою милость через одного святого угодника. Он предсказал, государь, судьбу вашего царствования.
– О, любопытно, – сказал, смиряясь, Николай.
Аликс улыбнулась старику, давая тем знать, что поняла его.
– Речь, ваше величество, идет о святом старце Серафиме Саровском…
Архиерей беспокойно заерзал на стуле.
– Этот старец нес подвиг в Саровской обители, в Тамбовской губернии, в дремучих лесах, – кинув змеиный взгляд на архиерея, продолжал Победоносцев. – Он был великий отшельник: месяцами простаивал на коленях на голом камне или надолго погружался зимой в ледяную воду, и ничто не устрашало его. На могиле старца совершаются чудеса, их число велико. И этот святой праведник, ваше величество, изрек предсказание о светлом теперешнем царствовании. Предсказание было затеряно, и вот – чудесно найденное – находится при мне. – Победоносцев обвел всех сидевших мертвенным взглядом, уловил усмешку Витте, услышал неодобрительное покашливание министра юстиции, увидел полную любопытства физиономию царя, что-то таинственно-восторженное в глазах царицы и каменное лицо архиерея – и все запомнил. Он медленно разворачивал желтые листы бумаги, он желал продлить миг наслаждения властью над царем, как наслаждался такими же минутами много раз при царях, почивших в бозе.
Государь порывисто воскликнул:
– Да читайте же, Константин Петрович!
Победоносцев поправил очки и начал читать:
– «В начале царствования сего монарха будут несчастья и беды народные. Будет война неудачная. Настанет смута великая внутри государства, отец подымется на сына и брат на брата. Но вторая половина правления будет светлая и жизнь государя долговременная».
В тишине, которая наступила вслед за тем, слышался лишь шорох переворачиваемых страниц.
Свернув рукопись, Победоносцев встал и, перегнувшись пополам, положил ее перед царем.
– Ну-с, господа, – сказал Николай, ловко скрывая зевок, – будем заниматься делами?
Победоносцев встал и склонился перед царем.
– Государь, смею вас просить, – преклонные лета, необходимость ехать в город…
– Да, да, разумеется, с вами в первую очередь, – подхватил Николай. – Господа, Константин Петрович набросал манифест…
– Проектец, только проектец для высочайшего рассмотрения, – пояснил Победоносцев.
– …по случаю нашей предстоящей коронации, господа, – продолжал Николай, – мы тотчас это порешим, а уж тогда и… Это и есть манифест? Отлично! Ваше величество, – обратился он к жене, – Константин Петрович взял на себя труд написать манифест о коронации. Хотите, я прочту его вам?
Разумеется, Аликс захотела послушать сочинение старика, к которому безотчетно благоволила. Николай взял из рук Победоносцева бумагу и глуховатым голосом принялся читать:
«Вознамерились мы в мае месяце сего тысяча восемьсот девяносто шестого года в первопрестольном граде Москве, по примеру благочестивых государей, возложить на себя корону и воспринять, по установленному чину, святое миропомазание, приобщив к сему, – царь повысил голос и поднял палец, – и любезнейшую супругу нашу, государыню… – и, еще раз с удовольствием перечитав последние слова и положив текст манифеста перед Аликс, сказал: – Может быть, вы хотите прочитать сами?
Аликс, запинаясь и подолгу рассматривая трудные слова, не употребляемые в обиходе, прочла заключительную строку манифеста.
– Ну что ж! Отлично составлено! – сказал Николай. – Право, отлично! Сергей Юльевич, как вы?
– Дело мастера боится, ваше величество, – проговорил Витте. – Никто, кроме нашего достопочтенного обер-прокурора Святейшего синода, не может так искусно сочинять манифесты. Многие пробовали, да все не то, совсем не то!
Победоносцев кинул быстрый взгляд на Витте и снова поймал ядовитейшую усмешку.
«Маклак, – с отвращением глядя на пышущего здоровьем Витте, думал он. – Лабазник! Тоже – знамение времени, в демократию лезет. Анархист-биржевик!»
«Трупоед», – мысленно же отвечал ему Витте.
Они так хорошо знали друг друга, что привыкли переругиваться и в мыслях, улыбаясь в то же время самым приятнейшим образом.
– Ну что ж! – говорил меж тем Николай. – Мне подписать сейчас или как?
– Из Петербурга будет послан форменный текст, государь. Разрешите откланяться? – Победоносцев встал.
– Одну минутку, Константин Петрович, – сказал Николай. – Этот старец Серафим из Сарова, гм, гм… Почему он до сих пор не сопричислен к лику святых?
– Виной тому, ваше величество, не Святейший синод.
– А кто же? – нетерпеливо проговорил Николай.
– Еще не исполнилось столетия со дня его кончины. А по правилам святой церкви, чтобы открыть гроб праведника, нужно столетие.
– А нельзя ли… Имея в виду пророчество и чудеса?.. Нельзя ли ускорить? – Николай обращался то к Победоносцеву, то к министру юстиции.
– Мне кажется, ваше величество, что это надобно обсудить, – ответил министр.
– Как обсудить? – Аликс злыми глазами посмотрела на министра юстиции. – Русский царь все может! Разве не так? Где обсуждать, с кем? – спросила она мужа.
Николай пожал плечами.
– Государь, – склонив голову, елейно произнес Победоносцев, – если вам угодно…
– Мне угодно ускорить это дело!
Неслышно вошел камер-лакей и, обратившись к царю, сказал:
– Ваше величество, как вы изволите приказать, та старушка ждет приема.
– Ведите ее! И распорядитесь подать чай. Эти сельские, – с видом знатока добавил Николай, – очень любят чай.
Лакей поклонился и вышел.
– Государыня, – сказал Победоносцев, – сейчас сюда приведут старуху, которая излечивает даже неизлечимые недуги.
– Любопытно… – пробормотал Витте.
– Да, да, представьте, Сергей Юльевич! – поспешил вставить Победоносцев.
Фетинья вошла в столовую и бухнулась перед царем на колени.
– Государь мой пресветлый! – запричитала она. – Ясны твои очи, надежа наша! И на волосиночку-то твою посмотреть недостойна! – Она ловила минуту, чтобы поцеловать царский сапог.
Николаю все было противно в старухе: и ее физиономия, и причитания, и ползанье по полу, – он знал, что эта сцена станет известна в столице и снова начнутся насмешки.
– Встань! – приказал он, едва скрывая гнев и отвращение.
– Не встану, государь-батюшка, недостойна! – упрямо твердила бабка.
– Встань, бабушка, – сказала Аликс.
Фетинья поднялась, поймала царскую руку, облобызала ее (он брезгливо поморщился), приложилась к руке государыни.
Бабку, прежде чем ввести в царские комнаты, вымыли, вычистили, выскребли, одели и обули во все новое, сказали ей, как надо себя вести. Фетинья знала, как держаться с царями.
Привыкнув иметь дело со многими людьми разных характеров и склада ума, Фетинья умела в единый миг разгадать сокровенное, таящееся на самом дне человеческой души.
Ей не понадобилось и минуты, чтобы понять, кто такие царь и царица и чего они от нее ждут. Мундир Николая и пышное платье царицы не смутили ее. Под расшитыми золотом одеждами она видела обыкновенных людей с обыкновенными недостатками, чувствами и желаниями. Она и повела себя сообразно с этим, то есть так, как вела себя с мужиками, попами и помещиками, которых лечила или предрекала им то, чего они ждали.
Фетинья решила, что, если она сыграет здесь свою давно заученную роль, в проигрыше не останется.
– Извините, – обратился Николай к присутствующим. – Мы оставим вас на минуту. Аликс, мы поговорим с бабушкой у тебя, если ты не имеешь ничего против, – сказал он по-английски жене и подал ей руку. – Бабушка, ты пойдешь с нами.
Бабка засеменила за удалившейся четой.
Отсутствовали они четверть часа. Архиерей и Победоносцев в их отсутствие перекидывались колкими фразами насчет Серафима Саровского. Победоносцев шипел, а архиерей упрямо твердил, что никаких мощей нет и нечего вводить в соблазн православных. Министры слушали их с непроницаемыми лицами.
Когда Николай, Аликс и бабка вернулись, все тотчас замолчали и выжали на своих лицах улыбки. Аликс сияла, Николай тоже повеселел, а бабка еле скрывала торжество. Царь принял ее травы от головных болей. Царицу бабка тоже порадовала, предсказав ей скорое появление наследника. Архиерей, наставляя Фетинью, особо напирал на это обстоятельство. Да и Победоносцев, толковавший с бабкой перед тем, как ввести ее во дворец, тоже намекнул ей на чрезвычайную важность такого предсказания и добавил, что, если, мол, бабка сошлется притом на Серафима Саровского, столь расположенного к царствующей паре, это будет неплохо, совсем неплохо.
Так бабка разом угодила всем заинтересованным в ней высоким лицам. И в накладе действительно не осталась.
– Чем же мне, как это?.. Чем мне сделать вам поблагодарение? – спросила Аликс Фетинью.
– Ась? – Бабка не поняла.
– Бабка, – помог архиерей, – государыня к тебе милостива, отблагодарить тебя желает. Проси, о чем хотела, а уж погодя и я за тебя словцо скажу.
– Что у тебя за просьба, бабушка? – заинтересовалась Аликс.
– Не смею, не смею, – прошамкала Фетинья.
– Она, государыня, встретила в Питере своего односельчанина, – объяснил архиерей. – Мирской ходок или что-то в том роде. В Питер приехал по мирскому делу. Как его зовут, бабка?
– Сторожев он, Лука Лукич.
Он как услышал, что бабка до вас вознеслась, и к ней: упроси, мол, государя поговорить с ним с глазу на глаз. Мужик надежный…
– Чуть не на коленях стоял, – захныкала Фетинья. – А я и пообещай, дуреха окаянная. В ножки тебе кланяюсь, свет ты наш! – Она и взаправду снова упала перед царем, распласталась у его ног, запричитала: – Выдь ты, батюшка, к нему, допусти до своей особы! Горе у нас на селе, с горем он к тебе идет. Не вели его казнить, вели ему слово молвить.
– Мужик? – Николай нахмурился. – Не знаю, не знаю, – с неудовольствием проговорил он.
– Ники, не упрямься, – шепнула ему Аликс на ухо. – Ради этого светлого весеннего дня ты примешь его.
– Хорошо, – промямлил Николай. – Только уступая твоему доброму сердцу…
Но тут Победоносцев заявил, что мужика принимать не следует.
– Наверное, он из тех, кто ищет правду, а послан отцом лжи.
Аликс, рассерженная на Победоносцева за неуместное возражение, сердито спросила:
– Но почему же непременно и во всем надо видеть только ложь?
– Потому, государыня, что она вокруг нас.
– Довольно! – царственным тоном произнесла Аликс. – Если он послан отцом лжи, государь это тотчас увидит…
– Да, да, и направлю его на верный путь, – прибавил Николай. – Уж что-что, а говорить с этими… с ними… с простыми людьми я умею. Да, умею! К тому же и владыка сказал, что он надежный человек. Бабушка, где твой земляк?
– Тут он, в здешнем городе, в церкви молится, государь, меня ожидает с добрым твоим словом ай с гневом твоим великим. Царь-батюшка… – запричитала было Фетинья, но царь резко перебил ее:
– Хорошо, хорошо! – и вызвал камер-лакея.
– Отправьте кого-нибудь вот с ней в церковь и приведите к большой террасе сельского мужика.
– Ваше высокопревосходительство, – обратился архиерей к Витте, когда лакей вышел, – бабка живет скудно… Домик бы ей соорудить, деньжат бы ей.
– Сделаем, ваше высокопреосвященство. – Витте всегда следовал древней мудрости: мало дать – много взять.
Победоносцев многозначительно кашлянул.
– Может быть, Сергею Юльевичу не угодно, так я дам ей из своих, владыка, – проскрипел он.
– Не беспокойтесь, Константин Петрович, и не утруждайте!.. На добрые дела у нас деньги всегда есть, – с усмешкой ответил Витте.
– Бабушка, – обратилась Аликс к Фетинье. – Вам дадут деньги, и вы построите себе новую виллу.
Фетинья трижды земно поклонилась царю, царице, потом министрам и архиерею и ушла. Вслед за ней удалился архиерей. Откланялся и Победоносцев.
– Мы с государыней проводим вас, Константин Петрович, – сказал Николай, желая загладить свою резкость. – Мне надо кое о чем спросить вас. Господа, – сказал он министрам, – прошу в приемную, я сейчас.
Министры вышли в приемную. Оттуда скороход в пудреном парике и красном кафтане проводил Витте в кабинет.
4
Потолки и стены царского кабинета были отделаны светло-коричневым дубом. Стол из такого же светлого дуба помещался в простенке; из окон открывался вид на луг с одиноким деревом, стоящим посредине.
Сергей Юльевич развернул папку с бумагами и в ожидании государя принялся рассматривать то, что подлежало сегодня докладу.
При первом взгляде на этого человека никак нельзя было предположить, что под благообразной, хоть и несколько мешковатой внешностью скрывается лукавейший царедворец, отлично знавший все душевные слабости государей.
Цели им были определены точно, хотя как-то вразброс: сам того не замечая, Витте перескакивал с одного на другое, но брался он только за крупные дела.
Он был монархистом до мозга костей, и все его мечтания о вовлечении Российской империи в круг держав на правах не только равных, но даже и первенствующих проистекали от ультрамонархической идеи: на веки вечные оградить русский престол самодержавного царя от козней врагов внутренних и внешних. Он хотел, чтобы не только военную, но и хозяйственную мощь видели други и недруги в государстве, славном своей необъятностью и неисчерпаемыми богатствами.
