Текст книги "Дневники"

Автор книги: Николай Мордвинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)

Сегодня играл спокойнее, потому все доходчивее. Актеры стали просить советов.

20/XII

МОСКВА

«МАСКАРАД»

Трудно играть. Я весь какой-то несвежий. Весь рисунок неподвижен, мертвый, душа пересказывает, а не говорит заново.

Поездка в Куйбышев утомила явно.

Зал слушал, аплодировал, но контакта настоящего у меня не было. Не люблю такие спектакли. Надо, чтобы думала голова, чувствовало сердце, а не язык и голос.

22/XII

Слушал старую запись «Демона», хотят перевести на пластинку; решил переписать; я пошел дальше.

23/XII

Чествовали Ю.А.[618]618
  Театральная общественность отмечала 70-летие со дня рождения и 50-летие работы в театре Ю. А. Завадского.


[Закрыть]

Чудесно организованный вечер. Театрализованные приветствия – веселые, изобретательные, сердечные – сделали вечер, едва ли не лучший из тех, на которых мне довелось присутствовать.

Молодец инициатор затеи – Шапс!

Хорошо!

Праздник искусства. Светло. Много воздуха. Переполненный зал. На душе приятно. Москва щедро, добро, весело одарила Завадского.

31/XII

Ю.А. благодарил труппу за работу в году. Звал не стареть.

Объявил, что решен вопрос о гастролях театра во Франции – в Париже. «Парижская весна» – на две недели в апреле.

Гастроли на лето – Харьков, Полтава, Киев.

На чем мне молодеть? Или по крайней мере не стареть?

Да, о старости… У меня, кажется, и душа начинает морщиться.

Все говорилось, что «физика подводит», но дело пошло глубже.

Всем пишу, всем желаю нового счастья, а сам кисну. Единственная отдушина – собственные работы для эстрады. В перспективе – ничего. Вся надежда только на свой репертуар.

Перепишу, если удастся, Демона. Поработаю.

Сделаю и перепишу, если пойдут на это, «Мцыри».

За это время надо что-нибудь еще выдумать, а то и в самом деле придешь к выводу, что – точка. […]

1965

3/I

Фестиваль «РУССКАЯ ЗИМА»

(Кремлевский театр)

«МАСКАРАД»

Не декларации нужны, а подлинные страсти, духовное напряжение. Надо быть бдительным, чтобы не подменить их «мастерством». Наращивать, накапливать духовную сосредоточенность, без которой не может быть поэзии, будет обыденщина и серость.

Спектакль играл хорошо, наполненно и с отдачей.

4/I

Зато сегодня я болен.

5/I

Ю.А.: – Говорят, ты замечательно играл?

Но и сегодня никак не отойду. Нет, такое больше позволять себе нельзя.

На худсовете обсуждался вопрос о поездке в Париж. «Маскарад» упоминается, как само собою разумеющееся и в первую очередь.

А я… не знаю. Будет ли парижанам дело до мятежной и бесконечно русской натуры?

10/I

«МАСКАРАД»

[…] Хороший, творческий спектакль. Существовалось легко, много нового, импровизационного.

…Зашел Ю.А.: «Мне много говорят, что ты замечательно играешь. Я думал, что ты делаешь то, что я знаю. Оказывается, ты пошел дальше и ушел очень далеко. Опять новое. В этом плане – легкое перебрасывание, и стремительность, и тихие места сулят большую перспективу в росте роли, еще большую человечность. Большая наполненность дает возможность прийти к этим приемам и раскрывает роль в новых качествах. Прекрасно. Молодец». И поцеловал.

18/I

Записывал Демона, для пластинки.

Бездарь, бездарь, бездарь!

Знаю, что писать два-три раза не в силах, и, не записав как следует первую часть, начал писать вторую. И… ни первой, ни второй Первую надо переписывать по техническим требованиям, вторую – я перегрузил, потерял объект.

Бездарь!

21/I

Все рекомендуют для гастролей в Париже спектакль сократить до 2.30–2.45. Иначе иностранцы будут уходить, хотя спектакль и очень хорош.

27/I

Завадский сказал, что организована комиссия (!) из режиссеров под председательством Е. Суркова по сокращению текста пьесы.

Говорю самому:

– У нас такие паузы, что каждая стоит монолога Арбенина.

– У тебя первого.

– И у меня. Как бы ни подошла комиссия, а тем не менее все-таки Арбенин – стержень.

– Давай встречные предложения.

– Зачем? Делайте, как думаете, если я затягиваю спектакль. Я только думаю, как бы не полетели тексты, а паузы и медленная речь останутся.

31/I

«Дело Оппенгеймера»[619]619
  «Дело Оппенгеймера» – пьеса немецкого (ФРГ) драматурга Х. Киппхардта.


[Закрыть]. Хорошая, трудная, заманчивая пьеса. Три хороших роли. Нужно срочно брать. Думающая, интеллигентная пьеса. За пьесу борются МХАТ, Малый, Охлопков. Наша заявка первая.

Нашим пьеса нравится – и Завадскому, и Вульф, и Шапсу, но… чтобы не отпустить, ее надо начинать сейчас же репетировать. Иначе она уйдет.

2/II

Встретил меня Шапс. Спрашивал мнение о пьесе. Я рассказал. Он будет ставить, если пьеса – наша.

– А кого бы ты хотел играть?

– Три роли. Но так как это невозможно, то… любую из них.

– На Оппенгеймера больше похож Плятт, но он считает, что нет конца роли и хочет играть Рааба.

Думаю, что это выгоднее театру… А мне – Оппенгеймера. Но… если роль будет решаться как повод для разговора остальных действующих лиц о нем, – лучше пусть играет другой, я не пойду на это. Если режиссера увлечет детектив, мне нечего делать. Если же Оппенгеймер будет решаться крупным планом, как в кино, где текст идет за кадром, – дело другое. Роль почти без текста, нужно решать в детальнейшей психологической разработке внутреннего монолога, почти пантомимически и вести ее от – до, тогда это может увлечь меня и взволновать зрителя…

– Нужно, конечно, и финал найти, изобрести так, чтобы судьба человека, которого постигает – грозит духовная, творческая изоляция и гражданская смерть, стояла во главе угла.

7/II

«МАСКАРАД»

А я не знал, что сегодня смотрит Ленинский комитет[620]620
  То есть Комитет по Ленинским и Государственным премиям.


[Закрыть]. Сосин сказал, что заказано 100 билетов.

Надо провести сегодня новую работу, по возможности, убрать внутрь все взрывные места, кроме финала десятой картины.

Сначала о задании.

Мне понравился эксперимент, и буквально все заметили изменение в роли. Игралось легко, свободно и независимо. Как-то мне было «все равно», кто там сидит и сидит ли. Роль «рождала не память рабская, но сердце».

Актеры тоже отмечают, что «играл сегодня по-новому, особенно».

Зашла Марецкая – спасибо ей – говорит, что спектакль принимают горячо и вроде «единогласно».

Не помню, кто что передавал, но в куче это:

Медея Джапаридзе[621]621
  Джапаридзе Медея Валериановна (р. 1922) – актриса, народная артистка Грузинской ССР. С 1941 г. работает в Грузинском театре им. К. Марджанишвили. В 1963–1965 годах была членом Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР в области искусства и литературы.


[Закрыть]: Вывелись такие актеры, не умеют носить фрак, держаться, жестикулировать, а какой голос…

С. Герасимов: Я думал, что в кинофильме была его вершина, нет, пошел дальше, глубже, разнообразнее.

Т. Макарова: Много лет я не видела настоящего театра и остерегалась ходить: врать не хочется, а хвалить не за что. И вот – настоящий театр, волнительный, интересный, а Н.Д. не только сохранил данные физические и дух, но и развил их.

[…] Во всяком случае, зал по окончании так закричал, как это бывало в Болгарии. Я уж и так шучу с администратором: что вы, клакеров посадили?

Надо работать и дальше в этом плане. Работа над Демоном для записи на пластинку помогает Арбенину, Арбенин – Демону.

8/II

Завтра, оказывается, «Ленинградский проспект» смотрит Ленинский комитет.

Ю.А. напутствовал советом:

– Тебя будут смотреть завтра, помни, у тебя такая сильная, самобытная индивидуальная актерская яркость, что тебе надо возможно скромнее пользоваться своими средствами, иначе эти твои качества, дорогие и особенные, могут перейти в свою противоположность, начнут обращать на себя внимание и не по существу роли.

Конечно, выгодно показаться в таких противоположных ролях и захочется блеснуть – это естественное желание актера, – но-яы лучше вспомни и свои юношеские и более зрелые впечатления, которые питали твой образ, и не поддавайся искушению, лежащему в стороне от большого искусства, которым живешь, к которому призван и которое делаешь.

9/II

«ЛЕНИНГРАДСКИЙ ПРОСПЕКТ»

То ли мне кажется, что после «Маскарада», торжественного, праздничного, спектакль шел буднично, что принимали сдержанно и аплодировали немного, то ли природа самого спектакля такова. В лучшие дни и на этом представлении я чувствовал праздник.

Играл сдержанно, строго. […]

Третий акт прошел горячее.

После спектакля у меня Ю.А., Чесноков, Медея Анджапаридзе, Айтматов… хвалят очень.

19/II

Сегодня слушал смонтированную пленку «Демона».

Я не умею себя слушать. Мне все начисто не нравится. Я сказал, что если бы мне сказали сегодня, что завтра можно переписать, я бы пошел на это, не моргнув глазом.

[…] В старое время Лермонтову «извиняли» «Демона».

В новое, советское, «Демон» пробил дорогу к сердцу.

Интересно, что во времена, когда «божественное» и «мистическое» имело право хождения, «Демона» замалчивали; когда это отвергается, «Демон» звучит. Не оттого ли, что за мистическим чувствовалась человеческая сила автора, протестующего против богом освященного, а сейчас эта страсть борется, питает сердце?

26/II

«МАСКАРАД»

Вчера не было голоса совсем. Надо сегодня играть. Буду опять себе под нос.

И вот что удивительно – это нравится чрезвычайно. Я проверял уже несколько раз, и хотя играю с меньшим напряжением и небольшим голосом, впечатление от исполнения – большее. Очевидно, мне окончательно надо остановиться на этом приеме и разрабатывать его.

27/II

Сегодня встретился с Б. Тиссэ. Она получила пьесу от Хория Ловинеску[622]622
  Ловинеску Хория (р. 1917) – румынский драматург. Автор пьес «Сестрьг бога», «Гостиница на перекрестке» «Лихорадка», «Разрушенная цитадель» («В доме господина Драгомиреску») и др. Пьесу «Смерть художника» поставил Московский театр имени В. Маяковского в 1967 году под названием «И упала звезда».


[Закрыть] «Смерть художника» с ролью «для вас». В Бухаресте три месяца нельзя достать билет на спектакль, а автор пойдет на любую помощь, если будет играть Мордвинов и ставить Театр Моссовета. Спектакль ставят в Париже, Берлине. В Бухаресте – Александреску[623]623
  Александреску Сикэ (1896–1973) – румынский режиссер, народный артист СРР. С. 1947 года – главный режиссер Национального театра в Бухаресте, в 60-е годы – театра в Брашове.


[Закрыть]… О современном воззрении на искусство, взаимоотношениях «физиков и лириков», о жизни и пр… пьеса философская.

Завадский говорил Салынскому: «Я очень обеспокоен и взволнован тем, что у меня Мордвинов не имеет работы, и если пьеса нам понравится… я ведь тоже без работы!»

2/III

С Данкман сводим текст «Маскарада».

Поразило меня не то, что «комиссия» свела текст «по действию», выбросив буквально все те крохи, которые мне чрезвычайно дороги в Арбенине, как характеристика его общественного, гражданского мышления, те крохи, на которых я акцентировал гражданственность образа, но и оскопили его философски, даже рифму не стали соблюдать.

Изъяли даже

«Воскрес для жизни и добра…»

«Убийц на площадях казнят!»

и проч.

Восстановил за счет биографии игрока.

Все эти сокращения сделали роль иной – убийцей, «испытавшим все сладости порока и злодейства».

Я где-то говорил, что, освободи Арбенина от его гражданственных забот, останется картежник. А разве в этом роль?

Автора! автора!

С робостью я раскрываю каждую пьесу.

Уж не верю ни в них, ни в возможность продвинуть хоть что-нибудь из того, чем я хотел бы поделиться с народом.

14/III

«МАСКАРАД»

Как бы не запутаться в сокращениях. Сегодня должна быть мобилизация предельная, жаль, что она будет направлена в основном на текст. Играем сегодня в одном отделении – 7 картин с сокращениями, восьмую, девятую, десятую – без сокращений, лишь без Казарина в десятой картине.

Несло, как под ураганный ветер.

Ни остановиться, ни одуматься. Забыл и о боли в пояснице, и о задачах и подтекстах – летел с одной мыслью – не сказать вымаранное.

Раза два спасали партнеры, перехватывая с губ тексты, или подсказывал суфлер. Раз договаривал монолог, уходя, как бы продолжая разговор: «Пусть говорят, а нам какое дело…» – а дальше говорил уходя…

Ни о какой сознательной линии действия не могло быть речи. […] У меня ощущение, что в роли получился значительный крен на ревнивца и месть, и все.

Наши говорят, что это ложное впечатление, но им я не могу верить, потому что они привыкли – значит сроднились с образом во всем объеме, и там, где я не договариваю, они приносят из прежнего представления о нем.

После спектакля Сосин заявил, что, очевидно, спектакль и для дальнейшей жизни останется в этом варианте.

Да, он стремительнее, темпераментнее… Может статься…

Но для дальнейшего мне надо кое-что вернуть. Если в Отелло мне удалось разбить эпитет «ревнивца», хотя за образом столетие тянулась ревность, то здесь привить ее Арбенину – просто грех!

18/III

Смотрел смонтированный фильм – «Творческий портрет Н.Д.М.»

Насели на меня целой бригадой и хвалили все наперебой.

А… монтаж грязный, а Лира – нет, а Арбенина нового – нет.

Как же может получиться искусство, когда делается оно или спустя рукава, или с наскоку, когда, отдавая годы, не можешь добиться, чего хочешь.

Вот сделал еще глупость – позволил снять себя за час в Отелло. Так и лезет с экрана злость и досада.

Невозможные условия создает телевидение для искусства. Немыслимые. Изменить нет возможности.

Кстати, моя работа…

Или это самообольщение, но я ведь давно ушел от романтической приподнятости, а затея как рецидив того хорошего, но то, к чему я пришел, – дороже.

29/III

«МАСКАРАД»

Сегодня первый раз весь спектакль прошел по сокращенному тексту.

Перестроил кое-что в мизансценах. Очень выгодно соединились и выросли два момента в десятой картине:

«О! мимо, мимо,

Ты, пробужденная змея» —

пячусь, и тут меня останавливает доктор:

«Сердце сжалось»

Одно на другое, и сейчас же возвращаюсь уже со свечой. Сумасшествие прогрессирует стремительно.

Спектакль для меня прошел судорожно и однопланово. Удовлетворения нет. Кроме усталости, которая, видимо, будет мне сопутствовать (спектакль оказался теперь труднее для меня, – нет времени на передышку, уничтожен 1-й антракт, сокращены сцены, где меня нет), пока я не выграюсь и не размещу себя в роли, в разнообразии красок, приспособлений, темпов. Да, вчера зашел в кассу – билетов давно нет и зал все время переполнен. Ажиотаж.

Звонил Ю.А. и разговаривал с О. К., меня не было дома. Вот что она записала:

– От вчерашнего спектакля осталось двойственное ощущение, что-то вышло, получилось, а что-то утрачено. Спектакль надо сделать современным. Зрителю тягостна медлительность, темп времени сегодня другой. Надо, чтобы спектакль стал стремительным, ни на секунду не отпускать зрителя. Спектакль должен нестись.

От сокращений еще выпуклее стал Коля – Арбенин, роль вышла на первый план трагедии. Коля должен доверять себе, не надо педалей. Русское искусство, русский талант. Коле есть что сказать и ему не надо педалировать нигде, тем более, что это теперь стало старомодным. Он – актер громадного масштаба и не доверять себе не имеет права.

Я сказала ему, что ты спектаклем недоволен сам, что он был для тебя труден, что еще не можешь справиться с сокращениями.

– Да, мы будем репетировать. Необходим точный рисунок, мизансцены. Рисунок частично утрачен. Я тебе и Коле говорю, чтобы вы поняли меня. Я хочу, чтобы Коля играл во всю силу своего таланта, и то, что делают другие, к чему прибегают, ему это не нужно.

1/IV

ВТО

Второй вечер декады литературных вечеров, посвященных 20-летию Великой Победы

Вечер провел собранно и вдохновенно. Боялся, что не будет «любопытных», но зал был полон, много молодежи, слушали идеально, и меня это подмывало делать лучше. Начал я:

– Друзья мои, ехал я сюда и думал, что я, оказывается, много времени, внимания отдал военной теме. […]

У меня почему-то много и друзей и знакомых из военных, особенно много их было в войну, и при каждом удобном, а иногда и неудобном случае они непременно обращались ко мне, чтобы я выступил у них. За войну я дал не одну сотню шефских концертов. Выступал в разных обстоятельствах: и на приемных пунктах, в частях, гастролях, выступал перед большими аудиториями и перед одним человеком, помню одного такого, растянутого, как Христос на кресте; он был растянут лишь на ремнях – у него были перебиты ноги, руки, это было очень трудно. Если в зале, где сидят сотня-две раненых, аплодируют, кто ногами, кто одной рукой по руке соседа, такого же однорукого, то за массой не очень видишь отдельных несчастных, изуродованных, да и к тому же они вкупе, как правило, веселы, смешливы, радостны. А одному такому читать – требовалось много собственных духовных сил и громадной собранности.

За работу в частях Красной Армии я много раз был отмечен. И среди прочих наград я получил однажды очень дорогой мне подарок от командования – годичную подписку на газету «Красная звезда». Газеты тогда были большой ценностью, и «Красная звезда» особенно. Если «Правда» и «Известия» были скованы ответственностью и были весьма осторожны в освещении событий, то «Красная звезда» была свободна от дипломатии, «этикета» и писала о так называемых буднях театра военных действий развернуто и щедро. И сами понимаете, насколько это было дорого, интересно, иногда страшно, иногда гордо, славно…

И в самом деле… Вот, мне вспомнился случай, описанный в одном из номеров газеты: летчик-истребитель, будучи подбит, выбрасывается с парашютом из самолета. Но что-то не срабатывает, и летчик несется к матушке земле. Было дело зимой. По счастливой случайности, он попадает в глубоко заснеженный овраг и выходит жив и невредим. Чудо? Чудо!

Кстати, как-то недавно, выступая перед аудиторией в одной из летных частей под Москвой, я рассказал об этом случае, а командир мне: «А он работает у нас!»

Второй случай, который я запомнил. Снова летчик выбрасывается из горящего самолета. Не помню, то ли запутался в стропах, то ли еще что-то, но парашют не раскрылся… И вдруг произошло что-то, благодаря чему падение стало замедляться, и он бережно и ласково был положен на землю. Что такое? Оказывается, под ним взорвался огромный фугас, и взрывной волной амортизировало его падение. Чудо? Чудо!

И вот я натолкнулся в одном из номеров «Красной звезды» на рассказ[624]624
  Рассказ «Русский характер» А. Н. Толстого, впервые опубликован в 1942 году в газ. «Красная звезда» (7 мая).


[Закрыть], который потряс меня до глубины души, хоть в нем не было никаких чудес и геройских поступков. Не знаю, потому ли, что он оказался совершенным, или люди, что там фигурируют, мне дороги, знакомы, они волжане, а я сам волжанин, но взволновал он меня так, что я не мог его не сделать.

Встретившись с А. Н. Толстым, я просил разрешить для меня некоторые коррективы и получил разрешение. Но так как я не люблю показывать незавершенное, я не показал ему работу, несмотря на его просьбу. А так как я работаю долго, то и вообще не успел показать ему то, что считал уже достойным опубликования: к этому моменту А. Н. уже не стало.

Между прочим, разговаривая с ним, я сказал: как это вам удается до такой степени проникнуть в душу русского человека и так выразить ее?

– Ну что же, разве я не русский?

– Русский-то русский, но берете вы простых мужиков, баб и так точно, не вообще русских, а и территориально, этнографически точно, что ли?

– Какой же я писатель, если не буду точен в этом?

– Но кое-где вы все-таки не были точны!

– Ну, ну, ну! Где это?

– Что в простонародье подразумевается под словом животные? Ну, заяц, волк, медведь, которых нельзя любить той любовью, которую вы приписываете вашим героям. А лошадь корову, овцу… как их крестьянин называет?..

– Ох, черт возьми, черт возьми! Ну, конечно же, – скотина!

Он так мучился и стенал, что мне даже жаль стало его. Я получил его разрешение на эту поправку, но, видно, при переездах он не успел внести ее в рассказ, и когда я писал рассказ на радио, мне не позволили отступить от канонического текста, несмотря на заверения, что Толстой отступление разрешил. Даже потребовали от меня его письменного разрешения. Очевидно, и это не помогло бы, так как у Толстого, насколько мне известно, печати не было, а без печати какое же удостоверение! […]

После первого антракта.

– У нас тут, за кулисами, продолжился разговор об этом великолепном рассказе, и я решил поделиться с вами соображением, что, несмотря на глубокую трагичность происходящего, не было случая, чтобы мне инкриминировали нечуткость, ковыряние в ранах или бессердечность.

Как-то мы с театром приехали в Харьков на гастроли. У меня выдался свободный вечер и я […] согласился поехать за город почитать товарищам, которые были там на излечении. […]

Куда я ехал, к кому, – я не знал, почувствовал, что спрашивать об этом – не надо. […]

А когда вышел на сцену, в зале было совершенно темно, а к тому же я еще и слепой, так что ничего не увидел особенного, да и признаться – не любопытствовал, не придавал значения обстановке.

Читал я «Русский характер», и потом что-то еще, так как зал был благодарно заинтересован.

По окончании концерта устроитель спрашивает меня, не буду ли я против, если обратно со мной поедет, кроме него, еще один пассажир?

Едем. Ночь. Я, как воспитанный человек, пытаюсь общаться с моим соседом, но отвечает он мне и неохотно и односложно: да, нет… Ну, и я перестал занимать его.

А через некоторое время вдруг неожиданно, злой – именно злой, негодующий и громкий выкрик: «А все вы врете с вашим «Русским характером»!»

Я опешил: – В чем?

– Во всем. Не было такого, не будет, не может быть! Таких людей нет, как ваша Катя!

Ну, вы товарищи, очевидно, догадываетесь, как догадался и я, чем этот товарищ был травмирован…

Говорю: а разве вы не знаете Татьяну Ларину, Нину Арбенину, Верочку из «Обрыва» – потрясающие примеры человеческого совершенства, преданности, чистоты и верности? Княгиню Волконскую и других жен декабристов? А за эту войну разве не было доказано величие нашей женщины?

Когда мы вышли из машины, я взглянул на этого человека, и мне стало дурно: передо мной стоял тот же Дремов[625]625
  Дремов – фамилия героя рассказа «Русский характер».


[Закрыть], со шрамами от ожогов на лице (тут в зале охнули).

Я ходил с ним по городу до утра. Много мы говорили. Выяснилось, что ему изменила девушка, как только узнала о его горе, по какой-то случайности он не был принят в высшее учебное заведение, еще что-то намоталось на его истерзанную душу.

Я говорю ему, что не весь свет сошелся клином, что ему 22 года, что жизнь впереди, и от него зависит, как она будет выстроена… А то, что случилось с девушкой, учебным заведением, – случаи и т. д. и т. п.

Расстались мы с ним хорошо. Он растаял, отошел и обещал упорно бороться за жизнь.

Дорогие товарищи, каково же было мое счастье, когда через три года я получил от него письмо: он увлечен работой в вузе, его любят и жизнь стоит того, чтобы жить.

Вот видите, иногда суровые средства бывают более действенны, чем глаженье по головке, и сусальные слова, бывают дороги и человечны.

А сейчас я не хочу больше говорить о войне, сердце подсказывает мне, что надо изменить программу.

Кто видел меня в кино и театре, мог заметить, что у меня есть одно пристрастие: я пытаюсь решать роли от характера, хотя по моему амплуа героя, романтического героя, трагического, – это не обязательно. А мне скучно иначе жить на сцене, да и говорить о себе самом мне неловко: не такими огромными запасами обладает любой актер, чтобы заместить собой и Пушкина, и Лермонтова, и Шекспира, Толстого, Шолохова… Горького…

Мне вообще интересно, по-моему, это-то и пленительно в нашем деле – разгадать автора, его характер, почерк, голос. (…)

Вот были Пушкин и Лермонтов. Оба жили в одни и те же годы, вращались в одном и том же обществе, имели одних и тех же друзей, знакомых, жили одними и теми же интересами, одни и те же перспективы грезились им, даже смерть имели одну и ту же. И как они различны в своем искусстве! Как отличались от Толстого! Так не интереснее ли, не вернее ли вскрыть их сущность, работая над их произведениями, над каждым новым их произведением, а не свою, артиста, только?

Я снимался в двух ролях полководцев, оба они на конях, оба имели дело с народом, оба бриты, оба… много могу перечислить того, что они имели оба. Но в искусстве интересно то, чем они отличались друг от друга. И уж, конечно, не должен ничем походить на них, скажем, цыган Юдко[626]626
  Цыган Юдко – роль, которую Н. Д. Мордвинов играл в фильме «Последний табор» (1936). Режиссеры Е. М. Шнейдер и М. И. Гольдблат.


[Закрыть], как ничем не имеет права попользоваться из приобретенного для их характеристики Арбенин.

Так и в театре. Хотя исходные позиции, ситуации схожи, повторяются, тем не менее нелепо награждать Отелло руками Арбенина, привыкшими к картам, а Арбенина наградить рукой, владеющей тяжелым мечом… А сколько в них отличного во всем другом.

Обратите внимание, на каком обедняющем пути стоит тот молодой актер кинематографа, который играет себя из роли в роль. Мне это давно внушало опасения и беспокойство, я говорил, писал об этом, а теперь вижу, что жизнь берет свое, и, конечно, лучшие традиции не умрут, но вот беда – все меньше остается людей, которые несут эти традиции в жизнь театра.

Это же пристрастие разгадать автора я переношу и на эстраду.

8/IV

Я на спектакле не делал того, что предложил Ю.А. с переставом (финал третьей картины). Кстати, проход этот, по-моему, лишний – он заполняет паузу для перестановки, но не решен по смысловой линии. А раз я не понимаю, для чего, с чем и куда иду – не понимаю не в примитивном значении, а в глубоком, логическом обосновании, – пантомима не нужна. Подумаю, поработаю, может быть, и найду то, что неясно мне.

Вчера Плятт и Аноров играли весь анекдот так, что было ясно – сговор и анекдот их не интересуют, в лучшем случае, а в худшем – они все наперед знали. Они непрерывно следили с самым серьезным видом за Звездичем, как будто тот действительно шулер. Оттого не получилась импровизация Арбенина – веселость от анекдота, за которым с настороженностью следит теперь лишь зритель. Веселость эта вдруг оборачивается страшным и неожиданным ударом для всех. Лучше даже, если двое партнеров Арбенина не поняли – передернул карту Звездич или нет. А так – трое шулеров решили ограбить четвертого, и сцена потеряла обаяние, часть волнения, аромат неожиданных ходов в поведении Арбенина, черты его стратегии: и тактики.

13/IV

Звонил Ю.А. и сообщил, что мы прошли большинством голосов на Ленинскую премию. О. К. застала меня у гаража, грязного, в сапогах, с руками, и лицом в черном масле…

Лауреат Ленинской премии, удостоенный высочайшей награды за аристократа Арбенина, и вдруг – за таким занятием.

Даже не верится.

Я думал, что, в лучшем случае, получит один Завадский, и в том не был уверен… и вдруг!

Звонил телефон.

Масса звонков: из театра и со стороны, хотя объявления еще нет и голосование только что состоялось.

Ю.А. звонил трижды, пока я отмывался…

– Ю.А., дорогой. Я счастлив, я очень счастлив, что волею судьбы оказался причастным к событию, которое радует нас обоих.

Вот видишь, как хорошо, что ты оказался верен мне, что ты со мной… Я очень доволен. Я мучился твоими мученьями…

Первой приехала с цветами Крякова[627]627
  Крякова Ирина Никандровна (р. 1921) – театральный критик, автор диафильма о творчестве Н. Д. Мордвинова.


[Закрыть]…

К вечеру – Е. Сурков с Липой[628]628
  Липа – Калмыкова Олимпиада Трофимовна (р. 1920) – актриса Театра  имени Моссовета в 1944–1955 годах и с 1964 года.


[Закрыть], с шампанским. Он сказал, что признание, высочайшая награда встречены всеми безоговорочно. Первая заслуга в «Маскараде» – твоя. Ты сохранил, развил и увлек за собой Ю.А. […] Что Отелло прожил долгую жизнь – тоже ты. Желание, настойчивость. А Чехова, Горького театр отдал без сожаления, и актеры не сберегли (Оганезова[629]629
  Оганезова Тамара Сумбатовна (р. 1895) – актриса, народная артистка РСФСР. С 1925 года – в труппе Театра МГСПС (затем – Театр имени Моссовета). Была партнершей Н. Д. Мордвинова в спектакле «Отелло». У. Шекспира (Эмилия).


[Закрыть] сказала потом то же).

17/IV

Читал пьесу Ловинеску, точнее – подстрочник.

Тема действительно может представлять интерес. Но она очень «модная», и по сути, и по манере, а может быть, и по тому и по другому.

Автора очень щекочут любовные дела, и их перебор. Кое от чего можно отделаться, можно вычеркнуть несколько фраз, в остальном – [исправлять] трактовкой образа.

Главное, что беспокоит, – набившая оскомину старческая влюбленность в молоденьких. Это очень беспокойно для меня. Я не люблю эти слюни. Но здесь мне грезится иного рода влюбленность: «в натуру» для скульптуры, для искусства. Кажется, можно миновать житейскую «заинтересованность»? (А может быть, играть без актрисы?)

Многословие – это совсем легко устранимо, путаницу во взглядах, думаю, надо отнести больше к подстрочнику, как и нерусскую речь…

Главное – любовь к искусству, отображение жизни, и это отображение составит первооснову. Каков он – жизнелюб? Или только к дамскому полу? Жизненная травма – это должно быть очень серьезно. Изжил себя? Тогда выстраивается мрачное произведение.

Но искусство – животворно. Могут ли быть для меня поводом неравные любовные отношения?

Протест против смерти души и тела? Простота.

Обилие любви ко всем.

Где-то мнет в руках глину. Ходит взад и вперед, подбегает, отбегает, как от бюста скульптор.

Питает его протест, а не отчаяние.

Звонки, звонки…

Откуда узнали люди? Еще нет опубликования, а уже знают…

А я тяну из последних сил. Завтра съезжу еще на атомную станцию с «Калашниковым»… и откажусь от выступлений категорически, если удастся. Перед Парижем надо набрать сил.

А ведь меня посетило большое счастье.

…Как я хочу победы над Парижем – для тебя, мой дорогой и мой любимый Лермонтов!

С ним, нашим родным поэтом, люди должны становиться лучше, чище, мужественнее и… моложе!

20/IV

Ю.А. наговорили о мелодраматичности, и он начал вымарывать все, что может показаться таковым. Решил вымарать:

«А месть тебя достойна…», – когда Арбенин бросает Нину на пол.

А также:

«Да, я тебя люблю, люблю… я все забвенью, Что было, предал, есть граница мщенью, И вот она: смотри, убийца твой Здесь, как дитя, рыдает над тобой…»

Я говорил, что весь Лермонтов – в первой мизансцене, это и Печорин, и Фаталист, и Лермонтов. Эта мизансцена не выражает Пушкина, например, нехороша для Германна, да и для других авторов, она – лермонтовская.

Что касается:

«И я останусь тут

Один, один… года пройдут,

Умру, – и буду все один! Ужасно!»

это единственное место, где мы видим Арбенина плачущим. Что же мы хотим, чтобы он мстил, крушил и пр.? Я и так мучаюсь тем, что роль становится одноплановой, для темперамента спектакля это хорошо, для широты в обрисовке характера – ущербно.

– Я предлагаю, наоборот, остановиться, и сухо, сдержанно вести начало девятой картины, для того чтобы взорваться потом и со всем гневом обрушиться на Нину за порушенную веру в нее в человека, в жизнь, и чем это будет гневнее, тем, думаю, будет крупнее разговор о любви. Да, пожалуй…

– Мы едем, чтобы угодить или сказать свое? Нет, нет, это не всегда совмещается… Свое они видят, пусть посмотрят наше.

– Ну, давай.

22/ IV

…отвечая на записки ко мне о любимых ролях:

– Актер, как хорошая мать: ему дороги все его дети, а порою даже дороже тот ребенок, который менее совершенен, чем другие.

Ю.А. поддержал во мне стремление играть разные по характеру роли, и я играл комедийные, характерные, буффонные даже, и трагические, романтические, героические. К чему больше меня тянет? Может быть, прав мой друг и товарищ Ростислав Плятт, когда говорит, что комедийные, характерные и пр. роли – «пикантная особенность твоего таланта, но что основное твое дело – героические роли, трагедийные»… Во всяком случае, Отелло я сыграл свыше 550 раз, много раз Лира, Петруччо, и особенно люблю Арбенина.

Делать искусство трудно, порою очень тяжело, всегда – ответственно, но и радостно бесконечно.

Вы, очевидно, знаете, что тот больше любим, кто тебе больше дает, даже тогда, когда ты отдаешь ему себя без остатка. Как ни странно, отдавая – человек не становится беднее.

Я с Лермонтовым с детства. Еще в юности, когда я и не мечтал быть актером, я знал «Демона» наизусть, и, как вся молодежь, гневался его стихами, как гневалась ими в гестаповских застенках Уля Громова.

Я полюбил поэта, мужественно и гордо принесшего свой удивительный дар на алтарь блага народного.

Одни приобщаются к общественным идеям с помощью философских статей, другие – наблюдая жизнь, третьи – воспитаньем. Во мне чувство гражданственности пробудил Лермонтов. Благодаря ему я еще крепче полюбил мой народ, мою Родину. Полюбил еще тогда, когда ее спутниками были не космические корабли, а бескультурье, нищета, лапти…