Текст книги "Дневники"

Автор книги: Николай Мордвинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 47 страниц)

1959

2/I

Был на консультации у профессора.

– Нервная перегрузка. Необходимо лечение, потом – санаторий. Состояние неустойчивое. Органических изменений в сердце нет. Надо быть мужественным и выдержать. Время вернет вам все. Потом будете играть все, что играли до сих пор.

Был у меня Ю.А. – он очень взволнован. Дела в театре действительно неважные.

«Небось, думаешь: забыли, бросили, пока нужен… Нет, тебя все помнят, все относятся доброжелательно, и ни у кого не возникает никаких упреков, – знают, что все это серьезно, и, должен сказать, понимают, как тебя сейчас не хватает в театре».

Мне кажется, что Яго не следует обращаться в зрительный зал, как бы беря его в сообщники. Это неверно. В таком случае зал должен себя чувствовать в ложном положении. Соучаствовать с Яго он не захочет, сочувствовать – не может. Следовательно, ему предоставляется право только оценивать исполнение актера. Это тоже может входить в задачу театра – актера. Но не эта заинтересованность мне дорога в театре, мне дорого другое.

Если же идти к этой другой цели, то выйдет, что Яго настолько хитер и осторожен, что он сам себе и то не во всем откроется и уже никого не возьмет себе в сообщники.

Демонстрировать перед кем-либо (залом), как он будет околпачивать Отелло, значит всю ответственность за напряжение в спектакле возложить на Отелло, и такую задачу может поставить перед собой не Яго, а актер, исполняющий роль Яго и требующий аплодисментов за свое исполнение. Так может действовать не расчетливый негодяй, до краев преисполненный определенным желанием подмять не угодного ему другого, а актер, жаждущий признания за свое талантливое исполнение. Актер не должен заботиться, положительное или отрицательное отношение он к себе возбудит, он должен действовать.

Отелло имеет больше прав и возможностей обращаться в зрительный зал и к залу, но делать этого – к этому я пришел – тоже не должен; надо включить зал в действие, а не в оценку своего исполнения. Мне кажется, я бы играл так, что Яго, именно он, должен нести основную – расовую, классовую ненависть к Отелло. (Яго – дворянин.) Ненависть не за то, что подозревает Отелло в том, что тот «прыгал в его постель», доказать этого он не может, да и не верит сам в это: «Я по подозрению поступлю так, как бы если это в самом деле было».

Ненавидит он Отелло за все: за то, что Отелло красив душой и телом, храбр, талантлив, любим… за все то, за что должно уважать человека.

Все прекрасное в Отелло вызывает в нем ненависть и не столько из зависти к его прекрасным качествам и успеху, сколько в силу того, что он вообще не принимает его. Так в жизни бывает: что бы ни делал, каков бы ни был человек, которого за что-то ненавидит другой, – все его самые прекрасные качества оборачиваются для ненавидящего его против него.

28/I

ЗВЕНИГОРОД. Санаторий

Что меня волнует, что омрачает?

Жить я еще буду… работать? Я скопил столько духовных сил, много знаю и умею, хочу (старость – отсутствие желаний) – следовательно, я еще не стар. И страна входит в такую полосу созидания, что дух захватывает. Оставаться в стороне нет сил… И свой театр в прорыве, а можно бы вернуть ему былую славу.

Вот что мучит!

Здесь работаю исправно и упорно, работаю над здоровьем все время. Надо стать здоровым! Хожу, дышу… Должен. Должен. Должен! Иначе невозможно. Иначе несправедливо. Иначе не хочу.

Сделано много не для того, чтобы уйти, поставив хилую запятую, вместо точной и жирной точки.

1/II

Что за год!

3-й спутник[484]484
  Третий искусственный спутник Земли, запущенный 15 мая 1958 года, находился в космическом пространстве 691 день.


[Закрыть] – последний, и до сих пор носится вокруг Земли!

Ракета умчалась в звездное пространство и славит нашу страну в космосе. И как-то ближе стали звезды и не так страшна бесконечность.

На уроках географии, бывало, мечтал о том времени, когда несметные богатства Сибири и Дальнего Востока, которые подразумевались и тогда еще, будут освоены и пойдут на благо.

И вот дождался. Открываем клады!

2/II

Не увяла ведь моя душа!

Вот почему нестерпимо тяжело: знаю много, умею много, а не могу.

5/II

Перед самой кончиной человек иногда обретает прежнюю силу… на мгновение, чтобы вслед за этим сразу умереть…

Так я думал о кончине Лира.

7/II

Во всем существе, суждениях, поведении – неподдельная, естественная сердечность или с детства воспитанная властность – оправдание того «приказательного», что было главным по отношению к другим. «Не тот у Лира взгляд, и речи, и поступь».

10/II

Ранили однажды сердце Лира, и вот кровоточит оно, и если затянется рана, то лишь на короткое время, и малейшая ссадинка вновь разбередит и вскроет рану… И нет сил зарубцевать ее.

3/III

МОСКВА

Говорил с Ю.А.:

– Мне врачи говорили, что у тебя очень обостренное восприятие жизни… о трате сил… Нельзя в течение 4-х часов держать себя в напряжении.

– Конечно.

– Станиславский говорил о пяти минутах настоящего темперамента. Станиславский ставил в пример не Леонидова, а Сальвини.

– И Ермолову. А Мочалов сгорел еще быстрее Щукина. А не скажете ли вы, ведь вы близко его знали, сколько таких «пятиминуток» было за спектакль у Хмелева? Эта теория перерасхода очень завладела умами деятелей искусства. Меня она что-то не увлекает, хотя, может быть, и пора бы заняться ее претворением в жизнь. Да и по многим товарищам я вижу, что переход на эти «пятиминутки» их пока что не обогатил.

– А тебя может обогатить. Ты владеешь словом, техникой сценического поведения, внутренней и внешней, и эта попытка может привести к подъему твоего искусства, раскрыть новые возможности.

– Очевидно, уже поздно. Вот бы вам сказать мне об этом лет на 10–15 раньше…

13/III

Сегодня на производственном совещании Ю.А. слегка коснулся вопроса о мастерстве.

Думаю, что он сам не очень верит в такое мастерство, которое бы действовало на зрителя, не как тогда, когда актер живет на сцене. (Леонидов сказал, что не знает, вернется ли он домой после очередного спектакля или нет.)

Да, и «пять минут настоящего темперамента» – его ли это мысль? Это вспомнил, кажется, Рубен Симонов. (Так Рубен Симонов мог понять по-своему эти слова, применительно к себе.) И если это его мысль, то не фигурально ли выраженная – так, как говорится, например, – «сто раз говорил тебе» или «сто лет не виделись».

24/III

Встретились с Вульф и обсудили, что и где и как можно облегчить в роли, чтобы умерить затраты на исполнение.

Проверив всю роль и подчеркнув красным карандашом «взрывные места», я увидел, что их предельно мало… Тогда в чем же дело? Да дело в том, что общий тонус роли на десятки ступеней выше многих других, то есть тесситура роли очень высока. А тут уж ничего не выдумаешь. Как сказал Мдивани: «Ты знаешь, почему Хораве оказалась не по плечу роль Лира? Во-первых, Лир – умен очень, во-вторых – он все время не остывает, понимаешь?»

Вот это «все время» и тяжело для исполнения.

Вульф права, что в роли есть два рода трудностей: физические и психические. И по второму разделу нужно найти не подмену, не технику – это меня не увлекает почему-то, – а нужно найти иные приспособления – решения кусков и даже сцен.

Договорились пробовать (в «Лире»):

В первом акте – физически все остается по-старому.

По внутреннему рисунку – все больше и больше утверждаться в намеченном в последнее время ключе: «Ах так? – пожалуйста! Хочешь без приданого – будешь без приданого». И лишь один большой взрыв: «Подлец, предатель!».

Четвертая картина.

Вся сцена должна идти так же. Я просил перестроить начало – переакцентировать. Сейчас я веду сцену, очень озабоченный тем, чтобы всем было весело, и тащу за собой свиту, а надо, чтобы мне было весело потому еще, что им весело. Не понукать их, а принимать от них. Да и по существу это верно.

– «Ты лжешь»… – мне кажется, что сказанное тихо, убежденно будет выгодней между двумя взрывами.

Чтобы не выбежать на: «Куда девалась половина свиты»… – сделать так: Гонерилья и Олбени проходят вслед ушедшему Лиру и начинают отступать от приближающегося Лира, выходят на свои прежние места, и тогда Лир медленно наступает на Гонерилью.

Пятая картина.

– «Вернуть все силою…» – сказать бессильно, как наметилось в последнем спектакле.

Шестая картина.

Всю сцену с Кентом – на придыхании, без взрывов, оставив всплеск только на «Регана».

Так же вести сцену с Гонерильей, переводя напряжение на смену ритмов.

«Забью пред дверью спальни в барабан…» – не знаю, что сделаю! И от этого подтекста – на шепоте или хрипе.

Девятая картина.

Нужно отрегулировать силу звучания шумов и музыки – постепенно смикшировать до предела, тогда весь первый монолог можно говорить себе, как и задумано было.

Взрыв лишь на:

«– Вой, вихрь, вовсю! Жги, молния! Лей, ливень!»

Потом опять разговор со стихиями на убеждении их, а не на вызове, как в первой фразе взрыва: «Вой, вихрь!».

На скороговорках, которые и должны знаменовать в дальнейшем моменты сумасшествия.

Не тратя много звука, скорее, предупреждающе: «Что я вам покажу!».

«Позор, позор, позор!» – от тихого – до взрыва в последнем: «позор!».

Так же:

«Не так я, нет, о боги, я не так Перед другими грешен, как другие Передо мной!»

Одиннадцатая картина.

Так же один взрыв на: «Лей, ливень! Вытерпеть достанет сил…» а: «В такую ночь! Регана, Гонерилья! Отца, который стар и отдал все И вас любил…» – опять на скороговорке.

Всю сцену с Эдгаром – «два слова по секрету», пока сознание не возвращается к Лиру.

Двенадцатая картина.

Самая трудная по физическому напряжению:

«Все маленькие шавки. Трей и Бланш и Милка лают на меня. Смотрите» – стоя на месте. Они держат меня, потом разгоняют собак, я отступаю к постели, не забираясь на нее, и так меня укладывают.

Шестнадцатая картина.

Надо выходить, а не вбегать, и разговаривать с собой, может быть, хохоча, от нелепости запрета «мне чеканить деньги». И попробовать всю сцену вести одному, чтобы они все время возвращали меня, обращая на них мое внимание.

Не нравится мне – ни решение, ни исполнение финала… не нравится мне и текст… Не знаю, не понимаю, почему отец над телом умершей, да еще и не уверенный, что она умерла, должен призывать окружающих к тому, чтобы они «выли». Я всегда знал, что чуть повышенный звук в этих случаях ранит сердце, как бритвой.

Решили перестроить сцену.

Выбегает Эдгар.

Все замирают.

Афицинский[485]485
  Афицинский Борис Владимирович (р. 1935) – актер. В 1959–1969 годах работал в Театре имени Моссовета.


[Закрыть], оказавшийся на другом конце сцены, стремглав бросается навстречу Лиру, за кулисы.

Пятится спиной на сцену Лир, а за ним Афицинский с телом Корделии, кладет ее на середину сцены, и Лир тихо и осторожно опускается, ведя сцену над Корделией.

Поднимается же не от готовности сейчас заставить противников «попрыгать», а от мгновенно постигнувшей его (очевидности) смерти.

А дальше – борьба со смертью, как и было раньше.

25/III

«О жизнь! – что же это такое? О, смерть! – подожди!»

29/III

Четыре часа все по очереди кого-то убеждали в том, что леоновский «Лес» – хорошо, здорово, интересно[486]486
  Речь идет об инсценировке романа «Русский лес» Л. М. Леонова. В Театре имени Моссовета «Русский лес» поставлен не был; в Москве инсценировку романа Л. М. Леонова показал Театр имени Евг. Вахтангова.


[Закрыть]… То ли я задал тон, в противовес Ю.А., который сказал, что он «хотел бы, что-то такое современное, истинно советское, такое… а «Лес»… это вчерашнее…»

Я первый взял слово.

– Жизнь надо строить не на предполагаемых совершенных пьесах, а на реальном материале. Ленин звал строить с теми средствами – людскими и материальными, – которыми в то время государство располагало.

Если у нас нет лучшего, классику ставить не хотим, а делать репертуар надо, значит надо делать из того, чем располагаем, исключая, конечно, пошлое, вредное, преступное.

Конечно, надо искать лучшие пьесы и делать спектакли из лучших пьес. А кстати, каждый спектакль, который мы играем, мы могли бы сделать лучше и играть лучше и беспрестанно растить. Я давно жажду видеть театр в этом качестве и уверен, что почти каждый наш спектакль мог быть доведен до большого блеска.

Но это вообще о состоянии репертуара.

Теперь о «Лесе».

Леоновский «Лес» – не то произведение, которое можно взять лишь на «безрыбьи». Я люблю это великое произведение. Оно, вместе с «Тихим Доном» Шолохова и толстовской трилогией, останется как советское классическое произведение. Я не согласен с Ю.А., что это вчерашний день.

Да, это вчерашний день, если судить по тем инсценировкам, которыми располагает театр… Инсценировки больше о войне, чем о «Лесе», они – о дочери, а не о борьбе за созидание. Подлинник же и о вчерашнем, и о сегодняшнем, и о завтрашнем, о творческой личности, на плечах которой въехал в жизнь прохвост, паразит, болтун и ханжа.

Не знаю, почему это вчерашний день? Я даже уверен, что такие и в коммунизм въедут спокойнее и легче, чем те, на которых они едут.

Инсценировка должна быть сделана в театре от режиссерского видения спектакля, от решения его. На заре нашей жизни сделали же мы «Простую вещь»[487]487
  Речь идет о первом спектакле Театра-студии под руководством Ю. А. Завадского (1927) – инсценировке повести Б. А. Лавренева «Рассказ о простой вещи».


[Закрыть].

Вульф предложила сделать инсценировку мне самому.

Я думаю, что мог бы сделать такую инсценировку, но сейчас мне эта работа не под силу. Это очень трудоемкое дело. В группу же я мог бы войти. Полезно было бы повидаться с Леоновым и «вдохновить» его на это мероприятие, раз у него пошатнулось желание работать с нами и театром вообще. Что же касается Ю.А., то… если он сумел решить трудные темы колхоза и рабочую, то кому, как не ему, решать тему интеллигенции?

Ю.А. понравилась мысль «сфантазировать» план «Леса» режиссерски и постановочно и делать инсценировку внутри театра.

1/IV

Что-то мне очень захотелось снять с роли некоторую романтически-трагедийную «поступь», и еще больше обратиться к жизненным, даже бытовым краскам (Лир).

Что выйдет из эксперимента, не знаю, но меня это увлекает сейчас, а раз увлекает, может быть, и найду новое и для себя и для роли.

Четвертая картина.

Надо, чтобы песню запевал Лир, а рефрены – хор. Так поется первый куплет, второй куплет – повторение первого – поют все… Третий куплет, выходя на сцену, опять запевает Лир: импровизирует текст.

Песню Лир поет для Гонерильи, ее имея в виду, и особенно: «хо-хо» – ищет Гонерилью глазами и потом: «ха-ха-а, хи-хи» – лировский смех всем.

Этим же смехом реагирует на:

«…бедный, как король!» «…не так стоит…» и др.

(Кенту) «Хорошо. Служи мне» (даже скучновато: принимаю!) А всю последующую сцену с «я с тобой не расстанусь».

«Ага! Вот как ты думаешь?» – на нетерпеливом приготовлении к интересному обеду, за которым Лир преподнесет только что рожденный веселый экспромт-сюрприз, где Кент будет поставлен в смешное положение. Отсюда нет-нет да и бросит взгляд на Кента, и особенно на «песне», когда Лир переобувается. Это же настроение не дает ему времени и внимания остановиться на всем том, что не способствует обеду, как-то разговор об Освальде.

Отсюда:

«…позови моего дурака» – незаконченно и прерывается: «…где моя дочь?» – она тоже нужна на пире.

«Он не желает». – ха-а-а, ха-ха. Ну мы его присовокупим к розыгрышу Кента!

А в общем, играя последние спектакли и выступая на концертах, я вижу, что набил себе столько штампов, доверяя «технике», столько образовалось пустых мест, одних интонаций без содержания – «технических» мест, что мне совсем легко играть роль.

Роль, сцены – рассыпались на интонации, жесты, мизансцены – фрагментарно и напоказ, и те живые места, что сохранились, не компенсируют пустых, хоть их и больше, чем на «пять минут».

«Мне самому это стало бросаться в глаза» – и все подобное и все дальше – не переживать, не оценивать, как это безобразно, недостойно… а действовать: поставить людей на место, отсечь голову, лишить привилегий…

На Освальда – наступать, не давая ему развернуться в хамстве, как бы понимая наперед и не дослушивая.

«Мне нравится твоя служба… (Кенту) Вот тебе за труды». И сцену Кента с Освальдом не оценивать смехом (так и должно было быть). Серьезно.

«А, здравствуй, мой хороший (доброжелательно и не отключаясь от Освальда и предыдущей сцены). Как поживаешь?» – взглянул в сторону ушедшего Освальда: «Берегись, каналья! видишь, плетку?» (я тебя выпорю). Просто, как вроде не пущу гулять.

«А, дочь моя (не герцогиня! а дочь!) К чему эта хмурость?» (прекратить). Лир активен везде, всегда. Жизнь прожига – мгновенно принимать решение, оценив, и действовать незамедлительно и свободно.

«Седлать коней!» (не переживать, а наступать…) Сейчас уеду, чтобы вернуться и не оставить камня на камне. Приказ только свите – поэтому тихо, не заботясь о внушительности текста: «Ты лжешь! Телохранители мои…» (они тебе скоро покажут).

– «…глупые глаза, А то я вырву вас (обеими руками) и брошу наземь…» (в сторону зала) да прибавить: «Прочь, прочь отсюда» (уходит, смотря на Гонерилью).

Восьмая картина.

«…Прийти для объяснений, а иначе…» (грозный жест). Пауза большая. Медленно сникают руки. Понял – ничего нет у него, чтобы осуществить угрозу, и тогда в отчаянии:

«Забью пред дверью спальни в барабан…»

«Привет вам, дети!» – не укорять, а пытать взглядом, разгадать, откуда ветер дует, что значит это унижение?

А после того как Регана поцеловала руку Лира, взял ее голову в руки и пытает взглядом: где правда в ее поступках?

Регана. «Я рада вашей светлости…»

Лир. «Еще бы!» – прижал ее голову к груди.

«Что я от старшей дочери отрекся…» – вводя Регану в курс дел, чтобы с ее силами начать наступление на Гонерилью.

Регана. «…будете вы клясть»

Лир. «Тебя, о нет!… Твой кроткий нрав мне повода не даст» (надеюсь).

Я спрашиваю, «по чьему приказу…» – всплеск к Кенту – он такой, он все может позволить.

«Гонерилья!»

– «Дитя мое» (остановись). Мое дитя – оценивая меру родства. Серьезно.

«Плохие, стало быть, не так уж плохи,

Когда есть хуже» – стараясь постичь всю меру подлости человека (Реганы).

«Кто не хуже всех – еще хорош» (оценивая Гонерилью).

«Шут мой» (призыв на вселенную. Где ты?).

Я схожу с ума, – прижал его к себе – он на коленях перед Лиром: помоги, друг! Тихо.

21/IV

Девятая картина.

Ошибки: Я играл отчаяние, то есть чувство, а надо действие – гневное заклинание. Много физической напряженности в кулаках, торсе, ногах. Если играл: не хочу жить, то надо уничтожить весь мир и себя в нем. Это – Лир.

Играл: ты… ты… ты… и ты – одно перечисление, связанное друг с другом, создает впечатление заготовленности монологов, гладкости, а тут мысли возникают в связи с тем, что происходит в природе.

Дунул ветер – порыв к ветру, заклинание: правильно, ветер!

Поощрить его: давай, давай!

Хлестнул дождь – к дождю: не скупись, открой хляби и затопи всех к черту.

Сверкнула молния – к ней с мольбой: жгите! так ей, дурной, и надо!

Грянул гром – приказ грому, как своей человеческой силе. (Всплеск. Жест и опять руки на груди.)

Главные слова: «затопи», «жги», «развей».

Одиннадцатая картина.

И опять и здесь съехал на играние всякой чепухи, вроде слабости, а не на преодоление ее.

…Все вытеснено вон душевной бурей – ничего не ощущаю, кроме одного: людей неблагодарность. И, как логическое заключение, приказ: «Лей, ливень!»

«Слабеет мой рассудок». – Что мне делать со страхом? – «От этого легко сойти с ума!»

«Заботься о себе» – Ужель ты не можешь понять, что – «Мне ураган приносит облегченье. Он мешает мне думать о другом…»

Всплеск отменить. Он надуман и никак не оправдывается, нарочитый. Но вспышку молнии и гром оценить.

«Но я войду. Иди вперед, дружок», – нет сил отбиваться, вижу, что не отвяжется, придется сдаться. – «Ты нищ, без крова», – озарило. Что я наделал с ним?! Истинно преданного оставил без всего.

«Я помолюсь и тоже лягу…» – хорошо, хорошо. Скорее перейти – додумать осенившую его мысль: ведь нищих-то много, где они теперь?

«Вот тебе урок, пустая роскошь» – идет постижение жизни.

«Присмотритесь к нему. На нем все свое…» – эта фраза идет в пояснение: «Это… и есть человек».

«Все мы с вами поддельные, а он – настоящий»

«Истинный человек и есть бедный, голый…» – постигает и вновь сосредоточился на новом открытии: «сбросивший с себя все прикрасы».

Хочу быть человеком, то есть надо сбросить с себя лишнее, ненужное, что на душу надевает маску.

4/V

К ВЫСТУПЛЕНИЮ ПЕРЕД СТУДЕНТАМИ

Почему актеры любят играть, а зрители смотреть Шекспира?

О чем бы он ни говорил, любая тема звучит современно.

Меня увлекает в Шекспире его страстное познание мира.

Вот если бы наши авторы заболели такой силой страсти познания действительности, насколько бы обогатился наш театральный зритель, мы, актеры, заговорили бы более мощным голосом. Это страстное познание мира одним человеком обогащает едва ли не всех. Одна легенда о Ромео нашла предшественников и последователей едва ли не у всех народов и во всех искусствах: живопись, скульптура, литература, драма, опера, балет, симфония…

Тема любви и ненависти, борьба за справедливый мир – с древнейших времен будила умы и сердца.

Вечные темы были и будут, пока люди не потеряют способность любить, ненавидеть, бороться, стремиться…

Может быть, в коммунистическом обществе многие темы станут анахронизмом, отомрут, но вечные – останутся. Зовущие – будут будить людей к совершенству, к человечности, к справедливости.

Масштабность ролей: зависть – так зависть, любовь – так сжигающая, ненависть – так до предела. Все это не символы, не гиперболы, а одержимость мыслью, страстью, чувством.

Каждый человек несет свою тему. Чем он сложнее, тем больше обертонов в его партии, тем интереснее его звучание в оркестре жизни.

9/V

К «ЛИРУ»

А начать девятую картину все-таки надо, как я сам задумал, и делал сначала, а не в апогее. Нужно раскатываться, а не врываться вместе с бурей. «Вой, ветер»… – силы кончаются, больше идти нет возможности. «Терпения», которого хотел Лир, уже не хватает, и он начинает сдавать и, раскатываясь в своем гневе, проклятия и заклинания доводит до точки, за которую перейти все время боялся.

16/V

«ЛИР»

Первый спектакль после перерыва.

Вел себя спокойно. В основном все задания выполнил. Так легче, и я не так устал.

Легче и лучше, мужественней, разнообразней, интересней.

29/V

«ЛИР»

Четвертая картина: надо отменить спотыкание от сердечного приступа, надо сыграть «стыд» от слез, подступивших к горлу.

Восемнадцатая картина: «Пожалуйста, не смейтесь надо мной» – это ведь реакция на ту боль, что причинили ему Гонерилья и Регана, смеясь над ним в восьмой картине.

Говорил с Вульф… – все-таки последние картины не решены в спектакле – явная затяжка в темпах, резко меняют напряжение в спектакле. Зрительный зал слушает внимательно и сосредоточенно, но этого мало для финала спектакля. Психологические паузы и вообще психология для героев здесь уже ненужная роскошь. Народ хочет знать, что будет с каждым, к какому финалу он приходит, – вернее, как приходит; то есть финал в общем предугадывается, а главное, к чему приходит Лир. А ведь Лиру отпущены две коротенькие сцены.

– Согласна я с вами. Буду думать, как это сделать.

– Не давать ни одной цезуры артистам. Нужно, чтобы сами события неслись стремительно, чтобы текст шел впритирку к предыдущей фразе. Может быть, чуть сократить бой, но это не главное, главное – темп; темп и ритм наш тяжелый, тугой… Надо финальный темпо-ритм.

ИЗ ДНЕВНИКА РОЛИ ЛЕШЕГО

9/VII

Звонил Петрейков[488]488
  Петрейков Лазарь Маркович (р. 1915) – актер, чтец, режиссер. Поставил в Театре имени Моссовета спектакль «Леший» А. П. Чехова. Осуществил постановку радиоспектакля «Рассказ о простой вещи» по Б. А. Лавреневу с Н. Д. Мордвиновым в роли поручика Соболевского.


[Закрыть]:

Намечена передача по радио к чеховским дням[489]489
  Имеется в виду 100-летие со дня рождения А. П. Чехова 29 января 1960 года.


[Закрыть] «Лешего». Я не вижу никого, кто бы подходил к Лешему. Не увлекла ли бы вас эта работа? Я подумал, если пьесу делать для радио, то почему бы не сыграть ее в театре к чеховским дням? Как вы думаете, может это увлечь Ю.А.?

Прообраз Астрова.

Хотелось бы мне сыграть дядю Ваню и Федора Ивановича. Но… для первого опять надо много из того, что мне пора экономить, а второй…, должен быть моложе… И того и другого вижу, и сейчас уже в голове мелькает масса решений, деталей…

Буду делать предложенное…

11/VII

А вроде, по первому впечатлению, «Дядя Ваня» – пьеса стройнее, собраннее, интереснее. Но решать надо это по-своему вне зависимости от «Дяди Вани».

13/VII

Что-то мне не нравится этот благополучный финал пьесы. Он не в плане как-то. Может быть, окончить пьесу раньше?

16/VII

У него, наверно, нестриженая, нехоленая борода. А может, она совсем не большая, не буйная, а светлая, как и волосы на голове (поскольку мне позволят мои глаза)?

17/VII

Ясно мне, что нам надо забыть о том, что делал в Чехове МХАТ. А мне, несмотря на мою огромную любовь к божественному Астрову – Станиславскому, делать своего и по-своему. Он мне начинает мерещиться.

Свет он несет с собою.

А это очень трудно, так как в роли очень много того, что теперь ясно народу и не вызывает у него сомнений. Лес – уже не проблема… оберегание, планомерность насаждения – все это в плане государства.

Но надо найти этот свет.

От него должно кругом светлей становиться, как от Кати [для] героя «Русского характера» у Толстого: «Вот вошла, и вся изба стала золотая».

А сколько ему лет? Все гуртом сказали: 40–42 или около сорока. Но мне слышится он молодым, что-то около 30. Может быть, мне трудно играть такого, но слышу я его звонко – юно-молодым.

А может быть, ему приятно, радостно было бы видеть Елену Андреевну как цельную натуру? И горько, что она с Желтухиным. И как он казнит себя за то, что поддался ее воздействию, симпатии…

И наконец, почему – Леший?

Бирман[490]490
  Бирман Серафима Германовна (р. 1891) – актриса и режиссер, народная артистка РСФСР. Начала сценический путь в Московском Художественном театре. С 1913 года – актриса и режиссер 1-й студии МХТ, затем – МХАТ 2-го. В 1936 году вступила в труппу Театра имени МОСПС, в 1938 году перешла в Московский театр имени Ленинского комсомола (актриса и режиссер). С 1959 года в Театре имени Моссовета. Была партнершей Н. Д. Мордвинова в «Лешем» А. П. Чехова (Войницкая).


[Закрыть]: Он в лесу.

Петрейков: Он все время с лесом и озабочен лесом.

Но тогда, если по месту «жительства», так сказать, тогда он мало чем отличается и от лесника и от домового – по дому, от русалки – по озеру… Думаю, что Чехов предложил более широкое основание:

«Леший бродит… И хохочет по ночам…» А что, если он по демократическим своим понятиям, поведению, пристрастиям шокирует обитателей этого дома?

Вдруг, да и захохотал, как леший в лесу, и все шарахнулись, и пальчиками застучали себе по височкам, и сжались, и сморщились, а он хохочет..

– А что, если мы его и дадим появившимся из леса? Ю.А. видит его тоже бородатым и лохматым… (Петрейков).

– Не знаю. Но с ружьем за спиной, стволами вниз, я его вижу.

Народник он, демократ? Или не то и не другое?

А что, если ему нравится, как его изображает Желтухин, и он хохочет от удовольствия, что его ловко изображают, а потом увлекся и полетел в своей мечте?

18/VII

Хорошо бы, если бы все актеры играли свою породу, круг, аристократов-дворян, институток – тогда бы Леший мог оказаться «белой вороной».

Тогда бы мне ярче можно было решить образ на природе, где он, как зверь, легок, пластичен, по-своему грациозен, как бывает грациозным даже медведь.

19/VII

Может, поверну роль… Вот повернуть бы не на словах, а в образе. Создать бы такого светлого и озорного. А он очень непосредствен, кажется… На профессора смотрит с прищуром, на Федора, как на «дитя природы», как на загадку – на профессоршу, как на интеллектуально одаренного – на Войницкого и т. д. На одного смотрит краем глаза, на другого с прищуром, на третьего – изумленными, открытыми глазами. И только на Соню… или не смотрит, или смотрит и ничего не видит, зашоренный. Каждый из участников хочет вырваться из леса жизни, и только Лешему здесь хорошо и вольно, он в природе находит будущее человека.

10/X

Думал о Лешем в подтверждение клички… с буйной растительностью, лохматый. А потом как-то все больше склоняюсь к тому, что у него молодая мягкая борода – пух, небольшая, может, еще не стриженая, светлая, насколько позволят глаза. Поднятые, немного изумленные брови – открытые. Он непосредствен, выходя, делает это чрезмерно громко, шумно, но потом спохватывается, говорит, вернее – вдруг заговорит, горячо и громко и осечется… Говоря о лесах, бросает мгновенный взгляд – проверяющий взгляд – на Соню, он влюблен в Соню и не умеет скрыть свою любовь, взглядывает недоверчиво на Ел. Ан., с боязнью на Войницкого и как-то неприязненно на Серебрякова.

18/X

ЯССЫ

Тепло, как хороших знакомых встретили нас артисты города и общественность, представители Министерства культуры. Было на перроне человек 250.

В 17 часов – БУХАРЕСТ

И здесь на перроне собралось много встречающих: актеры, представители… только много больше, чем в Яссах.

Прием очень горячий, ни в какое сравнение с первым приемом не идет. Много горячих речей, глаз, улыбок… а караджалиевцы[491]491
  Караджалиевцы – члены труппы Национального театра имени И. Л. Караджале – ведущего драматического театра Румынии.


[Закрыть] – мужчины и женщины – запросто бросаются в объятия, целуются. Те же, что «со стороны», незнакомые, подмигивают, улыбаются и говорят: «Отелло».

Улыбаюсь и я…

Сказано: «Это не был русский Отелло, не был французский или румынский – это был сам Отелло!».

20/X

Представитель Министерства сказал мне, что подано 10 000 заявок на «Маскарад», а зал на 600 мест.

21/X

«МАСКАРАД»

У театра толпы народу, но отряд милиции близко не подпускает. Михайлов рассказывал: «Подошла одна ко мне, бьет себя в грудь кулаками, я же русская, кричит и плачет, помогите мне как-нибудь проникнуть в театр!»

Спектакль смотрели из-за кулис, из оркестра, вместе с оркестрантами, в зале не было ни одного места, где можно поставить ноги. Как они, бедные, стояли в такой тесноте и духоте, не понимаю. А тишина… такая, что можно было подумать, что зал не полон…

Спектакль шел на подъеме.

У меня появились новые вещи: рваная речь еще больше приближает к состоянию, не уничтожая стиха.

После третьего акта бурные аплодисменты. Выходили, наверно, раз 15–20. Много цветов.

25/X

«МАСКАРАД»

Зал переполнен. Встретили аплодисментами. В этом городе каждый уход – аплодисменты.

Играл я с подъемом, собранно и пружинно. Эта внутренняя сосредоточенность совершенно освобождает внешние данные.

Отмечают, что люди, не зная текста, при статических мизансценах, в монологах, почти точно догадываются о содержании текста. Интонации, мимика дополняют язык, а не знающим язык – сугубо.

Сегодня мне у себя понравилась картина у Звездича. Рваная, колкая фраза недосказывалась, перерываясь внутри, и движения отсюда стремительные, внезапные, злой и неистовый – таким я себе казался со стороны… Острый – не прикасайся – обрежешься. Едко, хлестко, как концом хлыста.

Очень интересно придумали местные товарищи приветствовать. Только открылся занавес по окончании спектакля, я один на сцене, весь свет сосредоточен на мне – это по заданию спектакля, как вдруг сверху, с колосников, на меня посыпался снег. Я не могу понять, в чем дело… оказывается, это лепестки астр и хризантем, белые, сыплются сверху, а когда подошли все остальные исполнители – «снег» посыпался, и на них, и так долго, много, щедро.

Потом слово от города.

Слово Ю.А.

И опять аплодисменты, занавес даже подняли… И вот началось.

Ночью – худо… валидол 4 раза, нитроглицерин… Видимо, высоко для меня. Душит. На душе кошки скребут… нет со мной О. К…. не пускают. А мне так тревожно оставаться одному. Несправедливо!

9/XI

МОСКВА

После перерыва первая встреча.

Леший – помещик, кончивший курс на медицинском факультете. Помещик, кончивший университет, словом, из передовых, или по собственному почину ушедший в науку, или по подсказке семейной? Какая у него семья?

Когда он кончил факультет? Очевидно, еще недавно, словом, ему может быть и 30 лет.

Соня: «носит вышитую сорочку». «Прекрасно говорит». «О» постоянно думает и говорит только о своих лесах, сажает деревья». «Учился на медицинском факультете и занимается совсем не медициной».