Текст книги "Рассвет русского царства. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Ник Тарасов

Соавторы: Тимофей Грехов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 49 страниц)

Глава 18

Утром я собирался привычно потянуться на кровати, разминая затекшие после вчерашнего перехода и бурной ночи мышцы, когда почувствовал тяжесть на плече. Повернув голову и приоткрыв один глаз, я увидел Инес.

Причём она уже не спала. Лежала, подперев щеку рукой, и задумчиво, изучающе смотрела на меня.

– Доброе утро, – хрипловатым со сна голосом произнес я. – Давно проснулась?

– Недавно, – коротко ответила она, не сказав ничего больше.

– Ясно.

Скинув с себя шкуры, я сел на краю кровати и потер лицо ладонями, прогоняя остатки сна. В голове уже начал выстраиваться план на день и делёж добычи был самым главным из них.

Я встал и потянулся к штанам, брошенным вчера на сундук.

– И ты просто так уйдешь? – раздался за спиной её голос. В нем сквозило удивление, смешанное с легкой обидой.

Я обернулся, тогда как Инес приподнялась на локтях, и простынь сползла, открывая вид на обнажённую грудь.

– Да, – ответил я, глядя ей… прямо в глаза. – Сегодня много дел. А ты что‑то хочешь обсудить?

Вопрос был задан намеренно сухо. Я заметил, как дрогнули её ресницы. Она явно рассчитывала на другое утро, но моя холодность ломала всю её стратегию.

– Вставай, – сказал я. – Наверняка холопки уже приготовили завтрак. Поешь, приведешь себя в порядок, после чего у меня будет немного времени поговорить с тобой.

Инес некоторое время молча смотрела на меня. В её глазах мелькнула искра раздражения, но она тут же погасла, сменившись той самой хищной усмешкой, которую я заметил еще вчера.

Вместо того, чтобы спорить или дуться, она грациозно потянулась, выгибая спину, как кошка. Простынь, словно случайно, скользнула вниз, полностью оголяя её тело.

Я замер, застегивая ворот. Конечно, она знала, что делает. И видела, как мой взгляд против воли скользнул по её телу, задержавшись… да на всём задержавшись.

Инес ухмыльнулась и, ни капли не стесняясь, встала с постели, прошла мимо меня, начав поднимать разбросанную ночью одежду.

«Чертовка», – подумал я, чувствуя, как кровь снова приливает к паху. – «Знает, чем бить».

Но я лишь качнул головой и вышел из спальни.

В горнице вкусно пахло свежим хлебом и томленой кашей. Жизнь в тереме шла своим чередом.

У печи, орудуя ухватом, стояла жена Ратмира, Марфа. Со вчерашнего вечера её семья была вольной, я сам подписал бумагу. Но сейчас она, как и прежде, хлопотала по хозяйству, словно ничего не изменилось.

Ей помогала Настасья, жена Доброслава, моего кузнеца. Женщины тихо переговаривались, накрывая на стол.

Я сел на лавку, наблюдая за их слаженными движениями. Взгляд зацепился за Настасью.

У меня была мысль дать вольную и Доброславу. Как‑никак он был куплен одновременно с Ратмиром, Главом и Воиславом, да и работал он на совесть.

Но я отогнал эту мысль.

Сказать по чести? Я боялся. Боялся, что Доброслав, получив свободу, решит покинуть Курмыш. Уедет в Нижний или, того хуже, в Москву искать лучшей доли. И тогда мои секреты уйдут на сторону. В особенности секрет дамасской стали. Я потратил уйму времени, чтобы научить его технологии, объяснить про слои, про температуру, про закалку. Сейчас он был единственным, на Руси, кроме меня, кто владел этим знанием. Если он уйдет к другому боярину или начнет работать на себя… я даже не хочу об этом думать.

Да и если правде смотреть в глаза… Каким бы Доброслав ни был хорошим человеком, он не воин. Мы не стояли с ним плечом к плечу в строю, он не прикрывал меня щитом от стрел, а я не вытаскивал его из‑под татарских сабель.

С теми, кто побывал с тобой в бою, кто видел кровь и смерть, возникает особая, невидимая связь. Кровное братство, которое крепче любых цепей. С Ратмиром, Главом и Воиславом у меня эта связь была. Я знал, что они пойдут за мной в ад и вернутся обратно.

С Доброславом такая связь у меня вряд ли когда‑нибудь будет. Он – ценный инструмент, мастер, важный винтик в моем механизме. Но не брат по оружию.

– «Цинично? Возможно, – подумал я, принимая от Марфы миску с горячей кашей. – Но выживание требует жестких решений».

В этот момент из спальни вышла Инес. Что, разумеется, не укрылось от внимания хлопочущих на кухне женщин. Они оценивающе посмотрели на неё, но ничего вслух не сказали, прекрасно понимая, что совать свой нос в чужие дела нельзя.

– Садись, – указал я Инес на место напротив себя, после чего Марфа поставила перед ней миску с кашей.

Испанка опустилась на лавку и поджала губы, окинув взглядом простую деревянную посуду, но, видимо, голод взял своё, взялась за ложку.

Марфа и Настасья двигались по горнице бесшумно, но я чувствовал напряжение, висевшее в воздухе. Женщины молча накрывали на стол: поставили крынку с молоком, нарезали хлеб. Но их взгляды… О, эти взгляды были красноречивее любых слов.

Они прекрасно понимали, что делала испанка в моей спальне… Понимали, чем мы там занимались и почему на шее испанки алеет небольшое пятнышко. А для православных женщин пятнадцатого века такое поведение было не просто грехом…

– Расскажи о себе, – нарушил я тишину, решив перевести внимание в деловое русло. – Кто твои родители? Из какой ты семьи?

Инес проглотила ложку каши, вытерла губы тыльной стороной ладони и посмотрела на меня прямо.

– Я из Арагона, сеньор Дмитрий, – начала она, и в её голосе проскользнула гордость. – Мой отец, дон Фернандо, торговал шерстью с Венецией. У него были свои корабли, склады… Мы жили богато.

– Торговал? – зацепился я за прошедшее время.

– Да, – её лицо помрачнело. – Когда началась очередная война с Османской империей (с Венецией), нас взяли на абордаж. Турки узнали, что мы везли товар, предназначенный для врагов султана. Моего отца… его казнили прямо на палубе.

Она замолчала, глядя в миску, и я понял, что воспоминания всё ещё свежи.

– Остались ли у тебя ещё родственники? – спросил я, обмакивая ломоть хлеба в молоко. – И вообще, почему ты, благородная девица, оказалась на торговом корабле? Разве это место для дочери дона?

Инес горько усмехнулась.

– Меня везли к моему жениху, на Мальту. Это был выгодный союз для нашей семьи. Но не довезли, как видишь.

– А в Кастилии?

– В Кастилии остались родственники, – ответила она. – Скорее всего, мой брат занял место отца. Но… учитывая, что корабль был захвачен вместе с товаром, а отец казнён, дела у него сейчас должны быть не очень. Долги, обязательства…

– Ясно, – протянул я, откладывая хлеб. – То есть, ты хочешь сказать, что возвращаться тебе, по сути, некуда? Людей сопроводить тебя домой никто не пришлёт, и брат, скорее всего, уже списал тебя со счетов, как погибшую?

Инес вскинула голову.

– А ты уже хочешь избавиться от меня, Дмитрий? – она подалась вперёд через стол, и рубаха снова предательски сползла с плеча. – Разве я тебе не понравилась? Та ночь…

– Бубух! – звук упавшей деревянной тарелки прозвучал в тишине горницы. Я медленно повернул голову. Настасья, жена Доброслава, стояла у печи, глядя в пол. У её ног валялась миска. Разумеется, ни о какой ревности речи не шло – Настасья была старше меня лет на пятнадцать, добрая, хозяйственная баба. Дело было в другом.

Как я уже говорил, поведение Инес выходило за все мыслимые и немыслимые рамки приличий. Говорить о постели при слугах, да ещё так открыто… Для Настасьи это было сродни тому, как если бы испанка начала плясать голой на иконах.

Инес резко повернулась к женщине и прошипела что‑то резкое, отрывистое на испанском.

– Что ты сказала? – тут же спросил я.

Инес пожала плечами, невинно глядя на меня:

– (Manaca), – повторила она, и тут же перевела: – Безрукая.

Я перевёл взгляд на Настасью. Та стояла, сжав губы в тонкую линию, и в её глазах я увидел настоящий гнев. Гнев русской женщины, которую оскорбила какая‑то приблудная девка… пусть и красивая.

– Инес, – мой голос стал тихим. – Я тебе уже говорил, следи за тем, что говоришь. – Она фыркнула и отвернулась. Я сделал паузу, давая словам время дойти до её сознания. – Представь, что я сейчас выйду за дверь и оставлю тебя с Марфой и Настасьей один на один. Как думаешь, через сколько минут полетят с твоей головы твои красивые космы?

Инес замерла. Она медленно повернулась ко мне, в её глазах читалось недоумение.

– А разве она не твоя прислуга? – она искренне не понимала. – Ты хозяин. Они должны бояться тебя.

– Моя, – кивнул я. – Но даже я не позволяю себе оскорблять своих людей без причины. Они кормят меня, одевают, следят за моим домом. А ты для них никто. Пустое место.

В горнице повисла звенящая тишина. И вдруг Инес сделала то, чего я от неё совершенно не ожидал.

Она медленно встала из‑за стола. Вся её спесь куда‑то улетучилась, после чего она подошла к Настасье и низко поклонилась ей.

– Прошу меня простить, – произнесла она на ломаном русском.

Настасья опешила, отступив на шаг назад.

Инес выпрямилась, присела на корточки и начала быстро собирать рассыпанную кашу с пола, складывая её обратно в упавшую миску.

Я наблюдал за этим, чувствуя странную смесь удивления и… подозрения.

– «Обиженку что ли решила изобразить? – пронеслось в голове. – Или поняла, что перегнула палку, и теперь пытается вымолить прощение, чтобы не вылететь на улицу?»

Впрочем, разбираться в хитросплетениях женской логики прямо сейчас у меня не было ни времени, ни желания.

Поймав взгляд Марфы, я покачал головой, как бы давая понять, чтоб Инес не трогали, после чего молча вышел на крыльцо, вдохнул прохладный утренний воздух.

День обещал быть долгим. А что делать с этой испанской бомбой замедленного действия, я решил подумать позже.

Как я и думал, стоило мне только спуститься с крыльца и сделать пару шагов по двору, как я нос к носу столкнулся с делегацией от церкви. Варлаам стоял подбоченившись, сияя, как начищенный медный таз. А рядом с ним возвышался тот самый епископ Филарет, которого я видел вчера у ворот.

– Доброго утра, Дмитрий Григорьевич! – прогудел Варлаам, и в голосе его было столько елея, что хоть блины макай. – Как почивать изволили после трудов праведных?

Я вежливо поклонился.

– И тебе не хворать, отче. Спал, как убитый, пока дела не разбудили.

– Дела, дела… – закивал Варлаам, и тут же, не удержавшись, расплылся в улыбке, указывая на свой новый наперсный крест, который сверкал на солнце куда ярче прежнего. – А слышал ли ты новость благую? Можешь поздравить раба божьего Варлаама. За заслуги перед Господом нашим и усердие в деле строительства храма присвоен мне сан игумена!

Я удивлённо приподнял бровь. Игумен? Это было уже серьёзно.

– О, поздравляю! – искренне порадовался я, пожимая ему руку. Варлаам был, конечно, жук ещё тот, но жук полезный и, что важно, свой. – Это великая честь.

Богословом меня вряд ли можно назвать даже с большой натяжкой, но всё же я уже успел по верхам похватать иерархию церкви. И было для меня там много нового…

– Постойте, – я нахмурился, изображая задумчивость. – А разве после дьякона не идёт сан иеромонаха? Или я что‑то путаю в церковной иерархии?

Варлаам переглянулся с Филаретом и важно кивнул:

– Истинно так, Дмитрий Григорьевич. Иеромонахом я стал в тот же день, как прибыл владыка Филарет. А вот ныне, благословением епископа, возведён в игумены.

Я ухмыльнулся, ничего не сказав.

Для меня было даже странным, что Варлаам до сих пор ходил в дьяконах и получил повышение только сейчас. Уверен, где‑то в прошлом Варлаам перешёл дорогу власть имущим.

– Так понимаю, игуменом ты стал аккурат потому, что я вернулся из похода с победой? – я посмотрел ему прямо в глаза. – Ведь будь иначе… вернись мы битыми или с пустыми руками, не на что было бы колокол для новой церкви отливать. А без колокола и храм не храм, и игумен не игумен. Верно я мыслю?

Филарет, до этого молчавший и сверливший меня тяжёлым взглядом из‑под густых бровей, нахмурился. Ему явно не понравилась моя прямота. Не привыкли церковные иерархи, чтобы миряне, пусть и дворяне, так открыто говорили о земной подоплёке духовных званий.

Зато Варлаам, напротив, расплылся в ещё более широкой улыбке. Он знал меня лучше и ценил именно за прагматизм.

– Ты всё правильно понял, Дмитрий, – не стал юлить он. – Твоя удача мне тоже удачей обернулась. Церковь радуется победам воинства православного, а уж коли эти победы подкреплены златом и серебром на благоустройство дома Божьего, то радость эта вдвойне велика.

– Я так понимаю, вы пришли не просто похвастаться, а поговорить о доле церкви? – перешёл я к делу.

Владыка Филарет шагнул вперёд, перехватывая инициативу разговора.

– Истинно так, сын мой. Но есть и ещё один вопрос, который тревожит нас.

– Какой же?

– Про чёрную деву, – Филарет сузил глаза. – Кто она? Откуда взялась сия… диковина? И что ты с ней делать собираешься? Народ смущается, глядя на неё. Нечисто это.

Я вздохнул про себя. Ну, конечно. Нува. Африканка в русской глубинке XV века, это… даже слов нет, чтобы дать оценку

– Её зовут Нува, – ответил я. – Она родом из далёкого южного царства, что зовётся Мали. Там солнце печёт так, что люди чернеют кожей, но кровь у них такая же красная, как и у нас. – Священники слушали внимательно. – Её племя проиграло местную войну, – продолжил я свою легенду, которая, впрочем, была близка к истине. – Её продали османам, так она попала в Кафу, на невольничий рынок. Там её и купил мурза Барай, как заморскую игрушку.

– Это тот самый Барай, чью крепость ты разграбил? – уточнил Варлаам.

– Да, он самый, – честно ответил я. – Нува была в его гареме. Мы освободили её вместе с другими.

– Она крещёная? – строго спросил владыка, теребя крест на груди.

Я пожал плечами.

– Не думаю, владыка. Барай был басурманином, ему вера Христова без надобности. Да и купил он её, полагаю, для других нужд, а не для душеспасительных бесед.

Оба священнослужителя поняли, о чём я говорю, и невольно скривились.

– Но, – я поднял палец, решив сыграть на опережение и показать себя ревностным христианином, – я думаю, что душа у неё живая. И если рассказать ей о православной вере, о любви Господней, она проникнется. Ведь сказано: «Нет ни эллина, ни иудея». Перед Богом все равны, будь ты белый или чёрный. Негоже оставлять душу во тьме язычества, когда она сама пришла к нам в руки.

Лицо Филарета немного разгладилось. Мои слова, подкреплённые цитатой из Писания, попали в цель. Миссионерство – это богоугодное дело, а крестить «арапа» – это вообще подвиг.

– Добро мыслишь, отрок, – кивнул епископ. – Если сможешь привести её к свету Истины, велика будет твоя награда на небесах. Варлаам поможет тебе в этом.

– Непременно, владыка, – поддакнул игумен.

Мы ещё несколько минут пообщались о делах насущных. Я подтвердил, что сдержу своё слово насчёт десятины и колокола, и заверил их, что всё будет по чести.

– Когда солнце будет в зените, – сказал я, глядя на поднимающееся светило, – мы начнём делёжку на площади перед старой крепостью. Приходите. Там и отмерим долю Божью.

– Придём, Дмитрий Григорьевич, – важно кивнул Филарет. – Благослови тебя Господь на дела справедливые.

Они развернулись и пошли по своим делам.

– Ну что ж, – пробормотал я себе под нос, – с церковью разобрались. Теперь самое сложное. Своих не обидеть.

Вскоре собралась моя дружина, новики, холопы, и даже те, кто оставался охранять Курмыш. Люди стояли полукругом, переминаясь с ноги на ногу, косясь на разложенные кучи добра. Глаза блестели. Еще бы – такой добычи эти края не видели давно.

Я поднялся на небольшое возвышение. Рядом со мной стояли Григорий и Богдан.

– Слушайте меня, воины! – мой голос разнесся над площадью, перекрывая шепот и гул. – Сегодня мы делим то, что взяли своей кровью и потом. Но, прежде чем мы начнем, я хочу, чтобы каждый из вас уяснил одно правило. – Я сделал паузу, обводя взглядом ряды. – Крепость, это не только стены… это оружие, которое эти стены защищает. Поэтому… – Я указал рукой на отдельно сложенную груду, накрытую рогожей. Ратмир по моему знаку сдернул ткань. – Тюфяки, порох, запасные болты, наконечники, древки, – перечислял я, – а также лучшие трофейные сабли, кольчуги, шлемы, копья, луки и стрелы – всё это не идет в дележ.

По рядам прошел недовольный ропот. Кто‑то сплюнул, кто‑то нахмурился. Я ожидал этого.

– Тихо! – рявкнул Григорий, и ропот мгновенно стих.

– Это – оружейница Курмыша, – продолжил я жестко. – То, чем мы будем встречать врага, если он придет завтра. Это то, что спасет ваши жизни и жизни ваших семей. Никто не унесет казенное имущество домой, чтобы оно ржавело в сундуке. Оно будет храниться в оружейной, смазанное и готовое к бою.

Я увидел, как лица старых воинов, тех, кто поумнее, начали разглаживаться.

– Но! – я поднял палец. – Тем не менее у меня есть совесть, и каждый из вас, за счет своей доли, может обновить свое снаряжение. Если у тебя кольчуга рваная, а в этой куче лежит добрая, панцырь или бехтерец татарский, бери. Но свою старую сдашь в казну. Мы оценим разницу и вычтем из твоей доли по справедливости. То же касается шлемов, сабель и боевых коней. Хочешь коня лучше? Бери трофейного, своего сдавай в табун крепости.

Теперь ропот сменился одобрительным гулом. Это было честно.

– Ну а теперь… – я кивнул Богдану. – Начинаем.

Сутра и до обеда я, Богдан, Григорий, Семен, Ратмир… в общем все те, кто вчера сидел со мной в бане, помогали мне распределить добычу на равные части.

Это была тяжелая работа, но она того стоила. На площади уже не было моей доли, я её уже отделил. Не было доли церкви, Варлаам и Филарет, когда их доля была готова, не высказали слов против. Также тут не было доли Великого князя. В общем… здесь было только то, что причиталось простым воинам.

Григорий повернулся спиной к кучам, скрестив руки на груди. Старый, проверенный веками способ, исключающий любые обиды. Слепой жребий.

Богдан подошел к первой куче – там лежали отрезы ткани, какая‑то утварь, немного серебряной посуды и инструменты.

– Кому? – громко спросил десятник, указывая на добро.

– Архипу! – не оборачиваясь гаркнул Григорий.

Статный воин из десятка Семёна, Архип, вышел из строя, и сгреб свое добро.

– Кому? – Богдан перешел к следующей куче.

– Игнату!

– Кому?

– Степану!

Процесс пошел. Люди подходили, забирали причитающееся, оттаскивали в сторону, тут же начиная рассматривать, меняться, прикидывать.

Но я вмешался в ход жребия, когда дело дошло до особых наград.

– Стоп! – скомандовал я.

Григорий обернулся.

– Теперь по заслугам, – объявил я. – Есть те, кто в этом походе показал себя лучше других. Кто лез первым, кто прикрывал, кто думал головой.

Я вызвал Григория.

– Сотник! – я протянул ему тяжелый кошель с монетами и отличный трофейный шлем с бармицей. И плевать, что он мой отец. Григорий реально заслужил награду больше других.

Следом был Семён.

– За то, что твои стрелки били без промаха, – ему тоже достался кошель с серебром и новый лук, который ранее принадлежал мурзе Бараю.

Семён принял дар с достоинством, кивнув мне.

Потом пошли десятники. Богдан получил свою долю сверх общего жребия. Затем я начал вызывать простых воинов. Тех, кого я приметил в бою у балки и при штурме ворот.

– Ратмир! – позвал я своего теперь уже вольного заместителя. – За то, что сыграл роль мурзы лучше самого мурзы.

Ратмир вышел, смущенно улыбаясь, под одобрительные хлопки товарищей.

Вскоре очередь дошла до Прошки. Того самого, что уснул на посту у моей палатки.

– Прохор! – позвал я. По началу Григорий хотел его лишить добычи, но я решил, что это уже чересчур. Но промариновать его всё же решили, поэтому назвали его имя, самым последним из тех, кто принимал участие в походе… не считая новиков.

Он вышел, волоча ноги, а в толпе повисла тишина. Многие слышали угрозу Григория, когда охаживал Прохора кнутом.

– Ты совершил ошибку, – глядя ему в глаза сказал я громко. – Ошибку, которая могла стоить нам всем жизни. Но ты прошел поход до конца. И ты проливал кровь врагов вместе с нами.

Я кивнул Богдану и тот вынес примерно две трети от положенной ему доли.

– Получи свое, – сказал я. – Тут меньше и ты, я думаю, понимаешь почему. – Он кивнул. – Пусть это будет уроком тебе и всем остальным. Сон на посту стоит дорого. И скажи спасибо, что берем деньгами, а не головой.

Прошка схватил остатки своей доли, кланяясь чуть ли не в пояс:

– Спасибо, господин! Спасибо, Дмитрий Григорьевич! Век помнить буду!

Как я узнал позже, этот шаг был правильным. Воины видели: я справедлив. И я наказываю, но не уничтожаю своих.

Затем настал черед тех, кто оставался в Курмыше. Охрана крепости, дело неблагодарное. Славы нет, добычи нет, одна скука и комары. Но без надежного тыла нет победы.

– Те, кто берег наш дом, пока мы были в отлучке! – крикнул я.

Им выделили малые доли. Не такие жирные, как участникам похода, но достаточные, чтобы люди не чувствовали себя обделенными. Кусок ткани жене на сарафан, топор, немного серебра.

И, наконец, новики. Молодые парни, вчерашние крестьяне и сироты, которых я взял с собой скорее для обкатки.

Они стояли в конце строя, жадно глядя на горы добра, тающие на глазах.

– Новики! – скомандовал я. – Шаг вперед!

Парни вышли, нестройно равняясь.

– Добычу делят опытные воины. Вам пока рано набивать сундуки серебром и золотом. Но воин начинается с оружия и коня.

Я махнул рукой в сторону коновязи и оружейной пирамиды.

– Каждому из вас – боевой конь из трофейных! Каждому – сабля и кольчуга! Не новые, но надежные. Владейте, учитесь, и в следующем походе добудете себе золото сами!

Глаза пацанов загорелись таким восторгом.

– Ура Дмитрию Григорьевичу! – завопил кто‑то из молодых.

Дележ подходил к концу. Оставались только самые спорные вещи: россыпь мелких драгоценных камней, женские украшения, перстни, которые трудно было оценить на глаз и поделить поровну.

Поделить это честно было невозможно. На всех рубинов не напасёшься… Поэтому я собрал всё в кожаный мешок.

– В ближайшие дни я поеду в Нижний Новгород. Там я продам камни и украшения, после чего вырученные деньги разделю между всеми поровну, до последней деньги. Слово Строганова.

Никто не возразил, что говорило, что мой авторитет даже среди новеньких дружинников высок.

– А когда праздновать будем? – раздался голос какого‑то дружинника.

– «Так и алкоголизмом заболеть можно», – подумал я. Но я сам вчера обещал, и это тоже был важный этап становления моего авторитета.

– Относите добро домой и возвращайтесь сюда, – радостным голосом объявил я. – Будем столы ставить, а я пока велю скотину колоть и бочонки с хмельным выносить!

Оставалось ещё решить, что делать с татарами. Вернее, как их распределить. Но тут, пока с каждым не поговоришь и не поймёшь его ценность, никак поровну не распределить их.

* * *

 Забыли написать слова благодарности! СПАСИБО ВСЕМ! Рекорд прошлого раза побит!

/work/520410