Текст книги "Рассвет русского царства. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Ник Тарасов

Соавторы: Тимофей Грехов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 49 страниц)

Глава 21

Ратибор плотно закрыл дверь, задвинул засов и повернулся ко мне. Вся его парадная важность слетела, а лицо стало усталым.

– Садись, – кивнул он на лавку. – Гонца я получил третьего дня от Шуйского.

– И что пишет Василий Фёдорович?

Ратибор налил себе вина и залпом выпил.

– Пишет, что ты теперь большая птица, дворянин Дмитрий Григорьевич Строганов. Вотчина, жалование, право голоса… – Он хмыкнул, глядя на меня поверх кубка. – Ловко. Очень ловко. Я знал, что ты парень не промах, но чтобы тааак…

На лице его была не зависть, а что‑то другое… уважение, смешанное с настороженностью.

– Не я это придумал, – сказал я. – Государь так решил, и церковь подтвердила.

– Церковь… – Ратибор скривился. – Церковь подтвердит, что ты хоть потомок Александра Македонского, если ей выгодно будет… или страшно. Ты хоть понимаешь, во что влез?

– Понимаю, – твердо ответил я.

– Высоко взлетел, Дмитрий Григорьевич. Смотри, чтобы орлы не склевали. – Он сделал паузу. – В Москве немногим по нраву такое попрание традиций. Но пока Шуйский при силе, тебе мало что грозит. Но тут есть один весьма немаловажный момент.

– Я не должен забывать кому обязан своим взлётом, так? – уже понимая, куда ведет разговор, спросил я.

– Именно! – он ткнул в меня пальцем. – Пока полезен, ты Строганов. А оступишься, станешь не нужным Шуйскому или Ивану Васильевичу, вспомнят, что ты сын десятника Гришки, и сожрут вместе с грамотой твоей. Я уже говорил… не все рады, что безродный мальчишка, пусть и объявленный Строгановым, получил титул и землю! Бояре терпеть не могут выскочек. Церковь тоже не забудет, что из‑за тебя, хоть и косвенно, архиепископа казнили. А Великий князь… – Ратибор помолчал. – Иван Васильевич щедр, но и жесток. Сегодня ты ему нужен, а завтра?

Он был прав. Тем не менее, я понимал, что весь этот разговор был построен для того, чтобы я помнил кому обязан.

– Что ты советуешь? – спросил я, решив отыгрывать предписанную роль.

Ратибор некоторое время смотрел на меня, словно оценивая.

– Делать своё дело, – сказал он. – Строй, лечи, обучай отроков, что велел тебе Великий князь, собирай дружину… НО! – повысил он голос. – В политику не лезь. Право голоса при обсуждении вопросов, касающихся медицины и обороны границ, это хорошо, но, прежде чем что‑то предлагать, лучше посоветуйся со мной и Шуйским. И в вопросы обороны не лезь. Это тема воевод, а не дворянина, у которого и дружины своей нет. Но даже когда появится, если не хочешь сократить себе жизнь, не лезь туда и лучше помалкивай.

– Ясно, – сказал я. У меня были примерно такие же мысли. И высовываться я не собирался.

Тем временем Ратибор продолжал.

– Шуйский мне намекнул в письме, что ты там, в Москве, Морозовых под корень помог извести. Это правда?

Я усмехнулся и про себя подумал.

– «Да тебе там не только про это намекнули, а ЦУ на всю мою дальнейшую жизнь передали. Вот только вопрос, почему Шуйский сам не составил такой разговор? – я посмотрел на Ратибора. – А не приписываешь ли ты свои слова к словам Шуйского?» – промелькнула у меня мысль.

Я посмотрел на тёмную жидкость, что налил мне в кубок Ратибор, начал отвечать на вопрос касательно Морозовых.

– Я просто лечил. А кто кого извёл, это дело Великого князя.

– Умный ответ, – усмехнулся он, – но опасный. Морозовы были сильны, и у них остались друзья. Хотя… – задумался он. – Пока ты в Курмыше, никто к тебе не полезет. Приграничная крепость совсем не тянет не лакомый кусок, на который можно польститься.

Мы помолчали. Ратибор налил себе ещё вина и подлил мне. Остался осадок после этого разговора, и я решил подольститься.

– Спасибо, – сказал я. – За предупреждение и за всё остальное.

– Не за что, – махнул рукой Ратибор. – Ты мне сына спас. Я у тебя в долгу навечно. – Он замолчал. – Я, кстати, в Москву собираюсь. Через месяц, как только дела здесь улажу.

– Шуйский говорил, – сделав глоток сказал я.

– Да? – послышалось удивление в тоне Ратибора. – Ну что ж, оно и понятно, ведь эти земли тебе отдали. Мне же вернули мои, а заодно и имущество и производства. Всё, что отобрали после опалы, как и место при дворе, хоть не воеводой, но боярином в Думе.

– Шуйский постарался? – спросил я.

– Да, – усмехнулся Ратибор, но глаза оставались серьёзными. – И я в долгу перед ним. И мне ещё предстоит узнать, как много он захочет взамен. Ты тоже будь осторожен с ним. Шуйский – друг, пока ты ему выгоден. Перестанешь быть выгодным, станешь обузой.

Когда вышел из терема Ратибора увидел, что моих дружинников размещают в казарме. И как оказалось, боярин не отправлял человека за Григорием, видимо желая поговорить с глазу на глаз. Поэтому, не став откладывать надолго, отправил холопов на своё подворье, а сам направился к Григорию. Но не успел я доехать и половины пути, меня встретил Сава, мой сводный брат.

– Митька! – подбежал ко мне он. И я тут же спрыгнул с коня, сев на колено обнял его.

– Ну привет, брат!

В общем, совсем скоро я узнал, что Григорий со всем семейством отправился на моё подворье встречать меня там. И узнав это я посадил Саву на коня, а сам стал править коня в сторону дома.

Григорий спускался с крыльца медленно, держась за перила. Мы остановились в двух шагах друг от друга. Я видел, как его челюсть напряглась, как сжались кулаки. Он смотрел на мою кольчугу, на саблю, на плащ – дорогой, московской работы.

– Живой, – выдохнул он.

– Неужели воина стали подводить глаза? – решил отшутиться я, не сильно любя всякие телячьи нежности.

Григорий усмехнулся. Его фраза, что он воин, а не торгаш… как только у меня появлялась возможность, я тут же использовал её подшутить над ним. Типа, у воина и сабля тупая… Не воин он значит. Один раз заметил, как он сено закидывает в вольер с коровой, и взял, не подумав ляпнул, что он лучше с вилами управляется нежели с саблей… И уже утром пожалел об этом. Он меня так отходил на занятиях с дружиной, что я думал на мне живого места не осталось.

Зато после этого я стал ещё больше налегать на занятия. Как раз появились холопы, с которыми я почти каждый день скрещивал клинки. Поэтому сейчас я не так сильно боялся, что Григорий меня проучит за длинный язык.

– Дурак, – пробормотал он. – Сколько ещё этим воином тыкать будешь?

– Эмм… – сделал я вид, что задумался. – Наверное всегда.

Он отстранился и внимательно посмотрел мне в лицо.

– Гонец от Ратибора приезжал, говорил, что ты княгиню лечил. А потом… – всё так же говорил он обрывочными фразами. – Что тебя Великий князь принимал. Что ты теперь… что ты теперь Строганов.

– Мы, отец, мы Строгановы, – тут же поправил я его. – Ладно, пойдём, отец, поговорим. Не на улице же.

Глафира стояла на крыльце, держа на руках моего младшего брата Ивана. Ива, стоило на неё посмотреть, спрыгнула с крыльца и тут же обняла меня. Со всеми поздоровавшись, обнявшись, мы наконец‑то вошли в дом, в котором пахло свежим хлебом и варёной капустой.

И когда мы разместились за столом, во главе которого сел я, Григорий бросил коротко.

– Говори.

Тогда я достал из‑за пазухи свиток, развернул его на столе. Печать Великого князя отливала красным воском в свете лучины.

– Это грамота, отец, от Великого князя Ивана Васильевича. Согласно ей я и ты теперь дворяне. Я, Дмитрий Григорьевич Строганов, а ты – Григорий Осипович Строганов.

Григорий смотрел на свиток, не дотрагиваясь до него, словно боялся обжечься.

– Строганов? – переспросил он. – Какой к чертям Строганов? Мы же… мы простые люди, Митька.

– Митрополит нашёл записи в церковных книгах, – начал я объяснять легенду, которую мне подсунули в Москве. – Оказалось, твой дед, Осип, был внуком боярина Ивана Семёновича Строганова. Род обеднел, разбрелись по Руси, но корни остались. И Великий князь решил восстановить справедливость.

Отец молчал.

– Бессмыслица какая‑то, – пробормотал он. – Я всю жизнь десятником был. Отец мой простым дружинником. Дед… Бог его знает, кем дед был, я его не видел. И вдруг – боярин?

– Не боярин, – поправил я. – Дворянин. Это ниже. Но всё равно даёт права.

– Какие права?

Я ткнул пальцем в грамоту.

– Теперь наша вотчина Курмыш. Земли, которые раньше принадлежали Ратибору, теперь мои. Право на собственную дружину. Освобождение от податей на десять лет. Жалование – сто рублей серебром в год. И право голоса в Боярской думе по вопросам обороны и медицины.

Григорий побледнел.

– Господи, – выдохнул он, крестясь. – За что? За то, что ты княгиню вылечил?

– За то, что оказался полезен, – честно ответил я. – За то, что Великому князю нужны люди, которые умеют не только махать саблей, но и думать головой.

Отец потёр лицо ладонями.

– И что теперь? Ты в Москву уедешь? При дворе служить будешь?

– Нет, – покачал я головой. – Я остаюсь здесь, в Курмыше. Это моя земля теперь и моя ответственность.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, и когда пауза затянулась я продолжил.

– Отец, – наклонился я к нему, – я не забыл, кто я. Но мир меняется. Если мы не изменимся вместе с ним, нас сомнут. Ты хочешь, чтобы мы так и жили в покосившейся избе, считая медяки до следующей зимы?

– А что плохого в простой жизни? – огрызнулся он. – Жили же как‑то и…

– Жили, – перебил я его. – Пока татары не приходили. Пока мать и Ивашка не умерли. Пока тебя чуть не убили в последнем бою. Отец, ты воин. Хороший воин. Но воины умирают. Часто и бестолково. А я хочу, чтобы ты остался жив. Чтобы у тебя была крыша над головой, еда на столе, и чтобы тебе не пришлось в пятьдесят лет гнуть спину за медяки.

Григорий молчал. Потом кивнул, очень медленно.

– И что ты предлагаешь?

Я выпрямился. И передал наказ Ивана Васильевича, что я старшим в роду должен быть. Честно, были мысли, что Григорий не поверит, но он, судя по его лицу, поверил мне на слово. И когда я закончил рассказ, сделал ему предложение, от которого, я надеялся, он не откажется.

– Я предлагаю тебе стать сотником моей дружины.

Он вскинул брови.

– Сотником? У тебя же нет дружины.

– Пока нет, – признал я. – Но будет. И, надеюсь, ты мне в этом поможешь. На первое время, на полгода, Великий князь дал мне двадцать человек. За это время мне нужно будет набрать своих. Человек тридцать‑сорок для начала. Кто‑то должен их обучать, организовывать, держать в узде. Кто лучше тебя справится? Ты всю жизнь десятником был, знаешь людей, знаешь службу.

Отец смотрел на меня, переваривая сказанное.

– Сотник… – повторил он, словно пробуя слово на вкус. – Это выше десятника.

– Намного выше, – подтвердил я. – И жалование будет соответствующее. Плюс доля от добычи, если будут стычки, но и «что с боя взято, то свято» верну обратно.

Дело в том, что Ратибору пришлось туго после переезда из Москвы. И всё оружие от татар, лошадей и вещи он продавал, чтобы платить жалование. Трофей можно было взять с убитого врага только с разрешения Ратибора.

– Ты серьёзно? – спросил он.

– Абсолютно. Ты мой отец. Я тебе доверяю больше, чем кому‑либо. Мне нужен человек, который будет не просто выполнять приказы, а думать. Который не испугается ответственности. Будешь?

Он встал, подошёл к окну.

– Буду, – твёрдо сказал он. – Если ты уверен, что я справлюсь.

– Справишься, – улыбнулся я. – Ты же Григорий. ВОИИИН! – улыбнулся я. Он тут же нахмурился. – Вот теперь ты и будешь ковать таких же сильных воинов, каким сам являешься.

– «Лесть наше всё!» – подумал я.

Впервые за вечер на его лице мелькнула улыбка.

– Ладно, сынок. Раз так, служу. Только… – он помялся. – Только не зазнайся там. Дворянин не дворянин, а человеком оставайся.

– Останусь, отец. Обещаю.

* * *

Мы просидели ещё час, обсуждая дела. Григорий рассказал, что за моё отсутствие ничего особенного не произошло. Татары не тревожили, подходящий урожай обещает быть неплохим, если весна не подведёт.

Я в свою очередь коротко рассказал про Москву. Про лечение Марии Борисовны, про заговор Морозовых, про казнь. Про то, как чуть сам не погиб от ножа наёмника. Григорий слушал, хмурясь всё сильнее, и когда я закончил только покачал головой.

– Змеиное гнездо эта Москва, – резюмировал он. – Хорошо, что ты оттуда вырвался.

– Ненадолго, – возразил я. – Рано или поздно Великий князь позовёт. И придётся ехать.

– Тогда поеду с тобой, – буркнул отец. – Сотник обязан при барине быть.

Я не стал спорить. Глафира принесла ужин – щи с мясом, свежий хлеб, квас. Мы ели молча, каждый думая о своём. Потом отец встал, натянул кожух.

– Пойду домой. Устал ты, видать. Отдыхай. Завтра сутра начнём твою дружину смотреть. Посмотрим, что за молодцов Великий князь тебе прислал.

За ним засобирались и остальные. Была мысль в баньке с дороги сполоснуться, но решил это дело отложить на следующий день. Стоило двери за родней закрыться, как веки сами начали закрываться и, присев на кровать, сам не заметил, как принял горизонтальное положение и уснул.

* * *

Утром меня разбудил грохот. Я вскочил, схватился за саблю, но тут же расслабился, это Ратмир с Главом разгружали последние телеги. За окном уже вовсю шла жизнь: кричали петухи, женщины шли с вёдрами к колодцу, где‑то стучал молот.

Я спрыгнул с крыльца и умылся ледяной водой из бадьи, натянул чистую рубаху и кафтан. В доме холопка, жена Доброслава, поставила на стол миску с кашей и кружку молока.

Позавтракав, я вышел на улицу и отдал распоряжение Гавриле, чтобы к вечеру он стопил баню. Уж больно хотелось обновить баньку, да и смыть с себя дорожную пыль.

Только я собирался вернуться в дом, как на подворье вошёл Богдан – десятник из приданной дружины Великого князя, назначенный старшим.

– Дмитрий Григорьевич, – поклонился он. – Хотел узнать, какие будут указания?

– Собери людей, – велел я. – Через час смотр, представлю вам своего отца, Григория Осиповича. Будете ему подчиняться, пока здесь служите. Понял?

– Понял… чего уж тут не понять, – кивнул Богдан.

В следующие несколько недель Ратибор вводил меня в курс дел. Передавал журналы, кто сколько и когда платил. Проехал со мной до деревень Красное и Глубокое, где представил меня старейшинам. Если в Красном дедок попался вполне адекватный, то вот в Глубоком я сразу почувствовал, что с ним у меня будут проблемы. Все эти дни Ратибор проводил агитационную работу на тему друзей, и чтобы я не забывал кому всем обязан.

И наконец‑то завтра Ратибор собирался уезжать…

Ночь в тот день опустилась на Курмыш быстро. Я сидел в своём доме, строил планы на ближайшее будущее, когда снаружи послышался тихий стук в дверь. Я насторожился.

– «Кто это может быть так поздно?» – подумал я.

– Дмитрий, – прошептал женский голос, – это я.

Я узнал её голос сразу и, тут же открыв дверь, на пороге увидел Марьяну. Как я вернулся, она ни разу не приходила ко мне. И я уже думал, что между нами всё кончено, тем более что…

– Что ты здесь делаешь? – спросил, оглядываясь по сторонам. – Тебе же завтра в путь.

– Знаю, – она шагнула внутрь, и я закрыл дверь за ней. – Именно поэтому я пришла. Это… это последний раз, Митрий.

Она сбросила плащ. Под ним было простое домотканое платье, но оно подчёркивало её молодую фигуру.

– Марьяна…

– Не надо, – она приложила палец к моим губам. – Не говори ничего. Пока тебя не было, я долго думала о нас. И знаешь? Я ни о чём не жалею. И плевать, что это было неправильно. Что я замужем. Что у тебя свой путь, а у меня свой. Но с тобой я почувствовала, что значит быть женщиной по‑настоящему! И за это благодарна тебе.

Она подошла ближе

– И сегодня… сегодня я хочу попрощаться. По‑настоящему.

Тогда я поцеловал её. И она ответила, обхватив меня руками.

– Кровать, – выдохнула она между поцелуями. – Дмитрий, кровать…

Я подхватил её на руки и отнёс в спальню. Одежда с нас исчезала чудесным образом, комната наполнилась сладостными стонами.

В перерыве я задал вполне логичный вопрос.

– А Ванька не потеряет тебя?

– Нет, он спит. Напился с моим отцом, и уснул на пороге. Не знаю даже как завтра поедем. Болеть будет страшно.

– Ясно, – сказал я.

Лишь с первыми лучами солнца Марьяна начала собираться, и когда она собирала свою одежду, шла, переминаясь с ноги на ногу.

– Дааа, – сказала она, проводя рукой по нижней части живота, – я буду очень скучать.

– Как и я, – появился я рядом с ней.

– Э, нет! – повернулась она, почувствовав, что моё появление неспроста. – Хватит.

– Разве ты не хочешь? – включил я змея искусителя.

– В том то и дело, что хочу, и боюсь, что ещё немного и останусь здесь. – Она сделала паузу. – А так нельзя, ведь я замужем! Спасибо, – прошептала она. – За всё. За то, что дал мне почувствовать себя… живой.

Я погладил её волосы.

– Береги себя, Марьяна. Если вдруг буду в Москве, заеду навестить.

– НЕТ! – тут же развернулась она ко мне. – Не вздумай! Я хочу попробовать начать новую жизнь и не горевать по прошлой. Понимаешь?

– Да.

Марьяна улыбнулась сквозь слёзы.

– А ты… ты будешь счастлив, Дмитрий. Я это знаю. И твоей жене очень повезёт с тобой.

Марьяна натянула плащ и подошла к двери, где обернулась.

– Прощай, Дмитрий Григорьевич Строганов.

– Прощай, Марьяна.

Глава 22

После того, как Марьяна ушла, сон как рукой смыло. Лишь когда за горизонтом стали проблёскивать первые лучи, я провалился в сон. В итоге, когда меня разбудила холопка, напомнив, что я просил меня разбудить, я был, мягко говоря, в не самом лучшем расположении духа.

Одевшись, я пошёл к боярскому терему, чтобы попрощаться с семьёй Ратибора и им самим.

Боярыня встретила меня в светлице. Она была одета в простое дорожное платье. И в глазах читалась усталость.

– Дмитрий Григорьевич, – она улыбнулась. – Рада видеть тебя целым и невредимым.

– И я рад, Любава Андрониковна, – слегка поклонился я.

– Знаешь, я хотела сказать тебе спасибо. Этот Курмыш… ничего против, но я скучала по Москве. По её шуму, по людям, по жизни. Мне тяжело дался переезд из Константинополя в Москву, а когда нас сослали сюда, то со скуки чуть не умерла. – Она подошла к углу, из которого открывался вид на двор, где слуги грузили сундуки на телеги. – Митрий, – она повернулась ко мне, – ты сделал для нас очень много. Спас Глеба… ты открыл Ратибору дорогу обратно в Москву.

– А ты обучила меня грамоте и этикету. Принимала участие моём взрослении, помогала в моих начинаниях…

– Начинаниях? – наклонила она голову набок.

– Ратибор Годинович рассказал мне о вашей роли в моих делах.

– О, рыбе, арбалетах… – начала перечислять она, на что я кивнул. – Неужели ты считаешь, что это идёт хоть в какое‑нибудь сравнение с тем, что ты спас Глеба? – она усмехнулась. – Всё, чего ты добился, ты сделал своими руками и головой. Мы лишь немного помогали тебе.

– Как скажешь, боярыня, – по‑доброму поклонился я.

– Ладно, – сказала Любава и с её лица пропала улыбка. – Я хочу тебя предупредить

Я напрягся.

– О чём?

Любава подошла ближе, понизила голос.

– Шуйский. Он помог Ратибору, но не из доброты душевной. Он собирает союзников. Умных, сильных и полезных, коим счёл и Ратибора. Судя по тому, что я слышала, Василий Федорович окружил тебя теплом и заботой. Спал в его тереме, кушал с его семьёй за одним столом. – Она ненадолго замолчала. – Согласись, такое отношение подкупило тебя?

– Эм… да, – не стал я отрицать очевидного.

Она кивнула и продолжила.

– Шуйский… ещё некоторое время он будет с тобой обходителен. Но помни: ничего не бывает бесплатно. Когда он попросит услугу взамен, она может оказаться… неприятной. Начнёт он с мелочей, но потом его просьбы будут всё сложнее и сложнее.

– Паук, – произнёс я.

– Паук? – не поняла она почему я так его назвал.

– Боярыня, ты мне пытаешься сказать, что Шуйский, как паук, дёргает за паутину, оплетая ей не только своих врагов, но и союзников.

– Хм, какое интересное сравнение. Паук, – сказала она таким тоном, словно впервые его слышит. – А мне нравится. И да, Шуйский именно такой… Почему ты улыбаешься? – заметила Любава улыбку на моём лице.

– Потому что все, кто имеет власть, дёргает за ниточки, и плетёт свою паутину, – ответил я.

В глазах Любавы промелькнул холодный блеск.

– Ты сейчас намекаешь на меня и Ратибора? – Недолго думая я кивнул, и спустя несколько секунд она усмехнулась. – Что ж, ты прав. И, наверное, я была не права. Ты смог бы продвинуться наверх, оставшись в Москве.

– Почему ты так решила?

– Раньше ты бы ни за что не сказал таких слов. Потому что знал и осознавал своё положение. Сейчас же ты начинаешь показывать своё истинное лицо.

– Любава Андрониковна, это не меняет моего самого лучшего отношения к тебе, твоему мужу и Глебу. Ваша семья использовала меня, я…

– Использовал нас.

– Всё честно, – улыбнулся я.

– Ты прав. – Любава с грустью посмотрела на меня. – Береги себя, Дмитрий. Что‑то мне подсказывает, у тебя большое будущее, просто не дай им сломать тебя.

В этот момент в комнату вбежал Глеб. Он был в дорожной одежде, на боку болталась сабля. Увидев меня, его лицо расплылось в широкой улыбке.

– Дима! А я только что бегал к тебе на подворье чтоб попрощаться, а ты уже здесь.

– Пришёл попрощаться с вами, – сказал я.

Серьёзный разговор по душам с приходом Глеба прекратился. И мы несколько минут проболтали о том, какой выдалась у меня дорога туда и обратно. Где останавливались, и какие места лучше обходить стороной.

– Если будешь в Москве и не заедешь к нам, клянусь, обижусь! – слегка повысив голос сказал Глеб.

– Спасибо, Глеб, – искренне сказал я. – Если тебе надоест Москва, то тебе здесь тоже будут всегда рады.

Была мысль подарить Глебу свою саблю, но потом подумал, что мне она здесь пригодится больше, чем ему в Москве. Вот если… вернее, когда соберусь в столицу, то подготовлю подарки, среди которых будет ещё одна выкованная мной сабля.

Примерно через час Ратибор, Любава, Глеб и большая половина дружинников выехали из Курмыша. Я стоял у ворот, провожая их взглядом. Караван был немаленький и в какой‑то момент мимо меня проехал Ванька Кожемякин с Марьяной и её родителями.

Ванька был счастлив, как никогда. Он поклонился мне перед отъездом, ещё раз поблагодарив за то, что я помогал им зарабатывать.

– Не за что, Ванька, – сказал я. – Живи да радуйся.

Марьяна сидела в телеге, закутанная в платок. Наши взгляды встретились на мгновение. В её глазах я заметил странную смесь грусти и облегчения. Она кивнула мне едва заметно и отвернулась.

Но, как мне показалось, она рада, что уезжает отсюда. Честно говоря, я тоже испытал облегчение. Мой «роман мести» был ошибкой. Приятной, но ошибкой. Марьяна хотела чувств, которых я дать не мог. А я хотел… чего? Отомстить Ваньке через его жену? Хотя, отрицать не стану, с Марьяной мне было хорошо. И как итог, когда её телега проехала мимо меня, на душе стало тяжело…

Вскоре весь караван скрылся за дальним лесом, и я выдохнул. Для Курмыша это был конец эпохи, и начало моей новой жизни.

Два месяца. Шестьдесят дней, стёртых в пыль, опилки и дорожную грязь. Курмыш гудел, как растревоженный улей. Мой участок, который я теперь с полным правом называл усадьбой, превратился в одну большую стройплощадку. Стучали топоры, визжали пилы, моё личное гордое детище, и пахло свежей сосновой стружкой.

Я стоял у навеса, где Гаврила с двумя новыми холопами, купленными в Нижнем, распускал брёвна на доски.

– Ровнее держи! – гаркнул я, перекрикивая скрежет металла. – Ты не колбасу режешь, Микита! Угол завалишь, доска винтом пойдёт, кому я её потом продам? Татарам на растопку?

Микита вздрогнул и выровнял полотно. В основном, доски выходили ровные, которые мне было нестыдно продавать. И в этом была суть. Те сто рублей жалования таяли быстрее весеннего снега. Зерно, инструменты, лошади, железо, кожа, всё требовало серебра. А отдачи пока было кот наплакал. Копчёная рыба шла хорошо, арбалеты начали приносить прибыль, но на одной торговле дружину не прокормишь.

– Дмитрий Григорьевич! – послышался знакомый голос.

Я обернулся, и увидел, что к мне идёт Григорий. Теперь он носил добротный кафтан, подпоясанный широким кушаком, а на боку висела сабля – не казённая, а его собственная, купленная в Нижнем.

– Что, отец? Опять с Богданом сцепились?

Богдан, десятник царской дружины, был мужиком исполнительным, но упёртым, как старый пень.

– Да нет, Богдан смирный сегодня, – отмахнулся Григорий. – Дело другое. Людей мало.

Он подошёл ближе, понизил голос.

– Мы график караулов уже в третий раз обговариваем, но никак не сходится. Если мы выставляем дозоры на дальних подступах, как ты велел, то в самом остроге остаётся полтора калеки. А если держим людей здесь, слепые мы, как котята. Татары подойдут на версту, а мы и не чухнем.

Я потёр переносицу. Старая песня.

– У нас двадцать царских гридней, твой старый десяток, Семён с Лёвой, да я. Почти сорок сабель. Мало?

– Мало! – отрезал отец. – Царские люди – они временные. По зиме уедут, и что? Останемся мы с голой задницей. А хозяйство растёт. Склады, кузня, дом твой, люди… Нам нужно ещё человек тридцать. Своих. Чтобы не за жалование служили, а за землю, за идею.

– Где ж я тебе их возьму? – вздохнул я. – Рожать их что ли? Местные мужики – они пахари, а не воины. Им соха привычнее копья. А наёмников брать… так это серебра не напасёшься, да и верности там на грош.

– Думай! – буркнул Григорий, – Ты у нас голова. А моё дело – сказать, что, если татары решат проверить «нового дворянина» на прочность, мы долго не продержимся.

Он развернулся и пошёл к казармам, где Богдан муштровал молодняк. Я остался стоять, глядя на летящие опилки. Григорий был прав. Мы строили замок на песке. У меня был статус, были амбиции, я примерно знал на чём можно заработать, но не было главного ресурса средневековья – людей. Верных людей.

Следующим утром меня разбудила холопка.

– Господин, – шептала она, тряся за плечо. – Господин, проснись! Там гонец приехал!

Я разлепил глаза, чувствуя, как затёкшее тело протестует против раннего подъёма.

– Какой ещё гонец? – пробормотал я, садясь на кровати.

– От отца Варлаама, дьякона, – холопка подала мне рубаху. – Сказал, что дело неотложное.

Я быстро оделся и вышел на крыльцо. У ворот стоял тощий паренёк лет пятнадцати в монашеской рясе, весь в дорожной пыли.

– Ты от Варлаама? – спросил я, подходя ближе.

– Так точно, господин, – он поклонился так низко, что чуть не уткнулся носом в грязь. – Отец Варлаам велел передать, что прибудет в Курмыш к вечеру. И просит приготовить ему пристанище.

Я, стараясь не выдать своих истинных чувств, ответил.

– Передай отцу Варлааму, что он будет желанным гостем. Пусть едет.

Паренёк снова поклонился и поспешил обратно к лошади. Я же проводил его взглядом, испытывая странное чувство тревоги.

Варлаам. Дьякон, которого я встречал в тереме Ратибора. Человек церкви, но не фанатик. Прагматик, умеющий считать выгоду. Когда Ратибор уезжал, я обмолвился ему, что Курмышу нужна своя церковь и священник. Воевода обещал помочь и, похоже, сдержал слово.

И к вечеру весь Курмыш знал о приезде дьякона. Люди собрались у ворот – кто из любопытства, кто из набожности. Церковь сожгли татары, и Ратибор не торопился отстраивать новую, ссылаясь на то, что денег в его казне не было. Поэтому раз в месяц в Курмыш приезжал батюшка из Нижнего Новгорода, чтобы крестить, венчать да отпевать.

Варлаам появился, когда солнце уже клонилось к закату. Он ехал на хорошей лошади, в сопровождении двух послушников и небольшого обоза – три телеги, гружённые иконами, церковной утварью и личным скарбом.

Дьякон спешился у ворот, оглядел собравшихся внимательным взглядом. Он был одет в чёрную рясу, подпоясанную верёвкой, а на груди висел серебряный крест.

– Здравствуй, Дмитрий Григорьевич, – произнёс он громко, так, чтобы слышали все. – Мир тебе и твоему дому!

Я поклонился.

– С миром принимаем, – ответил я, тут же продолжил. – И ты здравствуй, отче Варлаам. Добро пожаловать в Курмыш.

Он подошёл, и мы обнялись, формально, как полагается при встрече. Но когда Варлаам отстранился, я увидел в его глазах что‑то вроде одобрения.

– Вижу, ты не зря время провёл, – тихо сказал он, кивая на мой новый дом, на дружинников, – дворянин Строганов.

– Видимо, Бог на моей стороне, – ответил я.

Через несколько дней я собрал мужиков со всего Курмыша и предложил часть оброка отработать строительством крепости. Вернее, увеличения площади стен.

В прошлую осаду людям приходилось спать на улице, потому что всем места не было. И я не хотел повторения той истории, поэтому предложил увеличить площадь стен, таким образом, чтобы они дотягивались до моего подворья.

Нагло? Да! Но разве не я хозяин этих земель? Тем более что стены охватят и многие другие дома. Что касалось старой стены, то её я решил не сносить, а оставить второй линией обороны, так сказать на случай, если первые стены сомнут.

Но тут же возникала проблема… если длина стен увеличивается, то и защитников должно становиться больше. Ведь иначе враг может атаковать с нескольких сторон и воспользоваться этой слабостью. Однако, я делал ставку на то, что у меня будет как минимум несколько сотен арбалетов и болтов, пользоваться которыми я обучу всех, кто сможет их удержать.

Была мысль поставить арбалеты с несильно натянутой тетивой внутри малой крепости и разрешить стрелять всем желающим. Разумеется, под приглядом кого‑то из дружинников.

А чтобы мотивация учиться стрелять из арбалета была выше, планировал после посевной организовать игрища, где молодые люди будут бегать, прыгать, взбираться на бревно, преодолевать препятствия и стрелять из арбалетов по мишеням. В общем, хотел устроить состязание для простого народа. И чтобы желающих было как можно больше я собирался подготовить призы для победителей. Плюс ко всему так я смогу приглядеться к юношам и, может, кому‑то предложить вступить в дружину. И пусть они вчерашние пастухи, но мне в принципе не до церемоний.

Так вот на стену из мощных бревен смотрел Варлаам. И пусть она ещё была далека от завершения, но начало было положено.

Я отвёл его в одну из пустующих изб неподалёку от своего участка. Она была небольшой, но крепкой, с хорошей печью и по моему приказу туда принесли спальные вещи. Была мысль отправить им кашеварить холопок, но раз Варлаам взял с собой послушников, то им и карты в руки. Своих людей я всегда найду куда пристроить к делу.

– Спасибо, дом мне нравится, – оглядывая помещение сказал Варлаам, – А потом, если Бог даст, церковь построим. Настоящую. Каменную, – при этом уставился мне в глаза.

Я чуть ли не сплюнул. Во‑первых, каменная церковь – это не шутка. Это годы работы. Во‑вторых, ОГРОМНЫЕ ДЕНЬГИ! А в‑третьих, много часов работы, людей, которым, как я уже говорил, есть чем заняться!

Однако я понимал, что это неизбежно. Церковь, это власть. Духовная, но всё же власть. И если я хочу, чтобы Курмыш рос, мне нужно было заручиться поддержкой церкви.

– А может, из дерева сложим? – попытался закинуть я удочку.