Текст книги "Академия Высших: студенты (СИ)"

Автор книги: Марта Трапная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

Глава 25. К вам посетитель

Как ни крути, получалась сплошная ерунда. Мурасаки вздохнул и повернулся на спину. Потолок в палате был скучным, белым, без единой трещины; смотреть на такой – никакого удовольствия. Такими же были его мысли – ровными, белыми, не за что зацепиться.

Снова и снова Мурасаки прокручивал воспоминания последних дней. Снова и снова спотыкался о белое пятно выпавших из сознания событий. Разговор с Констанцией. И что-то, что произошло до разговора, очевидно. Не ради красивых глаз Кошмариция потащила его в ночи на разговор. А вот ради чего?

Но зато одно совершенно ясно – Кошмариция не хотела, чтобы он помнил про разговор и, возможно, про его причину. А это значит, что вспомнить надо обязательно. Но вот как?

Мурасаки почесал затылок. Волосы наощупь оказались неприятными, слишком жесткими и жирными. Хотелось вернуться к себе, принять душ, переодеться в свою одежду… Интересно, а что случилось с его сумкой и одеждой, оставленной в раздевалке, если он здесь в одноразовой пижаме среднего размера? Причем польза от этой одежды была только одна – Мурасаки с каждым движением чувствовал, что он несколько худее среднего человека. На полотенце, в котором его несла Констанция, он не претендует, она может его хоть на память себе забрать, если хочет. Но вот белья очень не хватало. Мурасаки вздохнул и вдруг понял простую вещь. Констанция поставила блок на его воспоминания именно тогда, когда несла его к медикам. Ментальный контроль, конечно, дает много возможностей, но все равно не позволяет полностью удалить воспоминания, а вот заблокировать – сколько угодно. Кроме того, времени у Констанции было не очень много, отсюда и неряшливость в блоке. Она не смогла вычленить воспоминание про их разговор. Смогла бы – Мурасаки бы и не подозревал, что чего-то не помнит. Стал бы он вспоминать, чем занимается ночью – особенно теперь, когда рядом с ним нет Сигмы? Конечно, не стал бы!

А если это просто-напросто блок, то его можно снять. Правда, пока не очень понятно, как это сделать. Вряд ли местные врачи ему помогут, а идти к психохирургу опасно, мало ли что он там увидит. Не просто так им запрещена психохирургия, не на голом месте. Мурасаки вздохнул. Раз Констанция не хочет, чтобы он что-то помнил, значит, это явно что-то важное. И это обязательно надо вспомнить! Мурасаки снова вздохнул. Когда их отношения превратились в противостояние? Ведь сначала он испытывал к ней чуть ли не родственную привязанность, он знал, что ей нравится, и ему нравилось это знание. А потом… потом она стала для него Кошмарицией. И когда же это случилось? В тот момент, когда она начала демонстрировать свою власть? Или когда он впервые попытался порвать их связь, а она его не отпустила? Может быть, ему надо было поговорить с ней сначала, попросить отпустить по-хорошему? Согласилась бы она? Нет, с грустью понял Мурасаки. Ни за что. Возможно, он в самом деле ее любимая игрушка и именно поэтому она не откажется от ментального контроля. Ни за что. Он помнил ее в моменты их соприкосновений. Она светилась удовольствием. Констанции очень нравилось, что он от нее зависим, что она может узнать о нем все, подчинить своей воле, отпустить погулять на коротком поводке или залезть в его голову и заблокировать пару-тройку воспоминаний. Кажется, пора вплотную заняться вопросом, как освободиться от ментальных связей. Наверняка же есть какие-то техники, приемы!

Мурасаки устало закрыл глаза. Все, что ему сейчас остается, – это строить собственные учебные планы. А ведь еще есть его дипломная работа, порталы-туннели и все, что с ними связано. И их тоже надо как-то учитывать… И кстати, свитер Сигмы тоже надо почистить от пятен крови. Голову пронзила вспышка такой острой боли, что Мурасаки встряхнуло, как от удара тока. А потом он вспомнил – свитер Сигмы в крови, которая капала из прокушенной губы. И Констанция говорит – «ее больше нет, смирись с этим» а он видит, что Констанция врет, даже не потрудившись сделать вид, что сама в это верит. И еще – жадный взгляд Констанции на свитер. Что же она все-таки заблокировала? С этой мыслью Мурасаки уснул, с этой же мыслью он и проснулся – будто бы и не засыпал.

Браслет на запястье пиликал, вот только время было совсем неподходящим для будильника – примерно час до ужина и четырнадцать часов до подъема, если бы Мурасаки не болел. Мурасаки посмотрел на браслет – на нем горел значок административного уведомления. «К вам посетитель». Ах, вот зачем его разбудили! Мурасаки нажал «впустить». Дверь открылась, и в палату вошла Беата.

Мурасаки от неожиданности моргнул. Нет, это совершенно точно была Беата! А ей-то что от него надо?

– Мурасаки, как ты себя чувствуешь? – Беата спросила это раньше, чем успела дойти до его постели и опуститься на стул для посетителей.

– Сложно понять, – улыбнулся Мурасаки, – я пока не уверен даже в том, что я себя чувствую.

– И в чем же это проявляется? – с интересом спросила Беата, подавшись вперед.

– Приходится ощупывать себя, чтобы понять, одет я или нет, – безмятежно ответил Мурасаки. – В голове шумит. Соображаю я не так быстро, как привык.

– Считай, ты еще легко отделался… учитывая, что ты натворил, – ответила Беата и строго посмотрела на Мурасаки.

Мурасаки поднял брови.

– А что я натворил? Плохо помню.

– «Плохо помню» и «ничего не помню» – это разные вещи. И я точно не стану тебе рассказывать о твоих подвигах.

Мурасаки внимательно посмотрел на Беату.

– Вы теперь мой куратор, Беата?

– Нет, – покачала головой Беата. – Но если я не твой куратор, это не значит, что мне запрещено с тобой разговаривать.

– Что ж… – Мурасаки приподнялся и сел в постели, внимательно следя за тем, чтобы одеяло не сползло ниже талии. Пижама была не из тех, которыми хочется хвастаться перед женщинами. Даже если они тебе годятся в далекие-далекие предки. – Давайте поговорим. Что вы хотите от меня узнать?

– Я бы хотела получить доступ к твоим воспоминаниям, – прежде. чем Мурасаки успел открыть рот, она продолжила, – я знаю, что Констанция Мауриция уже сняла твои воспоминания о той ночи, я их видела. Но меня интересует немного другой период.

– Какой? – с интересом спросил Мурасаки. Он надеялся, что его интерес силен ровно настолько, чтобы замаскировать только что полученное знание: Констанция ковырялась в его памяти и поделилась этим воспоминанием с другими кураторами. Значит, он, Мурасаки, что-то видел или знал, что-то представляющее угрозу для… кого? Или чего? Для Академии? Кураторов? Может быть, что-то связанное со вспышкой этой непонятной инфекции? Раз по словам Беаты он что-то эдакое натворил.

– Видишь ли, я точно не могу сказать, – заговорила Беата. – Меня интересует момент, когда ты впервые нашел в парке…

Она замялась, и Мурасаки вдруг понял, что именно ее интересует: те странные солнечные часы, возле которых они с Сигмой занимались теорией вероятностей. Но почему? Что в них такого? И как они вообще связаны с происходящим? Мурасаки терпеливо ждал, пока Беата подберет нужное слово. То, как она их назовет, тоже будет информацией. Важной информацией, – он чувствовал это буквально каждой клеточкой тела, дрожа от нетерпения.

Наконец, Беата взмахнула рукой, довольно точно очерчивая контуры сломанных часов.

– Это сломанное устройство, в пыли и трещинах. С такой зеленой панелью.

Мурасаки нахмурился.

– Я не помню, когда это было, Беата. Я не искал его специально. Просто гулял по парку. Изучал его. Я даже не помню, было ли это летом, перед началом занятий, или позже.

– Это неважно, – мягко сказала Беата. – Я найду, когда это случилось, если ты дашь мне ментальный доступ к этому событию.

Мурасаки кивнул. Конечно, он не должен сопротивляться. Но… Если они спрашивают разрешение, значит… Мурасаки ухмыльнулся. Значит, он может торговаться, вот что!

– А вы можете в благодарность за услугу вернуть мне память последних дней? Сутки перед вспышкой инфекции, – невинно пояснил Мурасаки. – Ментальный контакт позволяет это сделать? Мне очень не нравятся эти провалы в памяти. Вы правильно сказали, что это разные вещи – плохо помнить и ничего не помнить. Я не помню ничего. И я хочу знать, что я натворил.

Беата изменилась в лице. Всего на пару мгновений, но Мурасаки успел заметить. Вот как!

– Нет, Мурасаки, этого я делать не стану, хотя могу. Это не просто провалы памяти. Констанция Мауриция как твой куратор закрыла тебе доступ к этим воспоминаниям и сделала это ради твоего же блага.

– И это не помешает мне учиться дальше?

– Думаю, что нет. А если помешает, Констанция Мауриция сама снимет блок. Уверяю тебя, – Беата вздохнула, – на ее месте я поступила бы точно так же. Но я вижу, что тебе… тоже хочется получить какую-то выгоду от нашего обмена информацией. И я тебя понимаю Ментальный контакт – слишком неприятная вещь, чтобы позволять всем подряд влезать в свою сущность. Поэтому давай сделаем так. Я обещаю тебе в обмен на доступ к твоей памяти полную информацию по любому вопросу, который ты мне задашь. Не сейчас. Когда ты выздоровеешь и мы разберемся с эпидемией.

– То есть, – медленно заговорил Мурасаки, – я могу прийти к вам и спросить, например, как убить куратора и вы мне ответите? Честно и исчерпывающе?

Беата улыбнулась.

– Да. Но с таким вопросом ты ко мне, конечно же, не придешь.

– Почему вы так уверены?

– Потому что кураторов убить невозможно. Если ты этого еще не понял, то поймешь, едва займешься изучением вопроса. Предлагаю тебе использовать мои знания с большей выгодой для себя.

– То есть я могу спросить о чем-нибудь… – Мурасаки расчетливо запнулся, – личном?

– Конечно.

Мурасаки решился. Такой шанс упускать нельзя. В конце концов он может спросить у нее, где сейчас Сигма. Или как избавиться от ментального контроля.

– Хорошо, я согласен, – сказал Мурасаки.

Беата протянула руку, взяла его за подборок и повернула к себе, чуть подавшись вперед, чтобы их глаза были на одном уровне.

– Откройся мне, – прошептала она.

И Мурасаки снял барьер. То, что пряталось за зрачками Беаты, ничем не отличалось от пропасти, которую носила в себе Констанция. Мурасаки вздрогнул и провалился внутрь.

К счастью, на этот раз он не прокусил губу. Наоборот, Беата бережно отпустила его лицо и, взяв за плечи, уложила в постель. Что-то сказала в пространство и, повернувшись к Мурасаки, прошептала:

– Сейчас тебе принесут сладкой воды, обязательно выпей и тебе станет легче.

– Вы нашли то, что искали? – спросил Мурасаки.

– Да, – кивнула Беата. – Спасибо, – она похлопала его по руке. – Выздоравливай.

Как только она вышла, в палату вошел медбрат – в таком же защитном костюме, как и врач, с автономной подачей воздуха. Мурасаки усмехнулся. Что там сказала Беата? Кураторов убить нельзя? Похоже на то. Уж во всяком случае кишечная инфекция для этого не годится.

Глава 26. О чем говорят кураторы

В этом ресторане, как всегда, было пусто. Огромный зал, залитый холодным голубым светом, был похож на операционную. Выстроенные в ряды столы и стулья из полированного титана только усиливали впечатление. И легкое звяканье приборов о край посуды – тоже. Впрочем, приборы звякали здесь нечасто, разве что когда кому-нибудь из кураторов приходила в голову нелепая мысль заказать десерт. Других посетителей в это время обычно не было. Иногда Беате даже казалось, что их никогда не бывает, вообще никогда. Вот и сейчас был занят только один столик – в самом центре зала, как будто специально, чтобы официант не мог незаметно возникнуть из-за спины.

– Ты могла бы меня предупредить, что поставила блок на воспоминания у Мурасаки, – прошипела Беата, падая на стул напротив Констанции.

– Ты могла бы предупредить, что собираешься копаться в голове моего студента, – холодно ответила Констанция. – И я бы тебя предупредила о блоке. Что ты хотела найти в голове Мурасаки?

Беата махнула рукой официанту, заказала себе три чашки двойного эспрессо и только потом ответила.

– Очевидно то, что ты упустила из виду. Как он вообще нашел печать, ты знаешь?

– Очевидно, теперь это знаешь ты и поделишься с нами своими знаниями, – улыбнулась Эвелина, поднося к губам тонкий стакан с бесцветной шипучкой.

Констанция недовольно посмотрела на Эвелину. Это была ее реплика! Эвелина и бровью не повела, только поставила стакан на стол и подалась к Беате.

– Так как Мурасаки нашел печать? Покажешь нам?

– Никак, – ответила Беата. – Не было никаких знаков, он не слышал никакого внутреннего голоса, его никто случайно не толкал. Ничего такого. Ничего особенного. Он просто шел по парку и увидел дорожку, которая ведет к печати!

– Даже я ее не вижу, – покачала головой Констанция и повернулась к Эвелине. – А ты?

– А я не хожу туда, – сказала Эвелина. – Зачем мне это нужно? А зачем ты ходишь к печати?

– Проверить, в порядке ли защита, – ехидно ответила Констанция Мауриция. – Когда по парку сотнями шляются Высшие, пусть даже и необученные, всякое может случиться. И защиту надо обновлять время от времени, знаешь ли. Если ты и к остальным замкам в Академии относишься как к защите печати, – скривилась Констанция, – не удивляюсь, почему Сигма рушит стены и ходит запретными коридорами.

– Сигма рушит стены? – удивилась Беата. – Как интересно! А зачем? Неужели так хочет на волю?

– Она просто не умеет управлять своими эмоциями и контролировать свою силу после инициации, – сказала Констанция и снова выразительно посмотрела на Эвелину. – Или не умела. Надеюсь, вы работаете над этим, Эвелина?

– Разумеется, – улыбнулась Эвелина, – больше разрушенных стен не было.

– О, конечно, – проворчала Беата, – зачем ей разрушать стены, если она может пойти и восстановить печать. Это же куда менее разрушительно! Вот в чью память я бы хотела заглянуть. Кем она была до поступления к нам, в каком состоянии она была, когда ее нашла приемная комиссия.

– В обычном для куколки, – ответила Констанция, – распространяла вокруг себя волны неуверенности и страха, так что реальности пришлось их материализовать, чтобы привести в соответствие с волей Высшего. Она устроила наводнение. настолько сильное, что мы ее с легкостью вычислили.

– Реверс времени был? – оживилась Беата. – Или работали с ее памятью?

– Работали с памятью, – вздохнула Констанция. – Я же говорила, она с окраин, слишком близко к Академии, чтобы мы могли менять временные потоки. Не будем же мы расшатывать наш центр стабильности ради какой-то девчонки. Пока она не сомневается в своих воспоминаниях, она не станет ничего выяснять. А учитывая, что мы недавно подкрепили ее воспоминания, у Сигмы нет оснований для сомнений. Если, конечно, – Констанция выразительно посмотрела на Эвелину, – кто-нибудь не подаст ей идею о наведенных воспоминаниях.

Эвелина отмахнулась.

– Сейчас все, что ее интересует, это еда. Она постоянно говорит о еде и устраивает скандалы. Видите ли, она голодает! Видите ли, у нее несбалансированный рацион! – Эвелина презрительно скривилась, но ее собеседницы смотрели на нее с напряженным вниманием.

– Она что делает? – шепотом переспросила Беата, подавшись к Эвелине. – Она голодает?

Даже во взгляде Констанции появилось напряжение.

– А что такого? – пожала плечами Эвелина. – Поголодает, фигура будет лучше. Да это нормально для нашего филиала, они постоянно шутят о том, что недоедают.

– Тебе не приходило в голову, что они не шутят? – ледяным голосом спросила Констанция.

Эвелина пожала плечами.

– Мы же рассчитываем калорийность, они получают нормальные порции еды, их никто ни в чем не ограничивает.

– И при этом они голодают? – мягко уточнила Беата. – У них круглосуточный доступ к еде, они могут есть днем и ночью?

– Беата, – воскликнула Эвелина, – какие день и ночь? У них есть завтрак, обед и ужин! Но в еде их никто не ограничивает!

– За завтраком, обедом и ужином не ограничивает? – спросила Беата.

Эвелина с недоумением посмотрела на собеседниц.

– Почему вас это так волнует?

– Голодный дух, – сказала Беата. – Вы растите у себя голодных духов, ты это понимаешь? Им не хватает физической составляющей и они будут добирать метафизическими силами.

– Значит, у них будет хороший прогресс, – парировала Эвелина.

– Ты дура? – не выдержала Констанция. – Да они разрушат ваш филиал! Вытащат все, на чем он держится! Вот тебе ответ, почему у вас рушатся стены и замки. Дело не в феноменальной силе Сигмы, а в том, что у вас там все вся материя истончается. При таком раскладе у вас в любой момент все может рухнуть! Вообще все! Достаточно одного большого конфликта, и филиал просто рассыплется!

Эвелина переводила взгляд с Беаты на Констанцию и обратно.

– Вы серьезно? Но мы же… но декан в курсе!

– В курсе чего? Что студенты голодают? Что они постоянно голодают?

Эвелина кивнула.

– Я поговорю с деканом, – почти хором сказали Беата и Констанция.

Эвелина продолжала смотреть на них с недоверием.

– Но, послушайте, это не может быть так серьезно. Подростки всегда много едят, потому что растут.

– А наши подростки растут не только физически, – кивнула Беата. – Поэтому должны есть еще больше. И они будут есть, во всех смыслах.

Эвелина вздохнула.

– Я думала, это способ бунтовать – постоянные жалобы на голод.

– А у остальных твоих студентов тоже есть причины бунтовать?

Эвелина пожала плечами.

– Подростки всегда бунтуют.

– Нет, – сказала Констанция. – У меня почему-то они не бунтуют. И Сигма не бунтовала. Она бывала недовольна моими требованиями, но если бы мне кто-то сказал, что Сигма способна бунтовать, я бы решила, что речь идет о какой-то другой Сигме. Она вполне управляемая. Была, во всяком случае. Переживала за свое будущее, переживала, когда нарушает правила. Боялась исключения.

– Ты, наверно, стояла над ней с плеткой, как ты любишь, – рассмеялась Эвелина.

– Ты можешь не верить, но нет. Она даже проявляла сочувствие ко мне… в некоторые моменты. Тебе надо научиться правильно ставить себя, Эвелина. Для этого не обязательно стоять с плеткой над душой.

– Но сначала накорми детей, Эвелина, – сказала Беата. – Накорми любой ценой. А потом почитай учебники по педагогике. И попробуй узнать, как Сигма попала к печати в вашем филиале. Я все еще не могу поверить, что это случайность.

– И я, – кивнула Констанция, поднимаясь. – Мне, пожалуй, пора.

– Мы не договорили.

Беата посмотрела на нее снизу вверх и Констанция опустилась на свое место.

– Тогда давайте договаривать, потому что мне действительно пора.

Беата обвела их внимательным взглядом и заговорила.

– Я не верю в талантливых детей, которые могут превзойти нас. По крайней мере до выпуска. Я не верю, что реконструкцию печатей можно произвести синхронно и по наитию. Я думаю, за ними кто-то стоит. Я обшарила воспоминания Мурасаки относительно печати и не нашла даже тени постороннего присутствия. Эвелина, ты ничего не заметила в воспоминаниях Сигмы? Ничего… постороннего?

– Сигму досматривала не я, – ровным голосом ответила Эвелина. – Она отказалась работать со мной. Ее воспоминания снимал декан.

Констанция качнула головой и шепнула что-то, не разжимая губ.

– Да, – сказала Беата. – Да, Констанция. Я знаю, что тебе не хочется в это верить. Но у меня только одна версия происходящего.

– Декан, – выдохнула Эвелина, в ужасе глядя на Беату. – Ты думаешь, за реконструкцией стоит декан?

Беата молча кивнула.

– Ерунда, – резко заговорила Констанция. – Он же первый нас собрал и все рассказал.

– А что он должен был делать? – возразила Эвелина. – Собрал, чтобы нас проконтролировать. Чтобы никто ничего не натворил, посмотреть на нашу реакцию.

– М-да, – сказала Констанция. – Мне сложно в это поверить. Он мог бы ничего не говорить и мы бы узнали о реконструкции печатей… когда? Через год? Через пять?

– Он всегда играет многоходовки, – мягко сказала Беата. – Иначе мы никогда не заключили бы Древних в могильник. Вспомни, как это было.

Констанция опустила глаза. Вздохнула. Посмотрела на Беату. Потом на Эвелину.

– Я попробую с ним поговорить.

– Ты уже обещала, – ядовито ответила Эвелина. – Насчет еды для нашего филиала.

– Отличный повод, – кивнула Констанция, – начну с вашего филиала, а потом попробую… копнуть поглубже.

Беата улыбнулась. Эвелина покраснела. Констанция закатила глаза.

– Могу уступить вам эту чудесную возможность заглянуть в голову декана.

– Ну что ты, Констанция, – Беата погладила ее по руке, – разве что ты нашла другие способы беспрепятственно проникать в чужую память кроме как во время секса.

– Нет, – резко ответила Констанция. – Не нашла.

Она поднялась, и на этот раз Беата не стала ее удерживать.