сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 49 страниц)
Они упали на скомканное одеяло, рыжее от бликов огня. Глаза в глаза, пальцы в волосы, так страшно от нежности, будто за горло кто-то держит рукой. Выберусь... Куда ты выберешься?.. Кому ты нужен?..
А вдруг получится. Вдруг не расцепятся и не разбегутся?.. Ну пожалуйста, пусть получится. Пусть повезёт. Может, надо просто верить сильнее?.. И чтоб Джеймс тоже верил. Чтоб видел — вот я, вот моя жизнь, другой у меня нет и не будет. Возьми.
Джеймс обвивался вокруг руками, ногами, всем собой, тихо стонал под пальцами, разводя колени. Майкл не торопился — некуда торопиться больше, незачем. У Джеймса горячая кожа и такие глаза, что в них можно провалиться. Майкл нависал над ним, как мост над рекой, жадно смотрел в лицо — и проваливался. Нет никакой пропасти между ними, и между телами ничего нет, и даже кожа, кажется, одна на двоих.
Джеймс срывался пальцами с влажной от жара спины, что-то жалобно стонал, упрашивал...
— Смотри на меня, — приказывал Майкл — и Джеймс послушно распахивал глаза.
— Мой хороший, — шептал Майкл, толкаясь вперёд — и Джеймс судорожно вздрагивал. От поцелуев у него на шее оставались розовые полосы.
Майкл был терпеливым, серьёзным — Джеймс любит не так, он смеётся от счастья, когда Майкл рычит и вколачивает его во что угодно. А Майклу хотелось запомнить, понять, почувствовать, и он приказывал:
— Не сейчас...
У Джеймса нетерпеливые горячие бёдра и красный рот, он закатывает глаза, у него дрожат веки. Он не может не слушаться, и Майкл ведет его все дальше и дальше, не торопясь первый раз в жизни. Джеймс дышит отрывисто, часто, хватает губами воздух.
— Джаймс, — хрипло говорит Майкл ему в рот, когда голова начинает кружиться. — Джаймс... Сейчас.
Джеймс вцепляется ему в волосы, распахивает жадные глаза, сжимает коленями рёбра — и Майкл отпускает все тормоза, рычит до хрипа в горле, пульс мгновенно умножается на два, Майкл кончает так, что не слышит ни себя, ни гортанный, торжествующий, расслабленный смех Джеймса.
Майкл чувствует себя так, будто чудом выжил в аварии — только что небо и земля вертелись перед глазами, как чёрно-белый волчок, но сейчас он лежит, и он может дышать, руки подгибаются, но он, кажется, цел, только во рту почему-то вкус крови, и он смутно надеется, что — своей.
========== 27 ==========
Бобби царапал лапой дверь и нетерпеливо поскуливал. Майкл разлепил глаза, высунул нос из-под одеяла. За ночь дом успел остыть, голое плечо сразу покрылось мурашками. Майкл собрал волю в кулак, оторвался от тёплого, сонного, мягкого Джеймса. Скатился с матраса тихо, чтобы не разбудить. Но Джеймс не проснулся, только ещё глубже зарылся в подушку, пробормотал что-то и затих.
— Иду, иду, — проворчал Майкл в ответ на жалобный взгляд Бобби. Снял джинсы со стула перед камином: после вчерашнего валяния в снегу те высохли, как на батарее. Босиком прошёлся по холодному полу. Пришлось достать новую футболку из чемодана, а свитер вместо вчерашнего нашёлся на полке в гардеробном шкафу — растянутый, древний, как мамонт, пропахший лежалой шерстью. Он был неопределённого цвета — то ли серый, то ли синий. Возле ворота его начала грызть моль, но подавилась и отправилась искать что помягче. В детстве Майкл залезал в него целиком, как в мешок. Может, и сейчас бы удалось… Майкл присел, чтобы зашнуровать ботинки, мимоходом потрепал Бобби по ушам и открыл дверь.
Ночной снежок припорошил следы драки, прикрыл бледно-розовые пятна на снегу. Машина стояла на месте, невредимая, если не считать оторванного зеркала и длинной свежей царапины на крыле — откуда она взялась, Майкл не помнил. Он завёл руку за спину, почесал синяк под лопаткой. Хорошо ещё, вчера не пришлось осколки зеркала из спины вынимать — вот радости-то было бы…
— Легко отделались, — Майкл ласково похлопал машину по капоту. Пока Бобби бегал по кустам, поискал рассыпанную вчера мелочь, отковырял от земли.
Снег светился, как припорошённый волшебной пыльцой. Майкл взял горсть, скатал снежок. Выгладил до круглых боков, стряхнул воду с пальцев. Если такой оставить подмёрзнуть — будет, как камень. Можно окно расколотить, можно глаз выбить.
Тёплый ветер, совсем не зимний, принёс запах соли и водорослей, подкрашенный дымом. Берег от порога было не видно, но море плескалось рядом — мирное, тяжёлое, сонное. Майкл зашвырнул снежок в его сторону, через кусты у дороги.
Небо тащилось через холмы — белое, корявое, как оплывшие взбитые сливки на кривобоком самодельном торте. Слой неба, слой мокрого воздуха, слой моря. Ужасно хотелось курить. Курить вообще хотелось чаще обычного.
Первый раз Майкл попробовал ещё лет в семь. Они с Браном нащипали сухой травы на чужом газоне, завернули в обрывок газеты — и Майкл потом почти час кашлял от резкого тяжелого дыма в горле. А Брану понравилось. Что с него взять, уже тогда был дурной.
Майкл не пристрастился, как он, чтобы почувствовать себя взрослым или выглядеть, как все. Он не хотел — как все. Если и стрелял пару-другую у Брана, то только ради смутного удовольствия зажать в губах сигарету, ради тёплого дыма на языке, интуитивно ритмичных глубоких вдохов и выдохов. «Куришь, как трахаешься» — как-то сказал Бран. «Обожаю твою оральную фиксацию» — довольно мурлыкала Сара. Джеймс ничего не говорил — только нетерпеливо вздыхал и в предвкушении кусал губы, когда Майкл вёл языком вниз от пупка в каком-то почти священном трансе.
Страшно хотелось курить. В бардачке машины нашлась ополовиненая мятая пачка.
Завтра — январь. А в марте будут гонки. Отборочный тур. Через два месяца, а он даже не готовился. Он вообще обо всём забыл. Придётся навёрстывать.
Джеймс всё еще спал. Майкл тихо разделся, шикнул на Бобби, чтобы тот не стучал когтями. Поменял ему воду в миске, вскрыл банку консервов. От густого мясного запаха вспомнилось, что вчера они так и не ужинали — не до того было. Майкл зажёг газ и снял с крюка черную сковородку.
Бекон шипел и плавился в раскаленном масле, стрелял на руки каплями жира. Майкл обернул полотенцем чугунную ручку, чтобы не обжечь пальцы, разбил в сковородку четыре яйца. Готовить так вдохновенно, как Томми, он не умел. Его отношения с едой вообще были простыми, если не сказать — первобытными. Возьми то, что можно съесть, и съешь. Холодное, горячее, вкусное, невкусное — какая разница? Томми со своими лекциями про базилик и розмарин навевал скуку: Майкл считал бульонный кубик лучшей приправой для всего на свете, от макарон до сосисок. За исключением выпечки, конечно. Выпечка была либо с вишней, либо с шоколадными чипсами, либо вся остальная.
— Привет, — сонно сказал Джеймс и зевнул.
— Привет, — Майкл обернулся от плитки. — Ты вовремя.
Тот высунул нос из-под одеяла и застенчиво улыбнулся.
Если бы можно было, год за годом, целую вечность проживать один-единственный день, Майкл выбрал бы этот. В старом доме на берегу Ла-Манша. Последний день года, как последняя конфета в коробке — съешь её, и больше ничего не останется. Под белым небом будет пусто до звона — ни чаек, ни самолётов, ни рычания лодочных моторов. Тишина белая, как сахар. Горячая, как проглоченный стон, влажная, как зажатая в зубах простыня. Спутанная, как кудрявые каштановые волосы. Полупрозрачная и тонкая, как хрусткая папиросная бумага между страницами старого фотоальбома…
— Это ты?.. — удивлённо и весело спросил Джеймс.
Тощему мальчишке в белой майке на фото было лет десять. У него была хитрая улыбка и озорные яркие глаза с длиннющими ресницами. Джеймс кончиками пальцев потянулся к лицу Майкла, затаив дыхание. Тот прикрыл глаза.
— Настоящие, — пробормотал Джеймс. — С ума сойти. Я буду завидовать.
— Не ерунди. У тебя всё красивое, а мне хотя бы глаза выдали.
Они сидели на кровати, упираясь спинами в изголовье, подобрав ноги. Джеймс держал пыльный альбом на коленях, разглядывая чёрно-белые фото. Матрас казался ледяным даже сейчас, хотя в доме было тепло. Хорошо, что Майкл решил спать на полу у огня — а то отморозили бы себе нахрен всё, что можно.
— Ужасно интересно, каким ты был в детстве… — сказал Джеймс.
— Да таким же оболтусом, как сейчас. Лез в драку по любому поводу. Никого не слушал. Считал, сам всё лучше знаю.
Джеймс пристроил голову ему на плечо, потрепал уголок фотографии.
— Мне в детстве ужасно не хватало такого, как ты, — сказал он. — Я всегда был одиночкой. Да у меня и времени не хватало, чтобы с кем-то дружить. Постоянно чем-то занимался…
— Зато умный вырос, — сказал Майкл.
Тот невесело вздохнул.
— Я бы с удовольствием променял все эти уроки танцев и французского на возможность бегать, где хочется… и делать, что нельзя.
— Так и быть, научу тебя плохому, — Майкл улыбнулся. — Вот сейчас пойдём Бобби выгуливать — по дороге и научу.
Джеймс перевернул страницу альбома.
— А это ты где?
— В Ирландии. Мне всё время кажется — я там родился. На самом деле в Лондоне, конечно. Но я всегда думал, что это ошибка. Там моё место…
— Я бы хотел с тобой туда съездить, — Джеймс вздохнул, потянулся перелистнуть дальше, но Майкл удержал его руку.
— Не надо. Там уже не интересно…
— Почему?.. Мне интересно!
— Ну, как хочешь…
В четырнадцать Майкл не улыбался. У него был холодный рот и спокойный резкий взгляд человека, который наперёд знает всю свою жизнь и ему заранее скучно. Лицо ровное, как чертёж по линейке — прямые брови, нос, тонкие губы без всякого выражения. Даже симпатичный — если в глаза не смотреть. Серые, неуютные. Не злые, просто… колючие.
— Я же сказал, — буркнул Майкл. — Дальше не интересно.
— Это после…
— Это когда Эван уехал.
— Ты его всё ещё любишь?.. — тихо спросил Джеймс.
— А есть разница? — Майкл пожал плечами. — Его же тут нет.
— А если бы был?..
Майкл удивлённо моргнул, отодвинулся:
— Что значит — если б был?..
— Если он вдруг приедет?.. — спросил Джеймс. — Что тогда?..
— Да ничего тогда, — Майкл хмыкнул, — Он наверняка забыл про меня давно.
— Ты же не забыл, — тихим голосом сказал Джеймс. У Майкла по спине побежали мурашки.
— Эй, ну ты чего вообще?.. Я его сколько лет не видел! Может, он женился давно или умотал куда-нибудь.
— Я хочу знать, — напряжённо сказал Джеймс. — Что ты будешь делать, если он приедет и позовёт тебя?
— Куда позовёт?.. Зачем?.. Да с чего ему приезжать вообще?
— Что ты будешь делать, Майкл?.. — повторил тот и сжал губы в тонкую линию.
— Ох, блять… — тот протер лицо руками. — Я не знаю. Я не думал про это. Уехал и уехал. Всё давно кончилось. Да и не было ничего!
— А если он предложит, чтоб было?..
— О чем мы вообще говорим? — зло спросил Майкл. — Нет тут никого, кроме тебя! Ну, был у меня друг в детстве, так что теперь?
— Я хочу знать, — тихо и упрямо сказал Джеймс. — Хочу знать, что у нас всё серьёзно. Ты говорил, отношения — не для тебя. Что со мной у тебя только секс. А с ним вы про общий дом мечтали. Может, ты…
Он замолчал, уставился на свои колени. Майкл раздраженно пихнул его локтем:
— Ну?..
— Может, ты его всё ещё ждешь, — с трудом договорил Джеймс.
Приехали. Майкл закрыл рот и сглотнул. Вот чё тут сказать-то? Если сам себе таких вопросов никогда не задавал, не знаешь, что и ответить. Сам запутаешься. Расстались — значит, навсегда. Давным-давно уже ничего не болело, и от имени он не вздрагивал, и в толпе никогда никто не мерещился. А если Эван и правда вернётся? Вдруг окажется, что старые чувства никуда не исчезли, чего тогда делать-то, как разбираться?..
— Я понял, — тихо сказал Джеймс, дёрнулся в сторону.
— Стой, блять! — Майкл схватил его за руку. — Что ты понял?.. Я сам ничего не понял!..
— Я всё понял, Майкл, — спокойно сказал тот. — Не надо. Пусти.
— Сидеть!.. Ты мне всю голову задурил!
— Прости, — механически сказал Джеймс. Он вдруг стал холодным и равнодушным. Майкл испугался по-настоящему.
— Да стой, блять!.. Что ты себе придумал?.. Нет тут никого, никто не приехал! Вот не надо — «а если приедет». Я не знаю! Ничего я не жду!
— Угу… — глухо сказал Джеймс.
— Да посмотри же ты на меня!..
Джеймс сидел и молчал, глядя в одну точку, ковыряя ногтем шов на джинсах. Стало холодно, будто щёлкнули тумблером. Мороз пробежал по спине.
— Чё ты хочешь?.. — растерянно спросил Майкл. — Когда просто секс, я вынимаю и ухожу. С тобой не так. Не знаю я, как объяснить. Сказал же, что люблю. Чё еще надо?
У Джеймса дрогнули губы, он молчал. Майкл начал злиться.
— Думаешь, я для смеха с тобой связался?.. Весело мне врать всем вокруг, что мы дружим? Оглядываться, кто бы чего не подумал? Развлечение такое, да?
Джеймс пожал плечами. Майклу кровь бросилась в лицо.
— Может, в твоей тусовке это в порядке вещей. Никому дела нет. Знаешь, что со мной будет, если кто-то узнает?.. Если Томми проболтается, если про меня слухи пойдут?..
Майкл остановился. Вдохнул с трудом.
— Будет — пиздец. От такого не отмываются. Накроется к хуям вся моя жизнь, понял? Каждая собака будет пальцем показывать. Кулаками это не поправишь. Останется только манатки собрать и свалить в Дублин. Потому что тут у меня больше не будет ни работы, ни друзей, ни денег. А ты, блять, спрашиваешь, с кем я дружил в детстве?.. Ладно, я тебе расскажу.
Майкл отбросил его руку, на запястье остались красные пятна. Джеймс болезненно растер их, поднял испуганный взгляд. Майкл спрыгнул с кровати, пружинная сетка жалобно вскрикнула.
— Может, я его и любил, — бросил он. — Не знаю! Я не думал, пока ты не спросил. Я считал, это дружба. Он мне нравился. С ним было весело. Он мне книжки читал, потому что я сам не мог, — Майкл резко вдохнул, встал столбом, сжимая кулаки. — Что ты хочешь знать, ну?.. Давай!.. Он мне письма писал, когда уехал. Вот такие толстенные конверты были. Рассказывал, как живёт. Он всегда мог длинно трепаться. А я — не мог. Чё бы я ответил?.. Словами не возьмёшь за руку.
— Майкл… — прошептал Джеймс.
— Это ты мне сказал, что раз у меня такие фантазии — значит, я с детства пидор. Это ты начал про пять процентов. Это ты завёл про любовь. Это тебе в голову пришло, что он меня позовёт. Вот прям щас в дверь войдет и целоваться бросится, да?
Майкл вздрогнул.
— Я сам его отпустил, — твёрдо сказал он. — У него была мечта. Я всегда знал, что он не вернётся, ничего не ждал. И не пырься на меня, как Бэмби. Мне тебя сейчас просто убить хочется.
Джеймс смотрел на него в упор и кусал губы.
— Ты должен быть только моим, — сказал он.
— Заведи себе хомячка и назови Майклом. Будет только твой.
— Мне не нужен хомячок, мне нужен ты.
— Ну, тогда ты попал, — безжалостно сказал Майкл. — Собаку завести тебе мама не велит, а меня в дом привести — папа не даст.
Джеймс прерывисто вздохнул:
— Это гнусно.
— Это — правда!
Джеймс опустил голову. Альбом всё еще лежал у него на коленях, он блуждал пальцами по фотографиям. Гладил спокойное детское лицо, будто хотел убрать у чёрно-белого Майкла волосы со лба, сделать что-то, чтобы тот улыбнулся.
— Почему мы опять ругаемся?.. — тихо спросил Майкл. — Я не хочу с тобой ссориться. Я ничего не сделал.
Он вернулся, сел на кровать.
— Я боюсь, — прошептал Джеймс.
— Ты вчера хоть по делу боялся. Сегодня-то что?..
Джеймс вцепился в его руку горячими пальцами:
— Не злись.
— Я не злюсь, — сказал Майкл. — Только не понимаю нихера.
— У меня никого нет, кроме тебя, — невнятно прошептал Джеймс. — Ты один — настоящий. Живой. Другим плевать. Они меня даже не слышат. А ты всё помнишь. Тебе всё интересно. Ты меня видишь… — Он судорожно вздохнул. — Я так тебя люблю, что если ты уйдёшь, я просто свихнусь, понимаешь?..
— Дятел, — с облегчением сказал Майкл. — А ещё меня дураком называешь. Сам не лучше.
Джеймс прижался к его плечу, скрючился, как от холода. Майкл обхватил его обеими руками, поцеловал в макушку.
— Да куда я от тебя денусь. Поздно уже, приехали, блять. Я только не знаю, как нам… что дальше-то делать.
Джеймс вцепился в него скрюченными пальцами, сунулся лицом в старый свитер.
— Я тебя не отпущу. Никому не отдам…
— «Сам съем», — подсказал Майкл и вздохнул ему в волосы. Качнул раз-другой, будто убаюкивал. Хотелось что-то сделать, чтобы грусть отогнать, но в голову ничего не лезло. И вроде без вины виноват, и самому обидно.
— Я говорил, я страшно ревнивый, — прошептал Джеймс.
— Это ты каждый раз так будешь с цепи срываться, как кто-нибудь Эвана вспомнит?..
— Сам просил показать, как я психую, — пробормотал тот.
— Да?.. — Майкл ухмыльнулся. — Ну, это другое дело, конечно!.. Доходчиво показал, я прям проникся.
Бобби вылез из-под кухонного стола, сел возле двери и тявкнул.
— Что, опять отлить нужно?.. — мрачно спросил Майкл.
Год кончался на хлюпающей полосе прибоя. Дальше было море, холодное, чёрное, почти невидимое. Дальше было темно. В Дублине в новогоднюю ночь шумели и пили, свистели, орали, небо было золотым, красным, зелёным, белым, оранжевым. Двери открывали настежь, чтобы нечисть не осталась в доме, чтобы все несчастья вымело сквозняком за порог. Пабы ломились от счастливых и пьяных, переизбыток счастья выплескивался на улицы, площади, переулки.
